скачать книгу бесплатно
Устала?
– Но… но сердце Увечного бога…
Эстранн сплюнул.
– Какое нам дело до этого засохшего шматка мяса? Когда все будет кончено, он тоже умрет, как и остальные! Как и форкрул ассейлы – и все прочие, кто осмелится мне перечить! Ты не поверил, Сеч, решил не принимать меня всерьез. Опять.
Сечул Лат покачал головой.
– Теперь я тебя понимаю. Твой настоящий враг – Господин Колоды драконов. И драконы, они же Пути, – вся эта новая, необузданная мощь. Но ты знал, что не в силах тягаться с тем Господином, пока всем правят боги и Пути. И ты замыслил все это уничтожить: и Колоду, и магию драконов, и Господина, и всех богов. Но отчего ты так уверен, что Обители смогут выстоять перед Оком отрицания?
– Потому что Обители – Старшие, тупица. Все эти Пути и порядок, которым связали никому не подчиняющуюся Старую магию, произошли из-за договора между К’рулом и элейнтами. К’рул интригами заставил одного из драконов Великого клана стать Отрицателем – Отатаралом, – а остальных привязать себя к аспектам магии. Они наложили на колдовство закон, а я этот закон разрушу. Навеки!
– К’рул стремился к миру…
– Он стремился свергнуть нас! И у него получилось… Но сегодня – сегодня! – мы возьмем реванш. Сечул Лат, разве ты не согласился покончить с миром? Я сам слышал, как ты высказал свое согласие!
Я же не всерьез. Я никогда не бываю серьезен. Мое вечное проклятие.
– Что ж, Эстранн, если ты не станешь искать сердце Увечного бога, куда же ты отправишься?
– А это уже мое дело, – огрызнулся тот и стал разглядывать бледный шрам, протянувшийся по земле. – Далеко отсюда.
Он снова подошел к Сечулу.
– Маэль наконец понял, что мы совершили. Однако скажи мне, ты его видишь? Бросился ли он на нас со всей своей яростью? Нет. А Ардата? Она тоже что-то задумала. Как и Олар Этил. Старшие снова приблизились к Восхождению, снова готовы править. Еще многое предстоит сделать.
И Странник ушел. На юг.
Бежит.
Сечул Лат повернулся к Кильмандарос.
– Теперь я вижу свой дальнейший путь, мама. Рассказать тебе? Я буду бродить, одинокий и потерянный, в компании с растущим безумием. Это всего лишь видение, но очень отчетливое. Что ж, – он сухо рассмеялся, – в каждом пантеоне нужен сумасшедший паяц.
– Сын, – ответила она, – это всего лишь план.
– Ты о чем?
– О Страннике. То, что мы высвободили, нельзя подчинить. Теперь, что бы он там себе ни думал, будущее как никогда не предопределено.
– Можно ли сковать ее снова, мама?
Кильмандарос пожала плечами.
– Аномандр Рейк мертв. Другие элейнты, принимавшие участие в сковывании, тоже мертвы.
– А К’рул…
– Она сейчас у него внутри. Он ничего не может сделать. С ней будут бороться только оставшиеся элейнты. Они попытаются повергнуть ее, но Корабас давно рассталась с рассудком и поэтому будет драться до самого конца. Многие погибнут.
– Мама, прошу.
Кильмандарос вздохнула.
– Ты не останешься со мной, сынок?
– Наблюдать твою встречу с Драконусом? Пожалуй, нет.
Она кивнула.
– Драконус убьет тебя!
Ее глаза вспыхнули.
– Мой возлюбленный сын, это был всего лишь план.
Книга шестая. Кто скован
Знай ты, куда приведет тропа,
Стал бы по ней идти?
Знай ты о боли, когда умирает любовь,
Стал бы ее будить?
Колесо во тьме вертится,
И горит колесо в огне,
Солнце в темноте светится,
И прах тускнеет во мгле.
Знай ты о мыслях в своей голове,
Стал бы их произносить?
Знай ты, что словом предашь друзей,
Стал бы вообще говорить?
Колесо во тьме вертится,
И горит колесо в огне,
Солнце в темноте светится,
И прах тускнеет во мгле.
Знай ты, каков лик мертвеца,
Стал бы трогать его?
Знай ты, что из-за монеты погибнет душа,
Стал бы ее воровать?
Колесо во тьме вертится,
И горит колесо в огне,
Солнце в темноте светится,
И прах тускнеет во мгле.
Гимны спарака
Псалом седьмой, «Смех стервятника»
Спарак Нетем
Глава семнадцатая
Лица в рядах будут ждать,
Пока я каждое в руки возьму,
Вспоминая, каково это – быть
Не тем, кто ты есть.
Растворятся ли в белизне
Все эти сомнения?
Или растают в лучах восхода,
Словно на камне снег?
Чувствуете руки мои?
Эти оперенные крылья,
Мечты о полете,
Оборванные,
Сношенные подарки.
Однако я держусь ими крепко
И забираюсь в глаза.
Кто поджидает меня
Вдалеке от разоренных гнезд?
Следы жестокой борьбы.
