Последний защитник

Я быстро вернулся в Савой, который отделяли от Арундел-хауса только обширные дворы Сомерсет-хауса. Мое жилище, маленький дом с внутренним двором, находилось в узком переулке, который назывался Инфермари-клоуз. Мне он вполне подходил, хотя в теплую погоду переполненное кладбище Савойской часовни, которое располагалось за домом, трудно было назвать приятным соседством.

Когда я постучал, дверь открыл мой слуга Сэм Уизердин. Он был списанным на берег матросом, который на войне с голландцами потерял ногу до колена. Несмотря на это прискорбное обстоятельство, Сэм отличался удивительной ловкостью. Он не раз доказал мне свою преданность, хотя у него имелись определенные недостатки – любовь к крепкому элю и склонность распускать язык.

Сэм принял у меня плащ и шляпу:

– Пойдете еще куда-нибудь, хозяин?

– Пока не знаю. – Я прошел в гостиную, где горел камин. – Отыщи Стивена, пожалуйста. Мне надо с вами поговорить.

Он постучал костяшками пальцев по лбу, как делают матросы, и удалился, а я стал греть руки.

«„Кобель и сука“, – напряженно размышлял я, – „кобель и сука“. Что бы это значило?» Я никак не мог избавиться от чувства, что слова эти были не просто оскорблением обманутого мужа в адрес его мучителей, но имели какой-то скрытый смысл.

Слуги затопали по лестнице из кухни: Стивен передвигался бегом, а Сэм – тяжело ступая и прихрамывая. Мальчик подождал в передней, чтобы Сэм мог зайти в гостиную первым, после чего с некоторой опаской вошел следом.

– У меня есть для вас обоих поручение, – объявил я. – Вы сейчас пойдете в пивную возле переулка, ведущего к Арундел-хаусу. – Я глянул на Сэма. – Ты знаешь, какую пивную я имею в виду?

– Под вывеской с серебряным крестом, сэр, – моментально ответил он. – Хозяин заведения господин Фоли, хотя, по правде говоря, там всем заправляет его супруга. Цены высокие, и она разбавляет эль, когда посетители выпьют пару кружек.

– Как я понимаю, тебя там знают?

Сэм улыбнулся с напускной скромностью:

– Ну, сэр, может быть, вы и правы, а может, и нет, хотя последнее вряд ли.

– Очень хорошо. Стивен, подойди, чтобы я мог тебя видеть.

Мальчик, стоявший за Сэмом, вышел вперед и встал передо мной. Мы не знали его точный возраст, но я полагал, что ему примерно лет одиннадцать. Он жил у нас в доме с прошлой осени, когда его предыдущая хозяйка, леди Квинси, отдала его мне. Стивен был арапчонком, который служил знатным дамам в качестве пажа, пока не потерял детскую прелесть: бедняга слишком вырос да вдобавок еще серьезно заболел. Формально Стивен являлся моим рабом, ибо леди Квинси передала мне право собственности на него. Но сама идея владеть живым человеком, словно имуществом, была мне не по нраву, и я относился к нему просто как к обычному мальчику, который попал ко мне в услужение.

Когда я познакомился со Стивеном, он страдал недугом под названием «королевский порок», или, попросту говоря, золотухой. Все лицо и шея мальчика были покрыты болезненными буграми. После того как два месяца тому назад Карл II прикоснулся к нему на частной церемонии исцеления, бугры начали исчезать и теперь стали почти незаметны. Нам усиленно внушали, что действенность королевского прикосновения в излечении золотухи была подтверждением того, что государь послан самим Господом править нами. Честно говоря, я не знал, что и думать о чудесном выздоровлении Стивена, но был рад за него.

– Помнишь, что произошло на Фенских болотах в Кембриджшире, когда мы с тобой еще только познакомились?

– Да, хозяин.

– Как однажды ночью ты вышел в сад, а плохой человек увез тебя в лодке и высадил на острове? – (Стивен начал дрожать.) – Но я нашел тебя на острове, и все опять стало хорошо, – напомнил я мальчику, и он кивнул. – Стивен, тогда было темно, но ты же помнишь, что там были два человека: первый увел тебя из сада и доставил ко второму, своему господину, который и велел слуге оставить тебя на острове, так? Скажи, ты узнал бы их голоса, если бы снова услышал?

– Я не знаю, сэр. Может быть.

