Королева не любившая розы

Ева Арк

Королева не любившая розы

Глава 1

Королевская свадьба

Год 1612 во Франции был назван «Годом великолепия» из-за почти бесконечных празднеств в честь двойной помолвки юного короля Людовика ХIII с дочерью испанского короля, и его сестры Елизаветы – с принцем Астурийским, братом инфанты. Брачный контракт, составленный в Париже, был затем привезён герцогом Майенном в Мадрид и подписан 22 августа королём Филиппом III Габсбургом, который дал за своей дочерью приданое в 500 000 золотых экю и множество великолепных драгоценностей. Когда посланник приветствовал одиннадцатилетнюю инфанту, обращаясь с ней словно с королевой Франции, та, по его словам, держалась с ним «с изумительным достоинством и серьёзностью». На прощание Майенн спросил её, не хочет ли она что-нибудь передать своему будущему супругу.

– Заверьте Его Величество, – быстро ответила девочка, – что мне не терпится быть рядом с ним.

– О, мадам, – вмешалась тут же её гувернантка графиня де Альтамира, – что подумает король Франции, когда герцог сообщит ему, что Вы так спешите выйти замуж? Мадам, умоляю Вас, проявите больше девичьей сдержанности!

– Разве не Вы всегда учили меня говорить правду? – раздражённо ответила старшая дочь Филиппа III. – Я сказала то, что думаю, и не откажусь от своих слов.

После чего маленькая кокетка медленно протянула руку для поцелуя герцогу, чтобы, как полагал последний, он успел оценить изящество её пальчиков и нежный оттенок кожи.

Инфанта Анна Мария Маврикия родилась во дворце Эскориал возле Мадрида 22 сентября 1601 года. Анной её назвали в часть бабки по отцу, Марией – в честь Святой Девы, а Маврикия – из-за того, что малютка появилась на свет в день Святого Маврикия. В историю же она вошла как Анна Австрийская, так как принадлежала к дому Габсбургов, происходивших из Австрии. Поэтому девочка мало походила на испанку: светлые, слегка вьющиеся волосы, белая кожа, точёный носик с горбинкой и, характерная для Габсбургов, капризно выпяченная нижняя губа. Кроме того, от своих предков Анна унаследовала изменчивый цвет глаз: на одних её портретах они карие, на других – голубые, а французский писатель Александр Дюма-отец в романе «Три мушкетёра» описывает их как изумрудные. Прелестная девочка была любимицей мадридского двора и своих родителей, испанского короля Филиппа III и австрийской эрцгерцогини Маргариты, представительницы другой ветви Габсбургов.

Когда Анне исполнилось три года, впервые возник проект её брака с Людовиком, который появился на свет во дворце Фонтенбло спустя всего пять дней после её рождения.

– Вот и муж для инфанты, – заметил тогда его гувернёр господин де Сувре послу императора.

– Судя по всему, они рождены друг для друга, – согласился с ним Иероним Таксис.

Однако когда трёхлетний малыш узнал, что его хотят женить на инфанте, то сразу нахмурился:

– Нет, я не хочу её. Она ведь испанка, а испанцы – наши враги.

Людовик всего лишь повторил слова отца: король Генрих IV отверг брачные предложения испанцев, так как собирался воевать с ними.

В ту пору мощь Испании медленно катилась к закату. Отец Анны был слишком слабым королём, чтобы удерживать в своих руках власть, и всеми делами заправлял его первый министр – герцог Лерма, сестра которого была любовницей Филиппа III. Для своих удовольствий министр денег не жалел, а вот королевское семейство держал в ежовых рукавицах. Правда, в Испании считали, что детей нужно воспитывать в строгости, набожности и лишениях. Только по большим праздникам Анна могла пить свой любимый шоколадный напиток. Приличного образования она так и не получила. Жизнь её была подчинена строгому распорядку. Ранний подъём, молитва, завтрак, потом часы учёбы. В ту пору было принято учить инфант только латыни и основам европейских языков, Кроме того, Анна обучалась шитью, танцам и письму, зубрила Священную историю и генеалогию царствующей династии. Далее следовал торжественный обед, дневной сон, затем игры или болтовня с фрейлинами (у каждой инфанты был свой штат придворных). Потом снова долгие молитвы и отход ко сну – ровно в десять вечера.

Даже в будни Анна ходила в громоздких, чудовищно-неудобных платьях. За каждым её действием следила строгая графиня де Альтамира, дававшая ей уроки благочестия и придворного этикета.

