скачать книгу бесплатно
Ленюшка хоть и пожимал плечами, но очень в душе переживал.
Наконец, надумал в такую рань работу начинать, когда на улицах никого нет. Днем отоспался, машину кое-как разбудил, поехали. Только-только светать стало, месяц еще виден. Серафима упирается, зевает, чихает – скучно ей пустой город чистить. Ни воробьишки, ни голубя, ни дворника. Выехали на трамвайную линию – и трамваи-то еще не ходят. Вдруг через несколько остановок видят – бежит кто-то навстречу трусцой, оздоравливается. И такой у спортсмена этого костюм – издалека виден: будто восход на горизонте полыхает. Возрадовалась тут Серафима. Ленюшка тормозить, а она – ни в какую: подлетела к бегуну и с ног до головы водой обдала. А вода с ночи ледяная…
Ленюшке и взглянуть неудобно человеку в лицо-то, – заметил только, что у него костюм оттенок изменил, с рассветного на закатный. Отвел Серафиму к мэрии, поставил у памятника адмиралу Нельсону, головой покачал.
– Ну и все, – сказал. – Ухожу я с работы. Остальных обливай без меня.
Неделю он улицы не поливал, а потом позвонил ему мэр:
– Болеешь, что ли? – спрашивает. – Машина твоя поливальная, Серафима, неделю как пропала. Я в милицию, конечно, заявил, все, как положено, но сам думаю: может, оно и к лучшему. Купим новую, а народ пока пообсохнет. А?
– Эх, трос крученый! – вскричал Вахрамей. – Пропадешь тут! Ведь это ж до чего обидно, когда не дают делать то, что хочется! Я так Серафиму прекрасно понимаю…
– Так вот, – продолжал Шуроня. – Купим, говорит, новую…
– Да что ты мне можешь рассказать! – перебил Вахрамей, превращаясь в «ядерный гриб». – Что дальше было, я и сам знаю:
Ленюшка с площади ушел – Серафима слезы по ветровому стеклу размазывает. А Нельсон-то, хоть и не наш адмирал, но уж очень душевный был человек, то есть памятник. Он, между прочим, Серафиме и раньше сочувствовал. И Нельсон ее утешать стал:
– Что вы, Сима, не надо, разрядится аккумулятор…
– Ну и пусть! – всхлипывает Серафима. – Раз я тут никому не нужна! Все на меня жалуются, и Ленька-то, Ленька тоже меня не понимает! Уйду, куда фары глядят, сам пускай живет, как знает.
Нельсон, памятник, разволновался:
– Да что вы, Сима, кто же будет город поливать?
Серафима на это:
– А мне все равно! Надоело, что меня поливальной обзывают. «Поливальная, поливальная…» А я – поливомоечная! Вот и пусть себе заводят поливальную. Уйду, и все!
– Если вы уйдете, то и я с вами!
– Вы же памятник, – вздыхает поливальная машина, – вам тут надо стоять.
– Да нет, – говорит Нельсон, – почему же. Это я сейчас тут стою, а могу и еще где-нибудь.
Одним словом, ночью уехала Серафима из города и Нельсона увезла вместе с постаментом.
– Минутку! – вмешался Федор Коныч. – Как это – увезла? Хоть она и со щетками, а все же не подъемный кран. Это ж не шутки – монументы с места на место таскать.
– Ну, ладно, без постамента, – уступил Вахрамей. – Без постамента Нельсон-то небольшой был – так, среднего роста.
– А грузил кто? – допытывался Федор Коныч. – Да и кузова у нее нет. У нас по улице такие ездят. Если встретишь – это к дождю, проверено.
Запах машинного масла сгустился, кабина вздрогнула. Федор Коныч решил больше не настаивать.
– Короче, увезла! – отрезал Вахрамей. – Чудом!
И попали они в дремучий лес. А там – тьма такая, будто солнце и не восходит никогда. Серафима-то на дорогу не очень смотрела, все о своей обиде думала. Заехала с размаху в какие-то кусты, да и застряла. Адмирал, конечно, не удержался, – рухнул, только ветки затрещали.
