Королева не любившая розы

– Если бы вся Франция продавалась, они купили бы Францию у самой Франции.

Тем временем противница Конде графиня де Суассон подговорила герцогов де Майена, де Лонгвиля и братьев Вандом устроить новый мятеж. Королева-мать с герцогом д’Эперноном и молодым герцогом де Монморанси, правившим в Лангедоке, примкнули к ним. На сей раз на сторону мятежников перешли гугеноты во главе с герцогом де Роганом.

В довершение всех бед в конце года у Анны Австрийской случился выкидыш.

Глава 4

Смерть Люиня

Несмотря на то, что Анна Австрийская потеряла ребёнка, муж был необычайно внимателен и обходителен с ней. Но при дворе по поводу королевы уже начали злословить:

– Способна ли эта испанка родить наследника Его Величеству?

Хотя Людовику ХIII не было дела до сплетен, печаль жены значительно ухудшала его настроение.

В январе 1620 года Анна, вероятно, в результате выкидыша, снова серьёзно заболела: шестнадцать дней она металась в горячке, отказываясь принимать лекарства, а кровопускания только больше ослабили её организм. Пришлось обратиться к другим проверенным средствам – крёстным ходам и молебнам о здравии. Людовик перебрался жить поближе к жене, три дня и три ночи не отходил от её постели, плакал, не скрываясь, при всех, на коленях умолял Анну принять лекарство, лично готовил для неё всякие сладости. Возможно, именно эти проявления искренней любви вернули молодую королеву к жизни: она пошла на поправку. Однажды она взяла мужа за руку и осыпала её поцелуями. Как только стало ясно, что болезнь отступила, Людовик заказал светильники и изображения Мадонны из золота и велел отослать в церкви Нотр-Дам-де-Лорет и Нотр-Дам-де-Льес, которым принёс обеты.

Отношения Анны Австрийской с обер-гофмейстериной тоже потеплели. После отъезда её испанской свиты, и, особенно, Инес де ла Торре, королева очень скучала. В то же время, Мария де Роган, когда её госпожа болела, преданно ухаживала за ней. Как отмечают все современники, герцогиня де Люинь постепенно обворожила Анну, почти свою ровесницу. С некоторых пор они стали неразлучными подругами. Под влиянием герцогини де Люинь молодая королева быстро выучила обычаи своей новой родины и овладела искусством флирта, хотя испанское воспитание не позволило ей дарить поклонникам нечто большее, чем простые улыбки. А Мария старательно училась у своего мужа хитросплетениям дворцовых интриг. Как показало будущее, она оказалась очень способной ученицей. С помощью своей обер-гофмейстерины королева также завязала отношения с высшей аристократией и начала энергично наполнять свой двор вместо испанок жёнами занятых на королевской службе дворян.

– Анне Австрийской принадлежит заслуга воссоздания «дамского двора»… где мужчины уже не господствовали над женщинами, – утверждает В. В. Шишкин в своей статье «Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI-XVII веках».

Теперь во Франции не было человека влиятельнее, чем Шарль де Люинь, не было дамы, более обласканной государыней, чем Мария де Роган. Эти двое фактически управляли страной.

В середине мая на Королевской площади устроили «карусель». Людовик ХIII участвовал в одном из конных состязаний и снял пикой три кольца. Он собирался поблагодарить Плювинеля, своего учителя верховой езды, но тот направил его к ложе Анны Австрийской: королева должна была вручить победителю золотое кольцо с большим бриллиантом. На её глазах заблестели слёзы радости, когда муж поднялся по ступенькам, заключил её в объятия и поцеловал под ликующие возгласы присутствовавших. Вдобавок, Людовик XIII сочинил «Песнь Амарилли» (музыку и стихи), в коей простодушно выразил свои чувства к жене:

Ты полагаешь, яркое светило,

Горячим светом ты весь мир залило,

И вот стоит прекрасная погода

И радуется майская природа?

Ты полагаешь? Но тебя затмили

Лучи из глаз прекрасной Амарилли!

Так пусть же льётся песнь под небесами

И распевают птицы вместе с нами!

Пусть поскорее расцветают розы

И выпадают золотые росы.

Но не сравнится нежность роз и лилий

С небесною красою Амарилли.

(Правда, некоторые историки считают, что эту песнь он посвятил Марии де Отфор, фрейлине королевы).

