Город спит, просыпается магия

Антон вопросительно поглядел на Нику.

– Если ты считаешь, что мне стало понятно, то нет. Теперь и непонятно, и страшно.

– Должно быть страшно. Это не котик, а ночной кошмар. Маленький и не твой, потому ты не так уж и испуган. А вот кто их превратил в котов? – она пожала плечами. – Мне почему-то это совсем не нравится.

Они с Никой посмотрели друг на друга.

– Хочешь, оставь его тут, – она кивнула на Синего. – Кто знает, чего хотели? Избавиться от своих кошмаров или подсунуть другим?

Антон усмехнулся.

– Неё, – он запихнул кота в сумку, – тебе оставь, ты его растрясешь в банке. Постараюсь не очень испугаться.

* * *

Шли недели безуспешных поисков, а откуда появились коты, он так и не нашёл. В городе не так много магов, разбирающихся в снах. Антон всех их знал, а если они не причём, значит коты— дело рук самоучки. Что опасно вдвойне. Слишком тонко сны связаны с реальностью, слишком близко этот мир, где уже не раз терялись маги. А раз звери, созданные из снов, бегают по всему городу – кто-то опять перешёл эту грань.

Антон собирал фотографии, наносил на карту места появления кошек. Но никакой системы не было, к тому же их стало слишком много. Одни держали таких зверей дома, другие высказывали опасения. Но кошки оставались настолько безобидными и вели себя так обыденно, что мало кто воспринимал всерьёз мрачные пророчества.

Синий кот любил лежать на окне, из еды предпочитал рыбу, а если и засыпал ночью на подушке Антона, не приносил в сны хозяина ничего страшного.

И всё-таки Антон ждал, что рано или поздно это закончится. Коты не переставали тревожить его в первую очередь потому, что он не понимал – зачем? Просто так ничего не бывает. А если происходит что-то настолько масштабное и непонятное, рано или поздно оно выльется в нечто очень плохое. Бывает, что и в хорошее, но гораздо реже.

Под каждым новым видео он просил выйти на связь создателя кошек. Объяснить, перестать скрываться. Обещал защитить, помочь, если появятся проблемы. Ему отвечали, но он быстро распознавал обманщиков. Никто из написавших ему не был тем самым магом.

Но когда он уже почти привык и перестал спрашивать, вот тогда она и пришла.

* * *

Её звали Лиза. Светлые волосы, прозрачные глаза, бело-розовая кожа. Она казалась почти альбиносом, фарфоровой куклой, краска с которой смылась и осталась лишь в трещинах. Антону казалось – прикоснись к такой девушке, и она сломается. А теперь она ещё и готовилась заплакать.

– Я читала каждый ваш вопрос, слышала каждый призыв открыться. Но была уверена, что всё делаю правильно! Да всё и правда получалось. Но потом случилось кое-что страшное, и теперь я не знаю, что делать.

Антон протянул ей стакан воды, и она, отхлебнув, продолжила.

– Не знаю, как объяснить. Я всегда это умела – видеть чужие страхи и плохие сны. Говорят, у меня сверхразвитая эмпатия. Сначала это пугало, но постепенно я научилась не замечать. Когда видишь, что страхи есть у всех, это кажется нормальным. Но потом я пришла работать медсестрой в детское отделение. Детские кошмары совсем не страшные, бывает, даже смешные. Но они их так мучают. Однажды я не выдержала – вытащила один из страхов прямо во время сна. Девочке стало лучше, она не перестала болеть, но стала спокойней и пошла на поправку.

– А причём тут коты?

– Вы представляете, как выглядит извлечённый наружу кошмар? Может, хотите попробовать?

Холодок пробежал по спине Антона.

– Я не помню свои сны… Но давайте.

– Это быстро. Я уже вижу один, детский, маленький.