В будущем из-за всех этих церемоний пострадал её отец, Филипп III, умерший от угара, так как его кресло стояло слишком близко к камину, а гранд, обязанный его отодвигать, куда-то отлучился. Её же брат, Филипп IV, ещё больше усовершенствовал этикет: говорили, что он улыбался не больше трёх раз в жизни и требовал того же от своих близких.

С родителями дети тоже виделись только в дни, установленные регламентом. Королева Маргарита жила в условиях не менее жёстких, чем её дочери.

– Лучше быть простой монахиней в Австрии, чем испанской королевой! – жаловалась она австрийскому посланнику.

Выданная замуж в пятнадцать лет, Маргарита Австрийская почти каждый год дарила королю очередного отпрыска и умерла в двадцать семь после рождения восьмого ребёнка. Теперь Анна, как самая старшая среди детей Филиппа IV, должна была подавать пример своим сёстрам и братьям, что воспитало в ней чувство долга и ответственности. Среди инфант династии Габсбургов лишь она и её младшая сестра Мария отличались трудолюбием, что не слишком приветствовалось в семье. Они могли часами заниматься рукоделием, наводить порядок в личных вещах, обустраивать места для игр.

Инфанте не было и десяти, когда её просватали за австрийского эрцгерцога Фердинанда, который приходился ей кузеном. Но родителей жениха и невесты это не смущало: Габсбурги привыкли заключать браки «между своими», не интересуясь, к каким последствиям это может привести. Однако в 1610 году в соседней Франции фанатик Равальяк убил Генриха IV, и регентшей при несовершеннолетнем короле Людовике ХIII стала его мать Мария Медичи, истовая католичка, жаждавшая дружбы с «первой христианской державой мира». Поддержка Испании ей была нужна против мятежных принцев крови, желавших отобрать у неё власть, и гугенотов (французских протестантов). В свой черёд, герцог Лерма, премьер-министр Филиппа III, любезно принял её предложение о заключении союза (тем более, что Людовик ХIII и Анна Австрийская приходились друг другу троюродным братом и сестрой, так как их матери были кузинами). Уже тогда, отличаясь хитростью и дальновидностью, юная инфанта настояла на том, чтобы Испания уступила Франции несколько арпанов (десятин) каменистой земли в труднодоступных горных районах.

В детстве Людовика ХIII тоже было мало развлечений и радости, хотя французский двор совсем не походил на испанский. Здесь часто слышались смех и сальные шутки, а покойный король Генрих IV почти открыто изменял своей супруге и воспитывал своих бастардов с собственными детьми. Впрочем, своего наследника он любил, но мог приказать высечь его за непослушание и дважды сделал это собственноручно.

– …один раз, – утверждает мемуарист Таллеман де Рео в своих «Занимательных историях», – когда тот возымел отвращение к некоему придворному, да такое, что в угоду ему пришлось выстрелить в этого дворянина из незаряженного пистолета для виду, словно его убивают; в другой раз за то, что дофин размозжил головку воробью…

Узнав об этом, Мария Медичи рассердилась, не потому, что любила сына, а потому, что «придиралась к нему (мужу) по любому поводу».

На что король сказал ей:

– Сударыня, молите Бога, чтобы я ещё пожил, если меня не станет, он будет дурно обращаться с Вами.

Несмотря ни на что, мальчик обожал отца и, узнав о том, что Генриха IV заколол Франсуа Равальяк, воскликнул сквозь слёзы:

– Если бы я был там со своей шпагой, я бы убил его!

Мария же всё твердила:

– Король мёртв! Король мёртв!

Однако канцлер Брюлар де Силлери возразил:

– Во Франции короли не умирают! Вот живой король, мадам! – и указал на девятилетнего Людовика.

Тем не менее, никому не нужный, мальчик после смерти отца тихо жил на задворках Лувра. Мать навещала его только затем, чтобы надавать пощёчин или, опять же, отхлестать розгами за какую-либо провинность.

– Королей надо воспитывать в строгости. Более того, их следует наказывать гораздо более сурово, чем простых людей, – любила повторять она.

В отличие от флорентийки, первая супруга Генриха IV, Маргарита Валуа (с которой он развёлся) жалела Людовика.