Люинь в турнире не участвовал, предоставив это своим братьям (они даже сражались вместо него на дуэли, если королевский фаворит получал вызов).

Между тем в Беарне продолжались распри с гугенотами: попытки короля восстановить там католический культ натыкались на сопротивление местного населения. Королева-мать продолжала плести свои интриги, а на западе страны снова начался мятеж принцев.

Искрой, упавшей на пороховую бочку, стал пустячный эпизод: однажды во время обеда Конде намеревался подать Людовику ХIII салфетку, однако молодой граф де Суассон, троюродный брат короля, воскликнул:

– Это право принадлежит мне!

Началось выяснение, кто знатнее. Королю надо было принять решение, причём самостоятельно и немедленно, что было для него как острый нож. В конце концов, он вроде бы вышел из положения, велев подать себе салфетку брату Гастону. В тот же день Суассон с матерью покинул двор. Конде решил, что его час настал. Он намеревался возглавить военную операцию против мятежников и оттеснить Люиня. Тот почувствовал опасность и попытался уладить дело миром, задействовав епископа Люсонского. Однако у Ришельё ничего не вышло, а может быть, он и не слишком старался. Впоследствии он объяснял в мемуарах, что его «подхватило потоком».

В начале июля поднялся весь запад и юг – от Нормандии до Лангедока. Королевские министры советовали вести переговоры, но Людовик ХIII был иного мнения.

– Когда всё настолько ненадёжно, нужно идти на самых сильных и самых ближних, то есть в Нормандию, – заявил он 4 июля 1620 года. – Я намерен идти прямо туда и не ждать в Париже, пока моим королевством овладеют, а моих верных слуг будут угнетать. Я верю в правоту своего оружия. Моей совести не за что меня упрекнуть: я был достаточно почтителен к королеве-матери, справедлив к своему народу и щедр к вельможам. Значит – вперед!

Три дня спустя, 7 июля, король во главе восьмитысячного войска выступил в поход. 10 июля он был в Руане. Воодушевлённый успехом, юный Людовик пренебрёг предостережениями своего Совета и пошёл дальше. Кан сдался ему 17 июля. Теперь перед ним стояли две армии: одна в Пуату, под командованием герцога д’Эпернона, вторая – возле Анже, под командованием герцога Майенского. Король спустился на юг к Луаре и 7 августа атаковал войска матери при Пон-де-Се.

– Это был не бой, а «забава в Пон-де-Се»! – иронизировали газеты.

Действительно, битва длилась всего три часа и завершилась полной победой королевской армии. От имени Марии Медичи переговоры снова вёл Ришельё – они закончились подписанием нового договора 10 августа. Мятежники помилованы, им возвращены все титулы и звания. Короче, не оказалось ни победителей, ни побеждённых. Единственный, кто выиграл в результате второй войны Матери и Сына – это епископ Люсонский, которому король пообещал испросить у папы кардинальскую шапку. Кроме того, Люинь сосватал своему племяннику Антуану де Комбале племянницу Ришельё Мари Мадлен Дюпон де Курле. Идея этого брака принадлежала отцу Жозефу, хотя девушка была уже помолвлена с другим. Ришельё сделал племянницу фрейлиной королевы-матери.

Оставалось только повторить церемонию примирения, на этот раз состоявшуюся в замке Бриссака. Встреча была ледяной: Людовик ХIII и Мария Медичи поцеловались, обменялись несколькими словами и разошлись. Оттуда королева-мать отправилась в Париж, а Людовик – в Беарн, усмирять гугенотов.

7 ноября король с триумфом вернулся в столицу после экспедиции в Беарне и пошёл сначала к матери (Люинь встал перед ней на одно колено, а та подала ему руку, чтобы поднять, чем сильно всех удивила), а затем к жене, после чего пообедал со своим фаворитом в его покоях. После обеда все прибывшие с королём завалились спать – кроме самого Людовика, который только в девять вечера отправился в постель (к жене), а на следующий день встал за час до рассвета и выехал в Сен-Жермен, так как не хотел принимать послов без своего Совета.

