Скверная

Ничего особенного. Но это мое.

Я прохожу через гостиную в спальню и открываю створки встроенного шкафа.

Набрав побольше воздуха, я раздвигаю одежду на вешалках, опускаюсь на колени и нащупываю углубление на внутренней панели. Оно небольшое, специально сделанное так, чтобы сливаться с облупившейся краской. Его трудно заметить, если не знать, куда именно надо смотреть.

Просунув пальцы в маленькую выемку, я тяну, открывая скрытую дверь. За ней скрывается темное помещение и бетонные ступени, ведущие глубоко под землю. Я встаю под хруст коленных суставов, ощущая тупую боль в ногах. Поморщившись, я захожу в темное помещение и включаю гирлянду лампочек, а затем закрываю за собой секретную дверь.

Я спускаюсь по ступенькам и иду по узкому бетонному коридору. По рукам и шее у меня бегут мурашки. Я ускоряю шаг, и мой топот эхом отражается от стен и звенит в ушах.

Когда оказываешься ниже уровня моря в бетонной коробке, тебя охватывает странный холод. Он пробирает до костей, вызывая мурашки по спине. Сколько бы раз я ни проходила этим путем, никогда не привыкну к этому ощущению.

Коридор кончается, и я останавливаюсь перед большой стальной дверью со светящимся экраном слева. Я прижимаю к нему руку, сканер считывает мои отпечатки пальцев, и замок открывается.

Я распахиваю дверь, щурясь от света сотен галогеновых лампочек. За моей спиной тихо щелкает замок, но я уже рассматриваю раскинувшееся передо мной помещение.

Меня охватывает глубокое удовлетворение, когда я прохожу вдоль грядок к центру помещения, где установлен цифровой термостат. Наклонившись, я проверяю температуру.

Семьдесят пять градусов по Фаренгейту [5]. Прекрасно.

Я засекаю время. Через два часа температура опустится на тридцать градусов, сразу после того, как солнце опустится за горизонт.

Эти растения очень капризны.

Мне нужно проверить не только этот термостат. Подземное помещение занимает два акра и поделено на отсеки, чтобы при необходимости их было легче изолировать. Улыбаясь, я представляю, что бы подумала Несса об усовершенствованиях, которые сделал наш отец в коттедже, который она мне подарила.

По телу разливается тепло, и я снимаю худи, а затем упираю руки в бока, наслаждаясь видом. Только здесь я по-настоящему чувствую себя дома. Может, потому что только здесь я с головой ухожу в любимое занятие, не оглядываясь поминутно через плечо.

Уединение.

И, конечно, ботаника, хотя это не столько страсть, сколько средство достижения цели.

Я окидываю взглядом тысячи прекрасных растений.

Еще день… возможно, два.

Видите ли, чего Дороти не понимает – и никто не знает, – так это того, что наш отец является лицом семейного бизнеса, но не его мозгами.

Мозг – это я.

Поэтому, может, отец и дрожит над ней, сдувая с нее пылинки, а она купается в его любви, по-настоящему он благоволит не к ней.

Его благосклонность принадлежит мне.

И причина этого кроется здесь, в этой теплице.

Глава 5

Николас

Я никогда еще не проводил столько времени, разглядывая блестящие камешки.

Последний месяц я провел в изоляции, дистанцируясь от Ника Вудсворта, чтобы стать Брейденом Уэлшем, непревзойденным вором, и для этого мне пришлось перелопатить кучу информации о разных редких драгоценных камнях. Я прятался в своей новой квартире в самом центре Кинленда, которую мне предоставило управление. Общался я только с Кэпом, Сетом и Десмондом Диланом – лучшим ювелиром в трех ближайших штатах. Теперь все мои мысли занимают только драгоценные камни – огранка, чистота, цвет и все такое. Я штудирую материалы, пока у меня не начинают слезиться глаза; алмазы преследуют меня теперь даже во снах. Фаррелл Уэстерли захотел попробовать себя в торговле бриллиантами, и я должен стать его доверенным лицом в этом деле.

