скачать книгу бесплатно
– Хотят поговорить? – удивился Лисослав. Для разбойников это было, по меньшей мере, странным.
– К нам едет, – в волнении облизнув губы, выдал очевидное волколак, уставя копье в сторону приближающегося.
– Приходи, Марфуша с гусем – отдеру – потом закусим! – хмыкнул Лисослав, но стрелять не стал – из вежества.
– Кто такие? – проревел всадник. – Как смеете бить наших людей? Что делаете на землях принадлежащих Зверю?
– А мы тут хер валяем! А после – к стенке приставляем! – набрался храбрости волколак.
Лис же настолько окаменел от нежданного, наглого паскудства, что даже не отдернул его за явную грубость.
– Чьей-чьей земле?
– Это земля Зверя. И его людей – то есть нас, – осклабился белозубо разбойник. Надо отметить – плечистый, молодцеватый, с аккуратно подстриженной бородой. Будь на нем вместо волчьих шкур кольчужка – и впрямь сошел бы за гридня. – Мы – его дружина.
– Ах, ты ж мать твою, – боярин мигом налился дурной кровью – вспомнились слова Ратмира. – Чтож там за Зверь такой суровый? Не слыхал. Может, поведаешь?
– Сдавайтесь по-добру – и вас ждет быстрая смерть! Зверь добр и милосерден, – не стал отвечать на вопрос разбойник.
Ясности ответ не дал, единственное, что было понятно, как и всегда у разбойников, видимо, этот Зверь был такая тварь и паскуда, что все разбойные паскуды в лесах про него говорили, что он тварь и паскуда, а потому – главный.
– Я тоже тебе предложу и всем вам, – проорал в ответ Лис. – Вы немедленно складываете зброю и сдаетесь на милость мне, боярину истинного господина и владыки этих земель, князю Брячиславу Изяславовичу. К вам будут милостивы – по возможности. В противном случае – всех вас ждет скорая смерть от булата ратного. Это мое последнее слово и другого – не будет!
– Брячиславка-Владыка – нахер поди-ка! – прокричал посол разбойников и, круто развернув взыгравшего коня, умчался к своим.
– Экий обидчивый, – ухмыльнулся Лис.
– Ты умелый, умудренный жизнью посол, – глядя вслед отметил Лесобор. – Кажется, он был настолько убежден тобой, что ему не терпится поведать своим.
– Полагаешь, будут сдаваться? – подмигнул Лис и вытянул добрый пук стрел из связки. Оборотень хмыкнул, а немец направил самострел на разбойников.
– Полагаю, добрый сэр – теперь начинается самое интересное! – улыбнулся старик в ответ, вместо оборотня.
Тугой степной лук заскрипел стариком, когда Лис, уперев ногу в землю покрепче, единым движением оттянул тетиву до уха. Три оперенных смерти с коротким свистом ушли ввысь, а боярин уже схватился за следующие, которые он для удобства воткнул в землю за телегой, перед собой. Не останавливаясь ни на мгновение, он трудился сейчас за всех: и за прятавшихся под телегами, и за, пусть и опытного, но староватого для ближней пешей мясорубки немца, и за неопытного в бою волколака. Там, в трех сотнях шагов его стрелы уже начинали падать на головы новых «хозяев» этих земель.
Волколак сжался за стенкой телеги, слыша, как вжикают и с треском клюют ее, ответные стрелы разбойников. Страшное оружие – лук в умелых руках! Оно, конечно, так просто его, оборотня, не убить, но получить стрелу куда-либо – крайне сомнительное удовольствие. Единожды – он уже бывал ранен стрелой, и до сей поры помнил, как страшно бился в чужих руках и выл навзрыд, когда наконечник тянули из раны кривой ложкой. Больше такого – не хотелось. Он позволил себе рискнуть выглянуть краешком глаза из-за спасительного борта – матерящиеся, озлобленные разбойники в лохматых шкурах были уже совсем близко, грозя одним своим напором опрокинуть несчастные телеги. Там, вдали, он успел заметить, что на ногах оставался только один из степняков – он торопливо слал стрелу за стрелой, пока еще можно было – пока его братия не дорвалась до них врукопашную.
«Только бы немец не обманул» – еще мелькнула мысль, когда оборотень, ухватившись покрепче за рогатину, встав за спину Лиса, изготовился к бою.
