Этюды романтической любви

Девушка последовала вслед его касаниям, столь неумелым в движении и в произволении наивного содрогания. Она коснулась его ланит, провела пальчиком до колючих щек, скул и подбородка.

А юноша вернулся к ее благообразному личику, коснулся ее тонких бровей, отчего ее глазки закрылись, и он нежно провел подушечкой пальца по ее веку, там, где реснички выстроены рядком. Затем коснулся до ее носика столь тоненького изящного, с крохотными ноздрями, с помощью коего дева дышит, и от этой данности юношеский дух захватило. Затем углубление под верхней губой сталось распознанной немаловажной утонченной деталью и сами губки, мягкие и сухие, прыснули в его грудь опаляющий жар. Он не ведал что такое поцелуй, как впрочем, и ее уста не знали вкуса поцелуя. Однако они оба определенно обладают способностью утешать, награждать, убаюкивать, вдохновлять. Прощать, и, конечно же, любить.

Кожа девушка была схожа с бархатом, а его подобна старой обложке книги. Девушка прикоснулась к его трепетно вздымаемой груди. Посередине почувствовалась впадина, по бокам выступающие ребра обтянуты тончайшей кожей, но даже к такому неуютному твердому месту она пожелала благоговейно прижаться, словно желая обрести защиту, кров и понимание. Доверие вселяло в них взаимную доверительность и не свойственную их скромным натурам уверенность. И одна мысль терзала неустанно – “Почему она позволяет мне прикасаться?” и “Почему он не отвергает меня как другие?”

Юноша плавно провел рукой вниз, и ощутил впалую середину груди девушки, по обе стороны находятся мягкие выпуклости, но его пальцы застыли посередине, ибо он почувствовал биение ее сердца, тот величайший механизм создающий кровь, ту питательную жидкость всего организма. А может не только пища насыщает тело, но и наши чувства, дотронувшиеся до прекрасного внеземного создания, наделяют клетки целью и смыслом. Доброта питает плоть, и только любовь поддерживает в нас жизнь.

О сколь таинственно мирозданье и сколь восхитительно порою бывает созерцанье. Но юноша и девушка не видели друг друга, они не слышали друг друга. Ибо родились в слепоте и в тишине. Поэтому девушка прижалась к юноше вплотную, дабы ощутить его волнующееся сердце. И отныне два невинных сердечка стали настолько близки, что вот-вот коснутся божественного провидения и в едином ритме они изрекут клятву вечной первозданной романтической любви.

“Покуда смерть не разлучит нас” – пели благовестной музыкой юные сердца. – “Покуда смерть не разлучит нас” – повторяли с каждым вдохом. И в этом сердечном возгласе было нечто потаенно великое, несказанно значимое, неподвластное осуждению. Вот именно то, что они так долго искали, вот для чего живут и будут жить, вот та усыпальница неизгладимых чувств, обитель смысла жизни. И под сим деревом словно застыла извечная статуя обнимающихся влюбленных.

Оба, с самого своего рождения они были лишены всякого зрения и всякого слуха, потому познавали окружающий мир лишь с помощью рук. И сейчас они за одно бесконечное мгновение познали всю Вселенную в одном простом биении сердца любимого человека.

С тех пор одиночество покинуло их жизни, ибо возымели они воспоминания.

Но вдруг, протестной поступью, они почувствовали, как их разъединяют, словно цельный единый плод разрывают на две равные части, отчего обильно сочится сок, то хлынули их слезы. Юноша и девушка рыдали, ведь их враждебно несвоевременно разлучали. Это сердобольные матушки вернулись с затяжного приема доктора, который не нашел достойных сил для исцеления пациентов в своих руках и мыслях, и те не обнаружили своих дорогих деток на том самом месте, где их недавно оставили. “Далеко они не могли уйти” – подумали мамы и ринулись на поиски, и, увы, розыск их не стался долгим. Они увидели как в осеннем саду, юноша и девушка тесно прижимаются, заключая друг друга в объятья. Матушки посчитали это не проявлением чувств, а подумали что это всего лишь выражение страха. Они и не подозревали о том, не могли и помыслить о том, что такие беззащитные, бесчувственные, неопытные юные души могут когда-нибудь полюбить. Глупые взрослые люди верят в то, что будто они любят глазами и ушами. Но их вера оказалась ошибочной. Ведь юноша и девушка не имели ни слуха, ни зрения, однако полюбили друг друга всею теплотою искренних своих невинных сердец.

