скачать книгу бесплатно
– Что именно? – спросил профессор.
Он ответил:
– Не приглашай княгиню в качестве зрительницы.
– Почему? – спросил тайный советник.
И Франк Браун ответил мягко, но серьезно и строго:
– Потому что… потому что дело это слишком серьезное.
Он ушел.
Он вышел из дому и пошел к воротам, лакей отворил ему их и, громыхая замком, запер за ним. Франк Браун вышел на дорогу. Остановился перед изображением святого и пытливым взглядом посмотрел на него.
– О, дорогой мой святой, – сказал он. – Тебе приносят цветы, льют свежее масло в лампаду. Но не этот дом заботится о тебе. Здесь тебя ценят разве только как археологическую древность. Хорошо еще, что народ чтит твою силу.
Ах, милый святой, тебе легко охранять деревню от наводнения, раз она в трех четвертях часа от Рейна. И особенно теперь, когда Рейн так успокоился и струится меж каменных стен. Но попробуй же, старый Непомук, охранить этот дом от потока, который нахлынет на него и разрушит его! Я люблю тебя, милый святой, потому что ты покровитель моей матери. Ее зовут Иоганной Непомуценой, у нее есть еще имя – Губертина, в знак того, чтобы ее никогда не могла искусать бешеная собака. Ты помнишь еще, как родилась она в этом доме в день, посвященный тебе? Поэтому-то она и носит твое имя: Иоганна Непомуцена! И потому, что я люблю тебя, милый святой, и ради нее я хочу тебя предостеречь.
Там внутри сегодня ночью поселится святой – в сущности говоря, полная противоположность святому. Маленький человечек не из камня, как ты, и не одетый красиво в длинную мантию, он деревянный и совершенно голый. Но он так же стар, как и ты, еще, может быть, старше. Говорят, он обладает чудодейственной силой. Так попробуй же, святой Непомук, покажи свою силу! Кто-нибудь из вас обоих должен пасть, ты или тот человечек: пусть же решится, кто из вас будет господином над домом тен Бринкенов. Покажи же, милый святой, на что ты способен.
Франк Браун снял шляпу и перекрестился. Потом тихо, сухо рассмеялся и быстро зашагал по дороге. Вышел в поле и полной грудью стал вдыхать в себя свежий ночной воздух. Дойдя до города, он пошел по улицам под цветущими каштанами и здесь замедлил свой шаг.
Он шел задумавшись, слегка напевая про себя.
Но вдруг остановился. С минуту поколебался. Потом повернулся. Быстро повернул налево. Опять остановился и оглянулся по сторонам. Потом быстро взобрался на низкую стену и спрыгнул с нее по ту сторону. Побежал по тихому саду по направлению к большой красной вилле. Там остановился и взглянул вверх. Его резкий короткий свист прорезал ночную тишину, два-три раза, быстро, один за другим.
Где-то залаяла собака. Но вверху тихо распахнулось окошко, и в белом ночном одеянии показалась белокурая женщина.
Ее голос прошептал в темноте:
– Это ты?
Он ответил:
– Да! да!
Она скользнула в комнату, но тотчас же снова вернулась. Взяла носовой платок, что-то завернула в него и бросила вниз.
– Вот, дорогой мой, тебе ключ! Но будь потише, как можно потише, чтобы не проснулись родители!
Франк Браун взял ключ и поднялся по маленькой мраморной лестнице, открыл дверь и вошел в комнату.
Глава IV,
которая рассказывает, как нашли они мать Альрауне
Франк Браун сидел на гауптвахте. Наверху, в Эренбрейтштейне. Сидел уже около двух месяцев и должен был сидеть еще три. Все лето. И все лишь за то, что он пробил пулей отверстие в воздухе, так же как и противник его.
Он сидел наверху у колодца, с которого открывался вид на Рейн. Он болтал ногами, смотрел вдаль и зевал. То же самое делали и трое его товарищей, сидевших вместе с ним. Никто из них не говорил ни слова.
На них были желтые куртки, купленные ими у солдат. Денщики намалевали на их спинах огромные черные цифры, означавшие номера их камер. Тут сидели сейчас второй, четырнадцатый и шестой. У Франка Брауна был № 7.