***
Дрогнула земля под ударами десятков копыт, а дорожные кусты взорвались цареградским фонтаном, когда кони пошли в напуск. Рудольф жалел лишь об одном – что дорога не позволяла разместить более четырех всадников в ряд, а потому в первой, самой грозной и смертоносной атаке, не могут участвовать все разом.
– Gott ist bei uns!*[5 - С нами Бог!] – проревел рыцарь непривычным, не местным боевым кличем.
Рудольф рассчитал все верно – они вышли в спину врагам аккурат, когда началась схватка. И боярин, выходит, предвосхитил все верно – чужие конные были именно позади, впереди пылила разбойничья пешая вольница. Единственного чего не просчитали – это большой телеги с высокими бортами, что оказалась в центре разбойной шайки и, волей неволей, создавала неудобства для дальнейшей конной атаки. Торчащих на ней, хорошо видных неказистых на первый взгляд, длинноруких человечков, рыцарь заметил сразу. Степняки! Оба были ранены, причем, видать, недавно: правая нога одного была сплошь в бинтах, побуревших от крови, как и голова второго. Мгновение казалось, растянулось дальше некуда: степняк что-то визгливо кричал своим, натягивая свой мощный лук, конные разбойники повернули лошадей на встречу. И тут, оперенная лебяжьими перьями, с широким наконечником-срезнем, стрела ударила одного из степняков в горло. Ударила, выйдя наружу, рассекая мышцы и хрустнув позвонками. Не дала выстрелить. А второй – поцелил. Его стрела ударила не в закрытых броней и щитами людей, а в одного из коней – раненое животное дико завизжало, пораженное в горло, взвилось, перхая, мгновенно сбив ход и порушив атаку идущим во-втором ряду, породив дружную ругань и вопль негодования. Рудольф понял, что, как следует, атаковать смогут только они трое.
– Дерьмо! – единственное, богохульное, но такое подходящее слово сорвалось с его губ, потому что как-либо перестраиваться или даже останавливаться было нельзя ни в коем случае – разбойники оказались на диво проворны и расторопны, и уже гнали коней навстречу атакующим. Остро отточенные жала чужих копий были уже в опасной близости. «Ну, давайте!» – с ним были рыцари, в добрых бронях, а к ним на встречу неслись люди без доспехов, с небольшими щитами, что было подлинным самоубийством! Он успел рассмотреть ухмылку противника, на скаку поигрывающего копьем, тускло поблескивающие кольца кольчуги, почти незаметной под волчьей шкурой – разбойник был явно не из простых. Враг целил в верхний край щита, чтобы тот, отогнувшись, пустил всю мощь разрушительного удара разогнавшегося коня и силы руки в то место, где сходится бармица и край кольчужного ворота на груди. Ни один доспех не выдерживает такого удара, но Рудольф был уверен – он дотянется до чужого мяса первым: в это мгновение он выбросил из головы все лишнее, сосредоточив все свое существо на острие своего копья, сливаясь со скакуном в едином, мощном порыве, а конь, ровно обретя крылья, припустил пуще прежнего. Победитель нескольких турниров видел – его копье на добрый локоть длиннее копья врага, и это оказалось решающим в сшибке: узкий, отточенный наконечник, словно старую тряпицу, порвал кольчужные кольца, ломая кости, вошел в живую плоть, выбрасывая чужака из седла, как зуб от крепкого удара кулаком. Всем могучим плечом почувствовав мощный толчок, рыцарь тут же понял, что копье засело слишком глубоко, бросил его – в короткой сшибке конных каждое мгновение на счету. Качнувшись в седле, прикрываясь щитом, он вытянул меч и успел даже рубануть во-след, в спину проносящегося мимо еще одного конного разбойника: будь на нем такая же кольчужка, как на первом – только поморщился бы, но под волчьей шкурой у него была лишь рубашка, а потому добро отточеный, дорогой булат, развалил мышцы на хребте, заставил заорать в горьком предчувствии смерти.