Мелодия сердца любимой девушки всё дальше и дальше, и вот уже совсем еле чувствуется тот жизни милый стук…

Они разлучились, но ненадолго. Ибо вскоре свершилось благодатное чудо. Господь милостью их озарил, явил помощь там, где человек порою бессилен. Девушка обрела слух, она отныне слышала все звуки мира, его чарующие песни. Долгими вечерами она слушала чудные увертюры и оперы, даже свой голос слышала она, но ничего не видела, ибо по-прежнему оставались бесцветными ее глаза. А юноша обрел зрение, отныне воочию созерцал он красоты мира. Подолгу он наблюдал за людьми, глядел на причудливые картины и на природу, но не ничего слышал, что говорят уста, и птицы отворяя клювы, ничего не щебетали ему. Он не ведал того, как должно быть звонко течет горная река и насколько томно шелестит луговая трава.

И обретя, сей чувственные дары, отказавшись от материнской чрезмерной опеки, отринув путы морального заключения, они возжелали прийти на то самое место, где они однажды навеки полюбили друг друга. Девушка спрашивала у прохожих о том самом месте с садом, говоря краткое описание – большой дом, калитка, дерево, и поняв, о чем она им говорит, они заботливо отвели ее к дому доктора. Юноша тем временем искал зрячими глазами своими знакомое место с небольшой рекламной брошюры, где памятка гласила о врачебном заведенье и об именитом лекаре. Но те чувства слишком слабыми им казались и потому внимали они сердцу своему путеводному, ощущая, как оно таинственно чувствует приближение другого любимого сердца. Вот-вот, еще чуть-чуть, и повстречаются они, долгожданно свидятся.

*      *      *

И вот, возле изогнутых древ древнего сада, девушка услыхала кроткие шаги юноши, его усталое дыханье ощутила, а он ее впервые увидел и словно весь светом озарился, такой неземной и прекрасной он себе ее и не представлял. Приблизились они друг к другу и невинно обнялись, заботливо, полюбовно. Но опечалились весьма. Ибо девушка что-то говорила, но юноша понять ее не мог. Девушка не видела его лица и не могла понять – почему возлюбленный молчит. И осознали они тогда, что трагичен будет их путь, если только не пожертвуют они собой ради любви.

Любовь их в кротости смирением пылала.

Юноша прикрыл ладонью веки девушки и нежно в глазки ее поцеловал. Очи дева вмиг отворила и в мгновение прозрела.

Девушка его ушную раковину поцеловала, и услышал он, как звучит ее молящий нежный голос.

Все чувства они разом обрели, ибо явственно чудо Господне произошло, несомненно, и неоспоримо. Но вопреки божественным дарованиям своим, юноша и девушка глазки в смущении прикрыли, и слух свой притупили. Дабы чувствовать, лишь сердцем, ощущать, лишь сердце – где глас Неба вечностью в нас навеки заключен. Познанье мирозданья в сердце, иные чувства лишены истины познанья. Мы любим сердцем лишь и любим только сердцем.

На том, оставим сей счастливую любящую пару, у них порыв благоприятный венчальный впереди, у них отныне долгий путь. И с надеждой уповаю, вы уразумели сей истории мудрствующую суть.

Смерть да не разлучит нас, ибо любовь побеждает смерть.

*      *      *

Невольно помечтал, незаметно уж поздний час настал. Но я по-прежнему пишу с любовью – Любимая, твое сердцебиенье вековое мне продлевает жизнь. Твое дыханье внеземное дарует воздух мне. О как пленителен тот образ вышний и сколь страдальчески печален. Сколько лет бесследно миновали, но парой мы так и не стали, иль были вместе мы всегда, но этого не замечали. Сомненья рвали нас, а сердца неистово кричали – Покуда смерть не разлучит нас. Или то лишь мой глас, вопиющий горечью в пустыне, мои мечты, живущие и поныне, иль то лишь иллюзии сплошные. Невыносимо сложно дотянуться до звезды, но легко вспоминать ее святостью искрящие, вечные глаза родные.

Стремительно жестоко ты ворвалась во все органы плоти ослабленной моей, в глубины моего сознанья. Ведь сердце мое изнывает от любви, от каждодневной боли. Легкие мои тяжко глотают кислород, желудок мой всякий голод потерял, глаза мои грустны, а волосы нервно сплелись в клубок змеиный. Уста мои молчаливы и безутешны, а грудь моя худа, словно гладильная доска рвет ребрами одежды. Борода моя седа, хотя мне чуть за двадцать – вот, сколько всего во мне один взгляд невольный изменил. Так суждено, когда любовь себя навеки вселяет в сердце молодое.