– Человек, который увез тебя, большой, жирный, тучный. Его зовут Роджер Даррел. Он носит шпагу. Его хозяин – высокий и худой. Он тоже носит шпагу. В последний раз, когда я видел его, на нем был длинный коричневый камзол. Фамилия этого человека Вил, но иногда его называют Епископом. – Я обернулся к Сэму. – Ты встречался с Даррелом. Он следил за мной, когда я возвращался домой однажды вечером в сентябре, а ты очень вовремя вышел меня встретить. Помнишь?

– Этого типа? Еще бы! Я, правда, тогда не очень хорошо разглядел его, но зато наслушался: он говорит так гнусаво, будто у него рот забит соплями.

– Да, верно. А хозяин – северянин, из Йоркшира, это сразу ясно по его произношению. Я хочу, чтобы вы оба пошли в пивную под знаком серебряного креста и принесли мне кувшин эля. – Я дал Сэму шиллинг. – Стивен пойдет с тобой. Он понесет кувшин. Не задерживайтесь долго, но смотрите по сторонам и держите ухо востро. Если там будет хотя бы один из этих типов, дайте мне знать. Но сами на рожон не лезьте, рисковать ни к чему.

Я слышал, как слуги вышли. Уже начинало темнеть. Я зажег свечи и попытался читать, но никак не мог сосредоточиться. Слова прыгали у меня перед глазами. Я читал и перечитывал предложения, забывая их начало еще прежде, чем добирался до конца. Время тянулось медленно, и я пожалел, что послал в пивную Сэма и Стивена, вместо того чтобы отправиться туда самому. Теперь подобное решение казалось проявлением трусости, а не благоразумия. Вполне возможно, думал я, что Даррел узнал Сэма или Стивена, хотя, насколько мне было известно, он не видел ни одного, ни другого при дневном свете. Я надеялся на то, что Стивен сильно изменился с тех пор, как стал жить у меня. Бугры у него почти прошли, а от стряпни Маргарет он раздобрел. Да и одет мальчик теперь был по-другому: вместо ливреи носил простую одежду. Тем не менее я не мог отделаться от чувства, что совершил ошибку.

В конце концов я не выдержал и велел принести плащ. С тех пор как парочка вышла из дому, прошло уже около часа. Я выбрал самую толстую свою трость с железным наконечником и направился на Стрэнд. Мне потребовалась всего минута, чтобы дойти до пивной.

Я услышал Сэма, как только открыл дверь. Его голос буквально обрушился на меня вместе с теплым, пахнущим элем воздухом. Сэм затянул одну из своих нескончаемых баллад, которую выучил на море. Когда я вошел, настало время куплета, исполняемого хором, и добрая половина постояльцев запела, стуча кружками по столу и отбивая ритм.

Стивен забился в угол, рядом с дверью и в отдалении от камина. В полумраке мальчик был практически невидим. Он единственный заметил меня. Я закрыл за собой дверь и наклонился к нему.

– Когда мы пришли, эти двое были здесь, хозяин, – прошептал он мне на ухо. – Разговаривали с господином Фоли. Они ушли через несколько минут, когда Сэм покупал эль.

– Они вас не заметили, когда вы входили? Не обратили на вас внимания?

Стивен покачал головой. Я был слишком рад, чтобы сердиться на Сэма. Не надо было обладать богатым воображением, чтобы догадаться, что слуга решит подкрепиться, пока наполняют кувшин, а в результате аппетит у него разыграется еще более – обычная история.

– С ними был еще один человек, сэр, – добавил мальчик. – В мантии доктора… И когда все трое уходили, он вынул кошелек и бросил господину Фоли золотую монету. Доктор сказал, чтобы подали эль для всех, и посетители проводили его радостными возгласами.

Баллада подходила к своему бурному концу. Я уже собрался было послать Стивена за Сэмом, но мальчик потянул меня за рукав. Я снова нагнулся к нему и услышал:

– Я видел его раньше, хозяин.

– Доктора?

– Да, когда служил у ее светлости. Но только тогда он был не доктором, а лордом или принцем, с длинным, как клюв, носом и в золотом парике.

Меня осенило: да это же герцог Бекингем! Я должен был догадаться еще раньше, услышав о широком жесте с золотой монетой.

Отчет господину Уильямсону я смог дать только на следующее утро. Он прибыл в Скотленд-Ярд и принял меня в своем кабинете. Я рассказал начальнику о самочувствии лорда Шрусбери и о том, что Бекингем со своими слугами был в пивной, расположенной в двух шагах от Арундел-хауса.

