Установленный срок

Энтони Троллоп

Установленный срок

Часть 1

Глава 1. Вступление

Вряд ли можно сомневаться, что когда-либо британские колонисты обосновывались в более благополучной, процветающей и в особенности более организованной колонии, чем Британнула. Однако и у нее был период обособления от родины, хотя она никогда не поднимала восстаний, как ее старшая сестра Новая Зеландия. В этом отношении она просто последовала примеру Австралийских островов, которые, создав свое государство, сделали это при полном сотрудничестве с Англией. Несомненно, у нас была особая причина, которой не существовало в Австралии, и которая лишь отчасти была осознана британским правительством, когда нам, британулльцам, позволили быть самостоятельными. Великая доктрина "Установленного срока" была воспринята ими сначала с насмешкой, а затем с ужасом; но, несомненно, именно твердая вера, которую мы, британнульцы, питали к этой доктрине, послужила причиной нашего обособления. В течение тридцати лет, пока мы оставались сами себе хозяевами, не было ничего успешнее, чем наши усилия жить самостоятельно. Мы не отказывались от долговых обязательств, как некоторые из наших соседей, и не делали попыток построить коммунизм, как это было у других. Мы были трудолюбивыми, довольными и преуспевающими; и если мы и были поглощены обратно материнской страной, в результате того, что я не могу не назвать малодушным поведением некоторых наших пожилых британнульцев, это произошло не из-за каких-либо провалов со стороны нашего острова, а из-за оппозиции, которая противостояла "Установленному сроку".

Я думаю, что должен начать свой рассказ, объяснив понятным языком несколько очевидных преимуществ, которые будут сопутствовать принятию Установленного срока во всех странах. Что касается самого закона, то он был принят в Британнуле. Его одобрение было первейшим вопросом, который обсуждался нашей молодой Ассамблеей, когда мы оказались предоставлены сами себе; и хотя по этому предмету велись споры, ни в одном из них не было высказано возражений против этой системы. Я сам, в возрасте тридцати лет, был избран спикером Парламента. Тем не менее я смог принять участие в обсуждении законопроектов в комитете и делал это с определенным энтузиазмом. С тех пор прошло тридцать лет, и мой "срок" приближается. Но я все так же энергичен, как и прежде, и так же уверен в том, что доктрина в конце концов восторжествует по всему цивилизованному миру, хотя и признаю, что люди пока еще не созрели для этого.

Концепция Установленного срока уже обсуждалась, так что мне нет необходимости объяснять ее принципы, хотя ее преимущества могут потребовать нескольких аргументов в мире, который в настоящее время равнодушен к ее прелестям. Она состоит в том, чтобы избавиться от страданий, немощи и слабости старости, заранее договорившись о прекращении жизни тех, кто в противном случае стал бы стариком. Нужно ли объяснять жителям Англии, для которых я в основном пишу, насколько ужасны эти страдания и насколько высока стоимость жизни в старости, которая не в состоянии в какой-либо степени обеспечить свои собственные потребности? Мы, британнульцы, утверждаем, что нельзя допускать наступления такой старости. Ее следует предупредить в интересах как молодых, так и тех, кто становится стариком и вынужден доживать свой век после окончания трудового "срока". Человечество совершило две ошибки по отношению к своей собственной природе: во-первых, оно позволило миру быть обремененным постоянным содержанием тех, чьи труды уже должны были прекратиться, а беды – закончиться. Разве не то же самое говорит Псалмопевец: "Если по мере сил они живут четыредесять лет, то в силах их труд и печаль". И второе – заставлять тех, кто продолжает жить, влачить бесполезное и мучительное существование. Обе эти ошибки произошли от неразумной и необдуманной терпимости: терпимость к молодым, когда их не призывают обеспечить достойный и комфортный уход их предков; и терпимость к старикам, чтобы человек, когда он не просвещен и не осознает добра и зла, не захотел покинуть мир, для которого он не пригоден. Но такая снисходительность не лучше, чем непростительная слабость. Статистика говорит нам, что прокормить старика стоит дороже, чем прокормить молодого, равно как и обеспечить уход, питание и воспитание еще неокрепшего дитяти. Статистика также говорит нам, что неимущие молодые и не менее неимущие старики составляют треть населения. Пусть читатель задумается о том, какое бремя взваливает на себя всемирный бизнес. К этому следует добавить всех, кто из-за болезни больше не может работать, а из-за безделья не желает. Как может процветать народ, когда он так обременен? И ради чего? Что касается детей, то они, безусловно, необходимы. Их нужно кормить, чтобы они могли совершать добрые дела, когда придет их время. Но для чьего блага нужно поддерживать стариков и пожилых людей среди всех этих бед и несчастий? Если бы в нашем Парламенте был хоть один человек, способный продемонстрировать, что он вполне обоснованно желает подобного, законопроект не был бы принят. Хотя для меня политико-экономическая точка зрения на этот вопрос всегда была весьма убедительной, но облегчение положения пожилых людей было единственным аргументом, на который нельзя было возразить.