Но у вас иные судьбы, вы живете, а я о жизни лишь мечтаю. Вы забываете про смерть, а я о ней мечтаю, мечтаю о Царствие Небесном всех влюбленных. Вы грезите о любви нечаянно прекрасной, а я истинно люблю. Но ту любовь вам не познать, ее законы не понять, потому не сможете никогда ее принять. Для чего мне красоту девы своим уродством затмевать, для чего ее разуменье светлое своим безумьем омрачать? И для чего я возомнил писать? Видимо признанье это всё, иного смысла нет, вот сердцу своему вендетта.

      Люблю тебя – возглашу в который раз, словно в первый. И на горизонте забрезжит вдруг рассвет. Я не спал, изнуряя бумагу мыслями благими. Вновь о тебе Любимая я вспоминал. О том, как тебя я впервые повстречал, как кротко созерцал, как печалился угрюмо и как на жизнь несчастную роптал. Насколько же я счастлив был при первой встрече нашей, о прикосновенье я тогда и не мог помыслить, речь моя с трудом произносилась, в содроганье тела наивности души, я взглядом выразить свою любовь пытался, и взглядом своим ты надежду в меня вселяла.

Я слепну, и слух теряю в испытаниях тоски. Я в слепоте обрету прозренье и в обделенной глухоте найду смиренье. Некогда просил тебя не плакать, но сейчас поплачь немного, пусть слезы выльют горечь, исторгнут все обиды.

Пусть время юное упущено безвозвратно, я в Вечности вновь юным стану, и ты станешь девой молодой. Попробуем мы тогда всё начать сначала, возродимся после неминуемого конца. Занавес опущен, пьеса земная окончена сполна, все роли исполнены трагично, мы, актеры, сыграв предначертанные роли, отворим дверь в мир реальный, в мир Небесный. Там тебе я прошепчу – “Рядом с тобою никогда я не умру”. И ты ответишь мне любовно – “Я более не грущу”.

И если исход приняла моя усталая душа, то ведаю отныне, всё начертанное сбудется наверняка.

Мечтаю ли я, или вижу будущее как будто наяву? В который раз у пера я вопрошу, и оно ответит – “Не ведаю сего, я лишь пишу, чернила источаю на бумагу”. Лист бумажный ответит мне – “Я лишь сохраняю”. Утро – “Я лишь пробуждаю”. Ночь – “Я ко сну склоняю”.

И лишь сердце мне ответит – “Я всё ведаю, я всё знаю, посему понемногу страждущим отворяю”.

2012г.

Эфирные серенады

Ангельская любовь

Любовь духовна – и прикосновенья ей чужды,

Чужды ей оскверненья красоты, противны ей пороки.

Смиряет плоть, не прекращая молитвенной нужды,

Ибо истинной любви лишены языческие боги.

Лишь в девстве рождается любовь,

Лишь девственник, не знавший поцелуя,

Познает тайную души юдоль,

Радуясь слезами в неистовстве горюя.

Любовь духовна – просветленно учит созерцанью,

То святое воздержанье, цветок невинно нежно ал –

Смущенье девы, и не коснуться ее дланью.

Но восторгами души полон сердца зал.

И вы явились, дабы принять божественное пенье

Струн сердечных, что ж, внимайте.

Любовь, я верю, побеждает тленье.

Прошу, милостью читайте, сонетом сердце возмущайте.

Душа поэта

Ранимая душа поэта – истинное дитя света.

Словно у ребенка тускнеют блекло очи старика.

Но кудри их не покроет седина, та мудрости искра.

Ибо мудры вопросы у поэта – ужели станутся без ответа?

Творцы лелеют свои рукотворные плоды,

Иные мостами сожжены, но воскресая они столь светлы.

Бремя тяжкое поэта – избрать путь мудреца или эстета.

Утверждая разделять, охлаждая воспламенять,

Новые горизонты покорять, и малодушие призваны терять.

Кротко кратка жизнь поэта – вот кажется, родился,

                                          и предстал уже в обличие скелета.

Мгновенье отделяет до всемирного величья,

И порок отдаляет от святости приличья.

Но нецелованны уста поэта – невинностью полны любовного сонета.

Он струны лиры строками рифмует смело,

Но судьба довольства и почет рисует худо бледно.

