Призрак Викария

Молодой человек без стука вошел во второй кабинет. Через окно-фрамугу с замшелым стеклом просеивался зеленоватый аквариумный свет. В воздухе витал запах дорогого табака с отдушкой из пряностей и меда, и эта дурманящая роскошь вступала в противоречие с тесным пространством и скудной меблировкой.

Молодой человек оставил редингот и цилиндр на неустойчивой напольной вешалке и расположился за письменным столом, пребывавшим в таком плачевном состоянии, что даже самый ушлый старьевщик не выручил бы за него и десяти лиардов [8]. На означенном столе молодого человека ждала копия свежего рапорта из тех, что составлялись каждый день доверенными сотрудниками префекта полиции. В рапортах можно было прочесть о положении дел в столице и о результатах ежедневной работы разных полицейских служб: там фиксировались общественные настроения, количество произведенных арестов и выданных паспортов, особенности снабжения площадных и крытых рынков, поднятие цен на товары первой необходимости и т. п.

Молодой человек пробежал рассеянным взглядом этот образчик административной прозы и сосредоточил внимание на свежих газетах, также предоставленных в его распоряжение. Начал он с благосклонной к республиканским идеям «Насьональ», чьи авторы неустанно сокрушались в своих заметках о бездеятельности властей. После Июльской революции [9], которая возвела на трон Луи-Филиппа, прошло восемь месяцев, и журналисты хором упрекали банкира Лаффита, назначенного главой кабинета министров и, на минуточку, сторонника демократической эволюции режима, в неспособности добиться проведения необходимых стране реформ. «Увиливание» и «малодушие» – эти два слова чаще всего срывались с их пера для осуждения политики правительства.

«Газетт де Франс» выражала свою враждебность к новому королю французов [10]более откровенно. Этот печатный орган легитимистов [11]оставался верен старшей ветви Бурбонов. В новом выпуске редакция возвращалась к антиклерикальным волнениям, охватившим столицу месяц назад. В середине февраля поминальная служба в день очередной годовщины гибели герцога Беррийского [12]вызвала гнев у некоторых парижан. Страсти так разбушевались, что противники легитимистов бросились громить церковь Сен-Жермен-л’Осеруа [13], Архиепископский дворец и городскую церковную казну. Журналисты «Газетт» клеймили позором действия, очевидным образом оскорблявшие чувства верующих, и видели в этом народном буйстве неспособность новой династии вести королевство к миру и процветанию. Луи-Филиппа они упрекали прежде всего в том, что он вследствие означенных пагубных событий слишком легко уступил требованиям разбушевавшейся черни и в тщетной попытке утихомирить волнения согласился убрать лилии Бурбонов с королевского герба и государственной печати.

Третьим ежедневником, которым хозяин кабинета закончил свое утреннее знакомство с прессой, был «Журналь де деба» [14]братьев Бертен. На сей раз он ограничился тем, что пробежал взглядом заголовки. В выпуске говорилось о политической напряженности в других странах, возникшей в результате французских «Трех славных дней». Объявление Бельгией независимости и варшавское восстание против русского царя продолжали возбуждать страсти и раскалывать общественное мнение. Те, кто ностальгировал по 1792 году и освободительной поступи революционных воинств, требовали протянуть руку помощи дружественным народам, тогда как их оппоненты пугали всех риском новой большой войны в Европе, если нарушится равновесие, установленное после падения Наполеона. Но большинство статей было посвящено внутренней обстановке во Франции и мятежным настроениям, возобладавшим в Париже. Авторы означенных статей подсчитывали шансы на то, что Луи-Филипп распустит в ближайшее время палату депутатов или отправит своего премьер-министра Лаффита в отставку. Один из авторов вспоминал недавнее выступление с трибуны депутата Гизо [15]и приводил резюме его речи как констатацию поражения политики нового режима: «Франция нуждается в управлении и ощущает отсутствие такового». В целом на основе обзора прессы складывалось впечатление сумбура и нервозности в обществе, не суливших в будущем ничего хорошего.

Устало вздохнув, человек с лицом молодого греческого бога отодвинулся на стуле подальше от стола, вытянул ноги и долго массировал веки.