– Какая неприкрытая наглость! – презрительно поджав губы, произнес Уильямсон. – Да еще и доктором переоделся. Этот человек напрочь лишен чувства достоинства. Шарлатан, вот он кто.

– Будут для меня еще какие-то задания, сэр? – осведомился я.

Уильямсон обычно не позволял себе проявлять эмоции, по крайней мере в моем присутствии. Вот и сейчас он пытался успокоиться, но это давалось ему с видимым трудом.

– Нет, Марвуд, в данном случае вы не годитесь: герцог знает вас в лицо. Ну ничего, мы установим слежку за пивной под знаком серебряного креста и будем молиться, чтобы он появился там снова. Пожалуй, это все, что мы можем сделать.

Шли дни. Бекингем был слишком умен, чтобы снова заявиться в пивную. Можно было с большой долей уверенности предположить, что он по-прежнему находился в Лондоне, поскольку у герцога имелось множество друзей, которые сочувствовали ему и были готовы предоставить убежище, а также золото, чтобы было легче заткнуть рот тем, кто попытается трепать языком.

Мы знали, что время на его стороне. До заседания парламента остается чуть больше двух недель, оно назначено на 6 февраля, и королю необходима любая поддержка, включая Бекингема, если он хочет получить деньги от палаты лордов и палаты общин, не говоря уже о законопроектах, которые надеется провести. Одним из них был Билль о понимании, предлагающий разрешить диссентерам[4] свободу вероисповедования. Герцог был особо заинтересован в этом законе. Он пестовал диссентеров, многие из которых были богатыми и влиятельными.

Тем временем Уильямсон получал ежедневные отчеты из Арундел-хауса. Во вторник утром он снова послал меня туда справиться лично. В этот раз я не был допущен в спальню лорда Шрусбери. Ко мне вышел господин Велд.

– Не могу сообщить вам ничего существенного, сэр, – сказал он. – Прошлой ночью прикладывали голубей. Утром его светлости не стало хуже, что уже можно считать достижением, но и лучше ему тоже не стало. Доктора говорят, нужно выждать день или два, чтобы лечение подействовало. Пока они прописали полный покой.

Через два дня я снова нанес визит. На этот раз известия оказались более радостными. Лорд Шрусбери был по-прежнему слаб, но лихорадка спала, и врачи, хотя и с осторожностью, давали оптимистичный прогноз. Господин Велд сообщил мне, что они приписывают это своевременному применению мертвых голубей.

– Жаль, – услышав известия, пробормотал Уильямсон. – Если бы его светлость умер, Бекингему было бы трудно избежать обвинения в убийстве.

Двадцать седьмого января, когда сочли, что Шрусбери вне опасности, король прислал ему высочайшее помилование за непреднамеренное причинение смерти лейтенанту Дженкинсу. Государь был явно озабочен тем, чтобы у врагов графа не было законных оснований напасть на него, когда его здоровье улучшится. Король также простил Бекингема и его секундантов, что вызвало массу вопросов, ибо Карл II издал на сей счет приказы, подписанные только им самим. Он не стал соблюдать обычную процедуру дарования помилования через лорда – хранителя печати, поскольку сделать сие было бы труднее и потребовало бы больше времени. Он, правда, попытался исправить неприятное впечатление, которое все это произвело в Сити, учредив при своем Совете специальный Комитет по препятствованию дуэлям. Однако всем было хорошо известно, что комитет этот не обладал никакими полномочиями и был не в силах что-либо изменить. Можно с таким же успехом заставить джентльменов прекратить сражаться друг с другом, как дождь перестать литься с неба.

Господин Уильямсон сообщил мне, качая головой, что все это ну просто из ряда вон, так что ничего хорошего ждать не приходится. В конце концов, ведь никому из участников дуэли не предъявили официальное обвинение, не говоря уже о том, чтобы вынести им приговор. Ну и как же, спрашивается, можно помиловать человека за то, в чем его даже не обвинили? Мой патрон всегда очень трепетно относился к соблюдению различного рода формальностей. Сегодня он был раздражен и поэтому необычно словоохотлив.

– Король сказал Совету, что он якобы даровал помилование в связи с «выдающимися услугами», оказанными ему выжившими участниками этой кровавой стычки. – Уильямсон снова покачал головой. – «Выдающимися услугами»! Да это фиговый листок, Марвуд, и подобное объяснение никого не убедит. Милорд Арлингтон говорит, что Бекингем прокрался в дом герцога Альбемарля, как вор, чтобы принять помилование.