В свободное от обучения время я с головой ухожу в изучение информации о Фаррелле Уэстерли и его делишках, хотя раскопать удалось не так уж много. Фаррелл заправляет всем на улицах Кинленда, но все в городе держат рты на замке и во внутренние дела его компании проникнуть труднее, чем в Форт-Нокс. Все, что у меня есть, это зернистые фото с камер наблюдения, которые ничего не доказывают, да мои подозрения.

А если добавить к этому, что Фаррелл, по-видимому, этакий современный Робин Гуд, который делится богатством с общиной, то добывать информацию – все равно что рвать зуб без новокаина.

У него две живые дочери, и очевидно, что старшая, Дороти, любит быть в центре внимания. В моем досье десятки фотографий, на которых она разгуливает по городу, завтракает с друзьями и ездит с отцом на гольф с его «бизнес-партнерами».

Другая дочь, Эвелина, похоже, ведет более замкнутый образ жизни. Ее фотографий мало, и все сняты издалека. Я знаю, что она невероятно умна, и в шестнадцать лет с отличием закончила школу в Кинленде, но самое четкое ее фото, которое нам удалось раздобыть – старое. Светло-каштановые волосы, темно-карие глаза, лицо еще не утратило детской округлости. Все новые фотографии сделаны с камер наблюдения.

Я напрягаю пальцы, пока Сет что-то бормочет мне в ухо. Он – мой связной, с которым я должен выходить на связь каждую неделю. Это будет единственная ниточка, связывающая меня с моей настоящей жизнью.

– Жаль, что мы никуда не сходили напоследок, – вздыхает Сет.

– Мы сходили, – возражаю я, закрывая потертую книгу.

Этот томик стихов – единственное, что осталось от мамы, и хотя сейчас я даже думать о ней не могу, почему-то храню книгу, даже надевая личину другого человека. Возможно, потому что она напоминает о том, почему я занимаюсь своим делом. Я помню, как в немногие моменты трезвости она лежала со мной в постели и читала эти стихи, пока я не засыпал.

– Это не в счет, братан. Ты меня в итоге бросил. Исчез вместо этого с какой-то телкой. Какой ты мне после этого друг?

У меня в голове проносится воспоминание о дерзкой блондинке, одного взгляда на которую мне хватило, чтобы загореться от желания. У меня дергается член, и я с ухмылкой качаю головой, глядя на дорогой кофейный столик в моем временном пристанище.

Надо было узнать у нее номер телефона. Или имя.

– Уже по мне соскучился, приятель? – спрашиваю я, стараясь выбросить из головы все лишнее.

– Еще чего! – хихикает он. – Знаешь, насколько легче снять женщину, когда не приходится тягаться с твоей «выбери меня» улыбочкой?

– Это не очень хорошо.

Я подхожу к окну, выходящему на террасу с видом на центр города. Да, Кинленд красив. Вполовину меньше Чикаго, но гораздо представительнее. Небоскребы тут достают до самых звезд – тысячи тонированных зеленых окон сверкают даже в слабом свете луны.

Будь я сентиментален, то счел бы это зрелище красивым. Но я ощущаю лишь пустоту.

– Эй, – перебиваю я болтовню Сета. – Будешь навещать Роуз, хорошо? Пока я буду в отъезде?

В трубке на пару секунд становится тихо.

– Конечно. Я навещаю ее каждые два дня. Присмотрю за ней, не переживай.

Я киваю, прикусывая изнутри щеку.

– Хорошо, – узел у меня в животе затягивается еще сильнее. – Значит, остается только одно.

– Чего? – спрашивает Сет.

– Скажи, что скучаешь по моей улыбке.

– Да пошел ты, Ник.

– Нет, – возражаю я. Это имя неприятно звенит у меня в ушах. – Не называй меня так. Не хочу путаницы.

Он медлит, я слышу, как тишина гудит у меня в ушах.

– Ты готов, чувак?

Прижав пальцы к стеклу, я смотрю на город, который в обозримом будущем станет моим домом.

– Да. Готов. Давай разберемся с этими ублюдками.

Два дня спустя я сижу за столиком в «Винкиз», баре в восточной части Кинленда, который принадлежит семейству Уэстерли. Виски мне никогда особо не нравилось, но я сижу здесь и потягиваю его, наблюдая за происходящим. Это приятное заведение, в духе дайв-баров[6], достаточно оживленное, чтобы сойти за законное, которое, однако, находится в недостаточно фешенебельной части города, чтобы привлекать к себе излишнее внимание.

