Ангел Аспида

– Дети отверженные родителями всегда обделены теплотой. Чему тут дивиться. Настоящая трагедия может произойти, если в детстве не получив любовь матери, он вырастит и полюбит девушку, но та будет безразлична к нему. Словно специально его сердце изберет ту, которая будет причинять ему страдания, наравне с матерью. Тогда он вовсе обретет змеиное хладнокровие, и лед заточит сердце юноши. Боюсь, что женщины тогда потеряют для него всякую значимость. Он возненавидит женщин, считая их бесчувственными одинаковыми фуриями, меркантильными созданиями, которые неспособны любить. И он ошибется, ведь только его они не любят. Они любят только других. Но надеюсь это не случится. – говорила Рита.

– Разве Аспида возможно любить. – вслух произнесла Мари свои мысли. – Современные нравы отвратительны. Не понимаю тех матерей, которые бросают своих детей, отдают их в приюты, затем являются, минуя десятки лет и начинают качать права, дескать, я тебя родила, значит, ты мне по гроб жизни обязан служить. О, я бы им прочитала лекцию, начав с такой истины. – она приняла серьезный вид. – Родители, если вы хотите чтобы ваш ребенок достиг благ и высот, вознесся до пика совершенства, то начните с самих себя, сами заслужите почет, достаток, университетское образование, славу, и только после, своим примером требуйте от детей стремление ко всему этому. А если вы безграмотны в жизни, то и создаются такие подкидыши. Вы, конечно, можете оправдать слабую неразумную мамашу, сказав – у нее трудная жизненная ситуация, но не забывайте что она человек, а значит, может всё что угодно, да и вообще, чтобы не было проблем, дети должны зачинаться в законном браке. Так я всегда думала, и знала, что мои дети не будут мною кичиться. Я имею хороший жизненный диплом, значит и мои дети, будут куда лучше меня.

– Будьте совершены, как Отец ваш совершен – так гласит Священное писание.

– Может быть. Я не читала. – заявила Мари.

“Не познала книгу книг, и считает себя образованной, какая выдумщица, и вертихвостка” – подумала Рита и мысленно усмехнулась – “Или не хочет сознаться в том, дабы не выглядеть религиозной, ведь это сейчас так немодно”.

– Ты права, современные люди плохо оценивают свои силы. Точно также неуместно располагать крохотным желудком и набивать его съестным до боли и тошноты. Нужно чувствовать уместность, испытывать уместно чувство любви. Только тогда возможно рождение ребенка, чтобы затем перейти ему в объятья нежной матери. Но ты, Мари, всё же, слишком сурово осуждаешь матерей, а что если у них нет средств на жизнь, нет мужа, или она недееспособна, что прикажешь ей делать, для такого созданы казенные дома. Женщине трудно устроиться на работу, тем более с новорожденным ребенком на руках, без поддержки легко отчаяться. – говорила Рита.

– Сильная женщина всегда найдет выход, ведь можно попросить помощь у государства, или отыскать достойного мужа, нужно стучаться в двери, а не оставлять пред решетчатыми преградами всевозможных подкидышей. Вспомни рассказ Лютера, о плаче под колесом кареты, это, по-твоему, также необходимость? Это благородно? – строго произнесла баронесса.

– Посмотри на меня, Мари. Разве я в таком состоянии могу бороться за свое счастье, нет, ты сейчас говорила о здоровых женщинах, а изможденным слугам своей судьбы не нужны лишние трудности. А насчет Аспида. Это лишено всякого человеколюбия. Это чудовищно. – укоризненно произнесла сестра. – Однако и этому есть оправдание.

– Да неужели. – усмехнулась баронесса.

А Рита, невзирая на ее утомительные укоры, продолжила защищать матерей, ведь в эти часы та испытывала некую обоюдную связь, ощущала тяжесть бремени женской доли, сострадала их страданиям, ибо самолично недавно прониклась той неповторимой глубиной переживаний. Она начала объяснять так.

– Мать Аспида, насколько бы она не была беспутной, она знала, что это карета богатого человека, судя по гербу, и знала, что сей коляска определенно понесется в достопочтенный дом, предполагала что барон, скорее всего, сжалится над ребенком, примкнет новорожденного в свои слуги, отдав нянькам, каких проживает на усадьбе превеликое множество. Ваши кухарки сплошь незамужние особы, потому с надуманным неистраченным чувством материнства, не откажутся кормить подкидыша и всячески поощрять его своим вниманием. В общем, она поступила мудро, сделала всё возможное, чтобы ее сын рос в благополучии.