Серафима испугалась, стала сигналить, а в ответ вдруг молния сверкнула, гром ударил. «Ох, пропаду в лесу ни за что, ни про что, – думает машина поливальная. – Заржавею в ночи».
Потом слышит – Нельсон из кустов зовет:
– Сима, включите, пожалуйста, фары: я шпагу потерял. Кажется, гроза начинается. А я, представьте, обнаружил, что умею ходить. Может, я не из бронзы?
Ну, Серафима включила дальний свет, Нельсон стал дорогу расчищать. Долго ли, коротко, вышли к озеру. Видят – светлота, вода до самого горизонта, а под колесами герань голубая растет.
– Батюшки! – шепчет поливальная машина Серафима. – Больше мне для счастья ничего не нужно. И Ленюшка даже не нужен, тем более что он меня не понимает.
Тут навстречу им вышел из крапивы человек виду кроткого, печального и пыльного. Вышел, достал расческу, по волосам провел. А Серафима водой его от души окатила, – куда от привычки денешься!
Незнакомец мокрые очки к ним с Нельсоном обратил и говорит:
– Да?! А я, между прочим, лихой человек разбойничек Лазарев. Придется вам теперь век на меня работать.
– Ну, завел! – сказал Шуроня. – В дремучий лес. А главного героя бросим, да?
– У меня главный герой – Серафима, – заявил Вахрамей. – А с городским хозяйством и так все ясно. Правильно я говорю, Федор Ло… то есть Коныч?
– Да-да, – рассеянно покивал Федор Коныч. – Новую машину приобрести, да и все.
Он хотел еще добавить, что надо о людях думать, но отвлекся. Послышалось ему, будто высыпали на пол ящичек или коробку какую со всякими гайками, шурупами и гвоздями. Сам Федор Коныч раскладывал шурупы и гвозди по жестяным банкам из-под растворимого кофе и хранил в чулане. Случалось, что Лёлечка задевала банку-другую, так звук получался похожий. Федор Коныч поводил по полу ногой и ничего не нащупал. Неужели это кабина осыпается снаружи? Он уже собрался спросить, что упало, но Шуроня объявил:
– ТУТ И СКАЗКЕ КОНЕЦ!
– Как, и все? – удивился Федор Коныч. – Это лифты такие короткие сказки любят? Вроде маловато событий.
– Так откуда им взяться? – отозвался Шуроня. – Сами предложили насчет новой машины. Ну, купили и стали жить-поживать, да добра наживать.
– Да и вообще это никакая не сказка, – сказал Вахрамей. – Вот Ленюшка. Была ему Серафима, машина поливальная, верным другом, работали вместе, чистоту в городе наводили. И вдруг он ее – предал! Променял на новую. Трос крученый! Какой же он после этого хороший человек? Трагедия получается, а не сказка!
– Погодите, молодые люди! А причем здесь я? – испугался Федор Коныч. – Мало ли, что я сказал! Это же мое личное мнение, понимаете!
– Втроем в лифте сидим – втроем и сказку рассказываем, а то не поедет, – пояснил Шуроня, и в его латунном взгляде померещилось Федору Конычу даже что-то нержавеистое. – А потому – как скажете, так и станет.
– А я скажу, что надо сперва старую машину поискать. В нее уже деньги вложены, понимаете, а мэр ее любому разбойнику готов отдать. Есть проблемы – решайте. Регулируйте, чините, проводите воспитательную работу. А то сразу – выбрасывать. Пробросаются.
– Ну, тогда и сказка по-другому пойдет, – согласился Шуроня.
– Прямо и не знаю, Паша, – отвечает мэру Ленюшка Мамохин. – Привык я к ней что-то. Давай-ка ты мне отпуск на двадцать четыре рабочих дня. Может, найду Серафиму.
