скачать книгу бесплатно
– Такая женщина – сущий омут для тех, кто понимает. Раз встретишь – и пропал на всю жизнь, как Вертер. Только кто же теперь понимает?
– Под колись.
– Как видишь, не получается.
– Чует, что ты посмеёшься и бросишь.
– Ах, Рюрик!
– Трудно ей найти достойного мужика.
– Встретит какого-нибудь говоруна-вертопраха, внушит себе, что влюбилась, и будет с ним маяться всю жизнь.
– Ламора – умная девушка.
– Логикой женщину не убедить. Ее ум – раб льстивого слова. Соблазнители этим успешно пользуются…
– Коллеги, неприятно слушать о Ламоре Матвеевне такой вульгар.
– Фаназоров прав. Устами младенца глаголет истина. Молчим, Юрий Валентинович. Пусть лучше он расскажет нам, какова будет его генеральная линия на должности руководителя лаборатории.
– Волнистая.
– Темнишь. Но рад бы был этому назначению?
– Ему надо. Козырь при защите диссертации.
– Постой, я его спрашиваю.
– Зачем тебе?
– Если его назначат, я уйду.
– Почему?
– Не хочу терять друга. А работа – везде работа.
– Перестаньте! Делите шкуру неубитого медведя. Предлагаю заняться делом.
Он раскрыл книгу, подпёр голову ладонями, попытался читать, но смысла не понял, опустил мизинцы на веки и представил: «Я руководитель лаборатории. Выросла зарплата, приятно, почётно, престижно. Отвечаю за работу и двух инженеров, наказываю их за опоздания, прогулы и болтовню. Очень скоро мы из друзей превратимся во врагов. Нет, увольте. Уж лучше бы нашли другого…»
Отворилась дверь, и в лабораторию вошёл стройный подтянутый мужчина лет сорока, чуть выше среднего роста, темноволосый, загорелый, со строгим лицом и внимательным взглядом. За ним появился начальник отдела:
– Здравствуйте, гвардейцы!
– Здравствуйте, Селен Васильевич.
– Прошу знакомиться, Лавников Максим Андреевич – ваш новый руководитель, кандидат наук, – он представил каждого, мужчины обменялись рукопожатиями. – Для вас, Максим Андреевич, есть маленькая келья, так сказать, кабинет. Будьте как дома, а я всегда к вашим услугам. Желаю высокой производительности труда.
Он ушел, а в лаборатории воцарилась тревожная тишина. Лавников молча обошёл все углы, заглянул в келью – смежную с лабораторией комнатку с письменным столом, двумя стульями и шкафом, оставил там газету (вселился), нашёл прошлогодний отчёт и, сев за свободный стол в лаборатории, стал его лениво листать. Коллеги занимались своими делами, переглядывались, ждали расспросов, но их не было. Фаназоров попытался изучать книгу, но смысла опять не понял; в его душе упущенный шанс превращался в обиду. Зачем зря предлагать и обещать, если не доверяете? Я не навязывался и не горел желанием, но многие, как и я, уже смирились с предстоящим назначением и теперь будут разочарованы во мне – не доверили. Вильнула фортуна хвостом – и поминай как звали…
Лавников опять пошагал по лаборатории, оглядел несколько плат макета, понаблюдал, чем каждый занимается, и всё молчал. Юрий Валентинович Удобный не выдержал:
– Вы, Максим Андреевич, из какой организации к нам перевелись?
– Из секретной.
– А-а.
Тем разговор и кончился. Лавников снова пошевелил страницами отчёта и, глядя в окно, заскучал. Примитивная работа, лишние хлопоты, новые сотрудники, которые, несомненно, поедут на его шее, необходимость скрываться – зачем это? Эка невидаль – работа? Согласился, уважил. Удивительно, чужие дыры собою затыкать. А жизнь так коротка, словно яркая вспышка света. Вот именно, ярко-красного света, как тогда.
И он понял, почему ему неуютно. Сквозь стеклянную стену виднелся торец строения с единственным нестандартным и хорошо знакомым окном. Взяв листок бумаги, Лавников зарисовал это окно, но так, словно сам он находился при этом внутри помещения, а затем красным фломастером изобразил громадную свисающую за окном сосульку. Он долго размышлял над рисунком, добавлял чёрточки, штрихи, чтобы сосулька вышла ярче, снова смотрел на окно, машинально шевелил страницами отчёта, незаметно свернул листок пополам и, опомнившись, набросал на нём расписание своего присутствия.
За пять минут до конца рабочего дня изрек:
– Мне ясна тема, состояние работы и трудности; хотелось бы услышать отчёт каждого исполнителя по своему разделу. Завтра с утра и заслушаем. И ещё. Я здесь на полставки, пока буду приходить по этому расписанию. Прошу старшим среди вас считать Фаназорова. Вопросы есть?
– С повышением оклада?
