Реальные истории

Был, конечно, вариант, при котором детки могли отказаться от своего ультиматума. Это если бы Анна и Дмитрий стали законными супругами и соединили две квартиру в одну пятикомнатную. Но Анна с самого начала поставила условие, что у них-«дружба телами», и не более того. Хотя на самом деле была увлечена Дмитрием. Что же мешало ей создать, наконец, полноценную семью?

Она знала своих детей. Если бы они стали жить вместе, второй сын ни во что не ставил бы Дмитрия, интриговал бы против него и в конце концов добился бы своего. Дмитрий ушел бы. Снова пришлось бы менять квартиры. О, только не это!

Дмитрий мучился тем, что его ребенок будет жить не рядом с ним, и это положение едва ли изменится со временем. Если бы он знал о планах Анны на пятого ребенка, он наверняка отказался бы от связи с ней. Но она не была с ним откровенна. Он даже имел основание считать, что она использовала его. На шестом десятке он влип, как парнишка.

И все же он пришел в дом Анны, ответив на ее звонок и плач в трубку. Второй сын доводил ее до истерики. Перепалка с ним перешла на повышенные тона. Второй провоцировал Дмитрия на драку. И Дмитрий в какой-то момент готов был сорваться. И наверняка сорвался бы, но в самый горячий момент Анна поддержала сына, а не его, Дмитрия. И он понял, что она никогда не будет так близка с ним, как того требует их взаимное чувство. В крутую минуту она примет сторону любого из своих детей.

Он ушел. Она проводила его до машины. Говорить о чем-то было тяжело. И все же он спросил, откуда у нее это увлечение рождением детей.

Анна улыбнулась кончиками губ:

– У меня этого не было, пока не родила первого. Такой кайф-кормить ребенка грудью. Почти наркотик. Мужчине этого не понять.

Дмитрий слушал и видел Анну другими глазами. Почему он не встретил ее лет двадцать раньше. Ей не пришлось бы рожать от разных других.

Они расстались, согласившись, что надо взять себя в руки и не дать детям развести их. А через час она позвонила из больницы, куда попала с переломом руки. Возвращаясь домой, поскользнулась…

Он приехал. Она горько плакала.

Во время операции ей кололи препараты, категорически противопоказанные при вынашивании плода. Их ребенка не будет. Она не выполнит свой план. А это был, считала она, ее последний шанс.

Он утешал ее с горечью. Она сказала, что, наверное, уже не сможет дружить с ним. Он с облечением согласился.

Смертник

Предсказание адвоката Венеры Садыковой, что суд учтет их возраст и не будет проявлять кровожадность, не сбылось. Суд приговорил их двоих к высшей мере.

В узкую дверь без кормушки Юрий вошел боком. Это была камера-пенал. Четыре с половиной шага от двери до стены с зарешеченным окошком размером в ладонь. Поперек можно было сесть и, вытянув руки, коснуться противоположной стены. На прогулку Юрия выводили исключительно ночью. При этом надевали наручники, а в рот вставляли резиновую грушу. При этом никто не объяснил, зачем это делается. Каждый смертник должен был сам найти ответ.

Недели через две Юрия повели на встречу с Венерой. Адвокат сказала, что кассационная жалоба уже готова, вот она, подпиши. Юрий подписал. «Не отчаивайся, – сказала Венера. – Судья не мог поступить иначе. Слишком громкое у вас преступление. Более мягкий приговор общественность могла бы истолковать как гнилой либерализм. Потерпи, сейчас им просто нужен шум и гам. Этим приговором они хотят устрашить других. Пройдет два-три месяца, страсти улягутся, и тебе смягчат приговор».

Венера говорила, повторяясь, что-то еще, Юрий не слышал. Соображалка у него работала плохо, но он все же понял. Они с Максом умрут, но тем самым будут спасены чьи-то жизни. Кого-то из тех, кто сейчас готовится к подобному преступлению, они своей смертью остановят.

Надзиратели относились к Юрию безразлично, то есть хорошо. Не на всех выводах на прогулку вставляли в рот грушу. Только одна надзорка плюнула ему в миску. Он посмотрел на нее с удивлением: ей-то он что сделал? Оказалось, надзорка – жена одного из ментов, пострадавших от него в банке.

– Если он ослепнет, я выжгу тебе глаза, – бешено пообещала надзорка.

