Театр стекла и теней

– Давно вы здесь живете? – Мансфилд перешел к следующему вопросу, как будто она сейчас ни слова не сказала.

Джульетта хотела надавить, но не знала как. Это все не рутина и не процедура.

– С девяти лет.

– Домом владеет ваш отец?

Она покачала головой:

– Мачеха. Мы переехали сюда, когда она вышла за отца.

– А где вы жили раньше?

Кожу покалывало словно бы зарядами статического электричества. Они здесь не из-за смерти отца. Они здесь, чтобы узнать то, о чем никто никогда не позволял Джульетте спрашивать. О том, что было прежде. Пришлось побороться с собой, чтобы голос звучал ровно, пока она вкратце излагала свои воспоминания о годах до мачехи. Первый брак отца. Женщина, с которой они сколько-то пробыли, – она позволяла Джульетте играть со своей косметичкой.

Мансфилд слушал молча, с непроницаемым лицом, а когда Джульетта закончила, сразу продолжил:

– Где вы родились?

– Не знаю.

– Вы видели свое свидетельство о рождении?

Это уже существенно отдаляло их от заявленной цели прихода, и Джульетта рискнула:

– Как это связано со смертью моего отца?

– Не могли бы вы, пожалуйста, ответить на вопрос, мисс Грейс?

У двери детектив-констебль Ламберт переступил с ноги на ногу. Ему некомфортно, поняла Джульетта. Он думает, что им не стоило заявляться сюда и изводить ее вопросами сразу после смерти отца, или дело в чем-то другом?

– Нет, – сказала она. – Не видела.

– Вам известно, где родился ваш отец?

– Нет.

Все труднее и труднее вдыхать полной грудью. Все «нет» и «не знаю» слипались внутри. Никогда прежде их вот так не сталкивали друг с другом, и негативное пространство вокруг них как будто складывалось в картинку, вроде вазы, что превращается в два лица, если долго смотреть.

– Вам эта информация никогда не требовалась? – спросил Мансфилд. – Для работы, например?

– Я учусь в секретарском колледже, – сказала Джульетта. – Меня записывала мачеха.

– А в школе?

– Я ходила к мисс Аббелин.

– Мисс Аббелин?

– В Академию мисс Аббелин. – Джульетта опустила часть для юных леди. – Это школа для девушек с упором на драму и танец.

Она как будто рекламировала школу сомневающейся паре потенциальных родителей. Если так, миссия была провалена, потому что Мансфилд сменил тему:

– Когда ваша мачеха вернется?

– Не знаю, – сказала Джульетта. – У нее какие-то дела.

Детектив встал и вытащил из кармана визитку:

– Это мой номер. – Тон внезапно стал резким. – Пожалуйста, попросите ее позвонить мне.

– Это все? – Разговор закончился внезапно, и Джульетта растерялась.

– Благодарю за уделенное время, мисс Грейс. – Мансфилд двинулся было к двери, но остановился и обернулся. – Вы сказали, что в Академии учат танцу и драме. А много учениц потом работают в этой области? У меня сложилось впечатление, что в наши дни такой работы маловато. Во всяком случае, за пределами Театрального округа.

Тон непринужденный, но Джульетта как будто расслышала в нем тщательно отточенный умысел. Или, может, это просто жалкая попытка светской беседы, предпринятая человеком, который не привык к светским беседам.

– Да нет, немного.

Она не добавила, что мало кто из учениц Академии вообще собирается работать.

– Вы когда-нибудь бывали в Театральном округе?

Театральный округ. Мистический, блистающий Театральный округ. Прославленный во всем мире, огромный лабиринт чудес вокруг Шоу, что длится веками. Там нет ничего скучного и обыкновенного. Туда можно попасть, только если ты особенный, и тогда ты предан Округу настолько, что никогда не задаешься вопросом, ради чего живешь. Когда-то она любила представлять, что поехала в Театральный округ, каким-то образом стала играть в Шоу и ослепляет зрителей блеском своего танца. Но она не придумала, как именно это случится: постоянный состав известен своей скрытностью и туда никогда и никого не берут со стороны. В конце концов очарование этой несовершенной фантазии померкло. Что до вопроса Мансфилда, – конечно, Джульетта там не бывала. Кто бы ей разрешил? С тем же успехом она могла бы летать. Музеи, картинные галереи, пристойные сценические постановки пристойных воспитательных пьес – такова была культурная валюта, которую сдавала ей мачеха.