Длинный укол саблей в бок врага, пытавшегося залезть в телегу, сокрушительная добавка секирой в голову. Что-то цвиркнуло по-кольчуге на плече – то второй разбойник, торопливо ударил рогатиной, но промазал, а Лис, с короткого маха – метнул топорик прямо в распаленную, бородатую рожу. И тут же выдернул меч. Воспользовавшись мгновением к нему в телегу, оттолкнувшись от подставленных рук, впрыгнул здоровенный бугай, с тяжелой датской секирой. Враг замахнулся было, метя положить грозного десятника единым страшным ударом, но длинная рогатина из-за плеча боярина ударила точно в горло. Булькая кровью, разбойник, выпучив глаза, уронил топор, который вдруг стал слишком тяжелым, а следом – упал и сам, сотрясаясь в корчах. «Молодец, волколак. И не думал что такой хват!»
Потеряв нескольких своих, лихие разбойники смешались и отошли, но тут же с новой яростью навалились на хлипкие заграждения, а Лисослав, успел взяться за чужую секиру – следующую атаку он встретил тяжелыми ударами огромного топора, отсекая руки и пальцы врагов, пытавшихся растащить повозки. Однако в этот раз тати этим не ограничились: часть их, оббежав заграждения по лесу, напали сзади и сумели таки ворваться в обороняемые телеги. Теперь все решится в короткий срок. Поняв это даже женщины, забыв веление боярина, из-под телег стали ножами и серпами колоть в ноги врагов.
Боярин схватился разом с тремя, четвертый поднявшийся замахнулся было на спину боярина широким саксом*[6 - Скрамасакс, сакс – род широкого, с однолезвийной заточкой ножа-кинжала, иногда достигающий размеров обычного меча. Был крайне популярен как в германски- скандинавских землях, так и далеко за их пределами за свою простоту и практичность.], но тут же получил тяжелый арбалетный болт в бок. Разбойник оказался достаточно силен, чтобы заорать перепугано, увидев длинную струю крови, выбивающуюся из под его волчовки, и развернуться к стрелку, старому немцу, на которого, благодаря отчаянно отбивающимся мужикам с топорами, пока никто не напал. Затем силы оставили татя и он, уронив сакс, больно стукнувшей его же по макушке, тяжко ополз под ноги сражающимся.
Боярин рубил, мозжил, переламывал, не особо заботясь о защите: с двуручной секирой это попросту практически невозможно – это оружие атаки, не защиты. К тому же чтобы пробить столь добрую кольчугу, что на нем – требовался широкий замах со всего плеча, а в сутолоке скученности в телеге – это было крайне трудной задачей. Зато от тяжких ударов огромного топора не было защиты: не спасали ни щиты, ни шлемы, и сами разбойнички падали убитыми и покалеченными к его ногам и с повозки. Один за другим.
На оборотня навалился ражий малый – крепко вцепившись друг в друга, они упали на дощатый пол, позабыв обо всем и всех. Разбойник оказался крепок – прижал спиной к стенке телеги, но и Лесобор повис на нем как клещ. Они хрипели, дергали и тянули друг друга в попытках освободить руки – оборотень пропустил крепкий удар коленом под дых, грудь скрутило болью, он в ответ попытался боднуть головой в нос врага, но тот подставил лоб, и искры из глаз от удара посыпались у обоих. Полуослепленный, разбойник, чтобы не дать врагу освободиться прижался к нему, сжав левой рукой в объятиях – словно неумелый любовник, а вторая, Лесобор это видел – поползла, преодолевая сопротивление, к поясу, где болтался короткий нож. Злобный рык заклокотал в глотке – волколак прижался еще плотнее, обхватив врага руками, а зубами вцепился в щеку крепыша. Тот заорал, попытался оторваться, но не тут-то было: почти не чувствуя от злобы ударов, сыпавшихся на него, волколак вырвал клок плоти из морды врага и боднул таки того в нос. Разбойник тонко взвизгнул, захлебываясь кровью и болью, а Лесобор, с утробным рычанием вцепился зубами уже в разбитый нос врага – хрустнули хрящи. В ушах гудело от воплей и шума боя, когда он рванул головой вверх – противник отшатнулся, насколько можно было на этом узком поле боя, но оборотень только этого и ждал: освободившаяся на мгновение рука успела жадно хапнуть по-чужому поясу и сорвать нож. Ослепленный потоком крови враг, не успел ничего – его собственный нож пырнул его в живот, в грудь, в плечо, в руку, в живот – у Лесобора не было опыта обращения с клинком и он просто бил и бил, испыряв врага вдоль и поперек. До тех пор, пока тот не перестал булькать и содрогаться.