Некоторые противники этой идеи утверждали, что старикам это будет не по душе. Я никогда не был в этом уверен, да и сейчас не уверен. Когда колония свыкнется с системой Установленного срока, старики освоятся так же, как и молодые. Следует понимать, что для них готовилась эвтаназия; а скольких нынешних людей ждет эвтаназия? И они уходили бы из жизни со всеобщим уважением сограждан. Скольким из них выпал такой жребий? В последние годы своей жизни они должны были быть избавлены от любых ужасов нищеты. А сколько сейчас лишены того комфорта, который они не могут обеспечить себе сами? И для них не будет унизительным чувство, что они стали жертвами благотворительности. Они будут готовиться к уходу на благо своей страны, окруженные всеми удобствами, которым в их возрасте они были бы склонны, в колледже, содержащемся за государственный счет; и к каждому, по мере приближения счастливого дня, будут относиться с еще большим почтением. Я сам внимательно изучил вопрос о расходах и пришел к выводу, что благодаря использованию механизмов колледж можно сделать практически самоокупаемым. При этом мы должны были сэкономить в среднем 50 фунтов стерлингов на каждом ушедшем мужчине и женщине. Когда наше население достигнет миллиона, при условии, что только один из пятидесяти достигнет необходимого возраста, сумма, фактически сэкономленная для колонии, составит 1000000 фунтов стерлингов в год. Это избавило бы нас от долгов, позволило бы провести железные дороги, превратить все наши реки в судоходные, построить мосты и в скором времени оставить нас самыми богатыми людьми на Божьей земле! И все это благодаря мерам, приносящим больше пользы пожилым людям, чем любому другому слою общества!

Против нашей идеи приводилось множество аргументов, но все они были тщетны и бессодержательны. Против нас выдвинули религиозные соображения, и, рассуждая таким образом, в обиход вошло ужасное слово "убийство". Я помню, как в Палате представителей был объявлен запрет на использование фразы, столь отвратительной для величия народа. Убийство! Задумывался ли тот, кто пытался устрашить нас употреблением бранных слов, о том, что убийство, чтобы являться убийством, должно быть противозаконным? Закон должен был совершить это дело. Иного убийства быть не может. Если убийцу повесят – в Англии, я имею в виду, ибо в Британнуле нет смертной казни, – будет ли это убийством? Нет, только потому, что так предписывает закон. Мне и еще нескольким людям удалось наконец добиться того, чтобы это слово перестали употреблять. Затем они заговорили с нами о Мафусаиле и попытались привести аргумент относительно возраста патриархов. Я спросил их в комитете, готовы ли они доказать, что 969 лет, о которых говорится в Бытие, были той же самой мерой времени, что и 969 лет сейчас, и сказал им, что если благодаря медицинским средствам мира люди снова смогут жить так же долго, как патриархи, мы с радостью изменим Установленный срок.