Они с Максом взяли банк, считай, голыми руками. Их оружием была только известь в пульверизаторах. Как ни странно, это сработало. Сказалось, что охранники банка не почувствовали в них никакой угрозы. Они оделись под рабочих, лица скрыли респираторами. Хотя именно это и должно было насторожить. Но в те годы напасть на банк… Это случалось в Союзе раз в три года.

Он не сомневался, что бешеная надзорка может выжечь ему глаза. С нее станет. Он боялся подходить к кормушке, и все же… подходил, когда раздавали еду. Что-то подсказывало ему, что надо сохранять не только дух, но и вкус к еде, иначе можно околеть от истощения.

Ответ из Верховного суда пришел быстро. В замене смертной казни 15 годами заключения им было отказано.

«Ну, вот и все», – думал Юрий, уставившись в противоположную стену, покрытую бетонной овечьей шкурой – штукатуркой «шуба». Его трясло. Он пытался унять нервное возбуждение ходьбой. Но долго ходить в пенале было невозможно. Казалось, топчешься на одном месте.

Надзорка сунула ему страницу из какого-то журнала с заметкой «Что чувствует человек, когда ему отрубают голову?» Юрий прочел: «Да, испытывает. В 1905 году во Франции врач назвал казненного мужчину по имени через несколько секунд после того, как тот был обезглавлен гильотиной. У отрубленной головы поднялись веки, зрачки сфокусировались на докторе, и лишь через несколько секунд глаза закрылись. Когда врач вновь произнес имя казненного, все повторилось, и лишь на третий раз голова не ответила».

«Значит, и после расстрела я буду еще какое-то время что-то соображать. Я успею сказать себе: вот и кончилась моя жизнь», – подумал Юрий.

Он курил закрутки, но табака едва хватало на день. Хуже всего было ночью. Спать он мог только изредка, впадая в дремоту от изнеможения.

Ночью свет не выключали. Он осмотрел каждый сантиметр камеры, надеясь найти «бычок», прилепленный к штукатурке «шуба». Но нашел только крохотный осколок стекла. Этого осколочка вполне хватило бы, чтобы перерезать себе вены.

Он было собрался, но не смог сделать это. Он сказал себе, что надо принять неизбежное достойно. Так иногда говорил Макс. Он продолжал жить мыслями друга. Но он говорил себе, что если его не расстреляют, он переменит свою жизнь. И это была его мысль. Короче, он раскаялся. Он заплатил за свою дурь самым большим страхом. Он был уже не опасен, но все равно должен быть расплатиться. Это правило он никак не мог изменить. Другое дело-сама плата.

Он совсем перестал спать. Точнее, не спал, а дремал. У него обострился слух. Он ловил каждый звук, проникавший в камеру, – не за ним ли идут? Он знал, что расстреливают обычно во второй половине ночи.

Однажды он вышел из дремы от странного звука в камере. Этот звук приближался. При слабом свете (свет в камере ночью не выключался) он увидел огромного таракана. Он отломил ему кусочек хлеба, таракан надолго уселся на этом кусочке и никуда больше не уходил. Юрий спросил его, как он тут очутился, и больше не сказал ни слова. Испугался, что если начнет с ним разговаривать, то поедет мозгами.

Венера отправила прошение о помиловании в Президиум Верховного Совета. Но Юрий уже не верил в пощаду, потому что ему снова стали вставлять грушу в рот, выводя на каждую прогулку. Вывод из камеры бы выводом в неизвестность. Это могла быть прогулка, и это мог быть расстрел. Каждый раз он прощался с жизнью. Ему было жаль себя до слез. Он еле передвигал слабые ноги. И шел спотыкаясь. А когда видел, что его ведут в прогулочный дворик, а не в подвал, ноги совсем отказывались идти.

После возвращения в камеру он обычно вспоминал Венеру. Это благодаря ей он еще жив. Значит, что-то правильно написала о нем в кассационной жалобе.

– Таких дураков я еще не видела, – сказала ему Венера, когда впервые пришла к нему в тюрьму.

Он не обиделся.

– Я должна понять, на чем строить твою защиту, – сказала Венера и угостила хорошей сигаретой.

Он курил, а она рассказывала, что уже беседовала с его матерью и примерно понимает, что он собой представляет. Но ей нужно убедиться в правильности своих предположений.

– Я буду задавать тебе трудные вопросы, а попробуй понять, что стоит за учеными словами. Итак…Что такое творческая энергия?

Юрий пожал плечами.

– Что такое нравственное чувство?

