Обратная сторона радуги

скачать книгу бесплатно


– Затем, чтоб ты, наконец, продолжил образование, ты должен поступить в Технион.

Рубен мотнул головой.

– Дохлый номер. Я напрочь лишен прилежания. Скорее всего, упустил тот момент, когда оно формируется в зачатке. Вместо того, чтобы привить мне тягу к знаниям, учителя воевали

с моей дьявольской шуйцей, на костре, правда, не сожгли, но желание учиться зверски растерзали.

Рубен не лукавил. Разгуливай леворукий мальчишка по парижской улице Сен Дени веке в восемнадцатом, он бы не преминул пустить пыль в глаза друзьям-париям, но Рубену Боннеру повезло меньше. Он появился на свет по другую сторону жизни, где выделяться из толпы было равносильно вызову. Тогда он потерпел первое в своей жизни серьезное поражение, а за ним последовало непонятное, но естественное для ребенка, которым недовольны окружающие, чувство вины. Не понимая в чем именно он виноват, но отчаянно пытаясь исправиться, он однажды не понял, а просто почувствовал, что все эти попытки бесполезны, что человек, возомнивший себя хозяином природы является просто её самым заносчивым рабом. Однако природа великодушна, она ответит на все вопросы тому, кто не перечит ей. И, еще в детстве, обладая сильным характером, в одиночку зажил по её правилам.

Голос Ханы вернул его к действительности.

– Не верю. У тебя редкая эрудиция.

– Поняв, что выровнять успеваемость мне уже не светит, я стал много читать. Скажем так, наверстывал недоработки образования. В конце концов, я обнаглел до такой степени, что читал прямо на уроках, пристроив книгу под партой. А потом отец отправил меня в от греха подальше в Берн, но я и там плохо учился.

– Бог наградил тебя незаурядными аналитическими способностями, а ты хочешь пустить их по ветру.

– Бог… Чем дальше, тем меньше я его понимаю. Или тех, кто утверждает, что хорошо его знают. Богу приписывают человеческий характер, причем каждый наделяет его своим собственным. Даже несчастья, выпавшие на долю человека, позиционируются с двух сторон – вредного соседа Бог наказывает за грехи, а мне, безгрешному по определению, посылает испытания, как Иову. Если и есть где-нибудь высший разум, ох, и потешается же он над нами.

Мудрая и по-женски изворотливая Хана одарила мужа лукавой улыбкой и произнесла:

– Согласна. И вместе с тем считаю, что лишать мир такого естествоиспытателя крайне неблагоразумно. Он предложил пари, мы его принимаем.

Это «мы» понравилось ему больше прочих убеждений. К тому же надежду однажды продолжить образование Рубен лелеял давно, но не решался признаться даже любимой женщине.

– Сдаюсь, – вздохнул он.

В том же году он поступил на биологический факультет хайфского Техниона.

1962 г.

Хана, которую Рубен всю ночь прижимал к себе, как ребенок любимую игрушку, бесшумно выскользнула из его объятий и сидя перед зеркалом, расчесывала свои каштановые кудри, когда он открыл глаза.

– Где молодежь? – Рубена удивила неестественная для выходного дня тишина.

– Я отправила детей в пекарню. Скоро будем завтракать.

Но дети внезапно ворвались в дом безо всяких покупок.

– Эйхмана поймали! – кричал молодой Рубен, размахивая свежей газетой. – Моссад! В Аргентине!

Маленькая Эсти бежала следом, счастливая от причастности к сенсации.

Рубен развернул газету.

«Сообщение Давида Бен Гуриона: Адольф Эйхман находится в Израиле и в скором времени предстанет перед судом» – гласил заголовок.

В последующие восемь месяцев вся страна следила за самым напряженным судебным процессом. Адольф Эйхман, гестаповец, ответственный за «окончательное решение еврейского вопроса», двенадцать лет скрывавшийся в Аргентине, за время процесса не показал ни единой эмоции на лице. Он в целях разумной безопасности сидел за пуленепробиваемым стеклом и с легким интересом выслушивал свидетельские показания ста одиннадцати выживших узников фашистских лагерей, все их проклятья в свой адрес воспринимал безучастно и лаконично твердил в ответ на большинство вопросов: «Я выполнял приказ».

