Утятинский летописец

– Она родила ее чуть не в сорок, но дело не в этом. Такое недоразвитие вообще-то бывает чаще из-за внутриутробной инфекции или травмы. А какая Зоя хорошенькая была маленькой!

– Она не просто хорошенькая, она красивая, если к выражению лица не приглядываться.

– А что лицо? У нее выражение маленького ребенка, каким она и остается. Зоя покладистая, беззлобная, жалеет не только людей, но и всякую букашку. Если ее обижают, не сердится, а огорчается. Умных речей не понимает, но чувства понимает лучше иных умников.

– Не понял.

– Ну, как тебе объяснить… Давай на примерах. Помнишь, в прошлом году, когда у Саблиных был взрыв? Тихоныч после опознания тела Маргариты в раздерганных чувствах пошел не туда. И забрел к нам во двор. А надо сказать, Зоя, которая мужиков боится до дрожи, его зовет дединькой и любит очень. Увидела его, обняла и завыла. Просто сразу поняла, что горе случилось.

– Ну, увидела…

– Так никто больше не увидел. Нас во дворе много было, все на него глядели и ничего не видели. Ну, пришел дед, да и всё. А Зоя поняла, что он в горе.

– Понятно. То есть она эмоции воспринимает, как звук или изображение.

– Костя, я тебе не говорила, что ты очень умный? Как ты точно сказал! Кстати, насчет наших эмоций. Тебя Зоя, как и всех мужиков, боится. Но знаешь, что она мне сказала позавчера, когда ты со двора ушел?

– А я потому ушел, что увидел: она меня боится.

– Ты ушел, а она говорит: «Дядя тебя любит очень-очень».

– Господи, Ирочка, я так поверю, что она умная.

– Она не умная, она другая. Для Леночки она – смысл жизни. Но и помимо матери есть те, кто ее искренне любит. И это, прежде всего, Надя. Надя – она вообще почти святая. Тоже на моих глазах выросла. Во втором подъезде. Потылиху знаешь? Ее старшая дочь.

– Эта страшная старуха – мать такой милой симпатичной женщины?!

– Видел бы ты эту страшную старуху в юности! Она была первой красавицей в школе. Если бы в те времена проводились конкурсы красоты, она была бы как минимум мисс Утятин. Но тяжелая семейная жизнь, гормональные сдвиги, неустойчивая психика – и вот результат. Девчонки от такой мамы выскакивали замуж прямо со школьной скамьи. Надин Вадик неплохой был, но больной – сердце. Умер молодым, детей не было. А свекровь уже лет пять лежит.

– Инсульт?

– Если бы… а то обиделась на невестку, легла и не вставала неделю. А потом мышцы ослабли – и встать уже не смогла. Она ее любит по-своему, но орет и ругается. В общем, поменяла девочка шило на мыло.

– Совсем уйти некуда?

– Она не может уйти от тех, кому нужна. К матери ходит два раза в неделю. Прибирается, готовит, а та на нее тоже орет. Верочка-то, младшая ее сестренка,  ни разу родного порога не переступила.

– Не в сестру, не святая?

– Но бабку Гашу купать помогает. И сумки с продуктами к ним таскает.

– Какая интересная вокруг тебя жизнь. Мне кажется, Ирочка, я в Утятине больше людей знаю, чем в Успенске, где я живу почти двадцать лет.

Глава 6

– Где я живу почти двадцать лет. Я дом здесь построил, дочерей вырастил. Не браните провинцию! Мы в столице хуже жили, – улыбаясь, говорил старик Шпильман дочерям и зашедшей к ним Маше Тумбасовой. – И люди здесь очень хорошие, добрые здесь люди. Есть учёные, как друг мой Гофман. Есть поэты, как талантливейший наш Василий Михайлович. Есть люди деловые, и имя им легион.