– А улицы-то, Мамохин, улицы-то кто мыть будет эти двадцать четыре дня? – спрашивает мэр. – Мне хоть и жаль денег на новую машину, но я тебе так скажу: уж больно ты с выдрой этой носишься. Потому только и даю тебе отпуск, что человек ты хороший…
А Ленюшка к тому времени стал то и дело убегать из дома в Центральный парк имени Двух Лермонтовых.
Оба Лермонтовых – на самом деле один и тот же Михаил Юрьевич, «парус одинокий». Он в городе вообще-то никогда не жил, но однажды, говорят, по нему проехал. И не как-нибудь сторонкой, стремительно, а основательно, с ночевкой. Дом, где он заночевал, потом сгорел. Но почему-то все знали, что стоял он на территории нынешнего парка. И городские учителя часто спрашивали мэра, отчего это место никак не отмечено. А то можно было бы как-нибудь отметить, чтобы в день рождения Михаила Юрьевича школьники там читали, к примеру, стихи.
Мэр-то не против был. Он думал сначала прикрепить к воротам парка мраморную доску с золотыми буквами, чтоб стихи читали возле нее. А потом неожиданно под настроение взял да и объявил конкурс на лучший памятник Лермонтову. Не учел только, что скульпторов в городе всего двое, и оба его друзья. Поэтому, чтобы никого из них не обижать, пришлось установить в парке двух мраморных Лермонтовых: первый стоит и смотрит куда-то вдаль, а второй сидит и смотрит на первого.
Но Ленюшка в парк бегал не памятниками любоваться. Просто маялся он, не знал, правильно ли сделал, что Серафиму бросил, вот и не сиделось ему на месте. На качели, карусели, на белок даже не глядел. По аллее по липовой отшагает туда-обратно, и домой.
А по той аллее гуляли каждый день две пенсионерки. Одну из них хотелось назвать бабулей, а вторую – нет. Бабуля была низенькая, полненькая, курносая, в черном сарафане с пуговками, а не-бабуля – высокая, солидная и сутулая; она носила старомодный костюм. С ними гулял пожилой спаниель без поводка.
Эти пенсионерки-приятельницы Ленюшку приметили. На третий день здороваться стали, а на пятый та, что повыше, с ним рядом остановилась и говорит:
– А вы знаете, молодой человек, тут неспокойно. Сюда по ночам разбойники заходят. Вы, если вечером гулять пойдете, с аллеи, смотрите, не сворачивайте. А то всякое бывает!
Ленюшка спорить не стал, сказал «спасибо» и дальше пошел. Мало ли какие у старушек причуды.
Ну вот, как мэр позвонил, Ленюшка и подумал: «Уж не в парке ли Серафима моя? То-то меня туда все тянуло…”. Выскочил из дома, на часы не глядя – и к Лермонтовым. А в парке уже ни души. Кроме, конечно, Ленюшкиной. Давно фонари зажгли. Так печально светили они среди темных деревьев на пустые аллеи, что хотелось немедленно убежать домой и напиться горячего чаю – и лучше всего с пирогом. Представил себе Ленюшка, что стоит где-то впотьмах машина его поливальная, перепуганная, бездомная, никому не нужная. И хорошо еще, если цела!
«Ох, тошненько!»
Завздыхал он и побрел по чернолесью от одного фонаря к другому. Кружил, кружил по каким-то дорожкам, и на такую вдруг набрел картину. Под одиноким фонарем сидел на лавочке человек и перекладывал книги с правой стороны на левую. Дело нехитрое, но ему, видно, нравилось. И каждую-то книгу он к свету поворачивал, листал, начинал читать, а потом, вроде как опомнившись, откладывал.
Ну, Ленюшка постоял, посмотрел – что ж: охота человеку ночью в парке книги перебирать – и ладно. Он в компанию навязываться не собирался, решил только мимо по аллейке пройти. А чудак-полуночник, душа книжная, едва Ленюшка с лавочкой его поравнялся, как встрепенется вдруг. Одну книгу выронил, другую схватил… а дальше свет фонарный вроде зеленым стал. И погас.
