История свидетеля. Книга 1. Бог не желает

– Бедняга Аникс, – проговорила Заводь, когда та подошла к ним.

– С чего это я вдруг бедняга? – возразила Аникс. – Что вы все на меня так смотрите?

– Капрал Перекус сказал, что тебя перевели в другой взвод, – объяснил Фолибор.

– Что, правда? Слава богам.

– Нет! – рявкнул Перекус. – Никто тебя никуда не переводил, во имя Худа. Просто ты уже много дней болтаешься неизвестно где.

– Вовсе нет. Лично я знаю, где я была все это время. Что, объявлен общий сбор Зачумленной роты?

– Нам не нравится это прозвище, – заявил Перекус.

– Да неужели? – удивилась Аникс. – А разве мы не сами его придумали? Вот что, капрал…

Их разговор прервал появившийся из штабного шатра сержант Дрючок.

– Все здесь, сержант, – суетливо доложил Перекус. – Не считая Пледа, который срет амулетами в нужнике. В смысле…

– Капрал имеет в виду, – любезно пришла ему на помощь Заводь, – что Плед оказался с головой в дерьме.

– До чего же я тебя люблю, Заводь, – хмыкнул Фолибор. – Всегда найдешь подходящее слово.

– А что я такого сказала? – Она снова повернулась к Дрючку. – Суть в том, сержант, что от отсутствия Пледа собрание ничего не потеряет. Поскольку без своего амулета он и пернуть не в состоянии.

– Вряд ли это впечатлит капитана… – начала Аникс.

Недовольное ворчание сержанта заставило замолчать ее и остальных. Все взгляды устремились на Дрючка, который уставился в почти полностью белое небо. Помедлив, он крепко зажмурил свои карие глаза, сжал пальцами переносицу над громадными ноздрями, развернулся кругом и направился обратно в штабной шатер, едва заметным жестом велев остальным следовать за ним.

Заводь быстро толкнула Перекуса в плечо:

– За ним, идиот. Все хорошо.

В штабном шатре было тесно. Хорошо, что народу немного. Если бы здесь собрались все солдаты Второй роты Четырнадцатого легиона, то было бы вообще не продохнуть. Заводь попыталась представить набившиеся в шатер двенадцать взводов и с трудом подавила улыбку, по привычке прижавшись спиной к парусиновой стене. Вообще-то, прямо скажем, поводов для улыбки не имелось, учитывая жалкое состояние Второй роты: увы, многих знакомых лиц она никогда больше не увидит.

«Да что со мной такое?» – мелькнуло в голове у Заводи.

Все присутствующие были не в духе, чему вряд ли стоило удивляться. В подчинении у капитана остались три жалких взвода, по крайней мере до прибытия новобранцев. Но когда это еще будет? Вполне возможно, что и никогда. Заводи вдруг вспомнились все ее погибшие друзья, о которых она прежде никогда не думала как о мертвых.

Скрестив руки, она посмотрела на капитана, который окинул взглядом выстроившихся в круг морпехов. Еще пара мгновений, и он встанет и начнет говорить – и тогда любой, кто никогда раньше не был с ним знаком, кто знал этого человека только по имени, изумленно уставится на него, не веря собственным ушам.

Имя капитана наверняка было настоящим. Даже давно покойный Кривозуб не смог бы придумать ему такое прозвище – это выглядело бы совсем уж по-идиотски. Заводь смотрела, как капитан бросает взгляд на свою шелковую рубашку цвета лаванды, поправляет манжеты и разглядывает тонкие кожаные перчатки на длинных тонких пальцах.

Ну а потом, плавным движением поднявшись с табурета, он поднес левую ладонь к уху, шевеля пальцами, и его напудренное, белое, как у мертвеца, лицо расплылось в слегка раздвинувшей красные губы улыбке.

– Добро пожаловать, дорогие мои солдаты!

«Да, дамы и господа, это и есть Грубьян, наш любимый капитан».

Голодранка стояла как можно дальше от сержанта Штыря, отгородившись от него Омсом, Бенгером и капралом Моррутом. Она бы втолкнула туда и Никакнет, да вот только Никакнет, будучи левшой, всегда сражалась слева от Голодранки, и ничто не могло избавить ее от этой привычки.

Дело было вовсе не в том, что Голодранке не нравился сержант, или она ему не доверяла, или еще что-нибудь. Проблема заключалась в том, что от него жутко воняло. Вернее, вонял не он сам, а его власяница.