Джульетта покачала головой:

– Нет.

Мансфилд, кажется, собирался спросить что-то еще, но его коллега с упреждающей нотой в голосе произнес:

– Сэр.

Старший офицер коротко кивнул:

– Благодарю вас, мисс Грейс.

Джульетта как-то читала сказку о девушке, которой нужно было закончить какую-то работу – пряла она, что ли, – и работа шла, но все умножалась и умножалась. Всегда было то, о чем Джульетта не знала, но теперь новые вопросы без ответов сплелись в гигантский запутанный ком, а Мансфилд уходил, предоставляя ей выпутываться самостоятельно.

Движимая приступом гнева, Джульетта догнала полицейских в коридоре.

– Зачем вы приходили? – спросила она, когда Мансфилд уже открыл дверь. – Что вам нужно?

– Обычная процедура, мисс Грейс. – Мансфилд и бровью не повел. – Рутинный опрос.

Слова произнесены, но слишком запоздало.

– Я вам не верю.

– Мне очень жаль. – И он вышел.

Детектив-констебль Ламберт шагнул за ним и слегка кивнул Джульетте, что могло сойти за намек на извинения.

Джульетта не сдержала порыва и коснулась его руки:

– В чем дело? Пожалуйста, мне нужно знать.

Ламберт замялся, но его резко окликнул Мансфилд. Молодой офицер тряхнул головой:

– Простите.

Джульетта проследила, как он спустился по ступенькам вслед за коллегой, закрыла дверь и прислонилась к ней; голова кружилась от недозаданных вопросов. Ясно было одно: что бы ни привело детектива-инспектора Мансфилда к ее двери, ни рутина, ни процедура тут ни при чем.

И сквозь разочарование Джульетта различала еще кое-что. Покалывание в затылке. Такое бывало время от времени – некое напряжение, знание: что-то вот-вот случится. Возникало от чего угодно – прохожий, поймавший ее взгляд на улице, едва знакомый запах, даже внезапный звонок в дверь. Кожу на голове покалывало, все чувства обострялись. Вот оно, шептал голос в глубине сознания, прерывистый и требовательный. Вот оно. Но никогда ничего не случалось, и ощущение меркло, оставляя лишь тоску и скуку, будто Джульетта упустила сказочную возможность.

– Кто приходил? – С верхней ступеньки на нее смотрела Элизабет.

– Никто. – Джульетта отлепилась от двери. – Скажи Ребекке, что чай готов.

* * *

– Элизабет говорит, кто-то приходил. – Клэр никогда не стучала, прежде чем войти к Джульетте. – Кто? Почему ты не сказала?

– Ничего важного.

Джульетта ковыряла грушу от флакона духов на серванте. Она чуть не рассказала Клэр о визите полиции, уже потянулась было за визиткой детектива-инспектора Мансфилда, но сопротивление пересилило. У всех есть секреты. И если она расскажет мачехе, причина визита ускользнет в пространство закрытых дверей и приватных разговоров, превратится в очередной вопрос без ответа.

– Что-то продавали. – Она приукрасила: – Кухонные полотенца. Я сказала, чтоб ушли.

Мачеха поджала губы – она не одобряла коммивояжеров, убежденная, что большинство из них побывали в тюрьме, – и сменила тему:

– Завтра тебе придется сходить в пару мест. Я заказала похороны через две недели. Нужно напечатать приглашения.

– Мисс Аббелин, наверное, захочет узнать дату, – сказала Джульетта. – Я ее сегодня видела. Она выразила соболезнования.

– Церемония будет скромная, – ответила мачеха. – Только близкие Стивена. – Она отвернулась и выровняла какие-то вещи на полке. – Что-нибудь еще она сказала?

В голосе зазвучала странная нота. Клэр всегда была холодна с директрисой Академии, никогда не участвовала в борьбе за положение в классе, как другие родители.

– Нет.

Едва ответив, Джульетта пожалела, что не соврала поумнее, – может, мачеха выдала бы то, что сейчас скрыла, отвернувшись. Но момент был упущен, и Клэр уже шагала к двери, удостоверившись, что Джульетте нечего сказать и тратить на нее время незачем.

* * *

Было, наверное, около полуночи, когда Джульетта проснулась, что-то услышав в коридоре, поднялась и пошла к комнате Ребекки. Там было тихо, но так, словно кто-то пытался замереть и выровнять сбившееся дыхание.