Говорят, Фаррелл открыл его, чтобы поддержать местное сообщество, но, скорее всего, он использует его как незатейливый способ отмывания денег на крышуемой территории, до которой еще не дотянулись ни федералы, ни, что гораздо важнее, итальянцы.

Клан Кантанелли – самый влиятельный синдикат в Чикаго, и последние десять лет они постоянно пытаются запустить свои когти в Кинленд.

Сейчас, в три часа дня среды, в «Винкиз» почти никого нет, по углам стоят телевизоры, транслирующие статистику предстоящего футбольного сезона, а в зеленых, обтянутых винилом кабинках толпятся любители выпить и те, кто пользуется ранним «счастливым часом», чтобы немного сэкономить.

Я сижу спиной к стене за одним из столиков в дальнем правом углу, и, несмотря на мой невозмутимый вид, внутри у меня все сжимается от тревоги и дурных предчувствий.

Первые несколько мгновений работы под прикрытием всегда самые напряженные. Как говорится, пан или пропал, ты либо настраиваешь себя на успех, либо терпишь неудачу еще до того, как у тебя появится реальный шанс облажаться.

Но колебаться под давлением не в моих правилах – я всегда преуспеваю.

Не все созданы для этой работы. Не все ее понимают. Некоторые люди проявляют излишнее упорство, цепляясь за свою мораль и эгоизм, чтобы играть свою роль и делать то, что нужно. Вы должны жить этой работой, дышать ею. Раствориться в ней. В противном случае вас ждет тазик с бетоном и пуля в голову.

Либо вас отстранят от дела, признав непригодным.

У меня непроизвольно сжимаются челюсти, когда я вспоминаю свое последнее задание и то, чем все закончилось. Как меня выдернули с улицы, заставив бессильно наблюдать за тем, как это дело прячут под сукно.

На входной двери звенит колокольчик, и я постукиваю пальцами по краю бокала, наблюдая, как внутрь заходят Зик О'Коннор с Дороти Уэстерли и направляются прямиком ко мне.

У меня скручивает желудок.

Шоу начинается.

Иезекиилю даны четкие инструкции пригласить меня, а затем вести себя так, будто вне «сотрудничества» с семейством Уэстерли меня не существует. Если он мне понадобится, я дам ему знать. Зик явно тревожится, это было очевидно еще при нашей первой встрече, поэтому нам с ним нужно избегать лишних контактов. Иначе есть риск, что после каждой такой встречи, где мы будем обсуждать обман людей, которые ему небезразличны, он будет вести себя необычно.

– Брейден, – бросает он, когда они подходят к столику. Он не подает руку, и я следую его примеру, откинувшись вместо этого на спинку стула и поднеся стакан с виски ко рту. Мой взгляд скользит по гигантской фигуре этого здоровяка, прежде чем метнуться к его спутнице.

Дочь Фаррелла.

Мой пристальный взгляд задерживается на ней чуть дольше, чем следовало бы. Отдать должное, это привлекательная женщина, и в другой ситуации я бы решил, что она в моем вкусе. Но она – часть моей работы. Способ собрать информацию и использовать ее в своих целях.

– Ты тот самый парень, с которым у нас назначена встреча? – произносит она, облизывая свои ярко-красные губы.

– Верно, – отзываюсь я, ставя стакан на стол, а затем поднимаю руку и потираю подбородок. – Тебя что-то смущает?

Она наклоняет голову, отчего ее темно-каштановые волосы, собранные в хвост, свисают через плечо.

– Просто… я представляла тебя другим.

Моя ухмылка становится шире, и я наклоняюсь вперед, пока край стола не впивается мне в ребра.

– Я редко соответствую ожиданиям людей.

Зик хихикает, тыча в меня толстым пальцем.

– Не приставай к ней, черт возьми.

– Почему, у тебя есть парень? – ухмыляюсь я, подмигивая, и ее щеки заливает ярко-малиновая краска.

– Возможно, – отвечает Дороти с улыбкой и садится напротив меня. Она вытягивает руку, постукивая красными ноготками по столу. Мой взгляд падает на татуировку в виде маленького трилистника на внутренней стороне ее запястья, скрытую под тонкими браслетами из розового золота.