– Единственным человеком, любившим этого покинутого всеми ребёнка, – читаем в книге французского писателя Ги Бретона «Женщины и короли», – была добрая Марго. Она приходила к нему в комнату с подарками, рассказывала ему интересные истории…

Немудрено, что Людовик вырос замкнутым, переменчивым, одержимым множеством комплексов заикой. Мария Медичи была заинтересована в том, чтобы её сын как можно позже мог стать реальным королём. Мальчик умел лишь читать, писать и знал Священную историю. По словам его врача Эроара, он был способным ребёнком, но зубрить латынь не любил и однажды спросил у своего учителя:

– Если бы я пообещал Вам епископство, Вы сократили бы мой урок?

Зато он страстно любил музыку и с трёхлетнего возраста играл на лютне, считая её «королевой инструментов», а также на клавесине, виртуозно владел охотничьим рожком и пел партию первого баса в ансамбле, исполняя многоголосные куртуазные песни и псалмы. Ещё с детства Людовик начал учиться танцам и в 1610 году дебютировал в придворном «Балете Дофина», а в 1615 году сыграл роль Солнца в «Балете Мадама» (в те времена балетами называли спектакли, сочетавшие декламацию стихов с музыкой, танцами и спецэффектами). При этом он проявлял склонность ко многим мальчишеским забавам: хорошо играл в мяч, охотился на кроликов в саду Тюильри и ставил силки на птиц. Сын короля-воина, Людовик также любил играть в солдатики, заниматься стрельбой из лука и аркебузы и командовать гвардейцами, охранявшими Сен-Жермен. Один из них, по имени Деклюзо, учил его артикулу (воинскому уставу) и мальчик шутливо называл его:

– Мой миньон! (То есть, фаворит).

Когда же ему становилось совсем грустно, он собственноручно выпекал свои любимые марципаны, всегда поднимавшие ему настроение. А ещё собирал отряд из столь же юных, как и он сам, шалопаев и устраивал налёты на кладовую с вареньем.

Из предосторожности Мария Медичи не позволяла отпрыскам родовитых семей, таких, как Роганы, Гизы, Монморанси, Ларошфуко приближаться к её сыну. Наоборот, Клод Дюлон, историк и хранительница архива Версаля, нашла свидетельство о привязанности Людовика к кучеру Сент-Амуру и псарю Арану. За внимание монарха с ними соперничал Шарль д’Альбер, сеньор де Люинь, сын захудалого дворянина из Прованса, который был старше короля на 23 года. В своих «Мемуарах» кардинал Ришельё рассказывает о нём следующее:

– Его отец – капитан Люинь – был сыном мэтра Гийома Сегюра, каноника кафедрального собора в Марселе. Он прозывался Люинем по названию дома, принадлежавшего этому канонику и расположенного между Эксом и Марселем, на берегу реки Люинь. Он взял себе имя Альбер по матери, горничной каноника.

Ришельё немного преувеличивал: Люинь не был случайной фигурой при дворе. Будучи крестником короля Генриха IV, он начал придворную карьеру пажом. От отца Шарль унаследовал титул маркиза д’Альбера, а в приданое его матери входили имение Брант и Кадне – островок на Роне, и два его младших брата Оноре и Леон стали называться господин де Брант и господин де Кадне. Все трое были честолюбивые красавцы, ловкие, пронырливые, и не останавливались ни перед чем, чтобы преуспеть.

– Их тесный союз вызывал всеобщее уважение, – продолжате Ришельё, – король определил их на службу к дофину, и тот проникся к ним доверием за старательность и ловкость, с которой они дрессировали птиц.

Так, благодаря общему увлечению соколиной охотой, завязалась дружба между юным королём и Люинем. Однако Людовик нашёл в нём не только друга, но и советника, и союзника, и отца. Некоторые историки, которые любят найти «грязь» там, где её нет, намекают, что между королём и его «распорядителем кабинета птиц» были очень близкие отношения. Хотя при дворе последний не раз был замечен в любовных историях с самыми красивыми женщинами Франции.

Что же касается вдовы Генриха IV, то французская писательница Мишель Кармона в своей книге «Мария Медичи» утверждает:

– …холодная в смысле темперамента королева-мать мало интересовалась плотскими утехами.

Тем не менее, в числе её любовников называли герцога д’Эпернона и красавчика Франсуа де Бассомпьера, генерал-полковника швейцарцев.

Правда, сам Бассомпьер уверял:

– Приятнее говорить об этом, нежели действовать.

Он был человеком весёлым и не лез за словом в карман. Тем не менее, при несогласиях, возникших между Марией и её сыном, принял сторону короля и немало содействовал низвержению флорентийки, получив за это не только маршальский жезл, но и став затем посланником в Испании, в Швейцарии и в Англии.