– Ты как? – тихо спросила Джульетта.

Молчание.

– Мне показалось, я услышала, что ты плачешь.

Молчание.

Джульетта уже хотела уйти, но тут звук раздался снова, слабый и сдавленный. Она поколебалась, потом переступила порог. Подошла к кровати, где Ребекка сжалась в комок под покрывалом, скользнула к ней, обняла ее со спины. На мгновение Ребекка застыла, но потом слезно вздохнула и прижалась к сестре.

Джульетта держала ее крепко, чувствуя сдавленное дрожание ребер; прежде они иногда так и спали. У Ребекки случались кошмары, она прокрадывалась к сестре, и Джульетта обнимала ее, пока та не переставала дрожать.

– Ты по нему скучаешь? – внезапно спросила Ребекка.

Если бы ее спросили днем, Джульетта ответила бы: «Конечно скучаю». Но темнота требовала честности.

– Не знаю. А ты?

Долгое молчание.

– Не знаю.

Джульетта подождала, но сестра ничего больше не добавила, а спустя несколько минут ее дыхание выровнялось до ритма спокойного сна. Руке было неудобно, но Джульетта не хотела тревожить Ребекку и лежала неподвижно, глядя во тьму.

Когда они сюда переехали, ей бывало трудно заснуть. Что-то ломкое возникало в этом доме по ночам, и, лежа в кровати, одеревеневшая и бессонная, она отвлекалась, воображая свое другое «я», – как принцессы в сказках, которые становились собой в холодные часы за гранью полуночи, а днем были заперты в лебяжье оперение или в холодную чешую жуткой змеи. Ночь за ночью она сплетала такие истории, пока это другое «я» не сложилось ясно и отчетливо и не зажило собственной жизнью. Потерянный близнец Джульетты, более темная, менее уступчивая версия. Она не нуждалась в семье, не нуждалась в чужом одобрении. Она жила во тьме, в тенях, где-то на рваных окраинах обыденности, и была там счастлива.

И сейчас эта другая Джульетта просыпалась вновь.

Чего-то я не понимаю, думала она. Не понимаю и не знаю, как выяснить.

А вот и знаешь, пришел ответ и в подарок принес с собой идею.

Внутри что-то щелкнуло – пришло решение. Зарываясь лицом в подушку, Джульетта покрепче обхватила Ребекку и не стала сопротивляться сну.

Мы шестеренки в механизме. Мы делаем свою работу, и мир продолжает вращаться.

Девочка в серебряных туфлях не помнит, кто это сказал, но слов не забыла. Она знает, что такое шестеренка. На камине стоят часы с прозрачным стеклянным кожухом – видно металлический механизм. Мысль о том, что сама она – маленькая часть чего-то большого, ее не пугает. Она же и правда маленькая. Но она вырастет и станет одной из тех историй, что протекают здесь, силой повествования уносят всех за собой. Впрочем, это в будущем, а сейчас у нее неотложное дело.

Девочка в серебряных туфлях скользит сквозь путаницу переулков, держа под мышкой посылку. Поднимается по крутой лестнице на тропу, что идет по верху крошащейся стены, – из-под ног летит камешек-другой, но она слишком хорошо знает эту дорогу и не оступится. Краткая перебежка по стене, потом она поворачивает, встает на край, глядит на улицу внизу. Там собралась небольшая толпа – смотрит вдоль улицы с тоской, которую девочка наблюдала уже много раз. Она понимает, что это значит, – все только что случилось. Странник выбрал кого-то из толпы и увел, оставив прочих обездоленными, потому что выбрали не их.

Девочка улыбается. Не волнуйтесь, думает она, нежная, как мать, утешающая ребенка после плохого сна. Не волнуйтесь, я здесь.

Лишь спустя несколько секунд кто-то поднимает голову и видит ее. Весть о ее присутствии пробегает в толпе шорохом, долгим вздохом, черной рябью, и одно за другим лица в масках обращаются к ней. Она старательно держит кривоватую, потайную улыбку, которая говорит: «Я знаю то, чего вы никогда не поймете», а затем устремляет взгляд на узкий провал между верхними этажами двух домов на той стороне улицы, вытягивает свободную руку и шагает в пустоту.