Генеральный прокурор Гидеон Хаузнер, будучи одним из лучших юристов Израиля, тоже старался не давать волю эмоциям, хотя это давалось ему, уроженцу Польши, все сложнее и сложнее. «Как – размышлял он – ну как в человеке все это время могли уживаться равнодушие и ненависть?!» Но когда на вопрос, в чем провинились маленькие дети, Эйхман спокойно ответил, что ликвидировать надо было всех представителей нежелательной расы, иначе операция не имела бы смысла и бросил на обвинителя взгляд, в котором читался ехидный вопрос «Разве вы не понимаете таких простых вещей?», Хаузнер с трудом подавил желание наброситься на подсудимого с кулаками.

Обвинительное заключение состояло из 15 пунктов, ни один из которых не заставил военного преступника хотя бы на мгновение измениться в лице. Даже смертный приговор Эйхман выслушал с самым невозмутимым видом.

В ночь с 31 мая на 1 июня Рубен безотрывно наблюдал за стрелками часов, медленнее, чем обычно подбирающимися к полуночной отметке и с ужасом понимал, что тяжести на его душе не становится меньше. Вот и казнили злого Амана… И дальше ничего…

Весь следящий день он выслушивал пафосные речи друзей, отмечая про себя, что большинство из них, так же как и он сам, попросту хорохорятся с камнем на сердце. И только под вечер, когда кроткая Хана вдруг твердо сказала: «Вот теперь мы страна, с которой будут считаться в мире. Когда вы с Дани восхищались Тель-Авивом, даже когда Бен Гурион провозгласил независимость, я не ощущала этого так, как сейчас», он почувствовал, как душевная боль медленно затухает.

– Рубен, ты едешь в Гаагу.

– Чего мне там делать, – пожал тот плечами, – в Голландии сейчас осень, дождь, тоска…

– И международный генетический конгресс, – добавил его научный руководитель профессор Лерман, – в котором должны принять участие израильские специалисты.

– С каких пор кто-то интересуется мнением с Гондваны?

– С момента раскола Пангеи, – спокойно сказал профессор. – Есть более существенные вопросы?

– Нет.

– Ну, вот и отлично.

– Вопросов нет, я не поеду, – твердо заявил Рубен и демонстративно направился было к двери, в которую вдруг влетел его стремительный коллега доктор Хаим Левенберг. Он, как обычно, был в курсе всех текущих дел.

– Приветствую, господа!

– Рад был поболтать, – бросил Рубен уходя.

– Что опять произошло?… А, кажется все ясно, Боннер отказался ехать в Европу, а наше присутствие на конгрессе, разумеется, необходимо.

– Да необходимо, Хаим, Боннер, конечно, парень сложный, но далеко не дурак. Ну а ты-то человек благоразумный. Постарайся его убедить.

Дверь снова распахнулась.

– Благоразумный Хаим! Тебе не надоело это слушать? – Спросил Рубен.

– Смертельно надоело, но ты никак не доставишь мне удовольствия отдохнуть от этой фразы.

– Значит, договорились, – обрадовался профессор. – А сейчас я просто засыпаю на ходу. До завтра, ребята.

«Дорогой Рубен Эмильевич!

Пишу Вам, потому что больше у меня нет ни одного близкого человека, и только злой рок не позволил мне стать вашей племянницей. Мои родители погибли во Львове летом 1941 года, когда немцы убивали всех польских интеллигентов. Мне тогда было четыре года, я стала жить с бабушкой, но она вскоре умерла. Не помню, сколько времени точно я пряталась, но однажды меня нашли. Во Львове с приходом немцев появилось много украинских националистов, они носили желто – голубые повязки, грабили евреев и поляков, вели себя, как настоящие бандиты. Один такой нашел меня и отвел к немцам. Помню, что меня везли на поезде в Польшу. Там было очень много людей, в основном, евреев. В конце пути у меня закружилась голова, и я потеряла сознание. Так я оказалась в лагере.

В больнице работала еврейская девушка из Венгрии, Агнеш Боннер. Я почти уверена, что это ваша сестра. Она говорила с врачом по-немецки, я мало что понимала, но кажется, ей удалось доказать, что мне уже почти десять лет и я могу работать.

Она ночевала в маленькой комнатке в самой больнице, меня привела туда же и объяснила, что теперь я буду её помощницей Сейчас я понимаю, что так она спасала меня от верной гибели.