Когда он чернила не жалея, сердце мучает мольбами,

И в изнеможенье падает подхваченный ангельскими крылами,

Свободу обретает душа поэта – в погребальный саван плоть его одета.

Память рукописная его сталась вечна,

а жизнь,

кажется,

не столь беспечна.

Монолог со смертью

Искушая смерть, возлягу на перину листьев серых.

Я слишком грешен, чтобы жить!

Уснула осень, с небес спадая в одеяньях белых,

Дабы наготу секретов прошлого сокрыть.

Призывая смерть, то криком, то молчаньем.

Сольюсь с прохладой и свежестью снегов.

Молясь, сокрушаясь покаяньем,

Прости – шепчу, и это тайна для злых богов.

Встречая смерть, верну Любимой образ некогда забытый.

Ее глаза с бессмертьем, ее уста с моленьем.

А поклонюсь, не кончине, а вечности нетленной.

И сном покажется вся жизнь, лишь тягостным мгновеньем.

Благостным умиленьем.

Ангелу

В тоске, в заботах суетных и во грехе,

Я предавал забвенью лик твой благословенный.

В нужде, в муках творческих и во зле,

Искал глазами свет твой, как и прежде несравненный.

Прощенный, и вновь согрешеньем сокрушенный,

Сожалел о присутствии твоем, посреди погибели моей.

И ты подобен свету Богом сотворенный,

Совестью терзал меня, поил слезами – обличительной водой.

В любви, в томленьях свободолюбия души,

Я стенал страданьем отрешенный.

Те стоны воздыханья в небытие ушли,

Как образ в памяти болью отраженный.

Влюбленный, любовью вдохновленный,

Поэму восклицаю или шепчу тебе стихи наедине.

И прощенье обретаю я, лик в улыбке бесподобный

Мне молчаньем говорит – “Прощай, и проститься многое тебе”.

Сумрачный пейзаж

Громадой градин грядущих гроз,

Зубчатым сводом рвется рьяный дождь.

Водопадом игл губит гряды алых роз,

Танцует племя облаков и богом грома вещает вождь.

Лоснящейся нежностью опускается покров.

Туманной аурой ослепляется светило.

Лучезарной рябью – нет достойнее послов

В долину смертной тени, где дух смерило,

Рваным звуком звонких стай,

Крылатых извергов сверженных цепями

Гордости надменной обличают край,

Порхая над промокшими ветвями.

Вот просияло небо лаской ореола.

Ручьи уносят в Лету прошлое, воспоминанья.

Радуга – удачи веселая подкова

Расточает страхи, мир прейдет, и родятся небывалые восторги,

у дуба векового в уединении молчанья.

Успление

Поэт, покинешь ты сей мир доколе грешный.

Уйдешь невинным, словно царь безгрешный.

Исповедь – твои творенья, твой долг и знамя.

Но неги твоей жизни устало гаснуть пламя.

Поэт, усни, прими сон прибрежный.

Оставь в молчанье свой слог небрежный.

Уснут твои творенья, все восторги и смущенья.

Но не утратишь благоговенья, слезы умиленья.

Поэт, хотя бы на секунду не мысли о безумном.

Мир не верти, и Антеем шар земной не подпирай.

Пусть нарекут тебя беспутным, я знаю, ты был мудрым.

Так живи и никогда не умирай!

Лишь засыпай перо, роняя, чело над бумагою склоняя.

И созерцая всё то, о чем в предвкушении слагая

Ты мечтал, заслужить за труд прилежный

Покой хотя бы, сон райский, столь прелестный.

Феерия

Я жил подобно сну – столь кратко, но чудесно.

Себя я ненавижу, но тебя люблю,

Столь кротко, но не лестно

Строгал к сердцу твоему ладью.

Красота – волнующий призыв,

Дурман влекущий, она алхимия или обман,

Но покоришься ей, раз увидев, единожды испив

Вселенную – тот пестрый карнавал.

Избытком чувств сердца вздымайте!

Пусть вспыхнет вера, пусть любовь зардеет,

И о надежде никогда не забывайте.

Будьте детьми, ведь мир юн и не стареет.

Я любил подобно небу – то дождливо, то солнечно покорно.

Себя я проклинаю, но тебя благословлю.

Крестным знаменем смиренно

Душу обнажить дерзну.

Чистота – усмиряющий прилив.

В раздоре с совестью пустеет сердца зал.

Душу памятью и страхом укорив

Спектакль жизни – восторг или провал.

Смейтесь или рыдайте!