Она положила руки ему на голову, Антон почувствовал, будто на него надели шапку. Стало тепло и мягко. Вдруг он будто провалился в черноту, перед глазами что-то вспыхнуло, он успел испугаться, но не понял, чего. А когда открыл глаза, на полу лежало бесформенное нечто, отвратительная амеба. Она бурлила и клокотала, из глубины наружу что-то выплывало и перемешивалось, растекаясь вновь.

Антон отступил. Его замутило, лоб покрылся испариной.

Лиза наклонилась и принялась гладить мерзкое создание, что-то приговаривая. Через минуту там лежал кот, но с рыбьим хвостом и чешуйками. Антону он не понравился, но ужас отступил.

– Все любят котиков. И хоть эти не похожи на настоящих, уже не так страшно, правда? Детям становилось лучше, коты всем нравились, я так радовалась…

– Но? Вы ведь пришли сказать «но».

– Но я ошиблась. Выпустила наружу нечто ужасное – кошмар умирающего. Взрослого мужчины. Он так стонал, бредил, что мне стало жаль. Думала, уйдёт спокойно. Но тот сон, он не стал котом. Он превратился в чудовище. И я боюсь его. Все боятся.

Антон привычно потянулся к клавиатуре, собираясь найти информацию о коте-чудовище.

– Нет, – остановила его Лиза. – Там пусто. Все, кто успел встретить этот кошмар, заснули. И мы не можем их разбудить. Не сплю только я. Значит – могу его победить. Только не знаю, как. Мне нужна помощь.

Антон похолодел. Вот оно. Настоящий жуткий кошмар, вырвавшийся наружу. Сон, от которого нельзя проснуться. Он будет преследовать наяву каждого. Пока те не заснут. Сон и явь всё-таки перемешались. Глупая дилетантская магия. И куда она полезла?

Он выдохнул, пытаясь сдержаться и ничего не сказать вслух. Но забыл, что Лиза эмпат. Она почувствовала его раздражение. Заморгала и всё-таки расплакалась.

– Тихо, тихо, – Антон успокаивающе поднял руки. – Сейчас чего-нибудь придумаем.

Он набрал номер Ники и отошёл поговорить к окну.

– Помнишь, ты превратила кота в смерч? – спросил он, пропуская приветствия. – Как ты это сделала?

– Ничего я не превращала. Внешность кота – видимость. Создай некомфортные условия, и он станет тем, чем был. Но потом вернется к образу кота.

– А как его уничтожить?

– Просто прогони. Они пугливые.

– И всё-таки?

В трубке послышался вздох.

– Не трогай их. Кот – это же воплощение кошмара. Выходит, чтобы его нейтрализовать, ты должен отдать что-то хорошее. Счастье? Радость? Как много? Может, всю? Для человека это опасно, ведь её уже не вернёшь. Люди, знаешь ли, от такого умирают.

Сзади хлопнула дверь.

– Лиза, стой!

Антон выбежал за ней, пытаясь догнать, но не знал, куда она свернула. Её фамилия? Адрес? Она ничего не оставила. Стоп, работает в больнице. В какой? Она ведь обязательно пойдёт искать тот кошмар. Попросила о помощи, а он…

От бессилья Антон опустился на скамейку и закрыл глаза.

* * *

Он так и не нашёл девушку. А вот кошмар то и дело давал о себе знать. Впервые Антон увидел его в видео, снятом на телефон, на одном из каналов – чудовище, чуть ниже человека, покрытое чёрной шевелящейся, словно живой, шерстью. Неприятно резануло то, что у него, как у Синего, тоже было три глаза. Но огромная оскаленная пасть, резкие движения, множество тонких паучьих ног… Видео длилось меньше минуты, а потом телефон упал на асфальт.

Заснувших людей находили повсюду. По одному и группами. Не зная, что делать, их просто свозили в ближайший госпиталь, который полностью отдали под «спящих».

«Делом котов» теперь занимались серьёзные маги, новости обещали, что скоро со всем разберутся. Но на улицах почти не стало прохожих. От маленьких котов тоже старались избавиться, теперь опасались даже их.