Впрочем, только супруги Кончини, которых Мария Медичи привезла с собой во Францию, пользовались её неизменным расположением.

Флорентийский дворянин Кончино Кончини провёл довольно бурную молодость, быстро спустив отцовское наследство на шлюх и кутежи. Затем занялся мошенничеством и платным развратом, за что несколько раз сидел в тюрьме. Кроме всего прочего, подвизался в театре на женских ролях. Но дядя всеми правдами и неправдами помог ему стать шталмейстером (конюшим) Марии Медичи. Рассказывали, когда перед отъездом собутыльники спросили Кончини, что он ожидает от своей поездки в Париж, тот ответил:

– Удача или смерть!

Ещё на корабле он очаровал Леонору Галигаи, любимую камеристку королевы, и на берег в Марселе они сошли уже помолвленной парой. Леонора была дочерью кормилицы Марии Медичи и плотника, по характеру «приятная и забавная», маленького росточка, почти карлица. Королева всегда прислушивалась к её советам и между собой они были на «ты». Только Леонора знала, как удовлетворить неуёмную страсть своей царственной подруги к драгоценностям. Главная камеристка продавала высокие должности, за взятки «отмазывала» виновных от суда и брала деньги за аудиенцию у королевы. Естественно, часть суммы Леонора оставляла себе. Но главным фаворитом Марии Медичи был Кончино Кончини. Самое интересное, что его законная супруга, якобы, всё прекрасно знала и, как утверждали злые языки,  являлась активной стороной «любовного треугольника». В 1610 году Кончини приобрёл маркизат Анкр, а в 1613 стал маршалом.

Возмущённые до глубины души принцы крови перешли в оппозицию. Конде, герцоги де Невер, де Лонгвиль, дю Мэн и маршал де Бульон покинули двор. Сезар де Вандом, старший из бастардов Генриха IV, хотел последовать за ними, но Людовик приказал ему остаться. Королева-мать посадила его под домашний арест, но тот перехитрил стражу и сумел бежать вместе с женой.

– Почему моего брата Вандома не посадили в тюрьму? – узнав об этом, гневно спросил король.

Это едва не привело к новой гражданской войне. Но Марии Медичи удалось заключить мир с принцами, кроме Вандома. Тогда по её приказу Людовик во главе своих войск триумфально проехал по нескольким провинциям с июля по октябрь. И Сезару ничего не оставалось, как выпрашивать прощение у короля.

– Впредь служите мне лучше, нежели в прошлом, и знайте, что высочайшая честь для Вас на этом свете – быть моим братом! – гневно отчитал юнец двадцатилетнего отца семейства.

1614 год стал вершиной карьеры Кончини, когда Мария Медичи разрешила ему любые действия, лишь бы тринадцатилетний Людовик ХIII, который считался уже по закону совершеннолетним, не отобрал у неё власть. В награду фаворит выпросил посты суперинтенданта финансов и канцлера. Однако его влияние держалась во многом на интригах и подкупе. А как только парламент потребовал его отставки, Ришельё, тогда ещё молодой епископ Люсонский, искусными доводами склонил депутатов на сторону итальянца. Никто в ту пору не догадывался, что вскоре красноречивому прелату предстояло стать подлинным владыкой Франции.

Третий сын в обедневшей дворянской семье, Арман Жан дю Плесси де Ришельё готовил себя к военной карьере и учился сначала в Наваррском коллеже, а потом – в академии Плювинеля. Но его средний брат, который должен был стать епископом Люсонским, неожиданно решил уйти в монахи. Чтобы не лишиться единственного семейного дохода, мать упросила младшего сына занять эту вакансию. В самый короткий срок получив богословское образование, Арман защитил докторскую диссертацию. Однако он ещё не достиг положенных двадцати трёх лет, чтобы стать епископом. Поэтому решил отправиться в Рим, чтобы лично просить об этом папу, перед которым произнёс блистательную речь на латыни. Согласно легенде, выслушав молодого человека, Павел V благосклонно поинтересовался:

– Сколько Вам лет?

– Двадцать три, Ваше Святейшество, – не моргнув глазом, ответил Ришельё.

Таким образом, в 1607 году, в двадцать два года, он был рукоположен в епископы.

Говорят, что узнав об обмане, папа воскликнул:

– Этот молодой человек далеко пойдёт!