События последних месяцев сильно изменили Марию Медичи: её лицо, раньше такое сияющее и высокомерное, стало мрачным. Она больше не имела ни власти, ни влияния на сына. Её заменила соперница – Анна Австрийская, которой Людовик ХIII доверил регентство на время своего похода. Позабыв про свои печали, молодая королева каждый день председательствовала в Совете «к всеобщей радости», по словам нунция Бентивольо. Об участии же в Совете Марии Медичи пока и речи не было, так как министры заявили:

– Она сразу же захочет разделить с королём его власть.

Теперь все её надежды были только на Ришельё.

Французским протестантам, похоже, тоже требовалось «внушение»: несмотря на королевский запрет на гугенотские ассамблеи, 24 декабря депутаты гугенотов собрались в Ла-Рошели и обратились за поддержкой к английскому королю. Чтобы не допустить этого союза, с посольством в Лондон отправили Кадне, брата Люиня. Свою миссию он выполнил и по возвращении был сделан герцогом де Шон и пэром.

А 25 декабря, в рождественскую ночь, в семействе его старшего брата произошло пополнение: Мария де Роган родила сына. Людовик, находившийся тогда с королевой в Кане, узнал об этом раньше своего фаворита и решил лично его обрадовать: велел стрелять из пушек, как если бы появился на свет принц. Он поднял Люиня с постели, чтобы поздравить с рождением наследника, и крепко обнял его. На что тот смущенно произнёс:

– Сир, так вот из-за чего столько шума?

– Мы хотели бы, чтобы шума было ещё больше! – ответил Людовик, ещё не потерявший надежду тоже стать отцом.

Крёстными малыша, названного Луи Шарлем, стали король и королева-мать. Милости, которыми осыпали герцога и герцогиню де Люинь, невероятно злили окружение монархов. Поднимаясь всё выше, супруги обретали всё большее число врагов.

Но Людовик по-прежнему видел в своем фаворите человека, который скрашивал его далеко не счастливое детство, и готов был многое ему простить. Между тем Люинь уже начал утрачивать чувство реальности и позволял себе замашки не по чину. Он наводнил двор многочисленными родственниками, стремившимися обогатиться. Так его брат Кадне женился на дочери барона Пекиньи и, как известно, стал герцогом де Шон, губернатором Пикардии и маршалом Франции, а другой брат, Брант, по праву своей супруги получил титул герцога Пине-Люксембург. При этом королевский фаворит строил из себя вельможу и крупного государственного деятеля, принимая послов и требуя, чтобы по всем делам обращались к нему.

Это не могло не вызвать недовольства. В самом Лувре, на двери спальни Люиня, обнаружили сатирический плакат под заголовком «Таверна четырёх королей и постоялый двор для провансальцев». Под «четырьмя королями» подразумевались Люинь с братьями и Людовик XIII. Герцог явно шёл по стопам Кончини. Однажды Людовик, глядя на кортеж Люиня, сказал Бассомпьеру:

– Видите? Вот въезжает король. Король Люинь!

Тот возразил, что это всего лишь подданный, осыпанный благодеяниями монарха, на что Людовик ответил:

– Вы его не знаете, он думает, что я ему всем обязан, и хочет править, но я ему этого не позволю, пока я жив.

Однако Люинь, даже предупреждённый о подобных настроениях, по-прежнему был полностью уверен в своём влиянии на юного венценосца. И, действительно, со странной непоследовательностью в последний день марта 1621 года Людовик ХIII произвёл своего фаворита в коннетабли и, в связи с этим, подарил ему меч стоимостью в 30 000 экю. Это назначение стало апогеем придворной службы Люиня, закатившего по этому поводу великолепный пир в бывшем отеле маршала д’Анкра. В тот же день скончался долго и тяжело болевший испанский король Филипп III (ему было всего 43 года). С одной стороны, его смерть была облегчением для Франции, с другой – Анна Австрийская тяжело переживала кончину отца. У неё снова произошёл выкидыш. Людовик утешал её, как мог, отложив на время военный поход против гугенотов Ла-Рошели, которые и не думали выполнять королевские эдикты.

Новым королём Испании стал Филипп IV, женатый на Елизавете, сестре Людовика ХIII. Вместо Монтелеоне он прислал во Францию нового посла, маркиза де Мирабель. В своём романе «Страсти по Марии» писательница Жюльетта Бенцони охарактеризовала его следующим образом:

– Дон Антонио де Толедо, маркиз де Мирабель, был испанским грандом по сердцу, но не по складу ума: тонкий и опытный дипломат, он был начисто лишён присущей его касте спеси в общении с дамами.