Снизу доносится вздох, когда девочка пальцами ног обвивает натянутую проволоку. Проволока едва видна, но девочке не нужно видеть. Она ходит по проволоке, сколько себя помнит. Ее маме это не нравится. Она боится, что проволока порвется, или нога соскользнет, или кто-то крикнет и напугает ее. Она боится падения, которое затем последует, но девочка не понимает почему. Ходить по проволоке – в ее природе. В этот миг, когда лица в масках обращаются к ней, а под ногой туго натянута проволока, девочка в серебряных туфлях становится Девочкой в Серебряных Туфлях.

Она направляется к провалу, шаги гладкие и точные, пакет крепко прижат к боку. Она знает, что толпа его увидела, – они будут судачить о том, что он означает, как сочетается с той историей, которую о ней рассказывают. Они никогда не узнают, что просто нужно было срочно доставить посылку, а девочка в серебряных туфлях быстрее всех подняла руку, заполучив и задание, и блестящую монетку в награду в конце пути.

Когда она сходит с проволоки в узкую щель между стенами, ей слышны шум и топот внизу. Некоторые знают эти места и могут предсказать, где она выйдет. И точно: когда она появляется, на нее, затаив дыхание, снизу вверх смотрит стайка зрителей. Спускаясь, она не глядит на них, и они расступаются, а потом идут следом по улице.

Ее цель прямо впереди – один из маленьких театров. Толпа останавливается у подножия лестницы, но, ныряя в дверь, девочка чувствует их взгляды. Затем дверь за ней затворяется, и Девочка в Серебряных Туфлях снова превращается в девочку в серебряных туфлях, несет посылку, предвкушает монетку.

Глава 4

Перейти от плана к действию Джульетта смогла только через два дня.

Дел было невпроворот, и одна дома Джульетта оставалась разве что ненадолго. Однако на третий день Клэр, похоже, решила, что пора вернуть хозяйство на обычные рельсы.

– Можешь оставить ключи в ящике комода, – сказала она, когда после завтрака все было убрано. – Когда вернешься из колледжа, я уже буду дома.

У Джульетты оборвалось сердце. Накануне вечером, когда мачеха выложила список сегодняшних встреч, ее остро кольнуло предвкушение.

Решимость поколебалась, затем окрепла.

– Сегодня у меня нет занятий, – сказала Джульетта.

Мачеха сузила глаза:

– Сегодня понедельник.

– Расписание изменили. – Джульетта впилась ногтями в ладони. – Звонили вчера.

Мачеха воззрилась на нее, потом раздраженно пожала плечами и отвернулась. Джульетта опустила голову, пряча румянец нервического триумфа. Конечно, мачеха проверит и обман встанет в десять раз дороже, но сейчас Джульетте было плевать.

* * *

Когда дверь закрылась, Джульетта выждала немного на случай, если кто-нибудь что-нибудь забыл и вернется, и пошла в спальню отца и его жены. Она не вполне понимала, что ищет, – значит придется искать везде. Она нервничала, но вдобавок различала дрожь преступного возбуждения при мысли о том, что заглянет во все те места, что обычно проходили по категории «Тебя не касается» или «Тебе тут делать нечего».

С методичной непокорностью она листала записную книжку на ночном столике Клэр, совала руки в карманы ее одежды в шкафу, разглядывала каждый ключ в ящике тумбочки у отцовской кровати. Ничего не обнаружив, пошла наверх. Комоды в свободной комнате оставляли пустыми для гостей, но в углу стоял деревянный сундук с сентиментальными сувенирами сестер. Старые школьные учебники. Рисунки. Первые туфли. Никаких вещей Джульетты там не было, и от этого внутри заворочалась старая боль – тупая и медленная, но в груди все равно заныло.

Вернувшись вниз, она вошла в кабинет. Формально отцовский, но его жена бывала там чаще – скрупулезно подсчитывала домашние расходы за столом. Книжный шкаф забит тетрадями и справочниками. Стивен писал книгу об истории английского театра. Когда-то – урывками между лекциями, а женившись на Клэр, заявил, что теперь посвятит себя писательству целиком. Насколько могла судить Джульетта, это никак не увеличило его писательскую продуктивность, лишь резко сократило склонность к любой другой работе.

Из книжного шкафа она вытащила тетрадь. Все страницы исписаны заметками, только изредка – эскиз или диаграмма. Начала было читать, но почерк у Стивена был такой мелкий и убористый, что она сдалась и перешла к пианино. Отец играл нечасто, но порой до Джульетты доносился музыкальный обрывок, неуверенный, с паузами, как будто Стивен вспоминал то, что знал когда-то давно. На нотной странице он записал простую мелодию с несколькими аккордами в левой руке. Тут и там зачеркивал неверные ноты, вписывал другие.