Юрию стало смешно.

Венера озадаченно прикусила нижнюю губу:

– Что ты так? Ну а что такое самоутверждение, ты знаешь или хотя бы догадываешься?

– Самоутверждение? – озадаченно повторил Юрий. – Нет, мне это слово ни о чем не говорит.

– Считай, что это жаргон образованных людей, – пошутила Венера. – Обычный уголовный жаргон ты ведь уже наверняка знаешь.

Юрий на всякий случай промолчал.

Венера угостила его конфетой «Кара-Кум» и сказала, что хочет построить его защиту на том, что он был криминально инфицирован. Иными словами, получил криминальное заражение. Отчасти от людей, отчасти от книг.

– Ты ведь читал запоем Льва Шейнина? Читал. Тебе нравился лихой налетчик Ленька Пантелеев? Нравился. Это и есть заражение. Что касается твоих сообщников… Ты можешь их не называть. Тебе достаточно сказать, чем они тебе нравились?

Венера ждала ответа, а Юрий жевал конфету и неблагодарно молчал. Он думал, что в литературе полно героев-разбойников и героев-подонков, и если уж никому не подражать, то лучше вообще не читать книги.

Наконец, он все же открыл рот:

– Если некоторые книги вредно читать, зачем их печатают? Пусть тогда вместе со мной судят тех, кто их пишет.

– Видишь ли, тысячи людей читают Льва Шейнина, но только единицы идут после этого грабить банки, – заметила Венера. – Но я с тобой согласна: писатель не должен вызывать симпатию к отрицательному герою. – Скажи, – продолжала она, – а на каком месте у тебя деньги? Ты вообще можешь перечислить свои приоритеты? К чему ты больше стремился? Что стояло у тебя на первом месте? На втором? На третьем?

Юрий пожал плечами:

– Деньги, наверное. Будут деньги – все будет.

В сущности, он повторил то, что постоянно говорил Макс.

– А может, просто потянуло на подвиги? Или не мог отказать другу? Может, хотел ему что-то доказать? – допытывалась Венера, как бы подсказывая ему направление мыслей.

Венера уже знала от следователей то, чего не знал Юрий. Оказывается, шалить с законом Максим начал еще в Америке. Связался с «бульдогами», так называли себя ребята из уличной банды. Заходил вместе с ними в банк, где они вручали вкладчикам записки с требованием поделиться частью сбережений. В случае отказа «бульдоги» грозили расправой. Возле банка в это время отирались взрослые гангстеры, с ними «бульдоги» тут же делились большей частью своей добычи.

Полицейские взяли банду с поличным во время получения денег. «Бульдоги» и Макс вместе с ними угодили с исправительную школу для несовершеннолетних преступников. Макс скрыл, что он сын советского дипломата. Пока родители нашли его, прошло несколько месяцев.

Макс был уверен, что в этом небольшом провинциальном городе под надзором находится только его мать. Он заблуждался. За ним присматривали соседи – осведомители КГБ. Как только розыск налетчиков на банк, Макс оказался первым в числе подозреваемых.

И вот, наконец, суд и выступление Венеры:

– Мы любим повторять известные слова, что лучший способ сделать детей хорошими – это сделать их счастливыми. Но вот перед нами двое молодых людей, только что закончивших школу. Они выросли в благополучных семьях. Они ни в чем не нуждались. Как же пришла им в голову безумная идея ограбить банк? Что ими двигало? Алчность? Не знаю, я этого порока в них не заметила. Стремление прославиться? Но какой ценой? Рискуя потерять жизнь? Тоже не мотив. Отметим сразу два крайне важных обстоятельства. Первое: у них не было умысла на убийство охранников банка. И второе: завладев оружием, они его тут же выкинули. Вывод лежит на поверхности: они, безусловно, проявили себя, как опасные преступники. Но они не представляют угрозы для других людей и тем более для государства. Позволю себе с большой долей вероятности предположить, что именно ими двигало. Они не нашли другого, позитивного применения своим творческим способностям и проявили их в уродливой форме, в преступлении. Это говорит о том, что они не потеряны для общества, и правосудие должно дать им этот шанс – вернуться в общество нормальными людьми.

Адвокат правильно подметила: деньги для Юрия не были главным. А что было?