Говорили, конечно, о кавалерах. Собственно, жених был только у одной из присутствующих, у Нюты. Перед отъездом Лёве посватался формально и получил согласие родителей. Партия была незавидной: у жениха ничего и у невесты почти ничего. Поэтому свадьбы пока не намечали, ожидая каких-то неопределённых перемен: то ли жених продвинется по службе, то ли откуда-нибудь наследство свалится. Ни того, ни другого, впрочем, не предвиделось.

Родители давно связывали матримониальные надежды с телеграфистом Гофманом, любившим говорить о науке, к которой барышни Шпильман питали отвращение, и не признававшим поэзии, которую они обожали. Вот и сейчас добрейший Франц Карлович пытался сгладить возмущение Нюты от слов Гофмана, что поэзия – это нечто неважное, а в провинции вообще невозможна.

Гофман, раздосадованный явным пренебрежением к своей особе со стороны Нюты, вскоре откланялся. Маша подумала, что не так уж он плох, а было бы вообще прекрасно, если бы он обратил взор на Марту. Переведя свой взгляд на старшую сестрицу, она решила, что Гофман ей не нравится, но, если бы посватался, предложение бы приняла. Марте уже двадцать девять. Тем временем появился новый гость, женатый на племяннице Франца Карловича Николай Иванович Петров. Заехал он к ним, возвращаясь из деловой поездки, и сразу стал звать барышень в гости. Нюта обрадовалась, Марта решительно отказалась. Тогда Франц Карлович начал уговаривать Машу. Маша колебалась. Марта отозвала её в сторону и серьёзно попросила сопровождать сестру: «Нюточка молода и многого не понимает. Я с тобой могу быть вполне откровенна. Там нехорошо в их семействе. Сама увидишь. Вдвоём вам будет легче и приличнее. Ну, я прошу, Маша!»

– Хорошо, – сказала Маша. – Папенька в отъезде, возражать некому…

Так решилась их поездка. Вечером Маша написала Ките пространное письмо:

«Дорогая моя Кита!

Спешу поздравить Вас всех с Новым годом и новым счастьем. Вот всё, что я могу сказать, но в столь немногих словах заключается многое, когда они высказываются от души.

Уже три месяца прошло, как тётушка Марья Афанасьевна увезла тебя в столицу. Сколько событий произошло в твоей жизни, сколько знакомств! А я по-прежнему живу в Утятине в родительском доме. Теперь, когда я лишилась единственной подруги, жизнь моя более чем когда-либо тосклива и скучна. Софья Анисимовна по-прежнему язвит, папенька по её наущению бранится, дети не ставят меня ни в грош. Единственное развлечение моё в воскресенье после заутрени в гости к крёстной зайти и посидеть в покое. О. Василий поварчивает на детей, матушка хлопочет по хозяйству, детки шалят и проказничают, а у меня на душе так-то покойно! Здесь ругают не всерьёз, а потчуют от души. Давеча крёстная парасольку подарила, я её Анисье велела прибрать до лета. Мне, право, и брать-то было неловко. Знаю я, что тяжело о. Василию семейство содержать, приход его не из богатых. А она всё пытается меня одарить, что детишек учу. Вещица миленькая, а куда с ней выйти? По Дворянской до лавки Кузнецова или по Набережной с детьми пройти? Так Вася непременно изорвёт и сломает. А Софья Анисимовна будет бранить, что я такая неловкая и неаккуратная, вещи не берегу…»

Назавтра Нюточка влетела ни свет ни заря:

– Ах, какие сани за нами присланы! С медвежьей полостью! А конь какой! Машенька, поехали же, поехали!

– Откуда у Николая Ивановича такая красота?

– Это Михаила Васильевича привезли на какую-то комиссию. И назад, Николай Иванович сговорился, нас отвезут!

В Конь-Васильевке Маше раньше бывать не доводилось. С Софи, женой Николая Ивановича, она была знакома, а вот Зизи, дочь Петрова от первого брака, увидела впервые. Это была очень странная барышня. Яркая большеглазая брюнетка, похожая на цыганку, при встрече в упор уставилась на Машу так, что той стало страшновато. Но потом она вдруг зевнула, не прикрываясь, и сказала отцу:

– Хочу верхом!