Джульетта положила руки на клавиатуру, припоминая единственный триместр, когда ее учили играть в школе. Вышло неуклюже и медленно, но она узнала мелодию, которую пытался сыграть Стивен. Необычная тональность и тоскливые переливы застряли в памяти, и Джульетта жалела, что не слышала всю вещь целиком.

Отвернувшись от пианино, она обошла стол и принялась открывать все ящики по очереди. Скрепки. Ручки. Старый счет от портного. Мачеха надула бы губы, увидев его, и тут же извлекла бы лист с несведенными счетами. Ящик слева оказался заперт, и Джульетта вспомнила про связку ключей в отцовской тумбочке. Сбегала наверх в спальню, забрала ключи и вернулась в кабинет.

Третий ключ подошел. В ящике обнаружились неровная стопка писем и видавшая виды медная шкатулка. Джульетта взяла верхний листок из стопки. Письмо, адресованное отцу, – на вид официальное, с неброской шапкой.

«Марлоу и К», стряпчие Иннер-Темпл, Лондон

Отправлено несколько месяцев назад и касается какого-то платежа. Ниже еще пачка идентичных писем, только даты другие – по одному в год. Но в самом низу Джульетта нашла кое-что иное: рукописные буквы в письме, нацарапанном поспешно и неровно, смазанные тут и там, словно автор слишком торопился, чтобы дожидаться, пока высохнут чернила. Датировано пятнадцатью годами ранее, и наверху – адрес, почти неразборчиво.

Пал… дин-стр… 3 Лонд…

Первые строчки совершенно неразборчивы, но дальше почерк немного устаканился, и несколько слов Джульетта прочла:

Какой родитель… своего ребенка… мне так жаль…

Она быстро вдохнула и наклонилась ближе, пытаясь выудить смысл из этих неровных букв.

Если… увидишь ее… девочку… серебряных туфлях…

Серебряные туфли.

И вновь напряжение зазвенело внутри, но на сей раз не исчезло. Оно становилось все настойчивее – болезненное томление по недосягаемому.

Серебряные туфли.

Джульетта еще покрутила эти слова в голове, и ее пронзило воспоминание. Она маленькая, лет восемь или девять, стоит у двери гостиной в ночной рубашке – ее погнала вниз пульсирующая боль в ухе. В гостиной Клэр кричит на Стивена, размахивая листом бумаги. Голос гневно дрожит, и в животе у Джульетты все переворачивается от тревоги: в мире взрослых что-то пошло не так. Ускользая прочь, она улавливает финал этой странной короткой тирады:

…серебряные туфли.

Джульетта смотрела на письмо, пытаясь сопоставить рисунок сгибов с воспоминанием о листе в судорожной хватке мачехи. Эти слова правда звучали или ее разум складывает что-то из фрагментов ничего?

Нет. Что-то там было. Она чувствовала.

Отложив письма, Джульетта занялась шкатулкой. Самый маленький ключ в связке подошел к замку, и шкатулка раскрылась, явив взгляду странный набор предметов. Черная шелковая маска с ленточками. Несколько серебряных подвесок-шармов на потемневшей цепочке. Ключ на бархатной ленте. Старая фотография.

Маска по краю отделана перышками, словно с живота черного лебедя. На обороте вокруг переносицы – похоже, мазок грима. Ткань пахла плесенью, но с примесью чего-то еще – возможно, легчайший намек на духи.

На фотографии молодая женщина. Что-то смутно знакомое было в ее улыбке, хотя Джульетта понятия не имела, кто это. Голос отца раздался в памяти, надломленный последним, предсмертным отчаянием.

Мад… лен.

Джульетта отложила фотографию и взяла ожерелье. На вид – дешевка с хлипким замком, подвески слишком легкие – вряд ли настоящее серебро. Маска – миниатюрная версия той, что лежала на столе, – балетная туфля (серебряные туфли), роза, перо, фонарь, корона и птица.

В отличие от шармов, ключ был цельнолитой и увесистый, с необычной резьбой на головке. Он висел на фиолетовой ленте – концы истрепаны, как и завязки на маске. Джульетта положила на стол и его; она будто складывала пазл, не зная заранее, какая картинка должна получиться.