В четверг, 30 января, была годовщина казни покойного короля на эшафоте в Уайтхолле, и посему день этот стал для всех нас днем скорби и поста. Но уже в пятницу лорд Арлингтон сообщил Уильямсону, что Бекингем был включен в Избранный комитет по иностранным делам, который заседал раз в неделю по понедельникам и рассматривал самые важные и самые деликатные политические вопросы. Комитет представлял собой внутренний круг правительства, и неудивительно, что Уильямсон впал в ярость, услышав подобное известие, а потому проболтался мне, позабыв про конфиденциальность.

– Король не мог найти лучшего способа продемонстрировать, что всячески поддерживает герцога. Какое пренебрежение к совету лорда Арлингтона!

Через два дня, в воскресенье утром, господин Уильямсон вызвал меня в Уайтхолл. В полдень он обедал с представителем лорда Шрусбери, господином Велдом, и решил, что, поскольку я уже знаком с последним, мне будет полезно к ним присоединиться.

Я пришел рано. Господин Уильямсон был на богослужении в королевской часовне. В ожидании я ходил взад-вперед по Тихой галерее, где мы должны были встретиться с господином Велдом.

Двери королевских апартаментов отворились, и оттуда вышла группа джентльменов, увлеченных беседой. В центре был герцог Бекингем, он шел под руку с сэром Чарльзом Седли и смеялся над чем-то, что тот сказал. Вид у него был совершенно беззаботный.

Я поспешно укрылся в ближайшей оконной нише. Но опоздал. Бекингем заметил меня. Он остановился, и его друзья сделали то же самое, так как он явно был в их компании главным. Герцог указал пальцем в мою сторону.

– Чарльз! – громко произнес он. – Видишь вон там молодого человека со шрамами на лице? Знаешь, кто он? Жалкий червь, послушный червяк Уильямсона. Если вдруг попадется тебе на дороге, раздави его, не колеблясь.

Окружавшие герцога джентльмены засмеялись или, скорее, захихикали. Я почувствовал, как кровь прилила к лицу. Бекингем пристально смотрел на меня сверху вниз, пользуясь преимуществом своего роста. Золотой парик, богатый костюм, мужественное волевое лицо – да этот человек выглядел сейчас более величественно, чем сам король.

Я заставил себя выдержать его взгляд, не моргнув. Наконец герцог с друзьями продолжили путь.

– Отец этого червяка был предателем и религиозным фанатиком, – доносился до меня голос Бекингема. – Его фамилия Марвуд. Но я нареку его новым именем – Червуд.

Глава 5

Соломон-хаус

Понедельник, 3 февраля – среда, 5 февраля 1668 года

Вчера, в воскресенье, был день, полный звона церковных колоколов, значит сегодня понедельник, день бормотания.

Хозяин бормочет ругательства, но это лучше, чем пинки, и они идут все дальше и дальше, в темноту, полную крыс. Первым идет хозяин, с раскачивающимся фонарем в одной руке и шестом с крюком в другой. На поясе у него висит топор.

Феррус идет позади хозяина. Он тоже несет шесты, а еще большой мешок со щетками. На спине прикреплена лопата. Их встречают запах и шуршание.

Крыса перебегает по башмаку хозяина и мчится вверх по ступеням, проскользнув у Ферруса между ног. Пустобрех любит крыс, но они его не любят. Пес хватает их зубами и трясет, пока они не умирают.

Когда ступени заканчиваются, хозяин останавливается и отступает в сторону, прижимаясь спиной к стене. Он поднимает фонарь на уровень плеча и машет шестом. Феррус проходит вперед.

Теперь Феррус идет первым. Так уж заведено. Цап-царап. Червяк извивается. Наполни ведро, передай его.

Мокрая зловонная куча заполняет коллектор. Засор. Иногда слуги сбрасывают в уборную пепел. Застрял. Феррус застрял. Лопата застряла.

Феррус наклоняется и так и этак. Феррус извивается.

Хозяин ругается и кричит. Плохо.

Застрял.

Боль в заднице. Хозяин пускает в ход шест, его острый конец. Больно. Феррус визжит и мечется. Цап-царап.

Зловонный хлюпающий звук.

Феррус свободен.

Один день сменялся другим, неделя проходила за неделей, но писем из Хаттон-Гардена, как и попыток устроить новую встречу, не было. Кэтрин начала уже надеяться, что больше не увидит Элизабет Кромвель и человека, который представился Джоном Кранмором.