Николай Иванович мягко ответил ей:

– Нельзя, Зиночка, холодно!

– Хочу!

– Нет, Зина, нельзя!

Скоро Маша убедилась, что Зизи вполне добродушна и все окружающие относятся к ней бережно. Не только отец, но и мачеха терпеливо отвечали на её нелепые вопросы. Чтобы убедить её в чём-то, достаточно было повторить это два-три раза. Вот и сейчас она успокоилась, дала няньке застегнуть на себе тёплый салоп и отправилась бродить по заснеженной улице.

Маша ушла в комнату, где их с Нютой поселили. Она села с книгой у окна. Читала невнимательно, часто отвлекаясь на вид за окном. Благодаря этому и увидела сценку, после которой поняла, почему Марта говорила, что в семействе Петровых нехорошо.

Мимо дома неслись сани. Вдруг Зизи бросилась им напеперез. Ездок едва успел остановить коня. Цепляясь за сани, Зизи что-то говорила ему. Из дома выбежала неодетая Софи. Она взяла падчерицу за руку и что-то стала говорить ей. Не сразу, но она послушалась и пошла к дому. Кутаясь в платок и улыбаясь, Софи что-то говорила ездоку. Наконец он поднял хлыст, она отступила и сани умчались. Хозяйка пошла к дому. Увидев её сияющее лицо, Маша смутилась. Даже не зная, кто ехал на санях, она поняла, что Софи в него влюблена. «Бедный Николай Иванович, – подумала Маша. – Так вот о чём говорила Марта!»

В коридоре на Зизи ворчала нянька: «Что ж ты, барышня, за барином всё бегаешь? Ему уж просто из дома выйти нельзя! Нехорошо!» Дверь распахнулась, Нюта вбежала в комнату с криком:

– Маша, Маша! Нас к Коневичам зовут!

– Успокойся. Так-таки и зовут? И кто?

– Василий Михайлович приглашает!

– Он здесь?

– Нет, он мимо проезжал и Софи сказал!

– Нюточка, успокойся. Мы не можем принять это приглашение, столь своеобразно переданное.

– Ну почему?

– Ты близко с ним знакома?

– Конечно, нет!

– Значит, должен он или карточку прислать, или лично пригласить.

Нюта надула губки:

– Ну почему, почему мы должны отказаться?

– А мы не отказываемся. Если Василий Михайлович нас пригласит, мы согласимся.

После полудня к ним были гости. Приехала тётка Коневича Варвара Васильевна с Аглаей Барташевской. Варвара Васильевна при знакомстве с Машей повела себя так, словно ожидала этого всю жизнь, едва не бросившись ей на шею. Она говорила, что Маша нисколько не похожа на «Бедную Густю», а похожа она на отца: «Какой был бравый гусар!» Оказалось, что Августа и Варвара в детстве и юности дружили. Поглядев на эту рыхлую добродушную старуху, Маша снова подумала, что, пожалуй, любовь – не такая уж завидная вещь. Не влюбись её мать в вернувшегося с театра военных действий отца, не роди она Машу, не заболела бы чахоткой, а жила бы сейчас в Зосимках здоровёхонька, как живёт в Конь-Васильевке незамужняя Варвара. Аглая вела себя приветливо и просто, совсем не так, как при встречах в Утятине. Было ли это из-за присутствия тётки Коневича или по какой другой причине, Маша не знала. Однако сговорились, что вечером непременно придут к Коневичам на музыкальный вечер.

Наутро Маша отписывала Ките: «Когда Ты прочитаешь моё письмо, во имя неба, разорви его! Мне стыдно за свою глупость, наверное, не посмею я поднять глаз на тебя, когда мы снова увидимся, но не могу не поделиться с тобой этой историей.

Будучи в гостях у Петровых, попали мы на музыкальный вечер к Коневичам».