Он не мог идти против воли Макса-это надо признать. Когда Венера говорила о психическом заражении, она была права. Но она ничего не сказала об этом на суде, потому что защищала их обоих. Судья и без того понимал, кто из них двоих главный. Но почему-то назначил им одинаковое наказание. Может, судья проявил показательную строгость, а вышестоящая инстанция проявит снисхождение? Надежда снова вернулась к Юрию. Он даже стал мечтать. Вот сейчас он сидит и думает, что все потеряно, но в любой момент может открыться узкая дверь, войдут менты и скажут: «Ты помилован».

Через две недели его неожиданно привели на свидание с мамой. Мама плакала и несколько раз повторила: «Я тебя предупреждала». Ну и что? И отец не раз говорил, что его «несет не в ту степь». Значит, он из тех, кто должен дойти до края и заглянуть в бездну, тогда только отшатнется и что-то поймет.

«Ты нас опозорил», – мать показала статью в местной газете. Автор называл его и Макса сорняками, которые нужно вырвать с корнем.

– Я сама поеду в Москву, – сказала мать. – Они там совсем с ума посходили – детей расстреливать. Не допущу! Что они с тобой, изверги, сделали?!

Юрий давно уже разглядывал себя, как слепой-на ощупь. Щеки впали, на висках впадины. Ключицы и коленки торчат…

Сочувствие мамы растрогало его.

…Мама не читала ему на ночь сказок и не баловала своей любовью.

«Чего сюсюкать?» Отец тем более не сюсюкал. Они оба считали, что он обязан их любить, потому что они подарили ему жизнь. Наконец, они поят и кормят…

Став взрослым, Юрка понял, что вырос в обычной русской семье, где воспитание путем попреков и нотаций-дело обычное. Порвал новые ботинки – ах ты, такой-сякой, вот будешь сам зарабатывать, тогда поймешь, что почем, иждивенец чертов! Положил лишнюю ложку сахара – та же песня…

Родители, чтобы выглядеть строгими и страшными, были постоянно сердиты. А как иначе удержать детей в ежовых рукавицах?..

Обычная русская семья-та, где едва сводят концы с концами. Значит, там царит скупость. А где скупость, там нет любви, и там по-настоящему доброе сердце может вырасти только благодаря какому-то недоразумению…

Врать Юрка научился рано. Если хочешь избежать наказания, обязательно соврешь… И курить – рано, и выпивать. Только излюбленную забаву родителей – игру в карты – никак не мог полюбить, чем раздражал их по выходным. А где родительское раздражение, там и рукоприкладство. А где битье, там нет любви. И нет уюта в родной, казалось бы, семье.

Отсюда, наверное, его мечтательность. Человеку должно быть где-то хорошо, если не в реальной жизни, то хотя бы в мире грез. Но оттого, что мечтаешь, умнее не становишься. Скорее, наоборот… Размечтался стать неуловимым налетчиком, как Ленька Пантелеев. Вот и результат.

Под утро его вырвал из забытья лязг запоров. В это время не выводят на прогулку. Значит… Юрий покрылся липким потом. Вошли два офицера. Один покашливал в кулак, пряча ухмылку. В руке у него была какая-то бумага. Другой спросил:

– Почему не спрашиваешь, зачем пришли?

– Сами скажете, – через силу, но не грубо ответил Юрий.

– А тебе не интересно?

– Мне уже ничего не интересно.

– Зря, – с усмешкой сказал офицер. – Жить надо до последней секунды.

– А я и живу, – упрямо ответил Юрий.

– Пришли к тебе по инструкции. Полагается кое-что понять. Вдруг захочешь повеситься или еще что-нибудь с собой сделать. Выкинешь номер, а мы без премии останемся.

– Зачем мне это? – выдавил Юрий.

– Как зачем? Самого себя – не так страшно. И потом… если сам, то родственники могут забрать тело.

Юрию стало жалко свое тело. Будет лежать неизвестно где…

– А если не сам? – спросил он.

– Неэтично отдавать тело с дыркой в голове. Отдаем только одежду, обувь… в ящике для посылок…

Юрий глотал слезы.

– Ладно, хватит, он уже все осознал, – неожиданно сказал второй офицер.

Он и зачитал ответ из Президиума Верховного Совета. Прошение о помиловании удовлетворено, смертная казнь заменяется пятнадцатью годами.

«Пятнашка… Всего-навсего пятнашка!»

Юрий опустился на колени и уткнулся лбом в колючую стену.

