скачать книгу бесплатно
Ахейя. Сказка, рассказанная в лифте
Наталия Ермильченко
В жизни всегда есть место сказке, даже если с виду вы давно уже не ребенок. Вот, к примеру, герой этой книги. Взрослый человек, пенсионер, садовод-любитель. Застрял как-то в темном лифте (с кем не бывает) и оказался с глазу на глаз с лифтовыми – существами, которых в природе, как он думал, нет. Волей-неволей пришлось с ними общаться в ожидании мастеров. А о том, что из этого вышло, читайте сами.
Ахейя
Сказка, рассказанная в лифте
Наталия Ермильченко
© Наталия Ермильченко, 2022
ISBN 978-5-0056-1165-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Ближний лифт не работал в то утро, а в дальнем Федор Коныч старался не ездить. Всякий раз приходилось читать на стене: «Федор Лошадиныч, овес подорожал!» А Федор Ло… то есть Коныч овес вовсе и не любил, а любил почему-то «Правила пользования лифтом».
Он многое помнил наизусть. Например: «Не открывайте двери в шахту, пока не убедитесь, что кабина перед вами».
На его памяти кабин сменилось несколько, и каждая следующая оказывалась теснее и как-то хуже предыдущей. Только правила утешали Федора Коныча своим постоянством. Все, однако, шло к замене теперешних лифтов на новые, с автоматическими дверями, а такие двери в шахту вручную не откроешь. Это что ж – и правила тогда другие повесят?
Федор Коныч подергал ручку дальнего лифта – надежно ли закрыто? – и неожиданно убедился, что кабина перед ним. В ней было темно. Там, где угадывалась надпись, висело облако дыма. Из дыма глядели на него два глаза – кажется, нечеловеческих.
– Так не бывает! – сказал Федор Коныч и захлопнул дверь.
Он был абсолютно прав, ибо знал свой подъезд наизусть, как «Правила пользования лифтом».
На всякий случай, Федор Коныч перечитал их. Слова остались прежними. Тогда он нажал кнопку «Вызов» и снова дернул ручку.
Дым колыхался, застилая то один глаз, то другой.
– Едете? – спросили из кабины.
– Доброго здоровья! – озабоченно сказал Федор Коныч. – Выходите скорее! Пожар тут у вас. Возгорание.
– Как пожар? Нет ничего! – отозвался голос из лифта.
– Да вон же у вас дым перед глазами плывет!
Дым взметнулся кверху и принял очертания знаменитой вечно-падающей Пизанской башни. Очертания Федор Коныч узнал сразу, потому что и прежде видел, по телевизору. В ужасе подумал он, что башня все-таки упала и рассыпалась, и призрак ее кто-то собирается везти к себе домой. Зачем забрали его из родного города Пизы? И как уместили в лифте – или был он с самого начала небольшим?
– Растрепался немного, с утра побегать пришлось, – пояснил как бы призрак таким голосом, который призрачным никак не назовешь. – А лифт исправен. Поехали, Федор Ло… то есть Коныч.
«Пизанскую башню» поставили прямо, и Федор Коныч одобрил про себя эту позицию. Он, к тому же, в призраков всерьез не верил. «Должно быть, из молодежи кто-то едет, – подумал он. – Они что только с волосами не делают». Немного мешали два странных глаза, которые блестели, как шурупы из нержавеющей стали и неторопливо моргали. Но Федор Коныч избегал подниматься на восьмой этаж пешком, потому что считал себя уже не очень молодым человеком.
Он ступил одной ногой в нелюбимую кабину и молвил, обращаясь к попутчику:
– У вас глаза помоложе, чем у меня, пенсионера. Где тут «Вызов диспетчера?» Надо сказать, чтоб лампочку ввернули.
Призрачное строение рассеялось, образовав химическую формулу поваренной соли, написанную прописными буквам: NaCl. Этого Федор Коныч совсем не ожидал, однако формулу вспомнил и невольно зауважал незнакомца за образованность.
– Трос крученый! – заворчала «формула». – Им уж говорили. Диспетчер там поменялся. Прежняя-то быстро присылала, а эта неизвестно еще когда раскачается. А своих лампочек у нас нету. Да я вас так отвезу, ничего. Не проедем ваш восьмой этаж.
– Вы разве монтер? – спросил Федор Коныч, стоя между светом и тьмой.
– Нет, не монтер. Лифтовой.
– Как? – переспросил Федор Коныч.
– Лифтовой. Не слыхали разве? В доме – домовой, в лифте – лифтовой…
– Я, понимаете ли, в этот дом одним из первых въехал, – вежливо сказал Федор Коныч.