Когда подруги в сопровождении Софьи Георгиевны пришли в барский дом, оказалось, что здесь гостит небезызвестный Маше Черемисинов. Остальные гости не были ей столь неприятны, поэтому, усевшись подле Варвары Васильевны, она спокойно слушала выступление крестьянского хора и музицирование соседских барышень. А потом Василий Михайлович объявил, что его новую песню исполнит Аглая Семёновна. Сам хозяин аккомпанировал на гитаре. Не сказать, чтобы Маша была знатоком музыки. Учили её в пансионе; хоть и не блистала, но по нотам могла разобрать несложную пьеску. Пела своим слабым голоском тоже не сказать, что мастерски, но разучивала с сестрой и братом какие-то немудрённые песенки. К салонной музыке была приучена, но песни в русском стиле считала чем-то грубым. И начало песни ей не понравилось. Однако глубокое контральто Аглаи и простые слова неожиданно оказались созвучны её судьбе:

Со младых-то лет

Сиротинушке

У чужих людей

Жить из милости…

«Как верно сказано: нету батюшки, нет заступника, нет и матушки, нет жалельницы!» Украдкой смахнув слезинку, она дождалась, когда после завершения песни кавалеры обступят Аглаю и, предупредив Нюту, что уйдёт пораньше, выскользнула в дверь. Там она столкнулась с хозяином. Он завёл с ней какой-то необязательный разговор, но глядел при этом на неё так…

«Какая волшебная сила пленила меня! Как он умеет разыгрывать чувства! Я согласна с молвой, что он крайне опасный человек, но я постаралась стать благоразумной».

– Вы чем-то расстроены? – участливо спросил он.

– Вашей песней, Василий Михайлович, – вырвалось у неё. – Это так трогательно! У Аглаи Семёновны красивый голос, а в этой песне он звучит божественно!

– Спасибо, Марья Игнатьевна, – послышалось от двери. Картинно опершись на притолоку, Аглая томно улыбалась. – Не знала, что вы цените мои скромные способности.

– Я весьма слабая музыкантша, как вам известно, но благодарная слушательница. Извините, мне пора.

Маша шла в гардеробную Варвары Васильевны, где они раздевались с Нютой. Наверное, свернула не туда, потому что оказалась в каком-то узком тёмном коридоре. Вдруг сзади кто-то страстно обнял её: «Софи!» Где-то за поворотом стукнула дверь, руки разжались, и она осталась одна.

Маша прижала руки к горящим щекам: «Хорошо, что кто-то стукнул дверью. Иначе…» Она и сама не знала, что было бы…

Из-за поворота появилась Аглая со свечой:

– А вы… почему здесь?

– Право, так неловко… я заблудилась. Шла в гардеробную…

– Покои Варвары Васильевны в другом крыле. А здесь… кто-нибудь был?

– Я не видела… но кто-то был.

– Один?

– Нет, двое.

Аглая закусила губу. Маша поняла, что сейчас она будет выпытывать, кто. Нельзя, чтобы подозрение пало на Софи! Чтобы избежать неловкости, она решила солгать:

– Вы знаете, у меня папенька тоже горничную по щёчке треплет.

Сзади послышались шаги. Повернувшись, барышни увидели Василия Михайловича.

– Смейтесь, – приказала Аглая.

От неожиданности Маша хихикнула. Аглая подхватила её смех.

– Я не помешал?

– Нет, Василий Михайлович. Мы уже обо всём поговорили. Пойдём, Машенька!

Аглая подхватила Машу под руку и потянула за собой.

– Доведите меня до гардеробной, чтобы я снова не заблудилась, – попросила Маша.

– Вот, видите? В этом крыле. Если вы подождёте меня у входа, я оденусь и провожу вас до дома.

Барышни шли по укатанной санями дороге.

– Я никогда, никогда больше не поверю ни одному мужчине! – страстно воскликнула Аглая.

– Может быть, не стоит так огорчаться? Я по своей и по некоторым другим семьям знаю, что это дело самое обыкновенное.

– А сами что вы думаете о будущей семье?