– А мне кажется, она просто-напросто хотела лишить Аспида жизни, причем таким жестоким образом. И все обвинения впоследствии пали бы на Лютера. Невиновный понес бы незаслуженное наказание.

– Это уже в прошлом. – отмахнулась Рита. – Всё обошлось. И если его мать явится к вам, то не препятствуйте ее чувствам, прошу, ради меня. Не делайте сердце мальчика еще более хладным, чем оно есть. Ведь каждый рожден для радости, продолжительной или мимолетной. – на этих словах сестра баронессы явно подустала и притомилась, подобно спящим деткам возле нее, смежая веки она попрощалась с Мари желая доброго дня. Та в свою очередь последовала примеру мужа, удалилась в свои покои с поспешностью утоленной дикой серны.

Аспиду было трудно пошевелиться, туго скрученный пеленами он лежал в кроватке и непрестанно размышлял. Вспоминал и анализировал лица, увиденные им, прокручивал то быстро, то медленно услышанные диалоги, внутренние монологи, явленные в человеческих очах. Пытался приникнуть глубже в их души, которые излучали потаенные откровенные чувствования. Оказывается приятные люди, приятно пахнущие, много говорят о материнстве. Но что такое мама? – спрашивал младенец. – Неужели я был некогда частью тела женщины, затем я родился, увидел свет, но, увы, это не то свечение, которое я видел на Небесах. Я помню, как очнулся эфирным духом, бестелесного меня сотворил Творец, дабы вскоре я обрел плоть. Но для чего? Почему бы не быть духом. – всё никак не мог осознать человечек в люльке. Над ним висят погремушки, но он еще не способен до них дотянуться. Лишив Аспида движений, взрослые люди обрекли его на продолжительные изнурительные размышления. И поэтому всеми мыслительными импульсами изучающей души малыш постигал сакральные пространства вселенной заложенной в нем Творцом, и необъятную Вселенную вокруг себя.

Его пугала мысль – а что если я навсегда останусь таким маленьким и беззащитным, и не смогу пересечь те решетки. Для чего я родился и где моя мама? Я помню ее аромат, цветочное благовоние кожи и свежесть волос, я помню, как она взглянула на меня, радостно и в то же время испугано. Но здесь меня ласкают чужие женские ладони и грубые мужские осматривают меня, крутя до тошноты. Но руки мамы более не прикоснуться ко мне. Улетучился куда-то ее душистый запах, неслышно ее томное дыхание, я так долго слышал, как бьется ее сердце, я был рядом с ее сердцем, иногда мне казалось, что я могу протянуть свою ручку и коснутся маминого сердечка, прижаться губами, но сейчас я потерял то единение плоти, теперь я один. Ее нет рядом. Ее рядом нет. Я некогда душой прибывал в таинственном едином соитье двух клеточек, зигота, то было мое тело, я рос и размышлял о Боге, о Рае, думал о том, как сложится моя земная жизнь. И вот из малой клеточки я возрос. Вскоре во мне начали просыпаться другие ощущения. Помимо разума, я чувствовал ее, я в ней, а она во мне, она питает меня, а я воздействую на нее, мама жива, значит, жив и я, мама радуется, и я радуюсь вместе с нею. Я ее никогда не видел. Интересно, какая она? Должно быть, она очень красивая. Я помню, как ладонь папы ложилась на животик мамы, и я ощущал тепло исходящее от его любящей руки. Сердечко мамы в те мгновения билось сильнее. И мы втроем блаженствовали в единстве любви. Папа. Зачавший мое тело, какой он? Как странно. Я недавно созерцал Творца во всем величии Его, сонмы Ангелов парили надо мной и сонмы новых душ в свете невинности радостно прибывали. И мне было достаточно всего этого. И даже больше. Но вот я здесь. Я обрел тело, но я ничего не знаю о мире, как мне жить, и кто мои родители? Неужели я забуду Бога, забуду Рай и Ангелов, неужели я больше полюблю этот мир более Небесного царства? Поэтому я попросил у Творца вечную память, пожелал помнить всё и ничего не забывать. Память, это всё что у меня есть.