– И я одним из первых. Как лифт пустили, так с тех пор и живу. Только кабины другие были. Натуральное дерево.
– Как же, – кивнул Федор Коныч. – И зеркала были. И лифтершу первую знаю хорошо. А лифтовых не было никогда. Про домовых не говорю, это, я извиняюсь, несерьезно.
– Ну-ну, давайте, – обиделся лифтовой. – Да я другого и не ожидал…
Тогда Федор Коныч убрал ногу из кабины и обратился за поддержкой к «Правилам пользования лифтом». Однако знакомая табличка ничем не поддержала его, потому что слова на ней странным образом изменились. Первым пунктом значилось теперь следующее: «Жил в одном городе хороший человек Ленюшка Мамохин».
– Это вы – Мамохин? – опешил Федор Коныч.
– Вахрамей меня зовут. А там, в той кабине, Шуроня. И на свету нас не видно, чтоб вы знали, да и в темноте не полностью. И не надо, не в этом дело. Только если б у вас в доме лифтовых не было, как вы говорите, может, и лифты бы давно не ходили; они только чудом работают. А в общем, не хотите ехать – не надо.
Федору Конычу стало неловко, что его так долго уговаривают.
И он добровольно закрыл за собой сперва железную дверь, потом обе створки внутренней двери лифта. Мир исчез. Остались только тускло светившаяся формула поваренной соли, да металлический блеск двух глаз. Кнопки пропали из виду вместе с остальным миром, но лифт сам собой начал подъем. Вот в щели между створками промелькнул бледный свет – миновали второй этаж; потом кабина снова окунулась во мрак.
Полоски света успокаивали. Федор Коныч по ним считал этажи. Когда проезжали четвертый, послышался крик бывшей лифтерши Клавдии:
– Ой, опять мимо! Стой, стой!
Выскочив до половины на пятый этаж, лифт неожиданно остановился.
– Трос крученый! – прорычал Вахрамей. – Чего машину нервируют!
Формула поваренной соли расплылась, и «дым» заклубился между Федором Конычем и панелью с кнопками цветком хризантемы, распространявшим запах машинного масла. Вахрамей надавил кнопку, лифт поднялся еще чуть-чуть и в глухой части шахты между пятым и шестым этажами встал окончательно.
– Что, застряли? – спросил Федор Коныч слабым голосом.
– Да, похоже на то, – согласился лифтовой. – Надо ж было тетке этой встрять! Лифт – он трепетный механизм, понимаете? С ним надо спокойно разговаривать, а она – «Ой! стой!»…
– Это кто там лифт держит? – закричала снизу Клавдия и застучала кулаком по железной двери в шахту.
– Клавдия Алексеевна! Клавдия! – окликнул Федор Коныч, нащупав щель между створками и приникнув к ней, но Клавдия не услышала.
– Не нужна тут истеричка эта, – сказал Вахрамей металлическим голосом. – Сами справимся.
Из шахты сильнее повеяло машинным маслом, Федор Коныч выпрямился, и вовремя. Створки приоткрылись, и в кабину вплыла новая порция «дыма». На Федора Коныча уставилась еще одна пара глаз, только эти блестели мягче – как латунь, а не как нержавейка.
– Напарник мой, Шуроня, – представил Вахрамей.
– Доброго здоровья, – вздохнул Федор Коныч.
– Доброго, – согласился Шуроня. – Ну что, сидите?
Федор Коныч понял, что с удовольствием бы сейчас присел на что-нибудь, и загрустил.
– Надо диспетчеру звонить, – сказал Вахрамей. – Пускай мастеров присылает.
– А я уже вызвал, – сообщил Шуроня.
– Приедут? – оживился Федор Коныч. – Скоро?
– Ну, подождать-то придется…
– Мне нельзя, – сказал Федор Коныч. – Мойва потечет…
– Что?
– Я рыбу коту купил, – объяснил Федор Коныч, – Мурику. У него еда кончилась.
И Федор Коныч представил себе, как жена Лёлечка говорит: «Мурик! Ты моя ласточка! Федь, он рыбки хочет. Ты ему принес рыбку? Это что такое? Мойва? А почему не пикша? Да не будет он твою мойву, он пикшу ест, я тебе сколько раз говорила! Старый колпак! Денег для кота пожалел. Чем вот его теперь кормить?» Почему же это – «старый колпак»? Разве по-другому нельзя? Все на нервах, понимаете, все на нервах… Теперь вот еще и в лифте застрял.