Пусть мир жесток, но дух не огрубеет.

Головоломки жизни с мудростью решайте.

Будьте детьми, ибо не летами, но невинностью человек мудреет.

Верни покой моим устам

Верни покой моим устам, молчаньем скованным навеки.

Устало затвори непроницаемые веки в стекле гаснущих очей.

Жизнь верни заблудшим письменам в пламени и гневе,

Ради очищенья несгораемых идей.

Я думал, что капли слез любви моей источат камень сердца твоего.

Дерзнут откровеньем отворить длань твою ради любовного скрещенья.

Войди же в воды слезного крещенья моего,

Ради любви наукой просвещенья.

Я мечтал, что пламень сердца моего растопит лед любви твоей.

Поколеблет естество немою музой красноречья.

Изберешь ли ты меня из всех достойнейших мужей?

Излечишь ли в душе моей увечья?

Верни покой моим устам, верни свободу, распутав суетные сети.

Я в содроганье возвеличу дух во свете.

И вновь приятны, станут строфы эти

В молчании обете.

Поклонник

Вспыхнуть гению легко, погаснуть гораздо проще

В муках творчества в величье идеала

Преданностью сердечного устава в лучезарной йоте

Серафимов всполохов, и карнавала.

Гений возгласит упрямо – “Творец праха – вот кто я!”

Ведь Господь создавший мир неподражаем в Сотворенье.

И человек десницы и душу свою ничтожностью коря,

Завидев красоту, воздаст восхищенное моленье –

“Господь – мой единственный кумир создавший землю и эфир,

Я поклоняюсь Богу, словно трепетный поклонник.

Леса и воды, девы и храмовые своды, легион картин

– Вселенной благостный ампир

Предстает человеческим очам и даже вострепещет стоик

Узревши несравненность бытия, склонившись у Алтаря,

Поблагодарит Тебя за жизнь, любовь и веру

В вечность доброго зерна, ибо душа на Небеса, а плоть поглотит земля.

Деянья добрые – украсят амфитеатра стену.

Немыслимы те образа, в людях всех я различал Твое подобье.

Их красоту сквозь грязь и нищету, чрез богатство их пороков.

Я созерцал в них Твою искру, возвышаясь словно исподлобья

Надо мной, они детьми рождались в Твоей любви пророков.

Благодарю за Любимую мою, деву в облаченье чистоты.

В ней я видел Рай, но не коснулся парадиза.

Для глаз моих нет в мире явственней благоуханней красоты,

Ибо она совершенства парадигма”.

Любовь моя, ты ли это?

Любовь моя, ты ли это?

В сердце моем звучишь хрустальным эхом.

Те чертоги олицетворяют беспросветно гетто,

Где бездомные ютятся с безумным смехом.

Любовь моя, как ты несчастна!

Таишь обиды глубоко, летишь без крыльев так легко.

Плавно опускаешься на землю безучастно,

Во склеп могилу где так свежо.

Любовь моя, ты ли это?

Взгляни, ты не бездетна, слышишь, плачь новорожденного сонета.

Он тобой питаем чернильным молоком поэта.

И созрев, умирает так поспешно, так эстетно.

Любовь моя, как ты прекрасна!

Любимая – буду любить тебя я до скончания веков.

Дарую жизнь тебе, та жертва станет не напрасна.

Нам уготован луг среди райской иерархии садов.

Любовь моя, ты ли это?

Уезжай, оставь меня, видишь, приготовлена карета.

Все забирай, вещи стены и красоту паркета.

Но остаешься ты и живешь со мною вечно, воистину бессмертно.

Любовь моя, как ты счастлива.

Словно слива имеешь терпкий и сладкий вкус.

Зажигаешь маяка огнива, по-ребячески спесива.

И целуешь нежно сердце мне, словно то змеи укус.

Серенада музе

Ах, Муза, ты молодости меня лишила, научив творить.

Юность за талант, хороша ли сделка с роком?

Ах, Муза, ты скромности меня учила, разучив корить.

Кротость – покой пред Богом.

Ах, Муза, ты озарила верностью меня, научив любить.

Внемли не идеалам, но совершенству, духовным оком

Узри трепетно, воспрянь, не смей судить,

Стань святостью, не будь пороком.

Ах, Муза, ты нищетой меня смирила, научив молить.

Рядом ты со мной всегда, души моей не гнушаешься порогом.

Позволь тебя поблагодарить,

И покорившись возлюбить достойным вышним слогом.