Она слышала, будто Штырь – последний из оставшихся в живых сжигателей мостов, но сомневалась, что он когда-либо оказывался в столь дурном обществе. Подобные слухи постоянно ходили насчет некоторых солдат, отличавшихся довольно странными манерами. Люди нуждались в подобных сплетнях. В них нуждались малазанские войска.

Все эти странные намеки, необычные тайны, истории, что солдаты рассказывали шепотом: якобы они видели одинокую фигуру, которая бродила в окрестностях лагеря глубокой ночью, общаясь с лошадиными духами Смертной роты. С самим Сакувом Аресом, хромым стражем врат Смерти.

Лишь последний оставшийся в живых сжигатель мостов мог пребывать в подобном обществе, – по крайней мере, так утверждалось. Среди давно умерших старых друзей, чьи тела превратились в туман, а лошади покрылись инеем. В компании павших товарищей, все еще забрызганных предсмертной кровью, которые обменивались шутками с сержантом, от чьей власяницы воняло смертью.

Что ж, сама Голодранка никогда не видела, чтобы Штырь болтал с духами в поле за лагерными кострами. А смертью от его власяницы воняло потому, что она была сделана из волос его покойной матери или, может, бабки. Хотя не исключено, что это тоже было выдумкой. Кто станет носить подобное? Несмотря на все свои странности, сумасшедшим Штырь точно не был. С другой стороны – откуда-то ведь взялась эта власяница? И она вполне могла быть сделана из спутанных волос какой-нибудь старухи, черных пополам с седыми.

Но что толку от объяснений, если вонь никак не зависит от того, известен или нет ее источник? Во всяком случае, про сжигателей мостов говорили, будто на лбу у каждого из них имелась татуировка – естественно, в виде пылающего моста, – но высокий лоб Штыря украшали лишь оспины, которые могли взяться откуда угодно. Куда вероятнее, что это были следы какой-нибудь перенесенной в детстве болезни, нежели отметины от морантской взрывчатки, которую к тому же никто не видел вот уже десять с лишним лет.

Сжигатели мостов. Охотники за костями. Вороны Колтейна. В истории Малазанской империи было немало погибших армий. Все они были мертвы, но не забыты. Не в этом ли и заключалась проблема? Мертвецы нуждались в забвении, однако, как любила повторять Никакнет, одно дело помнить, но совсем другое – по какой причине.

Голодранка взглянула на свою подругу, всегда стоявшую в строю слева. Никакнет посмотрела на нее в ответ и пожала плечами.

Вот именно, Никакнет всегда так говорила. Но что это могло значить, во имя всех черных перьев мира?

Капитан Грубьян закончил прихорашиваться и встал.

Изыск и Громоглас из Второго взвода нашли себе общую скамейку, на которой им оказалось тесно, поскольку оба были весьма крупными парнями, но никто не хотел подвинуться. В результате между ними завязалась титаническая борьба, в процессе которой каждый пытался столкнуть другого со скамьи всеми возможными частями тела.

Из их ноздрей со свистом вырывалось громкое дыхание, а скамейка аж трещала от напряжения. Друг на друга противники не смотрели – в этом не было никакого смысла. Даже внешне оба были похожи: крепкие, коренастые, бородатые, с маленькими глазками, приплюснутым носом и будто неспособным улыбаться ртом.

За ними наблюдал Трындец, стоявший почти на расстоянии вытянутой руки от Громогласа, чуть позади от остального взвода сержанта Шрейки. Его перевели сюда из Первой роты, когда распределяли ее остатки. До этого он служил в Семнадцатом легионе, пока не вспыхнул мятеж в Грисе, который удалось подавить ценой жизней половины солдат. Хотя Трындец и сумел тогда выжить, на нем это отразилось не лучшим образом – он превратился в человека, оставлявшего на своем пути смерть и разрушения. Неудивительно, что никто во взводе не встретил его с распростертыми объятиями.

Правда, Трындец вполне достойно проявил себя в стычке с наемниками Балка – хотя бы в этом ему следовало отдать должное. Отваги ему всегда было не занимать. Он даже сумел подставить свой щит под острие копья, метившего в грудь капрала Подтелеги, за что последний был вынужден благодарно кивнуть ему. А может, капрал просто бросил взгляд на собственную грудь, убеждаясь, что та цела.