– Без повышения, Гений Иванович.
– А как же, ведь дополнительная нагрузка?
– Это организация работы внутри коллектива. Считайте, что я приступил к своим обязанностям.
– Ясно, приказ. А почему, интересно, вы выбрали Фаназорова, Селен посоветовал?
– По отчёту.
– Вы к нам на время или навсегда?
– Поживём – увидим, Юрий Валентинович. Но до конца темы придётся меня терпеть.
– Я не так, не то думал…
– Ну и славно. До завтра.
Дверь закрылась, и Скрипач выпалил:
– Вот тебе, Филенька, и Юрьев день. Поздравляю с повышением и званием халифа на час. Разделяй и властвуй.
– Что ты распетушился! Дело говори. Как он?
– Поживём – увидим, тебе уже сказали.
– А по-моему, мужик дельный. Ты, Филя, что молчишь? Расстроился?
– Что ты. Я думаю, как отчитываться будем.
– Думай, думай, командор.
Глава 2
Существенно продвинувшись за целый рабочий день в строительстве светлого будущего своей державы, сотрудники лаборатории покинули храм науки и техники и растворились в толпах унылых озабоченных людей огромного душного города.
Юрий Валентинович Удобный забрал сына из детского садика, ухватил по дороге пару пакетов молока и пришёл домой раньше жены ровно настолько, сколько оказалось достаточным, чтобы были вымыты четыре руки и один нос, а на кухонном столе появилась салатница, полная нарезанных помидоров с зелёным луком и подсолнечным маслом, и тарелка ломтиков черного хлеба.
– Ах вы, мои хорошие, – обрадовалась мама Люся, целуя своих мужчин в порядке старшинства. – А я колбаски купила. Вижу, очередь маленькая, всего на полчаса – я и встала.
– Я люблю колбаску, – на всякий случай напомнил Юрий-младший.
– Для колбаски в тарелке нет места, ещё помидоры не кончились.
– Они скоро кончатся.
– Кушай, кушай – вырастешь большим и умным. Рассказывай, что сегодня в садике делали?
– Гим стоя пели.
– Что такое гим? – не поняла мама.
– Не знаю.
– Может быть, гимн, – подсказал отец и напел мелодию. – Так?
– Так, – согласился сын, и все трое рассмеялись, каждый своему.
Мытье посуды, чтение книжки с картинками, ремонт сандалика, сидение перед телевизором, купание, стирка, глянь – и вечер кончился. Уже лёжа в постели, Юрий Валентинович вспомнил о завтрашнем неприготовленном докладе. «А, ладно, – отмахнулся он, – скажу что-нибудь». И обернулся к уставшей жене:
– Люсь, а у нас новый завлаб.
– Красивый?
– Не знаю. В костюме.
– Молодой?
– Да как тебе сказать.
– Старый?
– Нет, что ты.
– Умный, что ли?
– Кто ж его знает? Умный, неумный…
– Я-а-ркая личность, – заключила Люся, отвернулась и сразу уснула.
А Юрий Валентинович некоторое время размышлял над тем, что новый завлаб определённо произвел на всех впечатление, но словами это впечатление никак не передавалось. С тем и уснул.
Фаназорову тоже было не до доклада. Войдя в подъезд своего дома, он открыл почтовый ящик и из оказавшейся там поздравительной открытки узнал, что у мамы сегодня день рождения. Он бросил открытку обратно в ящик и побежал в магазины в надежде купить что-нибудь. Ему повезло: через час он входил в квартиру с цветами, шоколадкой и банкой майонеза.
– И майонез купил! А я страдаю без него, – радовалась мама, хорошо помня, что майонез у неё запасён на три праздника.
Гости – тетка, её дочка с мужем и пятилетней девчушкой, бабушка – радостно приветствовали опоздавшего и возбужденно стали располагаться за накрытым уже столом. За столом было шумно и весело. Много хороших слов было сказано о хозяйке дома и её кухне, много плохих – о правительстве, депутатах и президентах. После чая женщины унесли посуду и остатки еды на кухню и затеяли долгие разговоры о подругах, кофточках и детях, а мужчины продолжали спор о том, какой президент хуже, державный или республиканский. Но за весь вечер к единому мнению так и не пришли. Женщины пресекли спор, призвав всех пить кофе.
Вечер кончился. Гости уехали. Родители угомонились. В темноте, закрыв глаза и укутав ухо легким одеялом, можно было наконец вспомнить или нафантазировать что-нибудь необыкновенно хорошее, ради чего только и стоило жить на свете. Только эти несколько минут перед засыпанием и были настоящей жизнью, жизнью для себя, а все остальные часы суток – лишь издержками, необходимой платой за эти сказочные минуты. Они счищали с души всю нанесённую за день грязную пену, обиды, раздражения, пустяки, примиряли с неизбежным и раскрывали новые невиданные горизонты. Что-то сегодня было очень важное, пытался вспомнить Фаназоров, но мысли его упорно вились вокруг президентов, родственников, неприличной сцены женщин в очереди за шоколадкой. Потом он вспомнил нового завлаба, неподготовленный завтрашний доклад, стал прикидывать план доклада, потом подумал, что было бы хорошо, чтобы к рассвету доклад приготовился сам собой или по щучьему велению, и вдруг выплыло это самое главное событие дня – волевой субстрат. Как же можно было забыть про него! Я феномен природы, я могу повелевать. Но откуда он взялся, как оказался у меня? Приснился? Нет, лучше так.