Настроенная происпански Мария Медичи во время официального приёма с разрешения своего сына даже велела принести для жены посла табурет. Так маркиза де Мирабель стала первой женой посланника, которой дозволили сидеть в присутствии короля. Тем временем до Филиппа IV дошли слухи, что его шурин завёл себе фаворитку в лице Марии де Роган и он приказал маркизу выяснить всю правду. Однако Мирабель поспешил развеять его подозрения:

– Король очень любезен и внимателен к герцогине де Люинь. Тем не менее, у меня есть основания надеяться, что худшие подозрения являются плодом буйной фантазии королевы-инфанты и её злобных дам. Король, я верю, слишком мудр и добродетелен, чтобы заниматься любовными интригами. Скорее Ваше Величество должны повлиять на королеву, чтобы она добивалась благоволения своего мужа с целью оказания необходимого для нас влияния, а не занималась кокетством, порабощая и приманивая легкомысленные сердца.

Испанский посол был совершенно прав: расположение Людовика ХIII к Марии де Роган объяснялось его любовью к её мужу. В то же время, король был очень ревнив, и с подозрением относился к ухаживаниям придворных кавалеров за королевой. Однажды он даже выгнал своего любимца Люиня из комнаты за то, что тот поднял цветок, выпавший из букета Анны Австрийской, и поднёс его к своим губам. При этом Людовик со злостью сказал:

– На Вашем месте, я бы лучше следил за собственной женой! Так как ходят слухи, что герцог де Шеврёз безумно влюблён в госпожу де Люинь!

– Но, сир, – заметил присутствующий тут же Бассомпьер, – я слышал, что считается тяжким грехом сеять раздор между мужем и женой.

– Боже, молю Тебя, даруй мне прощение! – тут же воскликнул король.

После чего добавил:

– Но это принесло мне такую радость, что мне наплевать на господина коннетабля и доставленную ему неприятность.

Таким образом, для Люиня назначение коннетаблем стало началом его конца. Многочисленные враги фаворита нашептали Людовику, что будет лучше, если главнокомандующий поедет к войскам. Хотя Люинь, придворный до мозга костей, был совершено никудышним военным.

Отправляясь на войну, король снова сделал регентшей жену. В ответ Мария Медичи обиделась и уехала из Парижа. Из осторожности командование войсками в столице и Иль-де-Франс поручили герцогу де Монбазону, отцу Марии де Роган. Брат Люиня, герцог Люксембургский, также остался в Париже.

18 апреля Людовик выступил из Фонтенбло в долину Луары. В Сомюре он со всей свитой совершил паломничество в Нотр-Дам-дез-Ардилье, где так пылко молился и причащался, будто собирался отправиться в новый крестовый поход. Король совершенно преобразился, раздарил своих ловчих соколов и охотничьих собак, заявив:

– Отныне мы будем охотиться не на дичь, а на людей и крепости!

Теперь он старательно изучал математику и фортификацию и много времени проводил, склонившись над планами крепостей. Путь его лежал в Сен-Жан-д’Анжели, где обосновался Субиз, брат герцога де Рогана, с тремя тысячами пехоты и тремя сотнями всадников. Осада крепости продлилась с 16 мая по 24 июня. Людовик вежливо, но твердо отклонил ходатайство английского посла за единоверцев своего короля и весьма холодно принял Субиза, явившегося с белым флагом. Люинь же отпустил его в Ла-Рошель, чтобы он поведал о силе королевского оружия. Вслед за тем королю сдались несколько маленьких городков, а Тулуза, оставшаяся католической, прислала оружие и деньги. Дорога на Ла-Рошель была открыта. Людовик поручил д’Эпернону осадить крепость с суши и с моря, однако Люинь выделил герцогу незначительные силы. Основная же королевская армия повернула на Беарн.

Все были уверены, что поход скоро закончится. Мария Медичи приехала к сыну в Блэ и сообщила, что будет дожидаться его возвращения в Анже. Людовик наслаждался походной жизнью. Он недавно начал бриться и радовался тому, что окончательно стал мужчиной. Одевался, как простой солдат, не расставался со шпагой и охотно выезжал в войска побеседовать с капитанами и рядовыми. Двенадцатилетний Гастон повсюду следовал за братом и подражал ему во всём.