В любом случае основная работа легла тогда на плечи двоих тяжелых пехотинцев. Изыску и Громогласу, как оказалось, был свойствен дух соперничества, особенно в бою. Собственно, как начал понимать Трындец, соперничество этой парочки дошло до патологических крайностей, превратившись в открытую ненависть. Эти двое никогда не обменивались ни единым словом, даже взглядом, никогда не делились содержимым фляжки. И тем не менее они никогда не отходили друг от друга ни на шаг.

Пожалуй, человека, которому больше повезло в жизни, это могло бы позабавить. С точки же зрения Трындеца, бесконечные сражения между двумя тяжелыми пехотинцами приобрели черты болезненной одержимости. И в данный момент он ждал, когда скамейка взорвется.

– Увы, – сказал Грубьян после теплых приветственных слов, – в каждой местности есть свои бандиты. – Он поднял руки, словно бы пытаясь подавить возражения, которых, насколько могла понять Заводь, ни у кого, похоже, не имелось. – Знаю, дорогие мои, знаю! Кто из бандитов способен бросить в бой, по сути, целую роту хорошо экипированных, исключительно хорошо обученных и впечатляюще дисциплинированных солдат? Кулак в очередной раз заверил меня вчера вечером, что на внушительную мощь войск Балка в докладах разведчиков не было даже намека. – Он помедлил, окинув взглядом окружавшие его лица. – Соответственно, наша рота заплатила немалую цену, нанеся ему поражение.

– Но мы вовсе не победили, – возразила сержант Шрейка из Второго взвода, накручивая на палец прядь длинных черных волос. Ее апатичный взгляд скользнул в сторону Штыря. – Если бы мы не захватили в плен самого Балка и если бы не удивительная лояльность, которую проявили его войска, сложив оружие, как только Штырь приставил командиру нож к горлу… в общем, никого из нас сейчас бы здесь не было.

– Уверяю тебя, Шрейка, – улыбнулся Грубьян, – я как раз собирался воздать хвалу впечатляющему успеху Третьего взвода, захватившего в плен предводителя бандитов.

– Если уж на то пошло, это был ваш план, капитан, – заметил капрал Моррут, стоявший, как обычно, рядом со Штырем. – Штырь всегда поступает как должно.

– Выражаясь точнее, план заключался в том, чтобы отсечь змее голову, – ответил Грубьян, поскольку, несмотря на всю свою показную манерность, он был не из тех, кто начищает до блеска свой рог. («Пожалуй, все же не слишком удачное сравнение», – подумала Заводь.) – Разве не очевидно, что любой из подчиненных Балка смог бы продолжить сражение? Так что гибель командира мало бы что изменила. В результате, – заключил он, вновь поводя левой рукой, – угроза Штыря убить главаря бандитов, так и оставшаяся неосуществленной, привела к наиболее благоприятному для нас исходу. Короче говоря, дорогие мои, нам чертовски повезло.

На этот раз все кивнули, соглашаясь с капитаном.

У Заводи вошло в привычку носить потрепанный платок, драный кусок неотбеленной ткани, когда-то закрывавшей глаза покойника. Вряд ли мертвец в нем нуждался, поскольку в гробнице в любом случае не было света, а даже если щели между могильными плитами что-то и пропускали, то все равно в тряпке этой не было никакого смысла, рассудила Заводь. Умение мыслить логически являлось одним из ее талантов.

Она вспомнила, что вместе с ней в могиле той ведьмы был ее старый приятель Бренох. Проблема с расхищением гробниц заключалась в том, что каждый раз кто-нибудь из конкурентов оказывался там раньше. В некоторых местах разграбление захоронений считалось преступлением и каралось смертью, что Заводь вполне одобряла, поскольку это означало возможность найти хоть одну клятую могилу, в которой еще никто не порылся.

Бренох разбрасывал ногами какой-то мусор в дальнем конце склепа, где сводчатый потолок уходил вниз. Он сказал, что заметил нечто блестящее, и Заводь не стала ему мешать – ее радовало уже то, что она стоит возле открытого саркофага, на известняковом краю которого виднелись следы от лома: какой-то опередивший их подонок-воришка отковырнул грохнувшуюся по другую сторону крышку. Но эта подробность не особо заинтересовала женщину. Заводь лишь напомнила себе, что неплохо бы в следующий раз, когда они полезут в очередную могилу, прихватить с собой пару ломиков. Ее вполне устраивал вид ссохшегося тела ведьмы и покрывавших его красивых тканей.

Большинство расхитителей гробниц – мужчины, а мужчины понятия не имеют об изяществе. Даже если бы ткань была вся в грязи и обрывках высохшей кожи, испещренная пятнами той загадочной жидкости, что вытекает из мертвецов, – мать Заводи называла ее Худовым медом, – она все равно оставалась бы тканью, причем очень красивой.