После этого Ришельё отправился в свою епархию, которую позже охарактеризовал так:

– Люсон – самая мерзкая, самая грязная и самая непривлекательная епархия во Франции.

Хотя он быстро навёл там порядок, но не собирался всю жизнь прозябать в глуши. Его целью был Париж и епископ написал Кончини, предлагая свои услуги, но ответа не получил. В Люсоне состоялась первая встреча Ришельё с отцом Жозефом дю Трамбле, монахом-капуцином, который впоследствии получит прозвище «серый кардинал» и будет играть огромную роль в политике Франции.

Спустя семь лет епископ Люсонский был избран депутатом Генеральных штатов, созванных в Париже. На церемонии их закрытия он произнёс речь, в которой рассыпался в похвалах Марии Медичи:

– Счастлив государь, которому Господь дарует мать, исполненную любви к его особе, усердия по отношению к его государству и столь опытную в ведении его дел!

Цель была достигнута: энергичного, умного и привлекательного прелата заметили.

В январе 1615 года Людовик ХIII решил назначить Люиня губернатором Амбуаза, забрав это право у Конде, предводителя мятежных принцев крови. Но Кончини посоветовал Марии Медичи отослать фаворита короля. Чтобы обезопасить себя, Люинь купил должность коменданта Луврского дворца. Теперь он жил в комнате над королевскими апартаментами и мог незаметно спускаться туда по внутренней лестнице. Часто сам Людовик перед сном ходил к нему наверх. Когда один из них заболевал, другой преданно сидел у постели больного.

В отличие от Кончини, флорентийка понимала, что только Люинь сможет удержать её сына в рамках покорности.

– Им тем более трудно было управлять, – свидетельствовал Воклен дез Ивето, наставник Людовика, – потому что он был рождён, чтобы править самому и командовать другими. Он ревностно защищал свой авторитет.

Как сообщает придворный поэт Малерб в частном письме, юный король однажды сказал:

– Я хотел бы войти в историю под именем Людовик Справедливый, а не Людовик Заика!

Но пока он был не готов взять власть в свои руки.

Несмотря на это, король относился к важным вещам со всей серьёзностью.

– Сын, я хочу Вас женить. Согласны ли Вы? – удосужилась спросить Мария Медичи.

– Согласен, сударыня.

– Но Вы не знаете, как делать детей.

– Извините!

– Откуда же Вы знаете?

– Господин де Сувре (гувернёр) меня научил.

На всякий случай, Мария Медичи также поручила Люиню объяснить своему юному другу суть супружеских взаимоотношений. И сделанные им открытия глубоко потрясли юного короля. Он опасался, что инфанта окажется некрасивой. Конечно, Людовик получил портрет невесты, но понимал, что придворные живописцы чаще всего льстят венценосным моделям. А увидеть Анну он мог только перед венчанием.

Таким образом, если инфанта была в восторге от перспективы стать королевой Франции, то Людовик, угрюмый и неуверенный в себе, боялся предстоящей свадьбы. А тут ещё 27 марта 1615 года умерла от воспаления лёгких Маргарита Валуа, завещав всё свое состояние королю. Он воспринял её смерть как личную трагедию, и проплакал несколько дней, отказываясь даже от еды и игр. Чтобы приободрить его, придворные дамы решили напомнить ему о свадьбе с инфантой. Но это опечалило Людовика ещё больше.

– Я её совсем не знаю, – говорил он со вздохом, – без меня её выбрали мне в супруги, и какова она ни есть – уродлива или красива, – я всё равно должен буду уложить её в свою постель и целовать, обнимать и любить до конца жизни…

Наконец, 7 октября 1615 года ему пришлось усесться в карету и поехать в Бордо навстречу своей будущей жене. 18 ноября, в один и тот же день, состоялось двойное бракосочетание по «доверенности». В Бордо, в соборе Святого Андрея, кардинал де Сурди обвенчал Елизавету Бурбон и принца Астурийского, которого представлял герцог де Гиз. А в испанском Бургосе, в церкви Августинцев, в присутствии Филиппа III архиепископ соединил узами брака короля Франции (в лице герцога де Лерма) и Анну Австрийскую. За два дня до того инфанта официально отказалась от своих прав на корону Испании и наследство своей матери, Маргариты Австрийской.

Людовик ХIII, тогда находившийся в Бордо, отправил в Бургос своего фаворита, который вручил Анне письмо, завёрнутое в цветной шёлк с вышитыми жемчугом буквами «L» и «A».