В свои двадцать четыре года Валантен Верн, чья должность формально именовалась «инспектор полиции», занимал весьма своеобразное положение в префектуре. По факту он был главой Бюро темных дел – официально не существующего подразделения, основанного в ноябре 1830 года для раскрытия невероятных преступлений, зачастую таких, в которых на первый взгляд есть что-то сверхъестественное, и для выслеживания преступников нового типа, пользующихся ради совершения злодеяний доверчивостью людей и достижениями научного прогресса, еще неведомыми широким массам. В этом качестве молодой сыщик напрямую подчинялся префекту полиции и только ему обязан был отчитываться. Такое положение можно было бы назвать привилегированным, даже весьма завидным, не будь оно столь ненадежным. Полномочия и служебные ресурсы Валантена были ограничены, а само функционирование бюро держалось на честном слове – в зависимости от политических пертурбаций его гипотетически могли упразднить одним росчерком пера.

Впрочем, с подобной угрозой Валантену уже неоднократно приходилось сталкиваться не только в теории, но и на практике всякий раз, когда на улице Иерусалима менялось руководство, а в эту пору политической нестабильности такое происходило нередко. С тех пор как он приступил к выполнению обязанностей в самостоятельном бюро, то есть за последние четыре месяца, инспектор уже имел дело с тремя префектами полиции. Каждый новенький начальник поначалу приходил в изумление, обнаружив у себя в ведомстве некую службу, которая по сути таковой не являлась, ибо состояла из одного-единственного инспектора Верна. Однако успехи последнего всякий раз побеждали изначальные колебания и настороженность вышестоящих. Более того, обезвреживание им автомата-душителя и разгадка тайны поющего паука побудили очередного префекта, Александра Франсуа Вивьена, удвоить штат бюро. Таким образом, в начале марта Валантен обзавелся подчиненным, отныне помогавшим ему в расследованиях.

Означенный помощник, Исидор Лебрак двадцати лет от роду, покинул родную Пикардию сразу после июльских революционных дней, не имея за душой ничего, кроме юношеского энтузиазма. Так или иначе, прозябать долее на обочине Истории, шагающей вперед полным ходом, он был не намерен и потому решил податься в столицу, чтобы вступить в Национальную гвардию Парижа. Личность ее предводителя, харизматичного Лафайета, совершенно завораживала Исидора. Но увы! Юноша столкнулся с непреодолимой бюрократической волокитой системы, которая находилась в разгаре реструктуризации. Принужденный к нескончаемому ожиданию Исидор изнывал, скрипел зубами, глядя, как мало-помалу тают его скудные средства, и спускался все ниже по социальной лестнице, ведущей от более или менее пригодных для жизни недорогих гостиниц к самым замызганным меблирашкам квартала Сент-Авуа.

Когда в конце концов Исидору сообщили, что его ходатайство о зачислении в Национальную гвардию отклонено по причине отсутствия у него постоянного места проживания, Лафайета к тому времени уже отправили в отставку, а надежды, разгоревшиеся в обществе после бурных летних волнений, растворились в первых осенних туманах. Вместо чудесного новенького мундира, о котором он мечтал, наивный провинциал обзавелся люстриновыми нарукавниками и местом письмоводителя в Префектуре полиции на улице Иерусалима.

«На безрыбье и рак щука», – утешал он себя, пока на него не обрушились новые разочарования. Рыжий, неказистый, тщедушный писарь быстро стал любимой мишенью для зубоскальства у хищной стаи шпиков и полицейских, населявших местные коридоры. Но именно на редкость уродливый облик и положение мальчика для битья привлекли к Исидору внимание Валантена Верна. Когда префект Вивьен предоставил главе Бюро темных дел возможность самостоятельно найти себе будущего сотрудника, инспектор, не колеблясь ни секунды, остановил свой выбор на ничтожном писаре. У этого далеко не очевидного и даже удивительного решения были две основные причины. Во-первых, Валантен сумел распознать живой ум за внешней кротостью страстотерпца. А во-вторых, ему нужен был послушный и неопытный подчиненный, которого он сам воспитает и научит всему по собственному разумению.