Лис сшиб с телеги еще одного, когда, наконец, услышал тяжелый топот коней. Четверо конных, наконец, с ревом ударили по навалившимся на повозки разбойникам – треск, вопли, крики боли, кровяные брызги и мясная каша под тяжелыми копытами! Кажется, победа стала окончательно склоняться на их сторону.
– Рогатины! – орал кто-то. Верно орал – без копий пешие бессильны перед конными, а те – уже не давали разбойникам продыху, рубя сверху, с оттягом, так чтоб и щиты, буде такие есть – не спасли. Татей было по-прежнему многократно больше, чем всадников, но это уже ничего не значило: кто-то еще сопротивлялся, потому как понимал, что бежать некуда, посекут в спину, а грозные немцы, отступив для разгона, с окровавленными мечами, атаковали вновь, силой и напором тяжелых коней, бесстрастно рубя бессильных перед ними пешцев.
Мельком глянув на всего в крови, но поднимающегося оборотня, боярин переливисто, по-особому свистнул, подзывая коня. Там, уже за спиной гинувших разбойников и губящих их конных, двое уцелевших после первой атаки конных, степняк и раненый молодой разбойник, ловили разбегающихся без седоков коней. Бросив тяжелую секиру, подхватив саблю, Лисослав поскакал следом, положившись на прыть и мощь своего боевого коня.
Долгой погони не получилось – заметив, что за ним гонятся, степняк оценил чутьем старого табунщика, что конь под преследователем – добрый. Намного лучше его большеголовой, гривастой лошаденки. Зато он так же заметил что враг, в пылу резни – кинулся в погоню без копья, а вот у него-то копье было! И этим самым копьем кочевник в молодости, на праздниках богатуров, не раз и не два ловил кольцо в траве. С этими мыслями степняк, крикнув молодому чтоб не отставал, погнал коня встреч преследователю.
Лис, увидев, что враг развернулся для сшибки, лишь пришпорил Беса. Враг метил копьем в грудь, умело закрываясь щитом сам – на такой скорости нет доспеха, который бы удержал удар копейного жала. В самый момент, когда до наконечника оставалось каких-то два локтя, – боярин, ровно все детство и молодость провел среди печенегов, молодецки распластался на спине коня. Почти лег в седле. Наконечник опускался вслед, но было уже поздно – кони неслись стремительно. Одновременно старый воин секанул саблей, проскрежетав, вдоль древка копья – вниз посыпались пальцы, упало и само копье, а страшный вопль он услышал где-то за спиной. Сабля повисла на ремешке, и копье следующего он перехватил, рукой за древко – удар был крепок, в руке заскрипели все суставы и связки, а ноги, сжав конские бока, казалось до хруста, лишь чудовищным напряжением мускулов сумели удержать боярина в седле. Обладатель копья, хищно щерящийся в предвкушении крови, парень в волчьей шкуре, его сноровкой не обладал. Он попросту вылетел из седла, оставив копье в руках более сильного противника. Боярин послал своего жеребца на места падения – конь споткнулся, «проплясал» копытами по чему-то мягкому. Готов молодой упырь! Копьишко его было дрянным, не длинным, нечета оставленной волколаку рогатине, но зато у него в руках теперь было самое грозное оружие тяжелого всадника. Покалеченный степняк, воя от боли, разворачивал коня, левой рукой сбросив щит, торопливо пытался вытянуть саблю, но все никак не мог – его и сшибло с седла отобранное копье. Лис соколом пал сверху, прижал коленом и быстро связал. Теперь – все. Теперь он узнает, что там за Зверь решил хозяйничать в землях его князя.
2 глава. Клятый призрак
В лето 6533 от сотворения мира*[7 - Дело в том, что вплоть до Петровских реформ на Руси вели летоисчисление не от Рождества Христова, а от «Сотворения мира» которое было, по верованиям в 5508 году до Рождества Христова.], в месяц червень*[8 - Червень – июль.] пятого дня, близ городища Комышелог был встречен пристранный отряд, уверовавший в то, что и град сей, и земли его – то вотчина их хозяина, рекомого Зверем, а люди, живущие в тех землях – суть их слуги да холопы. Твердой рукою и волею Господа нашего, мы решительно пресекли сии опасные глупости и вольнодумства, а людишек – побили, поелику переубедить не выдалось ни коей возможности. Зверь тот, как мыслю – суть изверг, тать и из негодных людишек, и большой опасности не представляет, однако ж при поимке – должен быть казнен немедля.»