По сути, не нашлось ни одного слова, которое можно было бы сказать против нас, за исключением того, что касалось чувств молодых и старых. Чувства изменчивы, говорил я им на том великом и славном собрании, которое мы провели в Гладстонополисе, и хотя от природы ими управляет только инстинкт, в конце концов они будут приучены подчиняться разуму. Недавно я прочитал, как в Англии чувствам позволили встать на пути такого великого дела, как кремация. Сыну не понравится, скажете вы, провожать отца в колледж. Но так ли уж он должен не желать этого? А если так, то не подскажет ли ему разум, что он обязан любить делать то, что обязан исполнить? Я с восторгом представляю себе, с какой гордостью, с какой честью, с какой заботой я мог бы, когда наступит "Срок", проводить своего отца в колледж, чтобы он в течение двенадцати месяцев наслаждался подготовкой к эвтаназии, которую не смогут нарушить никакие мирские заботы. Все существующие представления о гробе исчезли бы. Не будет никаких дальнейших попыток продлить время страданий, которые создала сама природа. Искушение молодых отказывать старикам в дорогостоящих удобствах, которые они не смогли заработать, больше не будет культивироваться. Молодой человек будет гордиться тем, что имя его родителей навечно занесено в летопись колледжа, основанного ради Установленного срока. У меня есть собственный сын, и я постарался воспитать его так, чтобы он с нетерпением ждал того дня, когда он занесет меня туда, как самую большую гордость в своей жизни. Обстоятельства, о которых я расскажу в этой истории, в некоторой степени помешали ему; но он, я верю, еще вернется к правильному образу мыслей. То, что я никогда не проведу этот последний счастливый год в стенах колледжа, является для меня, с собственной точки зрения, самой печальной стороной возвращения Англии нашего острова в качестве колонии.

Читатели наверняка догадываются, что я энтузиаст. Но есть реформы настолько великие, что человек не может не быть энтузиастом, если он принял в свою душу истину любого совершенствования человечества. Увы мне! Я никогда не доживу до того, чтобы увидеть, как реализуется на практике эта инициатива, которой я посвятил лучшие годы своей жизни. Колледж, построенный под моим покровительством в качестве подготовки к счастливому уходу, будет превращен в Торговую палату. Тех пожилых людей, которые, как я убежден, с нетерпением ожидали наступления дня своего высшего состояния, выпустили в мир и позволили им снова предаваться мирским мыслям в праздности никчемных лет. Наши мосты, наши железные дороги, наше правительство не получили должного финансирования. Наши молодые люди снова становятся безвольными под тяжестью возложенного на них груза. По правде говоря, я ошибался, думая, что столь великую реформу можно довести до совершенства в дни появления первых реформаторов. Божественная идея должна стать общепринятой в умах людей путем частого обсуждения, прежде чем она будет признана пригодной для человечества. Разве первые христиане не страдали от несчастий, нищеты и мученичества? Сколько веков потребовалось мировой истории, чтобы склонить ее к осуждению еще не отмененной традиции рабства? А трон, государь и епископ все еще продолжают обременять землю! Какое право имел я тогда, первый из сторонников Установленного срока, надеяться, что доживу до воплощения своей идеи в жизнь или что мне будет позволено покинуть мир в числе первых славных обладателей ее преимуществ?

Представляется абсурдным утверждать, что если бы такой закон действовал в Англии, то Англия не стала бы препятствовать его принятию в Британнуле. Это само собой разумеется. Но именно потому, что в Англии еще живы старики, в Британнуле страдает и молодежь, и старики. Премьер-министру на Даунинг-стрит было семьдесят два года, когда мы лишились возможности осуществить наш проект, а министру по делам колоний – шестьдесят девять. Если бы они были среди нас, и если бы нам позволили использовать нашу мудрость без вмешательства дряхлой старости, где бы они были? Я хочу со всем уважением сказать о сэре Уильяме Гладстоне. Когда мы назвали нашу столицу в его честь, мы были прекрасно осведомлены о его достоинствах. Он не обладает красноречием своего прадеда, но он, как утверждают нам, надежный человек. Что касается министра по делам колоний короны, одной из которых, увы, снова стала Британнула, то я, признаться, не нахожу его великим государственным деятелем. Нынешний герцог Хэтфилд не обладает ни дерзостью, ни благоразумием своего деда. Он был избран в нынешнюю Верхнюю палату как убежденный антицерковный либерал, но у него никогда не хватало духа стать настоящим реформатором. Именно благодаря "чувствам", которые, несомненно, наполняют сердца этих двух противников Установленного срока, доктрина Установленного срока на некоторое время угасла в Британнуле. Печально думать, что сила, интеллект и дух человечества должны быть побеждены той самой невежественностью, которую они хотят изгнать из мира.

Два года назад я стал президентом той страны, которую мы с гордостью называли восходящей империей южной части Тихого океана. И, несмотря на все внутренние противоречия, колледж Установленного срока был уже достроен. И тут я получил от британского правительства грозное извещение о том, что Британнула перестала быть независимой и вновь была поглощена материнской державой в составе колоний Короны. Как была воспринята эта информация, и с какой готовностью к ней отнеслись британнульцы, я сейчас и расскажу.