В других бригадах уже и так наперебой судачили про особое подразделение, предназначенное для расследования запутанных дел с налетом мистики, но появление своеобычного дуэта превратило сложившееся поначалу настороженное отношение к бюро в затаенную враждебность. Верн был нелюдим и недоверчив с первого дня службы в префектуре, а красота грозного архангела и унаследованное от отца состояние ставили его вне круга простых полицейских. Что же до Лебрака, его продвижение по карьерной лестнице пришлось не по душе тем, кто до этого травил юношу, – а таких было немало! – озадачив их вопросом, на ком же теперь срывать раздражение. В результате двое столь непохожих друг на друга молодых людей навлекли на себя всю злость и зависть, на которые только были способны их коллеги.

Обо всем этом угрюмо размышлял Валантен, когда в дверь его кабинета постучали.

Глава 2

Дама в беде и перстень-печатка

Инспектор выпрямился на стуле и одернул жилет, чувствуя, как сердце вдруг ускорило биение. В столь ранний утренний час его крайне редко беспокоили на рабочем месте. Лебрак быстро усвоил, что шефу после прихода в бюро нужен недолгий период спокойствия, чтобы собраться с мыслями и заново освоиться в образе полицейского, который был ему, казалось бы, совершенно чужд. Рыжий юноша как верный сторожевой пес охранял кабинет начальника от любого несвоевременного вторжения и всегда выжидал не менее часа, прежде чем заглянуть туда самому.

Почему же сегодня все пошло иначе? Валантен подумал, что это может быть связано с делом, которое заботило его сейчас более всего и над которым он работал втайне. Быть может, ему наконец принесли ту самую весть, что он нетерпеливо ждет со вчерашнего дня? Хорошо, если так. Ибо охота на Зверя затягивалась. Пора было уже с этим покончить.

В ответ на его приглашение войти порог переступил взъерошенный Исидор Лебрак. Было видно, что ему ужасно неловко. Поприветствовав шефа, он неуклюже протянул визитную карточку, изготовленную типографским способом:

Мадам Фердинанд д’Орваль

Имение «Буковая роща»

Сен-Клу

Слово «мадам» было приписано от руки чернилами.

– Я предложил ее выслушать, – попытался оправдаться Лебрак, – но она настаивает на том, чтобы поговорить с вами лично. Мадам д’Орваль уверяет, что много времени у вас не займет и что ей больше не к кому обратиться. Она считает, что вы ее последняя надежда.

– Как же выглядит эта мадам д’Орваль?

– Весьма благопристойная особа, и есть в ее облике что-то беззащитное. А еще она совершенно очаровательна.

Валантен жестом разрешил Исидору привести посетительницу в кабинет. Это и правда была прелестная женщина, бледная и тоненькая, с изящными, точеными чертами лица и золотисто-каштановыми локонами.

Вокруг глаз у нее залегли тени, а двигалась она с медлительностью выздоравливающего человека, который отважился на первый выход из дома после долгой и мучительной болезни.

Валантен вышел из-за стола, чтобы пододвинуть для нее стул. Мадам д’Орваль грациозно села и склонила голову, внимательно рассматривая хозяина кабинета. На ее губах играла ласковая и немного печальная улыбка.

– Я благодарна, что вы согласились уделить мне время. – Голос у нее был хорошо поставленный и на удивление уверенный, хоть и довольно тихий. – Мы с вами незнакомы, но мне известно, кто вы. Я следила за вашими недавними расследованиями по газетным статьям.

– Стало быть, вы читаете прессу?

– Вас это удивляет? Понимаю. Женщине из приличного общества не подобает интересоваться подобными вещами. Говорят, она должна присматривать за хозяйством, заботиться о благополучии близких и прежде всего о своем муже. Но именно забота о нем и привела меня сегодня к вам.

Валантен постарался выкинуть из головы все посторонние мысли, чтобы лучше сосредоточиться на разговоре. Однако это было не так-то легко – со вчерашнего дня его не отпускала тревога, – поэтому пока он машинально пробормотал только:

– Я вас слушаю, – и умолк.

– Меня зовут Мелани д’Орваль. Думаю, это имя ни о чем вам не говорит. Три года назад мой будущий муж удалился от дел и переехал из своего парижского особняка в принадлежащее ему небольшое фамильное имение на холмах Сен-Клу. Несчастный тогда безутешно скорбел по первой супруге, безвременно покинувшей этот мир. В ту пору мы с ним и познакомились. Мне казалось, он совершенно утратил вкус к жизни, и могу сказать, что лишь присутствие его единственной дочери Бланш, еще отроковицы в то время, помешало ему совершить непоправимое. Именно глубочайшее отчаяние этого человека и привлекло к нему мой интерес. Я желала только одного – вернуть немного радости его потухшему взору, вырвать добрейшего и достойнейшего любви мужчину из объятий небытия. И думаю, можно с уверенностью утверждать, что мне это удавалось – по крайней мере до тех пор, пока в прошлом году не случилась ужасная трагедия.