Под каждым своим видео и постом Антон писал Лизе, надеясь, что она не станет ничего предпринимать сама. Просил прощения. Уговаривал встретиться.

Она откликнулась. В тот вечер он опубликовал третью часть длинной статьи, а в комментариях под ней добавил: «Лиза, с тобой всё в порядке?».

«Всё хорошо, – вдруг появился ответный комментарий. – Сегодня всё закончится».

Он подскочил, набрал знакомому айтишнику, судорожно объясняя, какой IP нужно срочно отследить.

Полузаброшенный частный сектор. Таким он стал недавно, за последние недели. Пустые улицы, потухшие окна. Где-то тут сигнал GPS с телефона Лизы.

Он увидел её в конце улицы. Такие светлые волосы не перепутаешь. А рядом с ней уже был кот. Сгусток шевелящейся тьмы расплывался в вечернем воздухе клочьями чёрного тумана. Он возвышался над тонкой фигуркой Лизы, но Антон заметил, что кот отступает.

Как она собирается нейтрализовать его? Отдать всё хорошее, что в ней есть? Она не показалась такой уж счастливой.

Антон стоял и боялся окликнуть её. Кот медленно перебирал паучьими лапками, то отступая, то приближаясь вновь.

Всё произошло за секунды.

Лиза вдруг резко кинулась вперёд и притянула голову кота к себе. Тот упирался и крутил шеей, шипел, выпускал когти, но, очевидно, не мог причинить ей вреда. Она прижимала его голову к груди, не давая ему вырваться, гладила и что-то успокаивающе бормотала. Антон кинулся к ней. Но кот мягкой мглой уже опутал девушку. А потом исчез.

Нет, в ней не было столько счастья, чтобы справиться с кошмаром. Она забрала кошмар себе. Точно так же, как доставала их наружу, пустила его внутрь. Теперь он уже не мог выбраться, но поглотил девушку изнутри. Перед Антоном сидела кукла с пустым взглядом, которая, кажется, ничего не осознавала.

– Пойдём, пойдём, – Антон аккуратно поднял её на ноги и, придерживая за плечи, повёл подальше отсюда.

* * *

Всё плохое забывается быстро. Все уснувшие проснулись. Новых котов больше не было. Старые не размножались и не старели, но в целом вели себя, как обычные звери.

– Смотри, – на экране ноутбука мелькали фото котов-кошмаров и их владельцы. Антон вёл им счёт, составил каталог и общался с хозяевами.

Лиза безучастно смотрела в монитор. На руках у неё сидел Синий. Тяжёлый случай кататонии, разводили руками врачи, она не очнётся.

Но Антон продолжал приезжать. Пускай молчит. Ведь сегодня она, как и каждую ночь, придёт к нему во сне. И вот тогда они наговорятся.

Зеркало

Юлия Воинкова

Витрины, даже заплаканные дождём, видят всё. Ночной проспект в свете фонарей, блики фар, силуэты домов, фигуры прохожих. Капли, стекая по стеклу, искажают увиденное – мир кажется неправильным и небезопасным. Особенно, если витрины отражают что угодно, кроме тебя самого.

Но, вероятно, я начал не с того. Ещё совсем недавно я не обращал внимания на витрины. Зато постоянно натыкался на зеркала. Выброшенные в мусор, разбитые зеркала. «Такие же, как моя жизнь», – каждый раз повторял я, словно мантру.

Мутные и блестящие; в простых рамах или окружённые лепниной; маленькие и в полный рост. Но все – неизменно – с веером трещин на стекле. Они попадались мне там и тут: выглядывали уголком из-под тающего сугроба; неловко прислонялись к мусорному баку; лежали, распластавшись в тёмной подворотне. Я даже стал фотографировать их на смарт – своеобразная коллекция, запечатлевшая меня в каждом осколке каждого нового зеркала. Высокий, худой, сгорбленный, с усталым взглядом и нарисованной на мгновение улыбкой.