Написано рукой боярина Лисослава Велимовича.
– Добрый сэр обучен грамоте? – Немец подошел почти незаметно под скрип шила по бересте. Лис рассеяно кивнул – место для задуманного было не самым удачным: сидя на снятом седле, подложив под бересту щит, он чувствовал себя до пренельзя глупо. – Зачем это?
– Князю Мстиславу буду пересылать гонцами в больших городцах, – ответил боярин. – Батя неволил к грамоте, хотя я в молодости не понимал, зачем такое боярину. У нас многие большие бояре и читать не умеют.
– У нас так же, – рыцарь присел рядом, на свое снятое седло. – Однако и меня отец. Мир праху его, неволил в грамоте. Оттого знаю счет и письмо, ведаю семь языков.
– Эко, – хмыкнул боярин. – Я вот ведаю токмо четыре, и один их них – самый убедительный, коий весь ратный люд знает.
– То какой же?
– Язык меча. Как вижу – именно им с нами и желали договориться негодяи, да мы – зубастыми оказались.
Рудольф кивнул.
– Они убили бедного Отто, ранили Вольфганта и Арнольда, но вроде бы – ничего серьезного. Они самые молодые – раны быстро затянуться.
– Рад слышать, гер Рудольф.
– Мне кажется, добрый гер, вы незнакомы с иными членами моего отряда?
– Не имел удовольствия.
– В таком случае, самое время это исправить, – фон Оуштоф указал на крепкого, рыжеволосого воина с метиной шрама на правом уголку рта. – Гер Грувер из Тироли. Наши родители в крепкой дружбе, но сам он, как и я – младший сын, а потому – здесь*[9 - Младший сын в дворянской семье, как правило, являлся тем, чье наследство зачастую было лишь в доспехах, мече и коне. Свои умения такие предпочитали перепродавать более финансово успешным сюзеренам, сколачивая свое состояние мечом. Были среди них немалым числом и странствующие рыцари-бродяги. Или же просто подавались в отряды наемников, зачастую – весьма скверного образа, грабящие без разбора население своей страны как чужое.].
Далее он кивнул на высокого молодого блондина. – Гер Шварн, как и мой дорогой Удо – министериал моим повелением, но доблестью и отвагой они не уступят родовитым рыцарям.
– Не сомневаюсь, – заверил старый воин.
Блондин почтительно кивнул, а Рудольф указал на коренастого черноволосого бородача, не слишком высокого роста, но обладающего плечами такой ширины, что он казался почти квадратным.
– Гер Роллон. Пусть добрых людей не смущают невысокий рост рыцаря – в бою он сущий Дьявол!
Рыцарь хмуро кивнул. Руки у названного были невероятно длинными и казалось, если бы коротышка сейчас поднялся бы у костра во-весь свой рост – то его конечности спускались бы ниже колен.
– Крепкий у тебя отрядец, добрый гер Рудольф. В нынешнее время, в этих землях такой отряд – большая роскошь. Теперь я понимаю, как вы сумели отбиться от разбойников – у тебя в отряде одни рыцари.
– Без твоего лука, мой дорого друг – мы бы не отбились, – вернул любезность фон Оуштоф.
Неловкая пауза подсказала немцу, что смущает боярина.
– Должно быть, добрый гер думает, отчего такие рыцари как мы – одни так далеко от родины?
– Все верно, – кивнул Лис. Кто-кто, а он, воюя бок о бок с западными ратными и против них – знал, что обычно каждого рыцаря должны сопровождать два-три подчиненных воина и не меньше полудюжины слуг, способных, при необходимости – бить из самострелов или пырять копьями. А уж отряд из восьми рыцарей, один из которых из очень богатой семьи – это пять больших десятков, никак не меньше!
– Мы сами себе слуги и сами себе оруженосцы, – пояснил фон Оуштоф. – Таков наш общий рыцарский обет.
– Чудно, – усмехнулся десятник, разглядывая немцев. – Так что вы ищите в таких небезопасных землях, как наши?
– То в большом граде скажу, – улыбнулся Рудольф. – Но даю тебе мое рыцарское слово, добрый гер – худого не замыслили, и только лишь на пользу местным все.