Так что Заводь забрала с глаз трупа полоску материи, обнаружив под нею две золотые монеты, аккуратно вставленные в глазницы. Она быстро их спрятала, но Бренох что-то заметил, и у него возникли подозрения. В конце концов пришлось рассказать приятелю про монеты, просто чтобы отвязался уже. Бренох сперва разозлился, потом в нем проснулась зависть, а вслед за нею алчность, и в конце концов Заводи пришлось убить напарника: тот все-таки украл эти клятые монеты, хотя и упорно отрицал свою вину. Бедняга Бренох пополнил длинный список ее бывших друзей.

Теперь Заводь носила платок, чтобы скрыть татуировку в виде веревки у себя на шее. Кто-нибудь мог спутать изображение с петлей висельника, что само по себе было смешно: с какой стати, спрашивается, делать такую татуировку, самому напрашиваясь на неприятности? Но золотая веревка толщиной с палец, опоясывавшая шею Заводи без начала и без конца, символизировала ее призвание и готовность убить столько людей, сколько потребуется… Что ж, это было по-своему даже изысканно.

В профессии наемного убийцы имелись свои риски, и Заводь, скорее всего, не взялась бы за подобное ремесло, если бы не та ночь, когда на нее вдруг снизошло откровение. Кто же это был из ее старых друзей? Ах да, Филбин. Он кое-что понимал в магии – точнее, неплохо разбирался в магическом Пути Рашане, сладостном волшебстве теней. Филбин не спеша обучал Заводь кое-каким штучкам, когда ее вдруг как ударило.

«Котильон, мой покровитель, Повелитель Убийц. Его еще называют Узел. Но погодите-ка… Он ведь был только одной половиной целого, да? Они вместе с Престолом Тени создали Малазанскую империю. Клинок и магия, связанные воедино. Веревка и Тень. Хорошо, но почему для этого нужны двое? Убийца-маг! Ну не странно ли, что никому это раньше не приходило в голову?»

Заводь должна была стать первой и самой лучшей. Она продолжала учиться у Филбина всему, чему только могла, пока ей не пришлось… что ж, бедняга Филбин.

Ключом ко всему было сохранение магической тайны. И потому от татуировки, хотя на первый взгляд та и могла показаться идиотской, имелась определенная польза. Подумать только – объявить всем о своей преданности Повелителю Убийц! Кто бы стал так поступать? А Заводь именно так и делала, особенно когда хотела сбить других с толку.

«Допустим, ты знаешь, что некий человек – в данном случае я – наемный убийца и может за тобой охотиться, – рассуждала она. – Прекрасно, ты полностью сосредоточиваешься на том, как ему помешать, оставляя окутанный тенью магический Путь открытым. И прежде чем ты успеваешь что-либо сообразить, я уже тут как тут: появившись из твоей собственной тени, бью без промаха – раз, и готово!»

Сержант Дрючок знал о талантах Заводи и надлежащим образом их использовал. Он никогда не спрашивал, почему она вступила в ряды малазанских морпехов, хотя могла бы выбрать безмятежную жизнь в роскоши какого-нибудь большого имперского города, беря заказы у постоянно враждующих между собой представителей знати. Она вполне могла одеваться в шелка и всячески холить свои длинные иссиня-черные волосы. Заводь была интересной женщиной, или, по крайней мере, нисколько не сомневалась в собственной неотразимости, вот только простые солдаты вряд ли могли оценить ее по достоинству. Оставалось лишь гадать, с какой стати она вдруг поступила на службу в армию. Однако сержант никогда ее ни о чем не расспрашивал.

Среди морпехов и раньше попадались наемные убийцы – Отброс, Бродяга Лурвин, Калам Мехар. Рано или поздно приходилось прибегать к их услугам, а потому неудивительно, что Дрючок давал поручения Заводи.

Она носила платок из скромности, чтобы не пугать своих товарищей. Солдаты знали о татуировке, но отчего-то при взгляде на ее шею всех бросало в дрожь. А может, вовсе и не в татуировке было дело, а в паре пятен от Худова меда на платке, напоминавших глаза. С другой стороны, даже мертвец не смог бы что-то увидеть сквозь золотые монеты, верно?

Заводи всегда было интересно, куда же Бренох спрятал те монеты. Наверное, проглотил. Жаль, что тогда это не пришло ей в голову, – она могла бы вспороть мерзавцу брюхо и достать их.