– Только сегодня подумала, глядя на Варвару Васильевну. Не влюбись моя мама в вернувшегося с театра военных действий отца, не роди она меня, не заболела бы чахоткой и не умерла в тридцать лет, а жила бы сейчас в Зосимках здоровёхонька, как живёт в Конь-Васильевке незамужняя Варвара Васильевна.

– Но тогда не было бы вас!

– Да кому я нужна, – вырвалось у Маши.

– А… отцу?

– Папеньку не очень волнуют дочери. Сыном он, правда, дорожит.

Аглая замолчала и до дома Петровых не проронила больше ни слова. Когда Маша открыла рот, чтобы попрощаться, она порывисто обняла её и сказала:

– Только такую семью, как у моих папеньки и маменьки! Или никакой!

Повернулась и побежала назад.

«Бог ведает, когда мы увидимся, дорогая Кита! Это ужасно, и это повергает меня в грусть. Ты видишь, как без тебя я попадаю в неловкое положение и знаюсь не с теми людьми. Уговори Марью Афанасьевну хоть ненадолго приехать в Утятин. Твоя Маша».

Глава 7

Элеонора Игнатьевна с трудом сдерживалась. Она нарядила Зою в симпатичное платьице, а та натянула сверху материну шерстяную кофту и ни за что не соглашалась снять. А обещали сегодня до тридцати градусов. Второй день без Лены, а сил уже нет.

– Зоенька, я прошу тебя, сними…

Зоя упрямо поджала губы. Тетя повернулась к открытому окну, увидела свое отражение в стекле и прыснула: точно так же губы были поджаты у нее самой.

– Ты добрая! – улыбнулась племянница.

– Да надевай ты что хочешь! Иди во двор, я тебя догоню.

Элеонора Игнатьевна стала собираться. Когда начала застегивать блузку, до нее дошло, что уже некоторое время на улице слышен шум. Прислушалась, и с ужасом поняла, что кричит Зоя. Застегиваясь на ходу, она в шлепанцах выскочила на крыльцо и увидела, что племянница стоит в проулке, закрыв лицо руками, и воет на одной ноте, с крыльца «нерусского дома» срывается Ирин гость, за ним бежит Роберт и еще кто-то из женщин.  Бросилась к калитке, но не смогла ее открыть: вплотную к забору приткнулась машина. Она развернулась и побежала к воротам, пробежала по улице и вбежала в соседний двор.

А навстречу ей уже вели троих подростков. Вокруг Зои образовалась толпа, которую расталкивала Потылиха:

– Отойдите, не пугайте дитё! Зоенька, покажи личико!

Она прижала Зою к себе и стала бережно отводить руки Зои от лица. Когда Элеонора Игнатьевна увидела кровь на лице и руках племянницы, она почувствовала сильную боль в груди и замерла, привалившись к забору, не в силах вздохнуть и пошевелиться. Первой это заметила Потылиха:

– Эй, кто-нибудь, «скорую» вызывайте! И мильтонов заодно! Эля, успокойся, это просто царапина! Губу ей разбили. Бабы, да помогите ей кто-нибудь! – Прижимая Зою к себе и поглаживая по голове, начала командовать. – А ну-ка, кавалер, показывай свою добычу. Так, этого малька можешь отпустить. Этот хороших кровей, Юрки Кожевникова сынок.  Отец его покрепче милиции накажет. Так, а это у нас кто? Митрохин, что ль? Ну, этого бить надо самим. Гнилая кровь, тюремная. Вон, мамаша его летит.

Из проулка во двор ворвалась какая-то замызганная тетка и кинулась отбивать сынка у мужиков.

– Наташка, замри! Ты меня знаешь! Пашка, вон ведро помойное стоит, плесни на нее, чтобы заткнулась!  – Баба замолчала. – Ты бы своего придурка уму-разуму поучила, вместо того, чтобы тут орать. Вырастила уголовника! У параши зачат, у нее и жизнь закончит.