Лис хмыкнул, подумав, кивнул. «Здесь можно и поспорить. Недаром, когда ратный люд в Неметчине объявляет что собирается трудиться для общественного блага – общество содрогается в ужасе, предвкушая такой труд над ним».
– Уже на пользу выходит, – боярин дипломатично не стал высказывать сомнений, кивнув на порубанных. – Посадником в Комышелоге – мой старый друг и побратим – я ему когда-то меч в руки вложил и опоясал гриднем. Если вы с подмогой – он будет только рад.
– Приятно слышать, – учтиво кивнул рыцарь. – Если добрый гер окажет содействие нашему отряду перед лицом хозяина этих земель – наша скромная благодарность всегда найдет способ в будущем не остаться в долге чести.
– Как вам будет угодно. Впрочем – вы уже спасли местных – без вас они б ни за что б не справились. Такой большой воинский отряд разбойников я давненько не видывал.
– Очень странные враги, надо сказать. Иные из них – похожи на раубриттеров*[10 - Раубриттер – рыцарь-разбойник. Увы, земельных наделов и хлебных мест рядом с зажиточным сюзереном хватало далеко не всем дворянам, и потому люди, ничего не умеющие, кроме как владеть всевозможным оружием – иногда сбивались в весьма грозные шайки, становящиеся подчас подлинным бедствием для округи, где они решили промышлять.] из нашей страны и мало чем отличаются доспехом от нас самих.
– Так и есть, друг мой. В этом суть – странность. Как и в том – отчего к нам не приспела стража города на помощь.
Рыцарь кивнул, посмотрел туда, где его воины разжигали третий костер. В Комышелог они опоздали – на ночь, стража запирает город, опасаясь ночных тварей, и никого до самого утра не пускает – в этом они убедились лично. Ночевали всем отрядом на обочине дороги, подальше от места битвы, ибо свежепролитая кровь могла привлечь всякую нежить. Не углубляясь в лес и стараясь отгородиться от него повозками, с посменной стражей.
Спасенные оказались большой семьей евреев, решивших переезжать из Турова в Чернигов, оттого собравшихся в столь длинную поездку большим числом. Впрочем – оказавшимся недостаточным, чтобы одним собой отпугнуть такую большую шайку головорезов, что напала. Пожитки, вопреки распространенному мнению, иудеи не скрывали от взглядов спасителей: оно, конечно, добро жалко, наживалось всю жизнь, но цена жизни – все равно перевешивала. Немцы, вопреки ожиданиям боярина, повели себя со спасенными тоже весьма щедро: добычу, взятую с разбойников они поделили меж собой и боярином, но пострадавшим – отдали трех коней, добытых у татей, что само по себе было неслыханной щедростью!
Соблюдая законы гостеприимства – глава семейства просительно предложил угостить всех ужином. Это было разумно: в ночное время, вне стен городов или крепостей, чем больше людей собиралось в одном месте – тем меньше было возможности ночным тварям атаковать собравшихся.
Кашеварить взялась старая жена иудея и истосковавшийся в походах на сухарях, солонине и сухом мясе по домашней пище, Лис готов был есть за троих. Для ратных – еда – святое, а потому, похоже, что в этом желании от боярина ни рыцарь, ни его свита – не отстанут. Благо огромный котел, взятый с разбойничков, был даже большим, чем бывал в добрые времена у его десятка. Вот и сейчас старая Сусанна крошила в булькающий разварным мясом суп лук и грибы, пока все сидели у костров, вытянув к теплу ноги. Иногда спасенные, тайком, посматривали на медальон боярина, но вопросы задавать не решались. Его это устраивало. Черноглазые, смуглые они шептались на родном языке, не зная, что боярин их понимает, так как долгое время служил в одном десятке с несколькими иудеями-хазарами.
Рядом с ними скромно присел, кряхтя, отец семейства, Иезикииль Моисеевич, которого жена звала просто и коротко – Изей.
– Боярин понимает наш язык?
Лис кивнул – старики всегда более внимательны, чем молодые, и замечают часто намного больше.
– Благодарю тебе, Лисослав Велимович, – с чувством сказал старик. – Благородный Рудольф фон Оуштоф отказался брать гривны – может ты возьмешь?
– С каких пор богатыри добрые дела делают за гривны? – хитро прищурился боярин, глядя на старика.