На скалу к колодцу поднялась группа иностранцев, англичан и англичанок, в сопровождении сержанта гауптвахты. Он показал им несчастных арестантов с огромными цифрами, которые сидели с таким печальным видом. В них зашевелилось чувство жалости, и с ахами и охами они стали расспрашивать сержанта, нельзя ли дать что-нибудь этим несчастным. Это строго запрещено. Но в своем великодушии он повернулся и стал показывать туристам окрестности. Вот Кобленец, сказал он, а позади него Нейштадт. А там внизу у Рейна…
Между тем подошли дамы. Несчастные арестанты заложили руки за спину, держа их как раз под номерами. В протянутые ладони посыпались тотчас же золотые монеты, папиросы и табак. Нередко попадались и визитные карточки с адресами.
Игру эту выдумал Франк Браун и к общему удовольствию ввел ее здесь.
– В сущности, это довольно-таки унизительно, – заметил № 14.
Это был ротмистр Флехтгейм.
– Ты идиот, – ответил Франк Браун, – унизительно только то, что мы считаем себя такими аристократами, что отдаем все унтер-офицерам и ничего не оставляем себе. Если бы хоть по крайней мере эти проклятые английские папиросы не так пахли духами. – Он просмотрел добычу. – Ага! Опять соверен. Сержант будет рад. Бог мой, мне бы и самому он пригодился!
– Сколько ты вчера проиграл? – спросил № 3.
Франк Браун засмеялся.
– Ах, всю свою вчерашнюю получку. И еще вдобавок подписал векселей на несколько сотен. Черт бы побрал эту игру!
Номер 6 был юным поручиком, почти мальчиком, кровь с молоком. Он вздохнул глубоко:
– Я тоже продулся.
– Ну, а по-твоему, мы не проигрались? – огрызнулся на него № 14. – И только подумать, что эти трое бродяг кутят теперь на наши деньги в Париже. Сколько, по-твоему, они там пробудут?
Доктор Клаверьян, морской врач, арестант № 2, заметил:
– По-моему, дня три. Дольше они не смогут остаться, а то отсутствие их будет замечено. Да и на более долгое время у них не хватило бы денег.
Те трое были № 4, № 5 и № 12. В последнюю ночь они много выиграли и тотчас же утром спустились вниз, стараясь не опоздать к парижскому поезду. Они отправились немного развлечься, как это называлось в крепости.
– Что же предпримем мы сегодня? – спросил № 14.
– Напряги хоть раз сам свой пустой мозг, – сказал Франк Браун ротмистру.
Он спрыгнул со стены и пошел через казарменный двор в офицерский сад. Он был в дурном настроении и громко что-то насвистывал.
Не из-за проигрыша, он проигрывал уже не в первый раз и это его мало трогало. Но это жалкое пребывание здесь, это невыносимое безделье!
Правда, крепостные правила были довольно свободны, и среди них, во всяком случае, не было ни одного, которое бы оскорбляло хоть как-нибудь господ арестантов. У них было здесь свое собственное собрание, в котором стояли рояль и большая фисгармония: они получали десятка два газет. У каждого был свой денщик. Камеры были просторные, чуть ли не залы; за них они платили государству по пфеннигу в день. Обеды они брали из лучшей гостиницы города и держали обильный винный погреб. Было только одно неудобство: нельзя было запирать своей камеры изнутри. Это был единственный пункт, к которому комендант крепости относился невероятно строго. С тех пор как в крепости произошло самоубийство, каждая попытка приделать изнутри камеры задвижку или крючок подавлялась немедленно.
«Что за дураки все они! – подумал Франк Браун. – Точно не может человек покончить с собою без всяких засовов!»
Это неудобство мучило его все время, отравляло ему всю радость существования. Побыть в крепости одному было совершенно немыслимо. Он привязывал дверь веревками и цепочками, ставил перед нею кровать и другую мебель, но ничего не помогало: после продолжительной борьбы все разрушалось и разбивалось вдребезги и товарищи торжествующе врывались в его камеру.
О, эти товарищи! Каждый из них был превосходнейшим и симпатичнейшим малым. С каждым из них можно было без скуки поболтать наедине полчаса. Но вместе они были невыносимы, они ели, пили, играли по целым дням и ночам в карты. А кое-когда принимали у себя женщин, которых приводили им услужливые денщики. Или предпринимали продолжительные экскурсии, вот и все их героические подвиги!
Ни о чем другом они никогда и не говорили.