– Что, Наташка в тюрьме сидела? – у спросившей об этом толстухи блестели восторгом глаза от такой информации.

– Заочница это называется. Замуж очень ей хотелось, вот и написала в тюрьму. Там ей «жениха» подобрали, там этого урода зачали.  И не зыркай на меня так, учила бы своего выродка, чему следует, не стала бы я твои секреты рассказывать! Небось, сыну говорила, что он от Штирлица!

Трое девочек-подростков хихикали, глядя на покрасневшего до ушей нескладного парнишку. Он заорал:

– Кого вы слушаете! Она ненормальная!

– Может, и ненормальная, но память есть, – довольно равнодушно отреагировала Потылиха. – А ты у нас нормальный, больных обижать? Небось, в этого мужика камнем бы не бросил, побоялся, что убьет?  Так, третий у нас кто? Чтой-то не знаю его. Фамилия твоя как?

Одновременно подъехали «скорая» и полиция. Выскочивший из машины молодой полицейский сказал, поглядев на Зою:

– Тут ничего, только кровь пустили. Тетя Тоня, вы женщину сначала посмотрите. А я с пионерами-героями разберусь. Двое?

– Третьего, Юрки Кожевникова сынка, мы отпустили, – сказала вредная Потылиха. – Юрке я все подробно расскажу, паршивцу этому мало не покажется.

– Ладно, тому герою четырнадцати нет. А Митрохин у нас всегда там, где пакости. Наталья Васильевна, учить не пробовали?

– Саша, да ведь не убили они дурочку-то. Ну, кинули в нее чем-то… случайно.

– Ага, случайно. Еще ты, герой, скажи, что не хотел. Давайте в машину. В отделении все запишем и расстанемся… до комиссии.

– Саша, зачем комиссию? Он больше не будет. Я его дома накажу.

– Разговоры мы с вами уже разговаривали. Теперь будем рублем учить. Так, а это что за гаврик? Фамилия? – Мальчишка молчал. Полицейский поглядел на окружающих, нашел взглядом девчонок и сказал. – Ага, знакомые. Кузнецова, Огородникова и Лещук, шаг вперед! Докладывайте, что за тип!

– Новенький, с севера они приехали, зовут Володя, – заложила приятеля одна из них.

– Это которые где гастроном квартиру купили? Осиповы, что ли?  Телефон родителей говори!

Мальчишка угрюмо молчал. Полицейский перевел взгляд на девчонок.

– Не знаем.

– Ладно, по дороге заскочим. По-хорошему и вас бы прихватить.

– А мы что, мы не кидались!

– Не кидались. Но подстрекали. Все беды от баб. Так, герои, а прощения попросить западло?

Митрохин презрительно фыркнул. В это время во двор въехала еще одна машин. Из-за руля выбрался крупный пузатый лысоватый с потным лицом Юрий Петрович Кожевников:

– Зоенька, тебе больно? Покажи, деточка, что они тебе сделали? Антонина, ты что? – это фельдшеру.

– Подожди, Юрий Петрович, тут Эле плохо.

– Они что, и в нее?!

– За племянницу испугалась. Слава богу, не сердце, это невралгия. Сейчас отпустит. Давай двигаться.

– Иди, поганец, прощения проси, – это в сторону машины. – Зоенька, прости меня, что сына подлецом воспитал.

– Вот, сопляки, смотрите на настоящего мужчину, – сказал доселе молчавший Константин. – Мужик отвечает за себя, за свою семью и за свое дело. А вы, деточки-девочки, за себя ответить не можете.

– Эй, подождите! Одного отец накажет, другого девчонки задразнят. А приезжему ничего? – возмутилась Потылиха. – Зоя, скажи, что с ним сделать!

– Он лысый будет, – засмеялась Зоя.

– Постричь его, да? Или сам облезет?

– Сам.

– Какой идиот загородил калитку? – крикнула Антонина.

– У меня мотор заглох, – виновато сказал Роберт.

– Так сними с тормозов и откати!