«Его единственная дочь… еще отроковица…» Валантен с бóльшим вниманием всмотрелся в лицо женщины, сидевшей напротив него. Платье и шляпка, изысканные и строгие, были в темных тонах, что явно ее старило, ибо, присмотревшись получше, инспектор пришел к выводу, что ей никак не больше тридцати. Это означало, что муж должен быть лет на десять-пятнадцать старше. Мысль о том, что она, вероятно, явилась сюда просить помощи из-за какой-нибудь вульгарной любовной интрижки, раздосадовала Валантена. Если так, придется эту мадам поскорее выпроводить. Однако хрупкая красота Мелани д’Орваль и страдание во взоре вызывали неодолимое желание взять ее под защиту. Любой нормальный мужчина при виде такой женщины немедленно проникся бы стремлением позаботиться о ней.

– Трагедия, стало быть? – произнес инспектор только для того, чтобы нарушить образовавшееся молчание, которое уже становилось неловким. – И что же именно произошло?

– Трагедия, я не преувеличиваю. Это, к сожалению, единственное подходящее слово. Полгода назад у бедняжки Бланш случился судорожный припадок. Наш семейный врач не сумел определить его причину. Неделю спустя это повторилось, и рецидив оказался для Бланш смертельным. Мы нашли ее уже мертвой, ранним утром на полу у кровати. Несчастный мой Фердинанд! Этот новый удар судьбы окончательно его сломил. Ни один отец не должен подвергаться столь жестокому испытанию!

Валантен нахмурился:

– Вы сказали, внезапная смерть постигла девушку полгода назад. Почему же вы ждали так долго, прежде чем обратиться в полицию?

Взгляд посетительницы дрогнул, зрачки расширились, она поднесла руку к груди, затем с некоторой даже горячностью покачала головой. Однако когда она снова заговорила, ее голос звучал с прежним спокойствием и уверенностью, что не могло не привлечь внимание Валантена.

– Полагаю, вы неправильно поняли, господин инспектор. Меня привела к вам вовсе не смерть падчерицы. Вернее, она имеет к этому лишь косвенное отношение. При всей трагичности, кончина была вызвана вполне естественными обстоятельствами. Но, как я уже сказала вам, мой муж тяжело пережил это новое испытание. Он отказывался смириться с гибелью единственного дитя и обратился за помощью к своего рода… медиуму. В результате некий господин, именующий себя Павлом Облановым, весьма сомнительная личность, всего за несколько недель сделался завсегдатаем в нашем доме. Он убедил моего бедного Фердинанда, что может вступать в общение с духом умершей.

Я боюсь, что этот человек попросту пользуется отчаянием моего мужа, чтобы втереться к нему в доверие с дурными целями.

– Что заставило вас так думать?

– Честно говоря, до прошлой недели я не слишком беспокоилась. Говорила себе, что блажь Фердинанда пройдет сама собой – рано или поздно он поймет, что этот мнимый славянин не обладает никакой сверхъестественной силой. Однако затем произошли один за другим два инцидента, разбудившие во мне подозрения и страхи. С тех пор я потеряла сон и аппетит.

– Расскажите об этих инцидентах.