Защитная черствость барона показалась Аспиду чересчур напыщенной, все его страсти были налицо, нескрываемые они с прямолинейностью отражали беспокойную душу сего богатого человека. Его супруга виделась во всех отношениях фальшивой, наигранной, не ставшая актрисой, как мечтала с молодости, ныне она повсеместно играет небольшие сценки из буржуазных пьес, следуя эпитетам жизненного закономерного сценария. Сестра баронессы виделась обычной леди, весьма наивной, но умной, которая живет лишь благодаря покровительству достопочтенной родственной семьи, без той опеки она явственно негодна. И последнее важное лицо, встреченное на его кратком жизненном пути это Эстебан, лакей с ленивым желанием стать камердинером, однако его восточное происхождение, особенности во внешности не позволят ему достигнуть аристократической бледности, для этого ему необходимо потерять себя. В общих чертах тот очень даже думающий занятный человек, переживания и метания чувств выдают в нем многообразность незапятнанной рассудительности, многогранность натуры, сложность восприятия изменчивой действительности, однако он избрал послушание, посему не решается противостоять укорам власть имущих.

Вот небольшой перечень персонажей явленных в жизни Аспида за двадцать четыре часа. Он предвкушал новые события, новые лица, новые объекты для познания, ему хотелось разобраться в каждой душе, дабы постичь свою собственную душу.

Однако среди прочих ему повстречалась еще одна душа, знакомая ему по Раю, та ангельская девочка по имени Хлоя, родившаяся в тот же день что и он, она знакома ему, в ее глазках осталось теплящееся прошлое блаженство. Интересно помнит ли девочка их встречу – спрашивал себя Аспид и не находил ответа. Он не мог прочесть Хлою, эта книга пред ним пока что не раскрывалась. Как впрочем, и другие вопросы для Аспида оставались сокрытыми.

История третья. О василиске

И взором единым василиск обращал людей в статуи живые, не мертвые, но спящие.

Чем более человек навешивает на себя ярлыков и штампов, тем проще им управлять.

Однажды в мир явилась война в образе властителя разрешающего грех и насилие. И вы совершающие беззакония поклонитесь ему? Или же нет? Он отворит для вас вседозволенье страстей, развеет мораль ветром цинизма, оправдает неоправданное, разрешит неразрешимое и разделит нераздельное. И вы грешники возрадуетесь ему как освободителю, но заключит он дух ваш глубоко в темницу телес блудливых, поставит на ваших челах печать безумия и слабоумия, явит малодушие и черствость сердечную. И подобно неприкаянным камням царства своего, подсчитает каждый кирпич, закалённый в адовом пламени. Вы жаждете явление его, но явится вам падение его.

Дергая ниточки марионеток, он станет повелевать поступками, речами и даже мыслями. Но прежде ему необходимо осмыслить те видимые и невидимые грани бытия земного человеческого, дабы познать, по какой причине он цепляется за жизнь.

И Аспид, имея обширное свободное время, много размышлял, ему четко виделись те подвешенные ниточки, держащие живых кукол, посему вскоре он избрал быть никем в этом мире, дабы индивидуалистично завладеть столь слабыми душами. Они будут считать его маловерным ничтожеством, пока он будет невидимым, незримым зрячим кукловодом. Вот, например, сейчас, стоит ему заплакать, как тут же сразу прибегает услужливая служанка, начинает ухаживать за ним, кормить, менять пеленки или убаюкивать его. Эту наивную девушку можно таким легким способом довести до изнеможения, призывая ее к службе каждые полчаса. Конечно, она вскоре привыкнет к такому распорядку, но стоит убыстрить тот временной цикл, как мгновенно произойдет сбой в ее нервной системе. Однако Аспиду не были интересны люди служивые, поверенные, владеть выгоднее зрелыми состоявшимися умами, заглохшими в скупости и глупости, но с обширными возможностями и привилегиями.

Он ощущал, как тело его растет ежедневно. Отныне он лежал открытым от плащаницы, и обуреваемый отчаянием спешил отыскать маму, но ее нигде не было, ее запах навсегда покинул его младенческие легкие.