А потом не раз говорила, что когда прекратится весь этот ад, она увезет меня в Палестину и удочерит. Но этому не суждено было случиться, маму Агнешку убил немецкий офицер по имени Христиан Рейтенбах, он часто крутился у больницы, наверное, что-то подозревал. Я несколько раз слышала, как он пытается заговорить с ней по-венгерски, но она всегда молчала. Однажды она задерживалась, и я осторожно выбралась, чтобы поискать её. Но увидела только, как Рейтенбах и один еврей, которому он, наверное, приказал помогать, несли её тело и закапывали за бараками.

Я снова пряталась, к тому времени я уже хорошо выучила больницу, а когда пришла Красная армия вернулась с ними в Москву.

Вас я заметила, когда вы говорили с другом. Сначала вы хмурились, но увидели что-то интересное и заулыбались. Эта улыбка показалась мне очень знакомой, точно так же улыбалась ваша сестра. Сначала я не придала значения этим воспоминаниям, но когда объявили ваш доклад, у меня уже не было сомнений, я знала, что у мамы Агнешки есть младший брат и сразу поняла, кто передо мной.

Наверное, я не должна выражать радость в печальном письме, но такая возможность может и не повториться. Хочу вам сказать: вы не должны грустить, вашей сестре должно быть очень хорошо в раю. Я тоже хочу попасть в рай, чтобы встретить своих родителей и маму Агнешку. Я не верю, что они просто перестали жить, как сгоревшие свечи, скорее всего, они продолжают жить в раю.

Напишите мне, если посчитаете нужным, я буду рада.

С уважением Марта Гловацкая.»

Хана сложила письмо.

– Ты разговаривал с ней?

– На глазах у советской делегации? Я бы её погубил.

– Верно. Но мы должны что-то предпринять, – решительно сказала Хана. – Мы можем пригласить в Израиль эту девушку.

– Мы должны жить, как раньше. Увы, мы можем только навредить. Девушка поступила импульсивно, этому порыву нельзя потакать, мне остается добавить только «к сожалению».

– Ты ей не веришь? Она знает, где похоронена твоя сестра. Ты же так мечтал найти её все это время.

– Живую.

– Марта последняя из тех, кого Агнеш видела живой.

– Вот поэтому я и не могу обесценить жертву своей сестры. Её не вернешь, а если я сейчас войду в жизнь этой девочки, даже по её просьбе, я и её жизнь разрушу. Она полька, Агнеш не успела её официально удочерить. Кто в нашей стране признает её моей племянницей? А на родине ей могут перекрыть все дороги за переписку с израильтянами. Анико, любимая, да ты не хуже этой Марты витаешь в облаках.

– Она так обрадовалась тебе…

– Она обрадовалась прошлому. Но я-то не Агнеш, я её младший брат, ухудшенная версия Он чиркнул спичкой, но Хана оказалась проворнее.

– Не может быть, чтоб ситуация оказалась совсем безнадежной. Я позвоню адвокату…

– Валяйте, – не выдержал Рубен, – пишите, звоните, попадайте в рай, а у меня в аду есть враг по имени Христиан Рейтенбах, и я намерен заглянуть ему в глаза или что там есть в аду.

Хана молча опустила письмо в шкатулку.

Рубен впервые повысил голос на жену, к тому же он невольно обманул ожидания последнего человека из прошлого и чувствовал себя отвратительно.

Часть вторая

Эсти

1977 г.

Став столицей молодого государства один из древнейших городов планеты приосанился и расцвел. Неужели эти выскочки – новостройки Тель-Авив и Ришон Ле Цион решили, что Иерусалим позволит им себя перещеголять? Нет уж, и ультрасовременный торговый центр, возвышающийся над восточным базаром, и высокооснащенная больница с видом на легендарную гору Скопус, хранящую следы Александра Македонского, и дорогие автомобили у входа в ресторан под взглядами привязанного неподалеку навьюченного ослика – все это напоминало сказку о внезапном пробуждении красавицы, проспавшей несколько веков.

Когда от центральной станции в Иерусалиме отошел в Хайфу скорый поезд, молодой офицер взял полистать забытый кем-то журнал, но либо журнал оказался неинтересным, либо парень окончательно выбился из сил, читать он передумал, достал из нагрудного кармана цветной снимок и стал внимательно его разглядывать.

На снимке были изображены двое молодых мужчин в форме офицеров воздушно-десантных войск, стоящих перед ветряной мельницей, той самой мельницей, выстроенной в Иерусалиме лордом Монтефиоре. По назначению мельница Монтефиоре так ни дня и не проработала и только добавляла сюрреализма в общую картину.