– Как! – испугался Федор Коныч. – Это что же – покушение на жизнь? Значит, не стало больше в том городе хорошего человека Ленюшки Мамохина? Ну, знаете, молодые люди, мало того, что в темном лифте возите, так еще и сказки рассказываете с плохими концами!
Он забился в угол и еще раз попытался вспомнить «Правила пользования лифтом», но вспоминалось почему-то, как бывшая лифтерша Клавдия говорит: «А у меня в молодости глаза были с поволокою…».
– Да вы ж не дослушали! – сказал Шуроня. – Очнулся он. Подумаешь, книга.
Очнулся Ленюшка – думал сначала, что в парке на лавочке. Потом понял: нет, в комнате. Темновато в ней было, как в парке, а в щель над дверью проникал свет – почти как от фонаря. И лежал Ленюшка не на лавочке, а на диване, кожаном, гладком, только если по краю рукой провести – трещинки нащупывались. Ничего вроде не болело, разве что в затылке все время урчало и голова сама собой то приподнималась, то опускалась.
Ленюшка полежал-полежал, уже очнувшись, и неожиданно подумал: «Ахейя!» Подумал и сам испугался: ох, тошненько, видно, здорово его книгой по голове хватили…
Комната была незнакомая, вся заставленная старинной мебелью. Буфеты с резьбой наверху, комоды, украшенные фигурными планочками. В полумраке казалось, что они дышат.
За стеной что-то постукивало, и шел странный разговор.
Один голос объявил:
– Дырка!
А второй на это:
– Нету!
А первый тогда:
– Барабанные палочки!
– Тоже нет…
Первый сказал:
– А у меня зато есть. Дедуля! Надо же – и дедуля мой!
– Не может быть, чтобы вам так везло. Это вы специально себе подобрали.
А первый голос на это:
– Бог – не Микишка, он видит, у кого шишка. Дальше поехали. Неваляшка!
А второй:
– Снова не мое…
Первый:
– А что ж вы дырку-то свою пропустили!
А второй:
– Как! Где? Да… Что-то у меня в глазах потемнело…
А первый, строго:
– Опять, что ли, откладываем?
– Ну, уж нет!
Ленюшка все полеживал, прислушивался, да вдруг как подумал опять: «Ахейя!» И так, должно быть, громко подумал, что за стеной все стихло, а потом один из голосов сказал:
– Молодой человек, вы только на ногу ему не ложитесь. У него варикозное расширение вен.
– Да ладно вам, Ираида Васильевна, – отозвался другой голос, – какие у него там вены – кожа да кости!
– Нет, нет, мне этот диагноз сообщил доктор Парацельс в одна тысяча пятьсот сороковом году.
– Ку-ку! Вам лет-то сколько?
– Мне? Вы же знаете: сто семьдесят восемь. Но мне все дают семьдесят семь!
«Пора вставать!» – подумал Ленюшка Мамохин и сел на диване. Урчание стало громче, басовитей, но слышалось уже не в голове, а со стороны. Будто где-то неподалеку, в поле работали трактора. Глаза у Ленюшки к полумраку попривыкли, он и увидел: поперек дивана, у самого подлокотника спал на боку спаниель тот с липовой аллеи. Спал, бок раздувал и во сне урчал.
Ленюшка в соседнюю комнату заглянул. Две старушки, которых он в парке встречал, бабуля и не-бабуля, сидели за круглым столом под апельсинного цвета абажуром, обе в очках, и играли в русское лото. Ленюшка встал в дверях, поздороваться хотел, а вместо «Здравствуйте!» неожиданно получилось у него:
– Ахейя!
– Чего вздыхаешь? Голова болит? Миленький! – сказала бабуля. – Надо же, как ударили парня ни за что ни про что…
– А слышите, Захаровна, он не по-русски вздыхает, – заметила не-бабуля. – Вы не испанец? Нет, испанцы все брюнеты, а этот блондин…
– Извините, пожалуйста, – сказал Ленюшка. – У меня, наверно, сотрясение мозга. Я и не знал раньше, что такие слова бывают. А вот… как это все со мной случилось, оно само выговариваться стало.