Как-то в обеденный перерыв я рассказал об этом Лизе – моей коллеге, странноватого вида дамочке с худыми ключицами, мелкими чёрными кудряшками и тяжёлым взглядом ведьмы. Лиза помолчала, раздумывая, поставила чашку в кофемашину и сказала, что город наводнили доппельгангеры. Тёмные двойники. Люди без отражений.

Я скептически поднял брови, наблюдая, как её тонкие пальцы с багровым маникюром отбивают дробь по спинке стула.

– Готова поспорить: каждое зеркало разбито и у каждого не хватает одного осколка.

Кофемашина перестала булькать и хлюпать, Лиза вынула чашку, не дожидаясь, когда кофе перестанет капать.

Я вынул из кармана смарт и стал «перелистывать» фото, приглядываясь к каждому. Лиза подошла ближе, чуть навалилась на меня плечом и тыкала «кровавым» ноготком:

– Вот. И вот. И вот здесь – видишь, совсем крошечного нет?

– Действительно. Но откуда ты знаешь?

– Странно, что ты не знаешь. Они же всегда рядом. Наблюдают, ждут.

– Да кто они-то?

– Говорю же – двойники.

В общем, я тогда покрутил пальцем у виска:

– Переутомилась ты, Лиза…несёшь чушь.

Она засмеялась, отпила кофе и предупредила:

– Поосторожнее с зеркалом, разобьётся – ни осколка не потеряй…

Конечно, я во всю эту муть не поверил. Пошарился, правда, в гугле на тему доппельгангеров. Ничего серьёзного не нашёл – одни сказочки для впечатлительных. И про осколки – тоже ничего.

А через пару дней я его увидел. Своего. В своем зеркале.

Он был абсолютной моей копией. Только я не улыбался, а он – да. Жуткое, надо сказать, зрелище. Я зажмурился, тряхнул головой, открыл глаза – он по-прежнему улыбался. Я схватил с полки флакон одеколона – первое, что под руку попало – и запустил прямиком в двойника. По стеклу поползли трещины, несколько осколков упало на пол, а двойник исчез. Совсем. Солнце светило в окно, бликовало на зеркальной мозаике, оставшейся после удара. В каждом кусочке отражалась комната. Я – нет. На душе стало холодно и мерзко. Я вышел из комнаты и включил свет в ванной. В маленьком зеркале над раковиной моего отражения тоже не было. Наверное, так и сходят с ума, решил я. К кому теперь? К психологу? Психиатру?

Стоп-стоп. Что там Лиза говорила про двойников?

Этим утром я впервые за несколько лет торопился на работу.

Войдя в офис, не снимая куртки, влетел в Лизин кабинет. На заваленном бумагами столе стояла чашка кофе, надкушенная конфета лежала рядом на какой-то квитанции. Лиза стояла у маленького овального зеркала за дверью и поправляла пружинки волос.

– Похожа на Горгону, – улыбнулась она, увидев меня.

Я встал у неё за спиной в надежде, что утренняя история мне просто привиделась.

– Твою мать! – глядя в зеркало, прошипела Лиза и оглянулась на меня, – предупреждала же!

– Значит, не привиделось… – сдавленно произнес я и осел на стул у стены.

Лиза вернулась на рабочее место, отодвинула конфету и кофе в сторону и пристально посмотрела:

– Разбил зеркало?

Я кивнул.

– Так. Осколки собрал?

– Нет… Лиза, что происходит?

– Говорила же – осколки не теряй. Ладно, домой придёшь – первым делом собери.

– Что происходит, – повторил я с нажимом.

– Ты вызвал доппельгангера. Если зеркало по кусочку не соберёшь – он тебя со временем заменит.