Он воображал, будто это его навеянные чувства, однако читая душу Хлои, Аспид принимал ее чувствования в себя, так чужие воспоминания смешивались со своими собственными памятованиями. Он явственно помнил Небеса, зарождение его души. Но родители, были ли они на самом деле, чью мать он зовет, и был ли он рожден? Младенца мучили разрозненные думы. Его глаза начали наливаться светлой небесной лазурью, словно слезы смыли с радужек всю черноту и карие тусклые оттенки. Многие несообразные раздумья откладывал на потом, слишком мал он еще, слишком узок тот мирок, что окружает со всех сторон. Он слышал свое имя, оказывается, его называют – Аспидом. Жаль, со временем, его перестали так величать.

Однажды, месяцы спустя, сын барона Олаф забежал в комнату Риты, подошел к кроватке, заглянул внутрь и протянул руку, дабы прикоснуться к странному ребенку, оттого угодил пальцем прямо в рот Аспиду. И тот, проснувшись, сделал движение челюстью и захлопнул ловушку с редкими первыми молочными зубками, которые вот-вот начали прорезываться, отчего вся кроватка была изрядно искусана. Олаф от неожиданности закричал от боли, яростно вызволил палец, тем самым поцарапав нёбо малышу, и, безусловно, побежал жаловаться родителям. Аспид ощутил во рту незнакомый необычный вкус, несколько капель показались ему крайне невкусными. Вскоре явилось раздосадованное семейство во главе с бароном. Хозяин усадьбы долго ругался, со всей упорностью не различая вины сына в произошедшем, а Аспид, невиновный ребенок, всё понимал, но не мог ответить.

– Я уж было начал придумывать другое имя этому злодею, а он неблагодарное создание, подобно змее укусил моего Олафа, и тот лежит теперь в горячке. – не на шутку вскипел барон. – Василиск ядовитый, вот кто он, нет больше у меня сомнений. Аспид. И точка! – крича, ерепенился барон.

Как вам будет угодно – мысленно ответил ему обвиненный младенец.

Олаф, минуя недомогания и слезы, вскоре выздоровел, однако доктора сетовали о смертельном заражении крови, но яд благополучно растворился в теле мальчика и не изнурял более плоть повышенной температурой и головокружительной тошнотой. Больше наследник не посещал покои змея-отравителя. Как впрочем, и остальные отпрыски Дон-Эскью отказались от губительного общества Аспида.

Аспид не ведал, как он выглядит, должно быть он сильно отличается от остальных, раз к нему так пренебрежительно относятся. А может, он точная копия малышки Хлои, которую порою укладывают рядом с ним. Девочка часто спала и Аспидом, поворачиваясь на бок, отчего он долгое время смотрел на чудесное создание, как умиротворенно спокоен ее сон, как невинны ее помыслы. Вскоре повзрослев, она уже не вспомнит о Небесах, о Небесной кузнице душ, о рождении, о своем детстве, о той боли, чудовищной боли явления в сей мир, а он будет помнить всё, всю жизнь, все подробности тех немыслимых страданий. Испытав муки рождения ему уже нестрашны другие раны, потеря матери велика, поэтому иные лишения видятся ему несерьезными, и покуда другие суетятся, рисуют солнышки и радугу, он будет изучать человеческие души, подобно зрячему кроту будет рыть их глубины, подобно Ангелу будет возноситься ввысь, дабы покровительствовать над людьми. Может быть, только он из ныне живущих людей на земле воочию помнит Творца и Царство Его. Значит, он уникален, он послан править и властвовать над людьми – от этих мыслей Аспиду становилось действительно страшно, даже миленькое личико Хлои не успокаивало тот зной всепоглощающей гордыни. Все эти люди слепы – думал он – Так легко стать пастырем, как же легко вести их, по тому пути, который я укажу им.

С днем за днем в младенце созревают черные одурманивающие побуждения, но никто не смеет прервать его глубокомысленные суждения.

Он помнил, как другие души склонялись над водами Леты, упивались ее сладким нектаром. И всякая память потухала в них, покуда не испарялась влага реки забвения на их эфирных устах, они сохраняли чувства, но затем словно чистые белые листы бумаги, готовые к написанию, уходили туда, где их ждут или вовсе не ожидают, дабы проблесками воспоминаний о добре, жили, любили. День смерти для них, станет днем рождения, ибо возвратятся они обратно в первородные пристанища духов. Но Аспид, зачерпнув ладонью прозрачную воду, не смог сохранить хотя бы каплю в той духовной чаше своих дланей, влага пространным образом просачивалась сквозь фаланги его пальцев, и истекала обратно в реку. Затем вспышка яркого света озарила его, и вот он уже заключен в крохотной клеточке, в оплодотворенной яйцеклетке. Некогда он находился в вечной безграничности мире, но будучи в таком малом теле он по-прежнему всё помнит, ничто не ускользнуло из его памяти. Или то была память Хлои, которая нисколько не противилась проникновению в ее прекрасную чистую душу, и Аспид жадно вкушал ту амброзию ее девственных помыслов.