Присмотрись, и увидишь
Сломанные ветки,
Перья и клочья шерсти,
Пролитую, но подсохшую кровь.
Удалось ли тебе уйти,
Заживо улететь?
Сколько лжи оставляем мы.
Сладкая пища, что дает нам сил,
Но ряды недвижимы,
И мы идем, стоя на месте.
Что я хочу у вас отобрать,
Я сам давно потерял,
Но что я прошу вас найти,
Неужели снова утрачу?
В этих рядах есть истории
Для каждой щербатой усмешки.
Подойди же поближе,
Утри эти слезы,
Я все тебе расскажу.
«Без свидетелей»
Рыбак кель Тат
Эти солдаты. Два слова болтались у нее в голове, как свиные туши на крюках, бесцельно покачиваясь туда-сюда. С них текло, но теперь все меньше. Бадаль лежала на боку поверх тюков с едой и смотрела на тропу, тянущуюся позади. На этой тропе не было ничего, кроме бледных тел, – в свете Нефритовых путников они напоминали поваленные мраморные статуи, прежде обрамлявшие тракт. Их историй уже никто никогда не узнает. Насмотревшись, Бадаль переворачивалась на другой бок и глядела на колонну. С высоты повозки та напоминала жирного червя с тысячей голов на продолговатом теле, вынужденных ползти в одном направлении.
Время от времени червь сбрасывал омертвевшие части. Они оставались по бокам, а из проползающих мимо сегментов высовывались руки, чтобы собрать одежду, – из нее шили пологи, под которыми укрывались в течение дня. Так мертвые дарили живым тень. Когда до брошенных доползал хвост, они уже были почти полностью раздеты – и оттого казались мраморными статуями. Если все рушится, падают и статуи.
Прямо перед собой Бадаль видела тянульщиков, на чьих обнаженных спинах поблескивали драгоценные капельки пота. Тянульщики сопели в своей упряжи, натягивая толстые канаты и выдыхая облачка сверкающей пыли. Этих солдат называют тяжами. Не всех, но некоторых. Тяжи – это те, кто не остановится, не упадет, не умрет. Те, кто пугает остальных, чтобы они шли, пока не свалятся замертво. Тяжи. Эти солдаты.
Бадаль вспомнила, как солнце растекалось по горизонту. День угасал – день, за который не было произнесено ни слова. День, когда Змейка молчала. Бадаль шла в трех шагах позади Рутта, а Рутт шел, ссутулившись над Ношей, что комочком сжалась у него на руках. Глаза у Ноши были закрыты от яркого света – впрочем, они всегда были закрыты, ибо смотреть на мир вокруг невыносимо.
Та ночь должна была стать для них последней. Они это знали – вся Змейка знала. Бадаль никак не пыталась их переубедить. Возможно, она тоже сдалась – трудно сказать наверняка. Упрямство сохраняло свою форму, даже если было сделано лишь из золы и пепла. Гнев мог казаться обжигающим на ощупь, хотя на самом деле был мертвенно-холодным. В этом заключался обман мира. Мир лгал и ложью своей смущал ум. Убеждал, что он именно такой, каким кажется. Так мир превращал веру в смертельную болезнь.
Бадаль смотрела на спины тяжей и продолжала вспоминать…
Рутт замедлил шаг. Остановился. Всхлипнул, затем снова и выдавил из себя:
– Бадаль… Мухи идут…
Бадаль посмотрела на свои ноги в надежде, что они смогут дойти до Рутта. Медленно, через боль, они смогли. Проследив за тем, куда направлены слепые, заплывшие глаза, далеко впереди Бадаль разглядела копошащиеся силуэты – черные на фоне багрового заката. Мухи о двух ногах группка за группкой словно бы выплывали из кровавого сияния.
– Мухи идут… – повторил Рутт.
Но ведь она прогнала их последним словом силы, которое полностью истощило ее. Весь день Бадаль не могла исторгнуть из губ ничего, кроме воздуха.
Она сощурилась.
– Хотел бы я снова ослепнуть.
Она посмотрела на его опухшие глазницы.
– Ты все еще слеп, Рутт.
– Тогда… Они у меня в голове. Мухи… у меня в голове.
– Нет. Я тоже их вижу. Но это все из-за закатного марева, Рутт. На самом деле там люди.
Он чуть не упал, но встал понадежнее и приосанился. Выглядело это жутковато.
– Отцы.
– Нет. Да. Нет.
– Бадаль, мы что, идем назад? Мы сделали круг?
– Нет. Они идут с запада, а мы все время шли за солнцем, каждый день, каждый вечер.
Бадаль замолчала. Змейка за ними скручивалась в кольцо – костлявые тела сбивались в кучу, как будто так безопаснее. Силуэты на фоне заката росли и приближались.
– Рутт, там… дети.
– Что это у них на коже… на лицах?
Среди детей она разглядела одного отца: борода седая с ржавым, в глазах – печаль, свойственная некоторым отцам, когда они отсылают своих детей в последний раз. Однако детские лица привлекали больше внимания. Татуировки.
– Это они пометили себя, Рутт.