– Мадам, не в моих силах, – писал король, – несмотря на всё моё желание, встретить Вас при вступлении в моё королевство… Поэтому я посылаю к Вам Люиня, одного из моих самых доверенных слуг, поприветствовать Вас от моего имени и заверить Вас, с каким нетерпением Вас здесь ждут, о чём я искренне желаю сказать Вам лично…

С улыбкой прочитав его записку, молодая королева поспешила ответить жениху:

– Монсеньор, я очень обрадовалась хорошим новостям, которые Люинь принёс мне относительно здоровья Вашего Величества, и Вашему желанию увидеться со мной. Я тоже желаю оказаться там, где смогу служить королеве, моей матери, и Вам самому…

В качестве подарка своему мужу Анна передала с Люинем чётки и список тех испанцев, которых она хотела бы оставить при своей особе. Главными лицами, упомянутыми в этом списке, были графиня Инес де ла Торре, донья Луиза де Осорио и донья Маргарита де Кордова, а также духовник инфанты Франсиско де Рибейра и её капеллан Педро де Кастро.

Филипп III пренебрёг советом своих министров и сопровождал Анну из Бургоса до самой границы, сказав на прощанье:

– Дочь моя, я добыл тебе лучшее положение в христианском мире, какое только мог. Ступай, да благословит тебя Бог.

В ответ девочка не могла сдержать слёз.

На островке посредине пограничной реки Бидассоа были воздвигнуты великолепные павильоны, где две принцессы могли привести в порядок свои туалеты перед посадкой на баржу, которая должна была доставить их на новообретённую родину. Берега реки охранялись лёгкой конницей и королевскими гвардейцами под командованием маршала де Бриссака, так как тысячи зрителей собрались, чтобы поглазеть на придворных. Чуть ниже вдоль берега виднелись павильоны и трибуны, задрапированные белым и жёлтым шёлком для испанских и французских дам, не принимавших участия в торжественной церемонии передачи принцесс.

20 ноября Анна Австрийская попрощалась с отцом и придворными и отправилась в Ирун в сопровождении герцогини Сесса, которая должна была передать её представителю Людовика ХIII и забрать Елизавету Бурбон. Путешествие молодой королевы было утомительным: дороги были размыты из-за сильных дождей и лошади с трудом тащили повозки с её вещами. Всего в этой процессии насчитывалось около ста колесниц, запряжённых тремя лошадьми, и двести мулов с бархатными вьюками, украшенными гербами Испании. Там были двенадцать парадных туалетов Анны разных цветов, в том числе, три сплошь расшитые золотом и жемчугом, ещё платья с кружевами на каждый день, а также бельё, обувь, плащи, шляпы, галантерея, туалетные принадлежности, посуда, церковная утварь, письменные приборы и, конечно же, драгоценности: золотые цепи и бриллианты, жемчужные колье, браслеты, диадемы и обручальное кольцо с плоским алмазом (их тщательно оценили и взвесили, чтобы они соответствовали приданому Елизаветы). Прохождение этой колонны по улицам Бордо заняло, к удивлению и забаве горожан, девять часов.

Ночь на 23 ноября Анна провела в цитадели Ируна. На рассвете обоз переправился через реку, а в полдень со скалистых высот на берег спустились испанские дамы и кавалеры. В час дня прибыла будущая принцесса Астурийская. Под приветственные возгласы и залпы артиллерии Елизавета взошла на баржу, после чего её доставили на остров Федан, где она вошла в павильон, украшенный белым знаменем Бурбонов. Одновременно Анна поднялась на свою баржу с противоположного берега реки и, высадившись на острове, вошла в павильон с жёлтым флагом Испании. Далее она дала аудиенцию французским придворным, а Елизавета – испанским. Анна Австрийская сидела в парадном кресле, одетая в наряд из зелёного атласа, расшитого золотом, с широкими и длинными рукавами, украшенными букетами из бриллиантов. Маленький воротничок из тонкого фламандского кружева окружал её нежную шею, а на голове у неё была маленькая кокетливая шапочка с нитями жемчуга и плюмажем из перьев цапли, из-под которой на плечи ниспадали рыжевато-золотистые локоны. Правда, её изящную фигурку немного портила необъятная юбка. Позади инфанты стояли герцогиня де Сесса, графиня де ла Торре и главные идальго из её свиты. А по бокам от её кресла полукругом на бархатных подушках по испанскому обычаю сидели дамы и фрейлины.