Федору Конычу и прежде случалось застревать в лифте, но не в темном. В темном страшнее. При свете он себя не чувствовал таким беспомощным. Можно было побеседовать с диспетчером, потыкать кнопки; иногда это помогало. Если нет – можно было постучать погромче по стенке кабины, и в конце концов кто-нибудь из жильцов откликался. А сейчас он в лифте вроде не один, но что это за существа? Явно не люди. Больше всего ему хотелось оказаться дома, и не с этой мойвой, а раньше, еще до того, как Лёлечка послала его за рыбой.
– Он и сам бы поехал, только ему время надо, чтобы успокоиться, – ворчал между тем Вахрамей. – Так-то он исправен, просто старенький стал, из-за всякой ерунды дергается.
– А как его успокоить? – заинтересовался Федор Коныч.
– На него сказки хорошо действуют, – ответил Шуроня.
Ответ озадачил Федора Коныча. Сказки – это же для детишек, понимаете ли, причем тут лифт? А! Старенький стал – впадает в детство, как говорится? Найдя неожиданное объяснение, Федор Коныч сам себе удивился, а вслух сказал:
– Так может, и сейчас, я извиняюсь… если это ускорит…
– Рассказать, что ли, попробовать?.. – обратился Шуроня к напарнику.
Вахрамей встряхнулся, отчего стал напоминать пружину, широкую по краям и чуть зауженную в «талии».
– По сказкам ты специалист.
– Тогда не перебивай…
Шуроня поморгал, поплескал «дымом» и разместился напротив Федора Коныча, на стене, у панели с кнопками.
– Жил в одном городе… – начал Вахрамей.
– Я тебе что сказал! – возмутился Шуроня. – Не лезь!
Жил в одном городе хороший человек Ленюшка Мамохин. У него была поливальная машина Серафима. Машина видная, исправная, да характер непростой.
Мэр его, бывало, к себе вызывал и говорил:
– Ну что, Мамохин, опять вы с Серафимой характер свой выказывали?
– Паша, – отвечал ему на это Ленюшка Мамохин, – мы ВСЕ полили, что надо, даже памятник адмиралу Нельсону освежили. И в дождь выезжали, как ты просил. Ну, что ты от нас хочешь?
– Да верю я тебе, Ленюшка, – вздыхал мэр, – верю, что ВСЕ, но ВСЕХ-то зачем? Это вроде в твои обязанности не входит.
– Кого ж это «всех», Паша? – спрашивал Ленюшка Мамохин.
Мэр тогда вынимал из стола «Книгу жалоб».
– А вот, – говорил он. – Том пятый вчера начал. Весь город тут. Никто не забыт. Еще группа туристов иностранных и два бизнесмена со станции Дно. А хочешь, сам посмотри: может, кого и не хватает.
На это Ленюшка Мамохин качал головой.
– Маршрут у меня такой, Паша, по трамвайным путям проходит. А Серафима общительная, никак ей мимо остановок спокойно не проехать – обязательно народ водой окатит. Но она по-другому-то общаться не умеет.
– Интересное дело, – настаивал мэр. – Ты, Ленюшка, человек хороший, это в городе все знают, и я знаю. А машина твоя, Серафима, ну прямо выдра!
А Ленюшка ему:
– У каждой машины, Паша, свой характер.
– Знаю, сам вожу, – соглашался мэр. – Только спрашивают не с машины, а с водителя.
– Вот я тебе и отвечаю: со старой машиной такого не было, а Серафиму не я объезжал; ты ее приобрел подержанную, сэкономить решил.
– Йох-мох! – говорил на это мэр. – Значит, перевоспитай! К тебе даже по радио взывали. Может, еще воззвать?
– А что? – отвечал ему Ленюшка. – Мне понравилось. Ветеран труда, заслуженный кондуктор Полина Федотовна, которую с детства знаю, мне по радио говорит: «Ленюшка! Ты ведь человек хороший, все поймешь правильно!» И на следующее утро ко мне уже весь город ласково обращается. Не вижу ничего плохого.
– Может, хоть имя ей поменять? – уговаривал мэр. – Пишут же, что это на характер влияет. А то и вовсе без имени оставить. Зачем оно сдалось поливальной машине?
– Меняй – не меняй, а зовут ее Серафимой. Сто процентов. К тому же, она не поливальная, а поливомоечная.
– Какая разница?
– Большая. У Серафимы щетки есть; мы с ней не просто поливаем, а чистим.
– В общем, люди жалуются, и я тебя, Мамохин, штрафовать начну,
– Делай, Паша, как знаешь, – пожимал плечами Ленюшка и смотрел в раскрытое мэрово окно.
Под окном на площади, у позеленевшего памятника адмиралу Нельсону стояла поливальная машина Серафима с самым что ни на есть невоспитанным видом.