– Первый имел место семь дней назад. Должна сказать, мы часто принимаем у себя месье Обланова – несколько раз в неделю он ужинает с нами, а каждую субботу и воскресенье остается ночевать в усадьбе. Нет смысла уточнять, что мой муж не дает себе труда посоветоваться со мной, прежде чем приглашать в дом нежеланного гостя. Так вот, в прошлую субботу я застала этого гнусного субъекта в кабинете Фердинанда. Он тотчас заявил, что заглянул туда в поисках хозяина дома, однако не сумел скрыть некоторого замешательства. Я абсолютно уверена, что он солгал и на самом деле явился в кабинет ради несгораемого шкафа, в котором хранятся мои драгоценности, а также изрядная сумма в золотых монетах. После этого я расспросила слуг, и многие из них сказали мне, что мошенник уже не раз пытался выведать у них сведения о нашем образе жизни и финансовом положении. Теперь что касается второго инцидента. Именно после него я и решила обратиться к вам за помощью. Это было три дня назад, вечером среды. Обланов уговорил Фердинанда организовать сеанс спиритуализма [16], чтобы вызвать дух Бланш. После ужина мы все разместились за столом в полумраке. Замечу, что это был солидный круглый стол на четырех основательных ножках, а не простой геридон [17]. Нас было пятеро: Обланов, Фердинанд, я и двое наших давних друзей, барон де Лонэ и его супруга. Мы сели в круг и взялись за руки, положив их на столешницу. Обланов забормотал себе под нос какие-то заклинания, затем повысил голос, призывая Бланш. Несколько минут он не мог добиться ответа, а потом вдруг ощутимый удар сотряс стол. Это был не просто толчок, отнюдь! Именно удар – стол подскочил. А дальше завязался диалог – Обланов задавал вопросы, а «дух Бланш» ему отвечал. Один удар означал «да», два удара – «нет». Все продолжалось минут десять.

– А не мог ли Обланов сотрясать стол, просто ударяя по нему снизу коленом?

– Нет, это было бы невозможно! Обланов сидел между мной и мужем, я глаз с него не спускала. Если бы он пошевелил ногами, я непременно бы это заметила. К тому же сомневаюсь, что ему удалось бы таким образом столь сильно раскачивать стол. Однако я уверена, что речь идет о каком-то мошенничестве, и, если никто не вмешается, эта история закончится весьма плачевно. – Мадам д’Орваль вовсе не пыталась произвести на слушателей драматический эффект, наоборот – она произнесла все это с трогательной улыбкой, как будто для того, чтобы смягчить прозвучавшее в ее словах недоброе предчувствие.

– Вы поделились своими страхами с супругом? – спросил Валантен.

– Об этом и речи быть не может! С тех пор как Фердинанд поддался вредоносным чарам этого мнимого колдуна, у него словно пелена упала перед глазами, он и слышать ничего не желает. Прогнать медиума мой муж согласится лишь в том случае, если кто-нибудь предоставит ему доказательства, что все это не более чем фарс и что он стал игрушкой в руках негодяя, чья единственная цель – воспользоваться отцовским горем, чтобы его ограбить. Потому я взываю к вам о помощи. Вы моя единственная надежда!

– Чего именно вы от меня ждете?

– Я уже говорила, что читала в газетах статьи о ваших расследованиях, и не сомневаюсь, что вам достаточно будет поприсутствовать на одном из пресловутых сеансов спиритуализма, чтобы разоблачить обман. Вы могли бы прийти к нам на ужин, к примеру в ближайшую среду. Я представлю вас как своего дальнего родственника. Прошлый сеанс так впечатлил супругов Лонэ, что они хотят повторить эксперимент во время своего следующего визита.

У Валантена, как и всякий раз, когда он чувствовал досаду, возникло неприятное покалывание за левым ухом; он с трудом сдержался, чтобы не почесать зудящую кожу, и сокрушенно качнул головой:

– К сожалению, я никак не смогу быть у вас в среду. В данный момент я очень занят другим расследованием, скорое завершение которого требует от меня постоянного внимания, всех моих сил и времени.

При этих словах бескровное лицо Мелани д’Орваль исказило выражение мучительного отчаяния. Ответ инспектора настолько разочаровал бедную женщину, что на нее стало больно смотреть, и это огорчило Валантена больше, чем можно было ожидать, – инспектор тотчас полностью капитулировал перед ней и указал на юного Лебрака, который в продолжение всего разговора стоял в сторонке, у самой двери, и внимательно слушал.

– Однако мой заместитель справится с этим делом не хуже, чем я сам, смею вас заверить. Его наблюдательность ни в чем не уступает моей. Ни единая деталь не ускользнет от его внимания, и по возвращении он предоставит мне подробнейший отчет. На основании этого отчета я смогу разработать план наших дальнейших действий.

Последние слова Валантена были встречены лучезарной улыбкой – казалось, посетительница сейчас захлопает в ладоши от радости. Она даже чудесным образом помолодела и выглядела бодрее, чем в начале визита.