Прежде, чем осадить следующий город, Монтобан, нужно было взять небольшой городок Клерак-на-Ло, который сопротивлялся с 23 июля по 4 августа. В это время скончался хранитель печатей и Люинь, чтобы упрочить своё положение, вызвался временно исполнять его обязанности.

– Ах, если бы можно было разделить время, – иронично заметил Конде, – наш герцог был бы хорош в любой должности: канцлера в военное время и коннетабля в мирное.

Монтобан, возвышающийся над рекой Тарн, был защищён тремя форпостами на обоих берегах. Городом руководили религиозные фанатики, поклявшиеся в верности герцогу де Субизу. Люинь намеревался вести классическую осаду: обстреливать город из пушек, пока сапёры роют апроши – глубокие зигзагообразные рвы, а затем штурмовать. Осада началась 17 августа 1621 года. Людовик XIII устроил свою ставку в замке Пикекос, в трёх лье к северу от Монтобана, откуда он мог наблюдать позиции своих войск в подзорную трубу.

Во время похода король написал жене:

– Я люблю получать то, что приходит от Вас; прошу Вас верить этому, как и тому, что мне столь же мила перевязь, которую Вы мне послали… Я берегу её для того, чтобы надевать её в дни главных смотров своих войск… Она будет свидетельством того, что я единственный достоин этой чести: носить знаки Вашей любви ко мне.

В другой раз:

– Приезжайте, приезжайте с той же охотой, с какой Вы будете ждать меня, страстно желающего Вас видеть.

Анна Австрийская вняла мольбам мужа и приехала к нему на войну, захватив с собой свою обер-гофмейстерину. Она поселилась в аббатстве Муассак, на пять лье отстоявшем от Пикекоса. В три часа дня Людовик садился на лошадь, через два часа был уже в Муассаке, они с женой ужинали и отправлялись в постель, а в пять утра король прыгал в седло и скакал обратно. В Пикекосе он проводил военный совет, принимал донесения о ходе осады. Тем временем Анна, позавтракав, садилась в карету и ехала к мужу. После обеда она не спеша возвращалась в аббатство, и возле самых ворот её догонял супруг. Но такая кочевая жизнь нежной королеве быстро надоела, и она вернулась в Париж.

В это время Бассомпьер представил королю гасконского дворянина де Тревиля, отличившегося во время осады, и попросил пожаловать ему чин прапорщика в полку гвардейцев короля Наварры. Однако Тревиль, узнав об этом, отказался от этой должности.

– Я не оставлю полк, где служу уже четыре года, – заявил он с апломбом гасконца, – и добьюсь в нём такого же чина.

Это заявление понравилось королю.

Между тем осада Монтобана не давала результатов. Ополченцы из горожан сражались не хуже обученных солдат. Каждый день перед ними произносили проповеди 13 городских пасторов, которые в каждой мелочи видели знамение Божье: например, после неудачного штурма в небе появилась радуга. Ряды защитников города пополнились женщинами: одна девушка отрубила пальцы королевскому солдату, лезшему на стену по приставной лестнице, другая, Гильометта де Гаск, заколола пикой двух вражеских офицеров и была убита выстрелом из мушкета. Женщины участвовали даже в вылазках за пределы городских стен. Так, 22 сентября осаждённые взорвали мину в 2800 фунтов пороха, подведённую под батарею французских гвардейцев, и тотчас пошли в атаку, поджигая фашины – связки хвороста, с целью захватить пушку. Женщины, пробравшиеся через пролом в стене, несли солому, чтобы поджечь батарею.

В рядах осаждавших начались болезни и дезертирство. Королевская артиллерия не могла справиться с укреплениями. Обратились за советом к монаху-кармелиту отцу Доминику де Иисус-Мария, который посоветовал вести огонь не по крепостному валу, а по домам, что Бассомпьер и сделал, но без особого успеха. Коннетабль пытался вести переговоры о сдаче Монтобана. Защитники были готовы сдаться, если согласится герцог де Роган, но тот настаивал на всеобъемлющем договоре. Люинь, не уполномоченный заключать такое соглашение, начал вилять. Поняв, что зря теряет время, Роган решил не идти ни на какие уступки. Той же ночью осаждённые устроили вылазку, захватив передовые траншеи противника и взорвав его пороховые запасы.