Благословляя и боготворя

Благословлю тебя пером, мой ангел, моя Арина.

Возвеличу выше звезд и в преклонении божеств,

Со страниц польется песнь сказочного мира,

И описанье прекраснейшей из существ.

Рай обрети, Любимая, лишь об одном мечтаю я.

Блаженство вольности в невинности прекрасной.

Образно в благолепье боготворя,

Возлюблю тебя страстью бесстрастной.

Верностью докажу твое величье в пределах таинства эфира,

Ожиданье то не станется напрасным в исполнении мечты.

Кротостью верну твое вниманье, зажгу маяка огнива

Для освещенья дальнего пути.

Благословлю тебя мечтами, моя любовь, моя богиня.

Воображеньем сотворю далекий мир сверкающих глазниц.

Повенчанные Небесами – блаженства вечного картина,

Любви – величайшей из зениц.

Письмена составят память вечности покорной,

Строфы в вальсе закружат, памятуя о свиданье,

О встрече той столь трепетно проворной,

И о печальном расставанье.

Сердечное биенье слышится сквозь непоколебимости высот,

Внимаю музыке живительной в твоей груди,

Там прячется ребячески любовь и девства чистого оплот.

Позволь же мне наитием тоски коснуться слезой твоей руки.

Боготворю тебя трагедией комедий, моя муза, моя актриса.

Средь театральных зрелищ, где правит лицедейство,

Одна верна законам чести, словно Елена в ожидании Париса.

Мой гениальный идеал, мое ты совершенство.

Воображаю дивный силуэт восставший в памяти угрюмой,

Мнится пируэт событий давних несказанных.

Столь радостных, столь печальных пред судьбой понурой.

И грезы воссоздаст эстет в терньях шелковых, атласных.

Создаст творчества творенья, дабы пустить коренья

В душу избраннице своей, но плоть ее оставит без прикосновенья.

На картине лик девы погладит без оскверненья,

Поцелует робко краску в знак умильного поклоненья.

Боготворю тебя избытком чувств о святая дева.

Ибо святость облекает очи и не помыслить о тебе дурное.

Не смею, прекословя осуждать славное созданье Неба,

Рожденное во Свете, столь жизненно живое.

Бледностью краснея и от смущенности немея,

Склоненный на одно колено под тяжестью несбыточных идей,

Сгораючи дотла и снова пламенея.

В любви признаюсь в театре беснующихся теней,

Игривых кукол и актеров в оковах одной роли.

Услышь шепот тихий бессловесных начертаний,

В доказательство чувств верных с избытком боли,

Но с надеждой и с любовью верований.

Из кладезей достойных воздыханий я музу почерпну,

Во всеуслышание оглашу, иль сердцем уединенно прошепчу,

Арина любимая – вечно буду любить тебя одну.

Благословляя и боготворя.

2012г.

Радости одиночества

Сколь долгим окажется земной путь человека? О том не ведают высокоумные философы, которые, лишь только познав всевозможные причуды угасания старости, поймут, наконец, театрально напыщенную трагедию ускользания столь краткого времени. В сию пору неукоснительно бесповоротно ускоряются жизненные процессы, в то время как обветшалое тело замедляется и деревенеет. Многие старики вспоминают молодость, лестно либо укоризненно. Я же, будучи преклонено молодым, почту вниманием пера интригующую старость. Воображу то, чему может быть не суждено будет сбыться, но о чём прочтут степенные читатели. Напишу краткую романтическую историю, дабы показать наглядно всю податливость субстанции времени, ведь перо талантливого поэта им способно управлять, то замедляя, то ускоряя. Возвратить в прошлое оно способно и заглянуть в будущее, вот только нынешнее время не запечатлеть ему достойно. Покуда перо по бумаге заманчиво черкало, уж волосы поэта успели покрыться сединой. Вот будто шаловливые любопытные пальчики мальчика водят линии по запотевшему стеклу, рисуя звезды и снежинки, через секунду те же мягкие фаланги гладят живопись на холсте бугристом, лаская возлюбленной портрет. Ужель мастерство творца даруется трудом болезненным и каждодневным? Годами бодрствования во власти вдохновенья и томленья духа, добровольного воздержанья плоти и преклоненья пред девственной красой. Ужель мне предстоит сие многообразье жизни творческой дословно описать? Не всё, но лишь итог великого неусыпного служенья. Приснопамятные дни покойного одиночества и радостей в тиши от суеты забвенья, о них заскрипит перо, каждое мгновение старея.