Костя с Робертом поспешно сдвинула машину. Зоя, держа за руку Юрия Петровича и обнимая тетку, протиснулась в калитку. Замыкала шествие Антонина в чемоданчиком.

– Юрий! – грозно окликнула вылезшая из машины супруга.

– Вот вам и Париж, и Диснейленд! – махнул он в ее сторону кукишем.

– Посмотрим! – она села за руль и уехала.

– Что, разведутся? – жадно спросила Потылиху толстуха.

– Они так-то уже лет пятнадцать. Хороший мужик Юрка, но слабак, а Варька его змея.

– Ой, у меня тоже что-то в груди заныло, – сказал Роберт. –  По коньячку бы сейчас! Слушай, Костя, у меня дома сыр, зелень свежая, суджук. Коньяка, правда, на донышке, но по рюмочке будет. Саша, ты с нами?

– Вы, Роберт Вартанович, умеете подбодрить офицера при исполнении. Спасибо, что слюной не захлебнулся. Васильев, поехали!

– Мужики, меня примите в компанию, – сказал вернувшийся Юрий. – Эх, кобра моя машину увела. Но я живой ногой за коньяком слетаю.

– Не надо никуда лететь, коньяк есть, сейчас принесу, – сказал Константин и взбежал на крыльцо.

Роберт с Юрием пошли следом.

– Чем ты ее пугал?

– В Париж собралась. Хрен ей, а не Париж!

– А деньги у кого?

– У нее карта. Но я только что ее заблокировал.

– Ты серьезно?

– Не живем, а мучаемся. Я ради сына только с ней живу. А сын, видишь, маменькой прикрывается. А пусть победнее поживет!

– Так в случае развода все пополам?

– Ну, не все. Магазин до брака в собственность приобретен, еще отцом. Дом на маму построен. Не такой уж я лопух.

– А сына не жалко?

– А сын в богатстве барчуком растет. Пусть теперь в бедности поживет. Квартира двухкомнатная, в которой  мы жить начинали, мамина зарплата да мои алименты. Не бедно, но и без шика.

После второй рюмки Роберт снова насел на Юрия:

– Вот, Юра, не понимаю я, как это мать своих детей обижать…

– Ее обидишь! Она сама кого хочешь обидит… одно слово – кобра!

– А женился на кобре, или она тогда другим животным была?

– Женился на кобре.

– Да, как говорят у вас, любовь зла.

– Не было никакой любви! Она выходила за мой универмаг, я женился просто потому, что женилка отросла, извините.

– Получше найти не мог?

– А мне все равно было. Кого я всю жизнь люблю, она во мне мужика не видит.

– Надя?

– Надя!

– Выпьем за Надю, – сказал Константин.

Выпили.

– А ты Надю знаешь?

– А то! Потылихина дочка. За такую женщину надо сражаться!

– А как?

– По-разному. Можно цветы дарить, можно серенады петь. А можно прийти и помочь бабку искупать.

– Это ты так шутишь?

– Какие шутки! Ты представляешь, каково хрупкой женщине бабку кантовать? Цветы – это, конечно, приятно. Но тяжести для женского организма – это гибель.

– Это точно. Теща моя тяжелая была, – сказал Роберт. – Без меня Элла надорвалась бы.

– Может, ей помощницу нанять?

– Юра, понравился ты мне. Поэтому привожу пример. Угостила тебя любимая женщина обедом в ресторане или приготовила обед дома – есть разница?

– Ну…

– За ресторан она заплатила деньги. В домашний обед вложила труд и душу.

– Понял… значит, деньги может дать любой. А поможет в таком интимном деле только близкий человек.

– Вот и становись близким!

– Ребята, как я вас уважаю!

Ираида Семеновна с Эллой, вернувшись с рынка, застали своих мужиков у дверей Погосянов в момент прощания.

– Мальчики, по какому случаю банкет? – благодушно спросила Ираида Семеновна.

– «Мерседес» починили на ближайшие два часа, – ответила за них Элла.