– Ну что ты, – иудей выставил руки в успокаивающем жесте. – Я вовсе не хотел обидеть. Прости, боярин – я просто не знаю, как выразить свою благодарность. Рыцарь вон – сказал, что доброго ужина для него и его людей – будет достаточно.
– Тут я с ним полностью согласен, – боярин искоса посмотрел на сидящих у соседнего костра воинов и на мирно спящего рядом Лесобора. Вздохнул – вот уж у кого нервы крепкие и нет никакой горячки после боя.
– Теперь – я уверен, что мы безопасно доедем до самого Киева.
– Не накликал бы, – десятник лениво потянулся, пряча бересту в седельную суму.
– Иудеи не верят в сглаз и предзнаменования, – скупо, по-стариковски улыбнулся дед. – Я отец пятнадцати детей и не ведаю что такое страх перед такими глупостями.
– Старшие уже со своими семьями? – догадался воин.
– А то, как же, – с гордостью подтвердил иудей. – К ним и едем. Они в Чернигове обосновались давно. Дела идут в гору, чай не забудут своих стариков с братьями и сестрами.
Десятник кивнул. Обречен тот народ, кто, забывая добро и защиту в прошлом – не заботится о своих старых родителях. Нелюдям нет места в мире.
– А почто решили переезжать-то, отец? Али в Турове притесняют ваших? Что-то такого не припомню.
– Не притесняют, – старик покачал головой. – Молодой князь ласков. К чужой беде – отзывчив по молодости. Век бы свой там доживали с женой в душевном покое и благости, да молодых – тоже пристраивать надо. А без родичей, без знакомых в малом граде – жить сложно.
– Ой, темнишь, старый, – улыбнулся боярин. – Только что сказал «в благости», а тут – «жить сложно».
– Ну, – потянул Иезикииль, – …нам с женой что терять? Мы уже и спим-то давно врозь, чего нам старым нужно от жизни-то?
– Так они и жили – спали в рознь, а дети – были! – улыбнулся этому боярин, но уточнил. – А детям там худо? Опять темнишь, старый. Чего петляешь? Говори, как есть, не обижу жеж.
– Как есть, – проворчал еврей, – все вы так говорите, а поверишь, да скажешь, что на душе – вмиг кулаками махать начинаете!
– Слову боярина не веришь? – удивился Лис. Он не разозлился – кто-кто, а старый иудей точно бы не стал грубить или пытаться задеть воина.
– Верю, – поспешил заверить старик. – Да вот ты сам – веришь себе? А ну как я что недоброе скажу для вас, христиан – что делать будешь?
– А ты скажи – и узнаем, – рассмеялся Лис, а потом посерьезнел. – Хочешь, я скажу, отчего идешь в Чернигов? Сказать, что тебя гонит?
– Будь добр, боярин.
– Страх. Я понимаю – Туров окружен болотами со всех сторон. Со всех сторон подступают враждебные ныне племена, предавшиеся своим Черным богам и болотной нежити. Вот от чего бежишь с семьей в большой и более безопасный Чернигов. Так? Не бойся – нет зла во мне.
– Тебе, богатырь, не понять старого иудея, – покачал головой. – Мой народ издревле всеми гоним, издревле не имеет своей земли и нам не устают об этом напоминать, даже если чужая земля становится родной. То, что ты сказал – правда, да лишь половина ее. В трудные тяжелые времена народ – особенно зол, а зло – родня ненависти. А ненависть – жгучий яд, отрава которого затуманивает даже светлый ум. Людей все меньше в Турове и округ него. Даже на этом безопасном, как говорят, тракте – встречаются пустые села – ты их видел сам.
Лис кивнул – такое не заметить сложно. Остатки порушенных, заросших буйной зеленью домовин и изб, при одном приближении, к которым медальон на груди ровно с ума сходил, пыхая холодом и дрожа. Там не было ни единой живой души, а новые нечистые хозяева не ведали о законах гостеприимства. Старик продолжил:
– Когда у людей беда, чужое счастье ярит и жгет душу, а когда счастливый еще и чужак племенем – это рождает ненависть. Чем меньше людей в Турове, тем больше заметно чужое счастье. А что делает старого иудея счастливым? Крыша над головой, сытые дети, трудолюбие и дела что спорятся. Разве это много? Ты не поймешь, боярин старого иудея, а я знаю, как бывает. Вот и решил уходить, пока все не слишком плохо.