* * *

– Да уж, веселого мало, – проворчал Перекус, когда они шли обратно в сторону немногочисленных палаток, в которых жили бойцы их взвода.

В казармах было полно места, но никому из выживших, похоже, не хотелось там спать, слушая всю ночь лишь пустые отголоски эха.

– Можно подумать, нам когда-то бывает весело, – парировала Аникс Фро. – Поселок Серебряное Озеро – не там ли случилось восстание теблоров? Я слышала, будто в ту ночь сгорела половина домов, а с тех пор как угасла работорговля, денег там ни у кого больше нет. Какой смысл туда отправляться?

– Приказ составлен весьма замысловато, – заметил Фолибор, и Заводь увидела, как он нахмурился.

– Вовсе нет, – возразила она. – Все предельно ясно: наша задача – усилить тамошний гарнизон на неопределенный срок.

Фолибор, однако, покачал головой:

– В том-то и дело. Насколько неопределенный? Мы вполне можем там состариться: так и будем торчать в этом треклятом поселке, пока не помрем, истратив впустую лучшие годы жизни, и нас похоронят в каком-нибудь мрачном кургане. Между прочим, зимы возле этого ледникового озера весьма холодные – как будто мертвецам и без того не зябко. Мне все это крайне не нравится, к тому же я не уверен, что капитан выразился достаточно точно. Говорят, будто тот гарнизон почти полностью перебили восставшие рабы. Сколько солдат там осталось – семеро? Так что, строго говоря, это они будут усиливать нас, а не мы их.

Дрючок, их сержант, шел в нескольких шагах впереди, но, как обычно, предпочитал помалкивать.

Зато вмешался Перекус:

– Мы идем на север к Серебряному Озеру, Фолибор. Это все, что тебе следует знать.

– Тогда почему Грубьян попросил Штыря остаться? Чтобы о чем-то поговорить с ним наедине? Можно сделать кое-какие выводы.

– Штырь есть Штырь, – произнесла Аникс Фро, как будто это все объясняло.

Фолибор, прищурившись, взглянул на нее, но ничего не сказал.

Вернувшись в расположенный сразу за западной стеной форта лагерь, они обнаружили у костра Пледа, который готовил чай. Аникс сделала вид, будто ее сейчас вырвет, и ретировалась в палатку. Дрючок не стал ничего изображать, просто молча нырнув к себе. Перекус хотел было принести свою жестяную кружку, но, проходя мимо Пледа, похоже, передумал и направился в «Торговую таверну» чуть дальше по дороге, зажимая рукой нос и рот.

Один лишь Фолибор присел на бревно рядом со своим товарищем.

– Ну и воняет от тебя, Плед.

– Это вонь торжества.

– Нашел, значит?

– Ты удивишься, что можно найти, стоя по колено в дерьме и моче с ситом в руках.

– С ситом в руках? – переспросила Заводь, державшаяся поодаль. – И где, интересно, ты его взял?

– Одолжил у Чашки, – ответил Плед.

– А он знает?

– Ему незачем знать. Я уже потихоньку вернул сито обратно.

– Как я понимаю, мыть ты его не стал?

– Да я и сам не умывался. Где бы, интересно, я мог это сделать?

– В форте есть колодец.

– Меня бы туда все равно не пустили. Гарнизонная стража нас не любит.

Чай между тем вскипел. Фолибор достал кружку, и Плед, как воспитанный человек, прежде чем налить себе, наполнил ее до краев. Подобные жесты со стороны Пледа выглядели странно. Заводь не доверяла людям с хорошими манерами. С теми, кто доброжелателен, внимателен к окружающим и готов им помочь, полагала она, явно было что-то не так. Вне всякого клятого сомнения.

– Мы получили новый приказ, – объявил Фолибор, дуя на кружку, и, шумно отхлебнув чая, добавил: – Серебряное Озеро.

– Вот уж точно приятного мало, – заметил Плед.

– Знаю, – кивнул Фолибор. – Я сразу так и сказал, но никто даже не стал меня слушать. А капитан велел Штырю остаться и что-то обсуждает с ним с глазу на глаз.

– Еще того хуже.

– О чем и речь.

Плед надул измазанные в дерьме щеки.

– Серебряное Озеро… Это не там ли Бог с Разбитым Лицом впервые столкнулся с Малазанской империей?

– Что? – удивленно спросила Заводь.