– Это замечательно! – воскликнула Мелани. – Я так боялась, что вы примете меня за сумасшедшую! Но вы меня успокоили. Как только вы изобличите шарлатана, Фердинанд тотчас выгонит его из усадьбы без всяких сожалений, я в этом не сомневаюсь.

Валантен всплеснул руками, будто таким образом хотел выразить, что разделяет это спонтанное проявления радости со стороны мадам д’Орваль, а затем начал было вставать из-за стола в знак того, что беседа окончена, однако снова откинулся на спинку стула, вспомнив, судя по всему, о чем-то важном.

– Последний вопрос перед вашим уходом, – проговорил он, будто между прочим. – Не могли бы вы описать мне перстень таинственного медиума?

Мелани д’Орваль широко раскрыла глаза и как будто бы растерялась. Инспектор уже думал, что она выразит свое удивление в устной форме, но она тотчас совладала с собой, и ее красивое лицо снова сделалось непроницаемым.

– Сейчас, когда вы об этом заговорили, – начала она, слегка нахмурившись, – я вспомнила, что перстень у него и правда весьма примечательный. Это массивное кольцо с печаткой, которое он носит на среднем пальце левой руки. На печатке выгравированы странные знаки: семь пересекающихся окружностей, шесть из которых расположены парами вокруг центральной розетки.

– Несомненно, речь идет об алхимических символах, – авторитетно покивал Валантен. – Если я правильно понимаю, окружности и розетка – это семь металлов, соответствующих семи небесным светилам. В центре находится Солнце, которое управляет золотом. Вокруг него – меркурианская ртуть и трансмутирующее в нее юпитерианское олово, чуть выше должен быть свинец Сатурна, противостоящий лунному серебру, но отлично с ним ладящий, как ладят и марсианское железо с венерианской медью.

– Вы меня поражаете, – тихо промолвила Мелани д’Орваль, на чьем лице теперь отразилось некоторое смятение. – Однако все это выше моего понимания. Неужели перстень так уж важен?

Валантен ответил не сразу. Он встал, неспешно обошел свой рабочий стол, чтобы проводить посетительницу к выходу, и, уже взявшись за дверную ручку, сказал напоследок, чеканя каждый слог:

– Я почти уверен, что этот перстень-печатка – ключ ко всему. Можете спокойно отправляться домой. Если мои соображения верны, дело очень скоро разрешится к вашему полнейшему удовлетворению. Даю слово.

Глава 3

«Корзинка принцев»

– Как вам это удалось, месье?!

– Что именно, Исидор?

– Я конечно же о перстне-печатке! Как вы про него догадались? Это ведь просто поразительно!

Эхо шагов Мелани д’Орваль еще не стихло на лестничной клетке, а юный Лебрак уже дал волю восторгам и засы́пал шефа вопросами.

Валантен, напустив на себя скромный вид, пожал плечами:

– Не вижу тут ничего экстраординарного.

– Не видите? Правда? – иронично воскликнул помощник. – Да полно вам! Вы шутите, инспектор? Это же уму непостижимо! Женщина делится своими подозрениями по поводу совершенно незнакомого вам человека, о котором она и сама ничего толком не знает, кроме имени, а вы вдруг ни с того ни с сего спрашиваете о перстне-печатке! Она дает вам описание сего предмета, весьма лаконичное и туманное, заметьте. И что же? Вы мгновенно расшифровываете нанесенную на него символику, а в довершение всего преспокойным образом заявляете, что это ювелирное украшение позволит нам решить ее проблему! На месте мадам д’Орваль, не зная вас, я бы подумал, что вы надо мной смеетесь.

Валантен дружески похлопал юношу по плечу:

– И ты был бы категорически не прав, дорогой мой Исидор. Просто, пока я слушал рассказ очаровательной мадам д’Орваль, мне на ум пришла одна гипотеза, которая неожиданно оказалась перспективной.

– Стойте! – пылко перебил его Лебрак. – Ничего не говорите, дайте я сам догадаюсь! Вы знали, что это за перстень, или видели похожий раньше. Погодите-ка, погодите… Эта вещица может служить условным знаком для распознавания своих, неким символом принадлежности Павла Обланова к разбойной банде, с которой вы уже сталкивались… Ну же, шеф, не томите, скажите, насколько я близок к разгадке!