Те, что сидели в крепости дольше других, были еще хуже. Они совсем погибали в этом бесконечном безделье. Доктор Бюрмеллер, застреливший своего шурина и сидевший здесь уже целых два года, и его сосед драгунский лейтенант граф фон Валендар, на полгода больше наслаждавшийся прекрасным воздухом крепости. А те, что поступали сюда вновь, уже через неделю уподоблялись другим. Кто был самым грубым и необузданным, тот пользовался наибольшим почетом. Почетом пользовался и Франк Браун. На второй же день своего пребывания он запер рояль, потому что не захотел больше слушать несносной «Весенней песни» ротмистра. Забрал ключ к себе и бросил потом с крепостного вала. Он привез сюда и свои ящики с пистолетами и часто подолгу стрелял. Что же касается выпивки и ругательств, то он мог соперничать с кем угодно.
А ведь он, собственно, радовался этим летним месяцам в крепости. Он привез с собой целый ворох книг, новые перья и массу бумаги. Он думал, что сумеет здесь работать. Радовался заранее вынужденному одиночеству.
Но за все время он не раскрыл ни одной книги, не написал даже ни одного письма. Он сразу втянулся в этот дикий, ребяческий хаос, который, однако, был противен ему, но из которого он не мог ни за что вырваться; он ненавидел своих товарищей, каждого из них в отдельности…
В саду появился вдруг его денщик и откозырял:
– Господин доктор, письмо.
Письмо в воскресенье? Он взял его из рук солдата. Письмо это было адресовано ему домой и оттуда прислано сюда. Он узнал тонкий почерк своего дяди. От него? Что ему вдруг понадобилось? Он помахал письмом в воздухе; ах, ему захотелось отправить его обратно. Что ему за дело до этого старого профессора?!
Да, это было последнее, что он от него видел с тех пор, как приехал с ним вместе в Лендених после того торжества у Гонтрамов. С тех пор, как он старался убедить его создать Альрауне, с тех пор прошло больше двух лет.
О, как давно это уже было!
Он перешел в другой университет, сдал все экзамены. А теперь сидел в этой лотарингской дыре в качестве референдария. Работал ли он? Нет, он продолжал ту жизнь, которую вел студентом. Его любили женщины и все те, которым нравилась свободная жизнь и дикие нравы. Начальство относилось к нему неодобрительно. Правда, он работал кое-когда, но работу его начальство всегда называло ерундой.
Как только появлялась возможность, он уезжал, отправлялся в Париж. Был больше у себя дома на Butte Sacree, чем в суде. Но, в сущности, он не знал, чем все это кончится.
Несомненно только одно: никогда не выйдет из него юриста, ни адвоката, ни судьи, ни даже чиновника. Но что же ему предпринять? Он жил изо дня в день, делал все новые и новые долги…
Он все еще держал в руках письмо; хотел раскрыть его, но в то же время его тянуло что-то вернуть его нераспечатанным. Это был бы известного рода ответ, хотя и запоздалый, на другое письмо, которое написал ему дядя два года назад.
Это было вскоре после той ночи. С пятью другими студентами он в полночь проезжал через деревню, возвращаясь с пикника. Вдруг ему пришла в голову мысль пригласить их в дом тен Бринкена.
Они оторвали звонок, громко кричали и неистово ломились в железные ворота. Поднялся такой адский шум, что сбежалась вся деревня. Тайный советник был в отъезде, но лакей впустил их по приказанию племянника. Они отвели лошадей в конюшню. Франк Браун велел разбудить прислугу, приготовить ужин и сам отправился за винами в дядюшкин погреб. Они пировали, пили и пели, буйствовали в доме и в саду, шумели и ломали все, что только попадалось им под руку. Только рано утром уехали они с тем же криком и шумом, повиснув на своих лошадях, точно дикие ковбои, а некоторые как мешки с мукою.
– Молодые люди вели себя, точно свиньи, – доложил Алоиз тайному советнику. Тем не менее не это рассердило профессора, он ни слова не сказал бы про это. Но на буфете лежали редкие яблоки, свежие груши и персики из его оранжереи. Редкие плоды, взращенные с невероятными трудностями. Первые плоды новых деревьев. Они лежали там в вате на золотых тарелках и созревали. Но студенты не сочли нужным считаться со стараниями профессора и беспощадно набросились на добычу. Они откусывали по кусочку, но, убедившись, что они еще не поспели, кидали их на пол.
Профессор написал племяннику недовольное письмо и просил его не переступать больше порога его дома.