Его статья не подлежала никаким снисхождениям. Он освободился по звонку, когда ему было уже 33 года. Лучшие годы жизни прошли мимо него. Если бы его расстреляли, убита была бы вся его жизнь целиком. Но его усадили на 15 лет. Значит, убиты были только эти 15 лет живой его жизни. Но убило их, надо признать, не столько кровожадное правосудие, сколько он сам.

«Преступление не окупается», – сказал ему однажды Максим американскую поговорку. Втягивал в преступление и по-дружески предупреждал, чем оно может кончиться. Но ведь и сам засунул свою голову в эту петлю. Только на 25 лет. А потом… Но это уже другая история.

Любимица Бога

Густав был дома, когда позвонила дочь и поделилась, что у нее выкидыш. Женя была в отчаянии: ей не хочется жить.

– Успокойся, – сказал Густов. – Ты сама в порядке, и это главное. Еще родишь.

– Папка, – кричала Женя, – ты чего-то не понимаешь. После выкидыша может не быть детей вообще, никогда.

– Зато сохранишь фигуру, – неуместно пошутил Густов.

– Не понимаю, что для тебя важнее, внуки или моя фигура!? – совсем разозлилась дочь.

– Фигура, Женечка, – продолжал шутить Густов. – Хочу, чтобы ты всегда была стройной, красивой, с талией. Ты в какой больнице?

– Не скажу. Не хочу, чтобы ты видел меня такой. Позвоню, когда выпишусь.

Густов сел за компьютер. Написал несколько строк и почувствовал резкую боль в правом боку. Во рту появился металлический привкус. Он прилег на кушетку, его быстро сморило. Проснулся через час, удивляясь себе. Такого еще не было. Позвонил Ирине. Она сказала, что выкидыш говорит о серьезном сбое в организме.

А после полуночи, когда он еще сидел за компьютером, раздался звонок. Это был Олег. Зять говорил в страшном волнении.

– Сергей Андреевич, Женечке сделали операцию по поводу острого перитонита и обнаружили в печени опухоль, представляете?

У Густова перехватило дыхание. Несколько мгновений он не мог ничего соображать. Казалось, его переломило пополам.

– Где обнаружили? – спросил он, как бы не поверив ушам.

– В печени! Хирург говорит, четвертая стадия. Сергей Андреевич, нужно срочно что-то делать.

Господи, подумал Густов, что можно сделать с раком печени четвертой стадии? Нет, тут что-то не так. Это какое-то дикое недоразумение.

В трубке послышался голос бывшей жены Веры. Она пыталась что-то сказать, но ее не слушался язык. Получался немой вопль: она вопила.

– Мы ждем вас в 36-й больнице, – сказал Олег.

Густов выгнал машину из гаража и понял, что ехать не сможет. Дрожь в руках, ногах, во всем теле. Загнал машину обратно и пошел на маршрутку.

Олег и Вера стояли, оба серые, в вестибюле больницы. Губы у Веры подрагивали, но удивительно – теперь она не рыдала, держала себя в руках.

– У Жени начались боли в правом боку, поднялась температура, – объяснял Олег. – Ничем не могли сбить. Вызвали «скорую». Врачи заподозрили перитонит. Сделали разрез и увидели… это.

Вера добавила:

– Хирург подошел ко мне: «У вас есть еще дети?» У меня ноги подкосились. Хирург растопырил пальцы: «На печени вот такая опухоль».

– Сейчас Женя в реанимации, – сказал Олег, – скоро ее должны перевести в обычную палату. После этого нас пустят к ней. Мы договорились с хирургом – он скажет Жене, что нашел у нее камни в желчном пузыре. У одной старушки вынули камни, их покажут.

– Зачем? – удивился Густов.

– Если Женя узнает правду, это убьет ее раньше времени, – пояснил Олег.

Что за бред? Густов удивленно посмотрел на Веру.

– Ты тоже так считаешь?

– Врачи говорят, ничем уже не помочь, – кое-как выговорила Вера.

Втроем они встретили каталку возле лифта. Женя держала в руке пригоршню крупных камней и смотрела на Густова с жалобной улыбкой.

– Папка, неужели это было у меня? Это ж булыжники. Когда они успели так вырасти?

Густов не мог ничего ответить. У него отнялся язык. Все происходящее было кромешной жутью. Не было ни секунды, чтобы прийти в себя и хоть как-то смыслить ситуацию.

Женю вкатили в палату. Санитарки переложили ее на кровать. Тут же бодрячком пришел хирург со стайкой других врачей.

– Что мне можно есть? – спросила Женя.