– Я как раз собирался это добавить, – проговорил Фолибор, – но никто меня все равно не слушал.

– Плед, – Заводь рискнула шагнуть ближе, но тут же снова отпрянула, – ты о чем это толкуешь?

– Бог с Разби…

– Ты про Тоблакая, что ли? Но он возродился из пепла восстания Ша’ик. Это Семиградье, Рараку, а не какое-то гребаное Серебряное Озеро.

– До Рараку было Серебряное Озеро, – настаивал Плед. – И это не настоящий Тоблакай, а какой-то теблор. Из тех падших невежественных горных дикарей с севера. Помнишь историю про так называемую Идиотскую атаку? Ну, когда трое теблоров напали на гарнизон? Так вот, это произошло как раз у Серебряного Озера.

– Разве? Я думала, это было в Стопе Вестника.

– Стопы Вестника тогда еще даже не существовало, – объяснил Плед. – Поселенцы не добрались дальше Серебряного Озера. Нет, Идиотская атака случилась у Серебряного Озера, Заводь. И ее возглавлял тот, кто потом стал Богом с Разбитым Лицом.

– Дурные знамения, – пробормотал Фолибор, прихлебывая чай. – Перемены… следствия… нечто кипящее под обманчиво безмятежной гладью.

– И между прочим, один из тех троих считал себя псом.

Заводь ошеломленно уставилась на Пледа:

– В каком смысле?

– Трудно сказать. – Плед пожал плечами.

– Но что-то это точно значит, – заявил Фолибор.

Оба его собеседника кивнули и продолжили пить чай.

Заводь покачала головой:

– Я думала, Идиотская атака была… не знаю, лет сто тому назад… А Стопа Вестника тут явно ни при чем, – добавила она, – поскольку, как ты говоришь, этот поселок возник совсем недавно – ему лет десять, не больше. Не знаю, почему я вдруг связала одно с другим. Хотя, в конце концов, я ведь не специалист по северным поселениям, верно?

– Да уж, – согласился Плед. – Ты в этом мало что понимаешь.

– Ну и ладно, – нахмурилась Заводь. – Тебе-то уж точно без разницы, разбираюсь я в этом или нет. Суть в том, что я никогда не связывала Тоблакая с Идиотской атакой. И вообще ни с чем в Генабакисе. Говоришь, он теблор? И к какому клану он принадлежит: сунидов или ратидов?

– Ни к тому, ни к другому, – ответил Фолибор, снова подставляя кружку, которую Плед послушно наполнил чаем. – Дальше на севере живут и другие кланы, выше в горах. Суниды и ратиды – это те, кого истребили работорговцы, хотя, как оказалось, не всех. Восстание на самом деле стало освобождением сородичей. Могу предположить, что мы направляемся к Серебряному Озеру, поскольку что-то встревожило теблоров. В очередной раз.

– На этот раз их встревожил Бог с Разбитым Лицом, – сказал Плед.

– Да ты что? Разве он здесь?

– Нет, Заводь, его здесь нет. – Плед нахмурился. – По крайней мере, я об этом не слышал. Но опять-таки – кто знает, где бродят боги и чем они занимаются?

– Бог с Разбитым Лицом живет в хижине в окрестностях Даруджистана, – изрек Фолибор.

– Правда? – Заводь уставилась на него. – И какого хрена он там делает?

– Этого никто не знает, – ответил Фолибор, – но Бог с Разбитым Лицом вот уже много лет сидит на одном месте. Рассказывают, якобы он отказывается Взойти. А еще говорят, будто он лупит всех своих поклонников, стоит им лишь появиться. Угадай, к чему это ведет? К появлению новых поклонников, представь себе. Знаю, людей понять нельзя – так было, есть и будет всегда. Чем-то похоже на плохо составленный приказ. Можно велеть кому-то уйти, и человек уходит лишь для того, чтобы назавтра вернуться с другом или даже с несколькими. – Он пожал плечами.

– Но среди теблоров наверняка уже возник культ этого бога, – заметил Плед.

– Что верно, то верно, – пробормотал Фолибор.

Со стороны палатки Аникс Фро послышался громкий шорох, и из-за полога высунулась ее голова.

– Может, заткнетесь уже наконец? Я пытаюсь заснуть.

– Но сейчас середина дня, Аникс! – бросила Заводь. – Да внутри палатки свариться можно!

– Потому я и хотела, чтобы лагерь разбили с восточной стороны форта.

– Но тогда с рассветом ты просыпалась бы вся в поту, как мы тебе и говорили.