Любовь матери не коснулась его, как впрочем, и забота отца. Отчего его врожденно хладное сердце еще более охладевало, и только Хлоя пробуждала в нем человеческие чувства. Неизвестных родителей он не винил, более не искал мигающими глазками по комнате их незримое присутствие. В этом мире он один, совершенно один. Ведь он – никто.

Однако окружающие были иного мнения, ощущая в Аспиде некую потустороннюю угрозу, словно тот обладает тем, чего нет у них, дар его не от мира сего, а они привыкли верить земле под ногами и всему что на ней растет. Их шеи затекли, их спины изогнулись, а Аспид взирает на людей сверху вниз, а тем страстно хочется взглянуть на неведомую птицу, но каждое поднятие глаз от земли дается с болью, с превеликим преодолением. Посему сей чадо всячески интриговали, задирали, провоцировали, проверяя на уступчивость и внутреннюю силу стержня, часто словом, реже деяниями.

К следующему возрасту, Аспид подробно ведал обо всех слабых и сильных сторонах обитателей усадьбы.

Терновый куст сплетался возле них, навострив ядовитые шипы, алел розовыми цветами молодости, а они не замечали, как плетет он им терновые венки, кои возложит на чело каждого, кто осмелится противостоять его величью, его непреложной уникальности. Но Аспид был юн, и не понимал что тот венец, та корона уготована ему самому, люди изувечат его главу, но мыслью его, им не завладеть, им не завладеть его душой, от того они столь жестоки и злы, столь слабы. Аспид сменил кожу, сбросил старую, дабы облечься в новую змеиную ипостась. Но это уже иная история.

История четвертая. О забытом отроке и о безумном величье

Неприкрытая отчужденность, протестное восприятие действительности, самомнение и дерзновенное самолюбие, возвеличивание над прочими, с большим укоренением преобладали над разумом и сердцем мальчика. Беспринципность, бескорыстность и безупречность, вот три неизменных статуса его идеологии. Будучи невинным ребенком, Аспид прекрасно прозревал несовершенства людские. Его не интересовали игры, причуды и шалости молодости, иные формы бытности завладели времяпровождением юного мыслителя. Аспид чувствовал себя созданием вневременным и непространственным, вне тленных ценностей и вне суетливости. Он жил одними лишь глубинными разумениями и помыслы те носили странный, порою пугающий характер. Взрослые не замечали в нем особые оттенки гениальности, всплески одаренности, вовсе наоборот, его всегдашняя замкнутость являла сравнительное отношение с глупостью, дурновкусием, посему мальчика не трогали, не штурмовали его непреступное королевство одинокой души. Так поступают дети, когда кто-то не соглашается играть с ними, они просто-напросто перестают контактировать с тем недотрогой, дабы тот, познав вкус уединения, вскоре самолично начал молить о дружбе, но Аспид не поддавался на простецкие уловки. И он сохранял непогрешимость, непоколебимость дум, тщательно наблюдая из укромной засады своих светлеющих глаз, и никто не мог прочитать его душу по зерцалу очей, они ничего не выражали.

Вскоре змей выглянул из своей норки, ведь подвернулся удачный случай высказаться во всеуслышание, явить свое могущество в полной нестерпимой мере. Раздвоенным язычком Аспид изучал окружение, дабы подобно королю взойти на уготованный ему судьбой величественный трон.