– Это же фэнтезятина какая-то, Лиза. Не бывает такого. Я никогда не слышал…

– Ты не слышал, потому что не интересовался. А выражение «его будто подменили» слышал? А фразу «он сам не свой»? Двойник приходит и поглощает тебя – по каплям, по минутам, по крупицам эмоций. Он стирает лучшее, что есть в тебе, оставляя самое тёмное и неприглядное.

Я совсем растерялся, в голове было пусто, да и тело словно опустело:

– Но… Но почему? Как?

Она вздохнула.

– Хочешь, напомню, когда я тебя последний раз видела счастливым? Пять лет назад – на корпоративе, мы отжигали с тобой «как бы танго» и ты оттоптал мне ноги.

– Ого. Я и забыл. Да, отлично повеселились.

– А потом…

– А потом появилась Катя… – я усмехнулся, – и мне стало не до веселья…

Катя была – супер. Суперпривлекательной, суперсексуальной, супермолодой. Суперизбалованной. Катя была папиной дочкой в периоде бунта против папы. А я стал лучшим манифестом её противостояния. А потом бунт утих, а я остался. Я лез из кожи вон, влезал в долги и кредиты, чтобы хоть немного приблизиться к Катиному идеалу мужчины и приблизить её саму к привычной дорогой жизни. Наконец я устал, плюнул на всё, и суперженщина подала на развод.

– Не до веселья, не до работы. Вообще, не до чего… – грустная улыбка Лизы вернула меня в реальность. – Вот. А они это любят. Любят тех, кому жить неинтересно. Таких проще всего подменить.

Лиза опять вздохнула, протяжно и как-то обречённо. Но потом собралась, сверкнула тёмными глазами, наклонилась через стол и взяла меня за руку:

– Вот. Поэтому надо осколки собрать – все до единого. Если зеркало склеим, от двойника избавимся – уйти он может только туда, откуда пришёл.

Вечером по дороге домой я заглядывал в каждую витрину, в каждую лужу – ничего. Мир будто бы вырезал меня, стёр ластиком в фотошопе. Вот я – иду по тротуару, ботинки шаркают по асфальту, меня обходят встречные прохожие, объезжают подростки на роликах; но для себя самого там – в отражениях – я не существую.

Придя домой, с порога я бросился в комнату – собирать осколки.

Один, два, три, четыре. Четыре штуки выпали из зеркальной паутины трещин. Один, два, три. Чёрт, где же четвёртый?! Я обшарил всё вокруг, но не нашёл самого мелкого – с Лизин ноготок. Чёрт! Ещё и палец порезал.

Струйка крови текла по пальцу прямо под обручальное кольцо, которое я будто бы забывал снять после развода. Я со злостью скрутил с пальца обручалку и швырнул на стол. Потом долго рылся в шкафу в поисках пластыря, заклеил порез и решил пойти напиться.

Музыка в ночном клубе играла достаточно громко, чтобы заглушить воспоминания, но недостаточно, чтобы притупить страх от отсутствия моего отражения в зеркале за спиной бармена. Я старался не смотреть в ту сторону и сосредоточиться на круглых коленках сидящей напротив девицы. Девица время от времени наклонялась ближе, обдавала волной приятно-цитрусового парфюма, щекотала мою щёку светлыми локонами и что-то кричала в ухо. Я не разбирал – что. Просто кивал в ответ. И угощал нас обоих очередной порцией текилы. Когда мексиканский анестетик наконец подействовал, притупляя страх, я вновь поднял глаза на зеркало, но не увидел там не только себя. Блондинистых локонов там тоже не оказалось.

– Наводнили, – повторил я Лизины слова.

– Что? – переспросила блондинка.

– Да так… – отмахнулся я и наклонился ближе. – На чём мы остановились?

– Может, ко мне? – она игриво улыбнулась.

Я тоже натянул улыбку и вызвал такси.

Воздух на улице был сырым и прохладным, под ногами – маленькие полыньи лужиц, со сверкающими в них огнями клубной вывески. Такси подъехало быстро – не успев сделать и пары затяжек, я бросил сигарету в урну. Нетрезво покачиваясь, подошёл к задней дверце. В автомобильном окне себя тоже не нашёл. Усмехнулся. Ждал, что где-то сохранился?