Маска. Фотография. Подвески. Ключ.

Неразборчивое письмо, размазанное, возможно, слезами.

Имя, которого она раньше никогда не слышала.

Полицейские, которые спрашивают о неизвестном прежде.

В школе они читали стихотворение о морском чудовище, спящем на дне океана. Мисс Аббелин сказала, что это про секреты, про то, что забыто. Каждая строчка сочилась опасностью – кроме последних:

Он с громким воплем Всплывет и на поверхности умрет[1].

Джульетта до сих пор помнила разочарование от этого финала. Все эти темные обещания, эта медленная, дрейфующая угроза – и в итоге ничего. А вдруг тут то же самое? Вдруг этот клубок смятения, это чувство, будто что-то витает прямо за гранью понимания, распадется, рассеется, вновь оставив ее обыкновенной и одинокой?

Погруженная в эти мысли, Джульетта лишь спустя секунду или две различила шум в прихожей. И тут же запаниковала – накатил безмерный, застилающий глаза страх ребенка, пойманного на запретном. Руки стали неуклюжими, и она дважды уронила ожерелье, запихивая его обратно в шкатулку. Это ей удалось, и она уже ловила ключ на столешнице, но было слишком поздно. Шаги приблизились, и в дверях возникла мачеха.

С обреченным вздохом Джульетта выпрямилась и подождала, когда разразится шторм.

Мачеха подошла к столу и нагнулась посмотреть.

– Стивен всегда запирал этот ящик. – Звучало почти приветливо. – Что там было?

Джульетта протянула ей маску. Клэр взяла, повертела.

– Вы знаете, что это? – К Джульетте вернулся голос.

– Сувенир, полагаю. На память о какой-то другой женщине. – Клэр отдала ей маску, кивнула на фото. – Может, об этой.

Джульетта коснулась пальцами лица женщины на фотографии.

– Вы знаете, кто она?

Мачеха коротко, холодно усмехнулась:

– Мадлен. – И затем, когда сердце Джульетты сжалось: – По крайней мере, ты так думаешь, верно?

Джульетта прикусила губу. Мачеха всегда читала ее как открытую книгу. Это было особенно болезненное унижение. Не успела Джульетта ответить, Клэр стряхнула несуществующую пушинку с рукава.

– Ты спрашивала. Он ее упоминал. Однажды. Когда мы только поженились. Когда… – Ее лицо закаменело. – Не важно. Он назвал меня Мадлен. По-моему, и сам не заметил, а я об этом никогда не говорила.

– Кто она?

– Я же сказала, что никогда не говорила об этом, – резко повторила мачеха.

– Она моя мать?

Пальцы у Джульетты дрожали. Может, одна из отцовских историй о разбитом сердце была правдой. Может, он не мог говорить о ней, потому что было слишком больно. Может… – ее осенила тень надежды, – может, Джульетта слишком напоминала ему о потерянной любви.

Глаза мачехи сузились.

– Перестань.

– Что?

– Я знаю это лицо. Фото, имя – и ты не здесь, сочиняешь сказочку о том, что ты украденная принцесса, а она придет и унесет тебя в замок на том конце радуги. Я слышала, что ты рассказывала девочкам. Чушь несусветная по большей части. Но иногда твой голос менялся, и ты замолкала. Это ты рассказывала сама себе то, что считала правдой.

– Но это не просто сказочка, – возразила Джульетта. – Он хранил ее фотографию все эти годы.

Клэр покачала головой:

– Ты опять. Ты даже не знаешь, правда ли на фотографии твоя мать.

Джульетта вспомнила, о чем спрашивал Мансфилд, – один из тех вопросов, на который нечего ответить, кроме «я не знаю».

– Мое свидетельство о рождении, – сказала она. – Там же указано имя моей матери?

Можно затребовать его у… кто там занимается такими делами, и оно придет в тисненом конверте. Джульетта откроет его и разгладит на столе, и там будет сказано…

Ее мысли прервались. Мачеха направилась в угол, к книжному шкафу. Отперла его и вытащила папку. Оттуда извлекла лист бумаги, вернулась и вручила Джульетте.

– Мне нужно было твое свидетельство о рождении, чтобы записать тебя в колледж. Вот все, что я нашла.

Письмо на бланке. Адрес в шапке: Сомерсет-хаус, Лондон.