Признаюсь, я сам поначалу не был готов повиноваться. Мы были маленькими, но независимыми и подчинялись Великобритании не больше, чем Саломоновым островам или Таити. Мы вправе сами устанавливать свои законы, и до сих пор мы принимали их в соответствии с установлениями и, надо сказать, предрассудками так называемой цивилизации. Теперь мы сделали первую попытку выйти за эти пределы, и нас тут же остановила вздорная дремучесть стариков, которых, если бы Великобритания осознавала свои интересы, она бы уже заставила замолчать, приняв закон о Установленном сроке самостоятельно. В уже написанной истории мира нет более яркого примера беспричинной тирании. Но мои братья-британулльцы не согласились со мной в том, что в интересах грядущих поколений наш долг – скорее умереть на своем посту, чем поддаться угрозам герцога Хэтфилда. Одна британская канонерская лодка, заявили они, в гавани Гладстонополиса приведет нас к порядку. К какому порядку? 250-футовая паровая махина, без сомнения, могла бы раздавить нас и разнести в пух и прах наш колледж Установленного срока. Но, как уже было сказано, капитан канонерской лодки никогда не осмелится прикоснуться к шнуру спускового механизма, который произведет столь масштабное разрушение. Англичанин не решится сделать выстрел, который может привести к гибели пяти тысяч его соотечественников до наступления их Установленного срока. Но даже в Британнуле все еще царит страх. По общему мнению жителей острова, было решено, что мы должны признать этого губернатора и вновь присягнуть на верность Британской короне. Сэру Фердинандо Брауну разрешили высадиться, и по ликованию, устроенному на первом балу в Доме правительства, как я уже успел узнать с тех пор, как покинул остров, выходило, что бриттанульцы скорее радовались, нежели наоборот, своему рабству.

С тех пор прошло два месяца, и мне, изможденному старику, пригодному лишь для стяжания славы колледжа, ничего не остается, как написать эту историю, дабы грядущие века увидели, сколь благородны были наши труды. Но на самом деле трудности, стоявшие на нашем пути, были крайне суровы. Философская истина, на которой основана эта система, была слишком мощной, слишком могущественной, слишком божественной, чтобы быть принятой человечеством в эпоху ее первого появления. Но она появилась; и я, пожалуй, должен быть доволен и удовлетворен на протяжении тех лет, которые я обречен коротать по вине безвольных бездарей, думать, что я был первым реформатором своего времени, хотя я буду обречен погибнуть, так и не насладившись ее плодами.

Прежде чем начать свою историю, я должен объяснить некоторые детали нашего плана, которые вызвали большой раскол между участниками. Прежде всего, каким должен быть установленный срок? Когда группа из трех-четырех сотен человек впервые эмигрировала из Новой Зеландии в Бриттанулу, большинство из нас были молодыми людьми. Мы не соглашались с мерами в отношении государственного долга, которые грозились принять новозеландские власти; и коль скоро этот остров был изучен, а часть его возделана, мы решили отправиться туда. Наша решимость была одобрена не только некоторыми партиями в Новой Зеландии, но и на материнской родине. За нами последовали другие, и мы устроились на новом месте с большим успехом. Но мы были, по сути, молодой общиной. Среди нас было не более десятка человек, достигших к тому времени Установленного срока, и не более двадцати, о которых можно было бы сказать, что они приближаются к нему. Невозможно представить время или людей, когда или среди которых можно было бы опробовать эту систему с такой надеждой на успех. Не успели мы встать на ноги, как вопрос о Установленном сроке стал предметом общего разговора в Британнуле. Многие предвкушали, что он станет воплощением новой идеи богатства и благополучия; и именно в те дни были сделаны расчеты относительно рек и железных дорог. Я думаю, что в Англии считали, что лишь немногие, и только немногие, из нас грезили о воплощении в жизнь этой мечты. Если бы они были уверены, что Установленный срок когда-нибудь превратится в закон, они бы не позволили нам заниматься законотворчеством. Я признаю это. Но если мы были независимы, то приводить нас к покорности с помощью 250-футового винтового парового судна было актом грубой тирании.