Узнав о тайных переговорах с главой гугенотов, Людовик ХIII, и без того раздражённый дипломатическими провалами и военными неудачами, пришёл в ярость. Больше всего его возмутило, что Люинь действовал за его спиной: могло создаться впечатление, что король Франции ведёт двойную игру.

Зарядил дождь. Королевские военачальники уже не скрывали недовольства коннетаблем и уходили один за другим или же требовали снять осаду.

– Если наша решимость, предусмотрительность, храбрость, наши труды и бдения не смогли превозмочь небо, чуму, пурпурную лихорадку, окопное кровотечение и сотню других заразных болезней; если от армии в 45 тысяч солдат осталось всего пять или шесть тысяч, без маршалов, генералов, капитанов, лейтенантов и прапорщиков; если из 120 артиллерийских офицеров осталось всего десять; если нет ни полиции, чтобы следить за дисциплиной, ни инженеров для проведения земляных работ; если две трети из оставшихся погрязли в коварстве, а ещё треть – в тоске и крайней усталости, удручённые ранами и холодом, по большей части без хлеба из-за болезни маркитантов, можем ли мы в таких жалких условиях творить чудеса? – вопрошал Люинь в письме к принцу Конде.

Бассомпьер тоже считал, что лучше бросить эту затею, чтобы сохранить королю армию до лучших времён.

9 ноября осада Монтобана была снята, а осадные сооружения и окрестные деревни сожжены. Королевская армия потеряла половину состава. Чтобы реабилитироваться, Люиню была нужна хотя бы небольшая победа. Он осадил небольшую крепость Монёр, которая сдалась 12 декабря, была разграблена, сожжена и полностью разрушена. Однако в той местности свирепствовала эпидемия «пурпурной лихорадки» (вероятно, скарлатины). Люинь тоже заболел. Людовик приехал к нему и три дня навещал больного, но потом врачи решительно запретили эти визиты. Однако король пообещал умирающему позаботиться о его сыне, своём крестнике. Он присутствовал при смерти своего фаворита 21 декабря и невольно скопировал гримасу, исказившую его лицо в последний момент.

– Мне вправду больно, я любил его, потому что он любил меня, однако ему чего-то недоставало, – признался Людовик Бассомпьеру.

Во всяком случае, Люинь умер очень вовремя. Король не скрывал, что действия фаворита его раздражали и он устал от него. Тело пришлось бальзамировать, чтобы доставить в Тур, где состоялось отпевание. На почтовых станциях слуги, сопровождавшие гроб, играли в кости на его крышке.

Королева-мать в это время находилась в родовом замке Ришельё и они вместе радовались, узнав об этой неожиданной смерти.

Всех придворных занимал один вопрос: кто теперь займёт место Люиня в сердце короля? С недавних пор он часто ездил на охоту с молодым дворянином Франсуа де Баррада, и некоторые уже начинали перед ним заискивать. Однако Людовик заявил:

– Я не намерен возносить одних в ущерб другим!

Он решил обойтись без фаворита.

Как обычно бывает, после смерти временщика вскрылись его многочисленные злоупотребления. Выяснилось, что Люинь даже присвоил кое-какие драгоценности французской короны. Людовик ХIII велел арестовать его секретаря и начать следствие. Когда комиссар, которому оно было поручено, прямо сказал королю, что расследование может задеть доброе имя покойного коннетабля, Людовик раздражённо ответил ему:

– Исполняйте свой долг и вершите правосудие!

Король сохранил за сыном Люиня все посты и титулы его отца, за исключением должности коннетабля. Было решено, что в период его малолетства Пикардией будет управлять его дядя герцог де Шон, однако братья и сестра Люиня, Антуанетта д’Альбер, должны были покинуть двор. Точно так же король намеревался поступить и с его вдовой, но Анна Австрийская ни за что не хотела с ней расставаться, тем более что Мария де Роган опять была беременна: не прогонять же из столицы женщину на сносях! Пришлось ограничиться удалением её из Лувра. Людовик, прежде симпатизировавший жене своего фаворита, резко переменился к ней, когда узнал, что она, оказывается, наставляла мужу рога с герцогом де Шеврёзом. Несмотря на детство, проведённое в атмосфере распущенности, и дурной пример собственного отца, король считал узы брака священными, а супружескую измену недопустимой.