Забрёл я однажды на знакомую поляну, хотел напиться из родника, но, подойдя к нему, увидел кем-то оброненное серенькое удостоверение. Поднимаю его, читаю: «Обладателю сего документа дарован волевой субстрат, посредством которого он может материализовать продукты деятельности своего мозга». Внизу печать с черепом и костями посередине и призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» по окружности. Прекрасно! Документ – великая сила. Без документа у нас никто ничему не поверит. Но к делу. Проверим, как он работает. Только на чем? А хоть бы и на роднике! Поставим-ка за ним дугообразную мраморную стенку для защиты от северных ветров. Выкопаем канаву, заложим фундамент на цементе – о, получается! – на него поставим серые мраморные плиты, затем розовый мрамор с белыми пилонами, у стенки сделаем две прочные дубовые скамейки, между ними будет чаша с родниковой водой, за ней в нише стены встанет беломраморный Аполлон, над ним сверху пристроим классический фриз с двумя или четырьмя колоннами. По краям балюстрада, кустарники и статуи обоих президентов. На фоне луга, рощицы и синего неба мраморный ансамбль завораживает глаз – очаровательный приют скитальца. А вот он и сам – тихий небритый мужик с посохом в руке:
– Куда я попал? Тыщу лет здесь хожу, всё хожено-перехожено, а этого, – он показал посохом на ансамбль, – отродясь не видал. Чай, заблудился?
Что ему сказать? А мужик продолжает:
– Слышь, давно ль построили? Чудно!
– Что чудно?
– Знать, недавно. Ещё этому голому ничего не поотбивали. А ты, парень, знаешь что? Давай по доске выломаем – и тю-тю.
– Что вы говорите!
– Я говорю, доски хороши. Одна мне, другая тебе, – и он пнул сапогом скамейку.
– Зачем?
– В хозяйстве пригодится.
– Вы в своем уме?
– Не мы, так другой сломает.
– Да откройте же глаза! – кричу ему. – Посмотрите, красота-то какая! Ведь люди старались, строили, чтобы все радовались. Неужели не замечаете? Как же можно ломать? Это же кощунство, варварство! Ведь так ничего хорошего на земле не останется.
– Да я что, – оправдывается мужик, подставив ладонь под вытекающую из чаши струю воды, – мне эта доска тоже не очень нужна. Я так, я только говорю, что до утра всё равно всё растащат, вот увидишь.
Какой кошмар! Нет, нет, разве можно им делать хорошее, один разврат получается. Пещеру им надо и ничего более. К чёрту всё! Всё сломаю. Сначала удаляю фриз, потом Аполлона, стенку… О, как быстро они растворяются, на удивление мужику. Снимаем балюстраду, одного президента, другого… А где же другой? Ах какой прыткий! Сам соскочил с пьедестала, встал за него, как за трибуну, поправил очки, орлом посмотрел вперёд, сделал паузу и стал говорить с напором:
– Вы думаете, я не понимаю? Ха! Я знаю, народу нелегко, мне тоже. Но мы перестройку доведём до конца, иначе народ нас не поймёт. Не поймёт! Мы тут посовещались в Политбюро, и я решил: будем вводить рыночные отношения. Да, будем вводить. Но в рамках социалистического выбора и под руководством Коммунистической партии. А те, которые только и ждут, которые, понимаешь, думают, что истина имеет тенденцию, тем я скажу прямо, что никто не имеет права на истину в последней инстанции. И пусть не рассчитывают – ничего у них не выйдет. Не позволим! – рубил президент ладонью по пьедесталу. А мужик, открыв рот, заворожённо слушал его. Зрелище ему явно доставляло удовольствие. Он даже подмигнул разок: мол, во дает, знай наших!
– А? Просишь слова? – продолжал президент сотрясать воздух. – Погоди. Садись. Я тебе дам. Я тебе дам! Садись, Андрей Дмитрия. (Мужик сел на камень и заулыбался, весьма довольный.) – Я требую особых полномочий. Для меня и для премьера. У нас с ним нет никаких разногласий. Мы за обновленный союз суверенных республик и за скорейшее подписание Союзного договора. И я скажу больше: процесс уже пошёл. Процесс пошёл, хотя, может быть, и не туда, – добавил он и вдруг запел мощным хором:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой…