После их визита в дом госпожи Далтон Кэт не раз пыталась завести с супругом разговор о странном интересе, проявленном Элизабет к планам Кокпита, которые Хэксби сделал во времена Английской республики и протектората. Но он упорно не желал говорить об этом. Не то чтобы он игнорировал Кэт или требовал немедленно замолчать, на что он, как муж, имел полное право. Нет, господин Хэксби не ругался и не швырял в жену свое перо. Он просто не отвечал на ее вопросы или уклонялся от них, или же у него вдруг обнаруживалось какое-то срочное дело.

Кэт не давала покоя привычка господина Кранмора машинально тереть стол, когда он погружался в свои мысли. Дети отмечают подобные особенности и, поскольку у них еще совсем маленький жизненный опыт, запоминают все необычное. В свое время, обедая вместе с Элизабет, Кэтрин наблюдала за ее отцом, Ричардом Кромвелем, сидевшим во главе стола. Она еще тогда обратила внимание на его пальцы, гадая с назойливым детским любопытством, зачем он это делает, и запомнила этот жест.

Как только мостик между прошлым и настоящим был переброшен, мозаика моментально сложилась. Разве не лучший способ замаскироваться – нацепить бороду и очки с толстыми цветными стеклами, натереть пеплом волосы, чтобы добавить себе седины, и передвигаться словно немощный старик? В остальном внешность господина Кранмора полностью соответствовала тому, каким Кэтрин запомнила Ричарда Кромвеля. Неужели бывший лорд-протектор Англии опустился до того, чтобы изображать дряхлого больного человека, который с трудом видит тарелку у себя перед носом?

Зачем Кромвель тайком, под чужой личиной пробрался в Англию, где его в любой момент могли арестовать если не за государственную измену, то за долги уж точно? Что ему на самом деле было нужно от господина Хэксби? Кэтрин не была уверена, что и впрямь хочет получить ответы на эти вопросы. Иногда лучше не знать правду.

Она рассудила, что все это не имеет особого значения. Что действительно важно, так это держать мужа подальше от протектора и его дочери. В последнее время поведение Хэксби стало совершенно непредсказуемым, он сделался таким упрямым в своих причудах и капризах, что решительно нельзя было предугадать, что придет ему в голову.

До свадьбы Кэт и не подозревала, что ее муж может быть двуличным.

Господин Хэксби действовал скрытно. Через две недели после обеда в Хаттон-Гардене Кэтрин проснулась среди ночи и обнаружила, что его нет в постели. Она слышала какое-то движение наверху, в мансарде, где находилось чертежное бюро. Раздавались шаги, и как будто что-то волокли по полу, но не в самом бюро, а в маленькой, смежной с ним каморке.

Она откинула полог кровати. В комнате было темно. Чувствовался сквозняк – значит, дверь на площадку открыта.

Кэт ждала. Спустя какое-то время муж медленно спустился по лестнице и вошел в спальню. Тяжело дыша и шаркая, он прошел через комнату. Повесил ключи на крючок на стойке кровати, и они звякнули. Господин Хэксби вообще очень любил всевозможные ключи и замки.

Раздвинув полог, он забрался в постель, и, когда приподнял одеяла, Кэт обдало холодом. Она сделала вид, что спит, заставив себя дышать медленно и ровно. Муж положил руки ей на бедро: не в порыве страсти, она знала, а в надежде согреться. Его старческая кровь была жидкой и текла медленно.

Утром Кэт встала рано и отправилась наверх. Надев на ноги мягкие тапочки, она ступала неслышно. Было еще темно, но это не страшно: Кэтрин и с завязанными глазами могла сориентироваться в чертежном бюро. Она отыскала на полке слева от входа свечу и огниво. Повозившись с кремнем и кресалом, осветила большую комнату мерцающим желтоватым светом, который, словно жидкость, проникал в углы, где прятались тени. Женщина на цыпочках прошла в каморку, которая использовалась как склад. Был там и стульчак для уборной, предназначенный для господина Хэксби. Другой имелся в их личных комнатах этажом ниже.

Кэтрин присела на корточки и принялась изучать пол. Стульчак располагался не под своим привычным углом по отношению к окну. Два ящика, хранившиеся за ним, стояли неровно. Присмотревшись внимательнее, она обнаружила, что пыль на крышках местами стерта. Это были старые ящики, грубо сделанные, но прочные, скрепленные железными обручами. Каждый ящик был заперт на замок. Она попыталась открыть их, но крышки не поддавались.