Франк Браун был глубоко оскорблен этим письмом, проступок его казался ему пустой безделицей. Ах, если бы письмо, которое он сейчас держал в руках, пришло туда, куда оно было адресовано, в Мец или даже на Монмартр, он, ни минуты не колеблясь, отослал бы его обратно нераспечатанным.
Но здесь, здесь, в этой невыносимой скуке?
Он решился.
– Во всяком случае, хоть какое-нибудь развлечение, – повторил он и распечатал письмо.
Дядя сообщал ему, что по зрелом размышлении он решил последовать совету, данному ему племянником. У него имеется уже подходящий объект для отца: прошение о пересмотре дела убийцы Нерризенна оставлено без последствий, и нужно думать, что и прошение о помиловании будет также отклонено. Он ищет теперь только мать. Он делал уже несколько попыток в этом направлении, но они не привели ни к каким результатам. По-видимому, не так-то легко найти что-нибудь подходящее. Но время не ждет, и он спрашивает племянника, не хочет ли тот помочь ему в этом деле.
Франк Браун повернулся к денщику.
– Что, почтальон еще здесь? – спросил он.
– Точно так, господин доктор, – ответил солдат.
– Скажи ему, чтобы подождал. Вот дай ему на чай. – Он пошарил в кармане и наконец нашел монету. С письмом в руках он быстро пошел по направлению к крепости.
Но едва он достиг казарменного двора, как увидел жену фельдфебеля, а позади нее телеграфиста.
– Для вас телеграмма, – сказала она.
Телеграмма была от доктора Петерсена, ассистента тайного советника. Она гласила:
«Его превосходительство сейчас Берлине, гостинице «Рим». Ждем немедленного ответа, можете ли приехать».
Его превосходительство? Так, значит, дядюшка стал превосходительством! Поэтому-то, наверное, он и в Берлине. Берлин – ах, это жалко, лучше бы он поехал в Париж, там он, наверное, легче бы нашел что-нибудь и во всяком случае более подходящее, нежели здесь…
Но безразлично, Берлин так Берлин. По крайней мере, это хоть какая-нибудь перемена. Он задумался на минуту. Он должен уехать, уехать сегодня же вечером. Но у него нет ни гроша. У товарищей тоже.
Он посмотрел на жену фельдфебеля.
– Послушайте, – начал он, но вовремя удержался. – Дайте ему на чай и запишите на мой счет.
Он отправился в свою комнату, запаковал чемодан и велел денщику отнести его тотчас же на вокзал и ждать его там. Потом сошел вниз.
В дверях стоял фельдфебель, смотритель тюрьмы. Он ломал себе руки и, по-видимому, был страшно взволнован.
– Вы тоже хотите уехать, господин доктор? – жалобно спросил он. – А тех трех господ еще нет, они в Париже, за границей! Господи, чем все это только кончится? Я попадусь, ведь я один, на мне вся ответственность.
– Ну, не так уж страшно, – ответил Франк Браун, – я уезжаю всего на два дня. Тогда, наверное, уже вернутся и те.
Фельдфебель начал опять:
– Да ведь я не из-за себя только. Мне все равно. Но другие все завидуют мне. А сегодня как раз будет дежурить сержант Беккер. Он…
– Он будет молчать, – возразил Франк Браун, – он только что получил от нас больше тридцати марок – милосердное подаяние англичан. Впрочем, я зайду в Кобленце в комендантское управление и возьму отпуск. Ну, вы довольны?
Но смотритель вовсе не был доволен:
– Как? В управление? Помилуйте, господин доктор! Ведь у вас нет пропуска в город. А вы еще хотите в комендантское управление!
Франк Браун рассмеялся:
– Именно туда-то я и пойду. Я хочу призанять деньжонок у коменданта.
Фельдфебель не произнес ни одного слова, стоял неподвижно, точно окаменев, с широко раскрытым ртом.
– Дай-ка мне десять пфеннигов, – крикнул Франк Браун своему денщику, – мне надо заплатить у моста!
Он взял монету и быстрыми шагами пошел к двери. Оттуда в офицерский сад, перелез через стенку, нащупал на другой стороне сук огромного дуба и спустился по его стволу. Потом пробрался к реке.
Через двадцать минут он был уже внизу. По этой дороге они обыкновенно прокрадывались во время своих ночных прогулок.
Он дошел вдоль Рейна до моста, а потом направился в Кобленц. Явился в комендантское управление, узнал, где квартира генерала, и поспешил туда. Послал свою визитную карточку и велел сказать, что он пришел по крайне важному делу.