Каков должен быть установленный срок? Это был первый вопрос, который требовал немедленного ответа. Назывались абсурдные в своей намеренной мягкости годы: восемьдесят и даже восемьдесят пять лет! Давайте лучше сто, – сказал я вслух, обрушивая на них поток своих насмешек. Я предлагал шестьдесят, но это предложение было отмечено молчанием. Я указал, что несколько стариков, живущих сейчас на острове, могут быть исключены, и что даже тем, кому больше пятидесяти пяти, можно позволить влачить свое существование, если они настолько слабовольны, что выбрали для себя столь унизительное положение. Это последнее предложение было принято сразу, и получившие право на исключение не проявили никакого протеста, даже когда им объяснили, что они останутся одни в обществе, не получат никаких почестей и им никогда не разрешат даже войти в уютные сады колледжа. Теперь я думаю, что шестьдесят лет – слишком ранний возраст и что шестьдесят пять, которым я изящно уступил, – это подходящий установленный срок для человечества. Пусть любой человек посмотрит среди своих друзей, не стоят ли шестидесятипятилетние на пути тех, кто по-прежнему стремится возвыситься в мире. Судья глух на своем посту, когда более молодые люди, стоящие ниже его, могут прекрасно все слышать. Его голос опускается до слабых высоких частот, а зрение слабеет и ухудшается. Во всяком случае, его конечности утрачивают ту гибкость, которая необходима для адекватного выполнения работы в этом мире. Само собой разумеется, что в шестьдесят пять лет человек уже сделал все, на что был способен. Он больше не должен беспокоиться о труде, а значит, не должен беспокоиться и о жизни. "Все это суета и томление духа", – скажет такой человек, если он все еще храбр и все еще жаждет чести. – "Ведите меня в колледж, и там дайте мне подготовиться к той более прекрасной жизни, которая не будет требовать земных усилий". Мои слова подействовали на многих, и тогда они заявили, что установленным сроком должны быть семьдесят лет.

Как долго мы спорили по этому поводу, теперь рассказывать не стоит. Но в конце концов мы решили остановиться на среднем значении этого промежутка. Шестьдесят семь с половиной лет были признаны большинством Ассамблеи в качестве установленного срока. Конечно, прежде чем принять участие в строительстве колледжа, колония должна была по настоящему состариться. Но тут возник еще один спор. С какой стороны от установленного срока следует брать год благоденствия? Наши дебаты даже по этому вопросу были долгими и оживленными. Утверждали, что уединение в стенах колледжа равносильно уголовному наказанию, и что старики должны таким образом испустить последний вздох, не выходя в мир. В конце концов было решено, что мужчины и женщины должны поступать в колледж в возрасте шестидесяти семи лет, а до своего шестьдесят восьмого дня рождения они должны покинуть его. И тогда зазвонили колокола, и вся община ликовала, и устраивались банкеты, и юноши и девушки называли друг друга братьями и сестрами, и чувствовалось, что начата великая реформа на благо всего человечества.

Когда законопроект был принят, дома, в Англии, об этом мало кто задумывался. Я полагаю, что, по мнению англичан, времени для размышлений было предостаточно. Идея была настолько странной для них, что проведение ее в жизнь считалось невозможным. Они, несомненно, слышали о законопроекте; но я утверждаю, что, поскольку нам было позволено отделиться и жить отдельно, их это касалось не больше, чем если бы это было сделано в Аризоне или Айдахо, или в любом из тех западных штатов Америки, которые недавно образовали новый союз. Именно от них, несомненно, мы ожидали сочувствия, которого, однако, не получили. Мир, очевидно, еще не осознал, что его ожидают грандиозные перемены. Мы получили, правда, резкий протест от старомодного правительства в Вашингтоне; но в ответ на него мы заявили, что готовы противостоять и пасть на стороне новой системы, что мы ожидаем славы, а не бесчестия, и что человечество скорее последует за нами, чем отвергнет нас. Мы вели длительную переписку с Новой Зеландией и Австралией, но Англия поначалу не принимала это на веру, а когда ей дали понять, что мы настроены серьезно, она обрушила на нас единственный аргумент, который мог иметь силу, и послала в нашу гавань свою 250-футовая паровую канонерку. 250-футовая канонерка, несомненно, была безотказной силой – только если мы не были готовы умереть за нашу систему. Я был готов, но я не мог взять с собой народ моей страны.