Теперь ясно, что делал ночью муж, подумала Кэт, другой вопрос, нашел ли он то, что искал. Она задрожала от холода, плотнее закуталась в халат и задумалась. Допустим, Хэксби искал планы Кокпита и нашел их. Что бы он сделал дальше?

Тут, к ее ужасу, внизу скрипнула дверь, и на лестнице послышались медленные шаги. Кэтрин быстро выпрямилась и вышла на цыпочках в помещение бюро, закрыв за собой дверь. Дверь с лестницы отворилась, и на пороге появилась сутулая фигура старика со свечой в руке.

– Ты нынче рано встала, – заметил Хэксби.

– Мне не спалось.

Муж посмотрел на нее. Несмотря на возраст и дрожь, он все-таки выглядел грозным.

– И мне тоже. Разожги, пожалуйста, огонь и согрей молока.

Кэт послушно принялась за работу. Наклонилась над очагом, разгребла золу, обнажив тлеющие угли. Взяла из горшка рядом с корзиной с углем пригоршню древесных стружек и бросила их в очаг. Она дула до тех пор, пока стружки не загорелись, а потом стала понемногу, одну за другой, добавлять щепки. Мальчик, состоявший на побегушках у привратника, должен был доставлять вместе с углем щепки, но всегда приносил их слишком мало.

Появилось бледное пламя; сперва совсем робкое, оно стало быстро набирать силу. Однажды, подумала Кэт, мой муж умрет и будет лежать в могиле. Потом ей стало стыдно за то, что позволила себе подобные мысли.

– Ты искала планы Кокпита? – поинтересовался муж, Кэт ничего не ответила. – Зачем? Это мое дело, оно тебя не касается.

Она взяла щипцы и положила на растопку кусок угля.

– Для таких людей, как мы, Кромвели – опасная компания. Любой из этой семьи. Даже Элизабет. – Она не решилась открыть мужу, кем на самом деле был господин Кранмор. – Я ей не доверяю.

– Я хозяин в своем доме, а Господь отдал мне тебя в подчинение. Ты принесла обет слушаться меня, и нечего своевольничать.

Кэт взяла еще один кусок угля и добавила его в огонь.

– Когда ты выходила вчера заказывать обед, посыльный принес мне письмо, – сообщил Хэксби. – Госпожа Кромвель навестит нас в среду утром, в одиннадцать часов.

Кэтрин обернулась. Супруг хмуро поглядел на нее и пробурчал:

– Мы примем ее в гостиной. Приведи комнату в порядок.

На следующий день, в первый вторник февраля, пришло еще одно письмо, от господина Говарда из Арундел-хауса. Ему написал доктор Рен, говорилось там, и господин Говард с благосклонностью позволяет господину Хэксби сделать предварительную съемку участка, предназначенного для строительства Соломон-хауса для Королевского общества. Дворецкий получит приказ допустить землемера на территорию.

– Если хотите, сэр, можно послать вместо вас Бреннана, – предложила Кэт, прикидывая, сколько драгоценного рабочего времени они потеряют, если отправятся все вместе, в особенности если муж сильно утомится в Арундел-хаусе.

– Я вполне в силах сделать все сам, – отрезал Хэксби; он был особенно раздражен после того, как вчера рано утром застал жену выходящей из его личной комнаты. – Если собираешься проектировать дом, чрезвычайно важно увидеть участок своими глазами.

– Но на улице дождь. Если хотите, я пойду с Бреннаном.

– Ты что, не слышишь меня? Я пойду туда сам. Кроме того, в письме господина Говарда упоминается только мое имя. Без сомнения, он ожидает увидеть меня лично.

В конечном счете все трое отправились тем утром в Арундел-хаус, несмотря на дождь. По крайней мере, Хэксби чувствовал себя сейчас намного лучше. Улучшение, как подозревала Кэт, было вызвано душевным подъемом, который ее супруг испытывал после визита к госпоже Далтон. Она надеялась, что оно продлится некоторое время.

Теперь воображение господина Хэксби было захвачено проектом Соломон-хауса.

– Рен собирается построить грандиозное здание, приспособленное для научных изысканий Лондонского королевского общества. Это произведет в Европе настоящий фурор! – с жаром вещал Хэксби. – Да к тому же Соломон-хаус будет расположен в саду, в одном из красивейших мест Лондона. Только представь, как престижно участвовать в таком проекте. У нас потом отбоя не будет от заказчиков.