– Ты хочешь есть?! – воскликнул хирург. – Замечательно! Есть можно все!

– Разве можно при болезни желчного пузыря есть все? – удивилась Женя.

– Но мы же вынули камни. Значит, можно, – нашелся хирург. Похоже, ему было не впервой дурачить пациентов.

– Как у меня могли образоваться такие камни? – допытывалась Женя.

Хирург развел руками: мол, чего не бывает. Он вполголоса велел Густову зайти к нему и вышел со своей свитой.

Густов присел у кровати дочери. Женя сжала ему руку:

– Видишь, как получилось. Выкидыш… Мальчик… – Слезы покатились по ее щекам. – Папка, мы возьмем из детдома девочку.

– Что за глупости! Родишь сама, – сказал Густов, удивляясь, как естественно врет.

Женя сжала в кулаке край простыни.

– Папка, мне не нравится температура. Даже сейчас, после операции, около 38-ми.

– Наверно, так бывает.

Женя продолжала о чем-то говорить. Густов не слышал. Он вглядывался в лицо дочери. Цвет нормальный. Конечно, осунулась, но не исхудала. Глаза потухшие. Но отчего им блестеть после таких переживаний? Черт возьми, может быть, хирург все же что-то перепутал? Может, это доброкачественная опухоль?

– Сегодня 28-е. Через три дня – новогодняя ночь. Неужели к этому времени меня не выпишут? – жалобно спросила Женя.

Вера сказала:

– Доченька, если не выпишут, мы будем в новогоднюю ночь здесь, с тобой: я, Олег…

Вера вопросительно смотрела на Густова. Оставляла ему место.

Они зашли к хирургу втроем. Кажется, доктор был неподдельно потрясен: «Такая девушка!»

Вера тихо плакала. Олег стоял навытяжку с застывшим лицом.

– Почему вы уверены, что это рак? – спросил Густов.

Хирург взмахнул руками

– Такое ни с чем не спутаешь. Сразу должен вам сказать. Любое лечение не имеет смысла. Поражены обе доли печени. Из-за беременности болезнь приняла ураганный характер. Вот-вот начнутся сильные боли.

– Сколько ей осталось? – спросила Вера.

– Несколько недель, чуть больше месяца.

Вера вскрикнула, будто сильно икнула, и зарыдала.

– Неужели никаких надежд? – У Олега него дрожал кадык.

Хирург для наглядности растопырил пальцы.

– Молодой человек, там вот такая опухоль, если ее отсекать, от печени ничего не останется. Если провести химиотерапию, химия убьет вашу девушку раньше болезни. Пораженная печень не выдержит. Но химиотерапия возможна только в онкологической больнице.

– Сколько еще Женечка может побыть у вас? – спросила Вера.

– Максимум неделю. Это не наш профиль. Мы не можем держать таких больных.

– Мы заплатим. Нельзя везти Женю в онкологию. Это убьет ее раньше времени, – сказал Олег.

– Медсестер благодарите. А мне просто жаль девушку, – сухо ответил хирург.

Густов спросил, нельзя ли сделать переливание крови. Доктор кивнул.

– Хорошо, сделаем.

Густов поехал на работу, были неотложные дела. Москву лихорадил предновогодний ажиотаж. Люди тащили елки, торты, подарки. Это праздничное кипение жизни раздражало.

Густов позвонил в Обнинск, в медицинский радиологический центр. Там раковые клетки убивают радиоактивными изотопами. Он писал об этом дважды. Добровольно пропагандировал этот опыт. Вдруг придется везти туда Ирину.

– Рак печени – это кранты, – жестко сказал знаменитый профессор.

Узнав, что речь идет о дочери Густова, посочувствовал и сказал, что их методами рак печени в запущенном виде не лечится. А если точнее, нигде пока не лечится.

Густов купил в подземном переходе оберег, смешную куклу бабы с распущенными патлами.

Прошел по магазинам и рынку, накупил разных вкусностей.

Он опоздал со своими деликатесами. Женя, Олег и Вера уже обедали в палате и что-то живо обсуждали.

– Папа, почему ты настаиваешь на переливании крови? – спросила Женя.

Густов начал врать, сам удивляясь, как складно у него получается.

– Мне кажется, в тебе сидит какая-то инфекция. Есть одна редкая азиатская болезнь, не помню ее название. Симптомы очень похожи. Субфебрильная температура, утомляемость. Думаю, прилив новой крови поможет организму бороться.