Усевшись в тёплом салоне, я закрыл глаза и задремал, прислушиваясь к шороху колес по мокрому асфальту.

В подъезде было светло, как днём, чисто и как будто уютно. Словно из дождливой осенней ночи я вошёл в погожий летний день. Я поднялся на нужный этаж, нажал кнопку звонка у двери с чуть покосившимся номером. Послушав тишину внутри, нажал ещё раз и не отпускал несколько секунд. Послышались шорохи, приглушённое ворчание, в дверном глазке мелькнула тень, и дверь открылась.

Лиза, округлив глаза и запахивая поглубже короткий халат, сонно и недовольно спросила:

– Ты очумел? Третий час ночи.

– Знаю, – пьяно согласился я, – потанцуем «как бы танго»?

– Иди домой…

Она потянула дверь на себя, но я втиснулся в открытый проём:

– Я не могу, Лиз. Страшно мне там… и зеркало не склеить…

Она повернулась спиной, пошла по тёмному коридору и бросила из-за плеча:

– Закрой дверь. Пошли – напою чаем.

Я покорно поплёлся за ней в кухню.

Лиза заваривала какой-то странный чай. В прозрачном чайнике танцевали маленькие оранжевые ягоды. Я молча следил за их медленным кружением.

– Облепиха, – пояснила Лиза, добавив ещё немного.

Я перевёл взгляд на неё, стоящую ко мне вполоборота, и стал нести чушь:

– Ты знаешь, Лиза, что у тебя интересный профиль… Такой птичий. Ты птица, Лиза?

– Я предпочитаю эпитет «ахматовский», – улыбнулась она и повернулась, воткнув в меня тёмный взгляд.

Отчего мне казалось, что у неё тяжёлый взгляд? Глубокий, пронизывающий. Тёплый. Не тяжёлый.

Она наклонилась ближе, и тут я увидел то, что позволяет мне до сих пор не потерять себя в пустых зеркалах.

… Витрины, даже заплаканные дождём, видят всё. Ночной проспект в свете фонарей, блики фар, силуэты домов, фигуры прохожих. Капли, стекая по стеклу, искажают увиденное – мир кажется неправильным и небезопасным. Особенно, если витрины отражают что угодно, кроме тебя самого. Это так легко – потерять жизнь, когда ты лишён возможности видеть себя со стороны. Это так легко – отдать её двойнику, пришедшему на зов твоей мрачной жизненной скуки…

– Как насчёт танго под дождём?..

На мои плечи ложатся тонкие ладони.

Я отворачиваюсь от мокрых витрин и смотрю в тёмные Лизины глаза, в который раз удивляясь своему отражению в них.

Дон ю край

marrtin

Ночью пошёл дождь. Илья сидел у окна и глядел, как проступают из тьмы контуры холмов, как становятся видны дорожки, далёкие линии электропередач, серые камни. Оттуда, с холмов, текла мутная глинистая вода, тащившая с собой грязь, листья, обрывки вялых цветов. Знакомыми тропинками, асфальтовыми реками меж бордюров вода проходила сквозь город, смывая в море пустое и суетное – мусор, мечты, желания… Городок тянулся вдоль побережья – пляж, автостанция и цепочка бетонных домов, плавно переходившая в частный сектор. Давно, ещё при Союзе, здесь почти построили атомную станцию, но Союз кончился, и город будущего стал городом прошлого, незаметно потерявшись в зыбком своём настоящем.