Барон Дон-Эскью потерял всякий досужий интерес к незначительной маловажной персоне подкидыша, ибо не снискал заслуженные завещания с усыновлением сего бездомного ребенка. Бумаги нотариусу со всей расторопностью и воскресшим уважением были подданы, и тот с долей умилительного сарказма принял документы, однако мечтательное расширение угодий не последовало. Дело не разрешилось. Сильно обидев юриста, барон навлек на себя немилость праведного гнева юриспруденции и бюрократии во всем своем ленивом несравненном амплуа, в изуверских личинах многих чинов и званий. Барон ожидал. Посему шли годы, он по-прежнему ожидал, убыток на кормление Аспида был велик, но выгоды ни гроша. Сильно разочаровался тогда хозяин усадьбы Терновый куст, да так гневно начал обращаться с подрастающим мальчиком, что те выплески недоброжелательности вскоре переросли в постепенное изгнание. Первым явился выгон из спален, затем из гостиной, из семейного общества, потом и вовсе тот определил Аспида в услужливый штат прислуги. Безусловно, юнец был непригоден для конюшни, кухни или огорода, сада и кладовых, с его снежными белыми ручками и белой меланхолией – вездесущей спутницей его настроения, отпрыску кареты некуда было податься. Но мир не без добрых людей, в толпе безучастных слуг отыскался Эстебан, вездесуще ощущающий непростительную вину пред Аспидом, он-то и помог мальчику не сгинуть в беспутных скитаниях.

К тем летам мальчик уже многое познал, возмужал ростом, хотя неизменно имел худощавое неприглядное телосложение, практически бесформенное, светлые глаза его выражали безвозвратное мудрование, и люди доверяли тем неверным голубым огонькам. Его темно-русые волосы отросли ниже плеч, однако никто не желал терпеть такое безобразие, поэтому его часто принуждали постригаться, но он сторонился сего акта вандализма над естественною красотою, ведь Творец повелел власам расти из главы человека, значит так положено, это есть прекрасно. Но общество по неизвестной ему причине решило поспорить с Богом, поэтому Олаф сейчас красуется укороченными кудрями, гладко уложенными патлами, будто шерсть у недостриженной овцы. Аспид нисколько не желал походить внешне или внутренне на стереотипного юного мужлана Олафа с присущей тому мнимой болтливо-смешливой мужественностью располагающей к себе дам различного возраста и ранга. В отличие от наследника, Аспид имел небольшой нос и вечно узкие поджатые губы Аспида не выражали горячительный темперамент страсти и не выказывали некую особенность в его внешности. Аскеза черт его лица лишь подчеркивала сухость восприятия реальности, или наоборот излишняя импульсивность скрывалась под рясой бедности чувств, под маской охлаждения. Ведь пылкость нрава не есть упорядоченные или беспорядочные взмахи рук, громоподобные речи, скорее ровно противоположное, обыденность украшенная искрой в очах и вдохновенным порывом в сердце, который в мальчике существовал отдельно от него самого. Передвигался Аспид всегда бесшумно, подобно змее скользил по голому твердому паркету, по мягким коврам, не оставляя видимым следов, его запах не был ощутим, он проползал тенью из комнаты в комнату застукивая домочадцев в непринужденной обстановке, или за каким-нибудь прескверным занятием. Минуя правила, он не покидал свое бывшее место обиталища, словно оно согрето его теплом, это его собственный дом. Когда другие дети наливались свежим румянцем, политые и удобренные родительским вниманием, щедро, деловито, с умыслом, Аспид всё более обретал одинокое хладнокровие, душевно худел, сторонясь чужих слов и прикосновений, даже чужие мысли стали ему слишком хорошо известны, чтобы думать о них. Он всматривался в людские несравненные уникальные как жемчуг души, но не находил в них любовь к нему, все тайно или откровенно презирали подкидыша за его наглость и нелюдимость, Аспид виделся им чем-то чужеродным, чуждым здравому смыслу. И чем более змееныш возрастал, тем явственнее птицы находили в нем отличительные черты, у них даже стали возникать сомнения, а тот ли он, за кого себя выдает.

Вскоре его навсегда выгнали с поваренных пределов кухни, главному коку не понравилось, что Аспид уж чересчур много питается за счет хозяйских ограниченных запасов, при этом, не принося ощутимой пользы. Поэтому служение мальчика определилось окончательно и бесповоротно, в скором времени его определили на конюшню чистить стойла. Словно обремененный подвигом Геркулес он чистил лошадей, кормил их, и спал рядом в кладовой доверху набитой жесткой соломой. Аспид хотя и рос в богатой семье, свыкнуться с достатком и роскошью принципиально не успел, посему однажды, потеряв все приличествующие привилегии, он не роптал на зловредную судьбу, а переносил лишения стойко. Вот только в душе его, в полумраке конюшни родились темные опасливые стороны.