Итак, я завершаю прелюдию к истории, которую мне предстоит рассказать. Уверен, что, несмотря на замкнутый уклад Великобритании, читатели в этой стране в целом должны были познакомиться со взглядами сторонников Установленного срока. Не может быть, чтобы идея, обладающая способностью настолько изменить – и, можно сказать, улучшить – нравы и привычки человечества, была неизвестна в стране, где некоторые жители, по крайней мере, умеют читать и писать. Они хвалятся, что в настоящее время на Британских островах нет ни одного мужчины или женщины, не владеющих грамотой; но мне стало известно, что эти знания редко приближаются к какому-либо литературному вкусу. Не исключено, что какая-то часть населения должна была оставаться в неведении относительно того, что делается в империи южной части Тихого океана. Поэтому я написал эту предварительную главу, чтобы объяснить им, в какой ситуации находилась Британнула на протяжении всего двенадцати месяцев до того, как Англия завладела нами и снова сделала нас своей собственностью. Сэр Фердинандо Браун теперь правит нами, надо сказать, не железным жезлом, а очень даже доброжелательно. Он произносит цветистые речи и думает, что они заменят независимость. Он собирает налоги и сообщает нам, что быть обложенным налогами – высшая привилегия высокоразвитой цивилизации. Он обращает внимание на канонерскую лодку в бухте, когда она прибывает, и называет ее божественным хранилищем благодетельной власти. На какое-то время, без сомнения, британская "нежность" возобладает. Но я зря потратил свои мысли и напрасно излил свое красноречие по поводу Установленного срока, если с течением лет он снова не выйдет на передний план и не докажет, что он необходим, прежде чем человечество сможет достичь всего того, что ему суждено достичь.

Глава 2. Габриэль Красвеллер

А теперь я начну свою историю. Прошло более тридцати лет с тех пор, как я начал свою пропагандистскую деятельность в Британнуле. Мы были малочисленным народом, и в то время еще не получили благословения в виде обособления; но мы были, как мне кажется, необычайно сообразительны. Мы были настоящими сливками, так сказать, снятыми с молока жителей более обширной колонии, которые сами были одарены интеллектом превышающим нормы. Мы были элитой избранного населения Новой Зеландии. Пожалуй, я могу сказать, что ни один народ, столь хорошо образованный, никогда прежде не брался за формирование новой государственности. Сейчас мне почти шестьдесят лет – я близок к тому, чтобы отправиться в колледж, который, увы, никогда не будет открыт для меня, – и мне было почти тридцать, когда я начал всерьез задумываться об Установленном сроке. В то время моим самым дорогим другом и самым надежным компаньоном был Габриэль Красвеллер. Тогда он был старше меня на десять лет, и поэтому в настоящее время, если бы колледж был готов к приему, его можно было бы смело поместить туда. Он был одним из тех, кто привез в колонию овец-мериносов. С большими трудами и затратами он вывез из Новой Зеландии небольшое стадо отборных особей и с самого начала добился успеха. Он приобрел земли в Литтл-Крайстчерч, в пяти-шести милях от Гладстонополиса, и проявил большую рассудительность при выборе участка. Более прекрасного места, как оказалось, для производства говядины и баранины, а также для производства шерсти, найти было бы невозможно. Все, что нужно человеческой натуре, имелось в Литтл-Крайстчерче. Ручьи, орошавшие землю, были чистыми, быстрыми и всегда полноводными. Травы отличались особенным обилием, а старые английские фруктовые деревья, которые мы привезли с собой из Новой Зеландии, росли там с таким буйным плодоношением, какого, как мне сказали, не знает и родная страна. Он привозил яйца фазанов, икру лосося, и молодых оленей, и черных петухов, и тетеревов, и этих прекрасных маленьких олдернийских коров размером не больше собаки, которые, когда их доят, не дают ничего, кроме сливок. И все эти блага развивались у него на редкость успешно, так что о нем можно было сказать, что его корни попали в благоприятные места. Но сына у него не было, и потому, обсуждая с ним, как это бывало всякий раз, вопрос об Установленном сроке, я пообещал ему, что, когда наступит день его ухода, именно мне доведется передать его на попечение священного колледжа. Он женился еще до того, как мы покинули Новую Зеландию, и был бездетен, когда обустроил для себя и своей жены усадьбу в Литтл-Крайстчерче. Но там, через несколько лет, у него родилась дочь, и я должен был помнить, когда обещал ему этот последний дружеский акт, что муж этого ребенка будет обязан с сыновним почтением исполнить для него ту службу, которую я обязался выполнить.