Окна съёмной квартиры выходили на холмы. Где-то там, в размытой акварели дождя, ветер трепал узкие листочки олив, жёлтые шарики алычи, сыпал горстями тёмные ягоды тутовника. Дождь затихал и медленно начинался снова. Делать ничего не хотелось. В соседней комнате храпела Маринка. Илья никогда не думал, что женщина может так храпеть. Женщина, тонкая, воздушная, венец творения и предмет мечтаний. Глупая вышла поездка. Матери хотелось «вывезти мальчика на море в Крым», а мальчику было всё равно. В пятнадцать лет многое всё равно, потому что разрыв между желаниями, возможностями и реальностью бесконечен и тёмен, как Марианская впадина. А потом мать не отпустили с работы, и выскочила, как прыщ на попе, Марианская Маринка – дальняя родственница, которая и присмотрит, и накормит, и вообще на море давно не была. Мать подёргалась и сдалась – потому что либо мальчик на море со взбалмошной тридцатипятилетней тёткой, либо вообще никак. Да оно и получилось никак. Идиллия продержалась полтора дня, а потом курортная жизнь накрыла отдыхайку с головой. В комнате поселились окурки и бутылки, Маринка приходила под утро и падала поперёк кровати, как есть – в кожаной куртёшке, мини-юбке и майке с надписью «HardRockCafе». Илья смотрел на это бесчувственное тело с грязными пятками, смятенно борясь с желанием и брезгливостью. Брезгливость побеждала.

Он ходил на рынок и готовил какую-то еду, читал книжки и смотрел в окно. Книжек в квартире оказалось аж два шкафа, а что ещё делать, он не знал. Плавал он плохо, а ходить обгорать на пляж – та ещё глупость. Да ещё Маринка.

Вчера потащила его в кафе на берегу. Шашлыки, чебуреки, домашнее вино. Нет, мальчику нельзя. И я не буду. Дайте кофе. Игра в «Сын? Племянник!» надоела им обоим, но в трезвом виде «мамаша» ещё держалась. Илья смотрел по сторонам, на мужчин и женщин за столиками – о чём они говорят? Зачем нужны друг другу? Почему они здесь, а не… ну, я не знаю, не в Сыктывкаре своём? Могли бы и там поговорить. Откуда вообще появляются эти мужчины и женщины? Ему всё казалось, что есть какой-то квантовый скачок, барьер, когда дети, подростки – чпок! – становятся взрослыми, совсем непохожими на себя прежних.

Принесли кофе в белых чашечках и большой изнемогающий от жара чебурек с сыром и помидорами. Илья глядел на него, свесившегося с краёв тарелки, и не знал, с какого бока взяться за этого распластанного зверя. В динамиках под потолком играл старый рок; Маринка пила свой кофе и тоскливо смотрела в тёмные шумные волны. Всё было нелепо и бессмысленно. А потом… Он сначала и не понял, не разобрал вступления следующей песни, уж больно хорошо лёг пронзительный гитарный перебор на шум прибоя. Только заметил, как Маринка окаменела лицом, как отставила рука задрожавшую чашку. «Саммертайм… – протянул надтреснутый женский голос, – тайм, тайм…» Его пробило. Это случалось редко, но случалось. Один миг – и пространство меняется, как по щелчку. Словно попадаешь в капсулу, а всё остальное – люди, дома, предметы – всё оказывается там, во вне, не с тобой, а как бы само по себе… и тебя нет. Нет совсем. Изнутри подкатила знакомая волна, и он поплыл, не зная, где он сейчас и кто он – мокрая галька на берегу, мошка, толкающаяся в разбитый фонарь, размытая капля кофе на столе, чей-то взгляд, дыхание, тень… Гитара звенела и голос поверх неё растекался, плакал, кричал, упрашивал «бейби, бейби, бейби… но край… но но но но но но но но но дон ю край…» Наваждение задрожало и распалось, порванное надрывной тоской. Только сердце ещё стучало в ритме ударных. Маринка плакала. Он сидел, не зная, что с этим делать. Музыка стихла, снова потянулись негромкие разговоры, смех, звяканье посуды на кухне. Маринка подобрала салфетку, неловко высморкалась, и он выдохнул.

– Кто это был? Чья песня, в смысле?