Зик садится рядом с ней, закинув ногу на ногу, и наблюдает за мной. Я не отрываю взгляда от Дороти, ощущая на себе его пристальный взгляд, и у меня мурашки бегут по коже от мысли, что он, возможно, обвел нас с Сетом вокруг пальца. Что, если это подстава?

Ох, зря я ему открылся.

– Ну так что, приступим к делу? – спрашиваю наконец я. – Или ты позвонил мне просто, чтобы потратить мое время?

Зик ухмыляется, проводя ладонью по бороде.

– Для тебя большая честь, что мы вообще решили с тобой поговорить. Скип не встречается с кем попало.

Скип – это сокращение от Скиппер[7], так принято называть Фаррелла.

Я поворачиваю голову сначала налево, затем направо, прежде чем снова посмотреть на него и пожать плечами.

– Но его здесь нет, верно?

Золотистые глаза Зика темнеют, и он резко наклоняется вперед, упираясь кулаком в стол.

– Ты думаешь, это игра, Брейден? Я поручился за тебя в качестве одолжения. Хочешь быть в теме? Оттяпать кусочек? Это твой шанс, второго я тебе не дам. Так что перестань строить из себя гребаного умника и прояви хоть немного уважения.

Облизнув губы, я беру свой бокал и допиваю остатки виски, позволяя жгучей жидкости обжечь горло и согреть грудь. Поставив бокал на стол, я провожу пальцем по его кромке и киваю.

– Мы давно друг друга знаем, Зик, и я ценю, что ты помог мне. Ценю, – я понижаю голос. – Но не думай, что можешь разговаривать со мной как со своей сучкой. Вы не хотите иметь со мной дело? Все в порядке. В море полно другой рыбы. Покрупнее. Вроде парней с Сицилии, которые хватаются за хорошую возможность, стоит им ее увидеть.

Зик откидывается на спинку стула, удивленно вскинув брови до самой линии роста волос.

– Ты меня понимаешь? – добавляю я.

Он молчит, косо сверля меня взглядом, а я жду – внутри меня все бурлит, кровь стремительно бежит по венам. Наконец, его лицо расплывается в улыбке.

– Да, паршивый ублюдок. Я тебя понимаю.

Меня переполняет удовлетворение. Он хорошо сыграл свою роль.

Дороти откашливается.

– Вот, – она расстегивает свое ожерелье и кладет его передо мной на стол. – Расскажи-ка мне о нем.

Я опускаю взгляд на крупный зеленый изумруд. Мои нервы напрягаются, мышцы подергиваются; все развивается именно так, как мне нужно. Но я стараюсь сохранять невозмутимое выражение лица.

Вздохнув, я почесываю мочку уха, прежде чем снова встретиться с ней взглядом.

– Как насчет него? – спрашивает она, указывая на украшение. – Давай, расскажи мне. Ты ведь в этом деле мастер, верно?

Я поднимаю ожерелье и начинаю рассматривать. Мои пальцы ощущают прохладу, исходящую от тонкой цепочки из розового золота.

– Тебе это твой парень подарил? – я поднимаю на нее глаза, и левый уголок моего рта слегка приподнимается.

– Нет, мой папа, – улыбается она.

– Это теперь так называется?

Ее глаза сужаются.

– Я же сказала, это был мой отец, ты, гребаный извращенец.

Усмехаясь, я снова смотрю на ожерелье, прежде чем положить его обратно на стол.

– Ну, тогда скажи своему папочке, что ему нужно потребовать свои деньги назад.

Ее лицо вытягивается, и Зик подается вперед.

– То есть? – бормочет она, хватая цепочку и прижимая ее к груди.

– Это красивый камень, но не настоящий, – отвечаю я, пожимая глазами.

– Тогда что это? – спрашивает она, уставившись на драгоценный камень так, словно это ядовитая змея.

– Синтетика? Черт меня побери, если я знаю.

– Думаю, я бы смогла распознать синтетику, – усмехается она.

– Ты можешь думать, что угодно, но людям свойственно ошибаться.

Я беру ее ладонь в свою руку и слышу, как она резко втягивает воздух, ощутив мое прикосновение. Проведя пальцем по поверхности драгоценного камня, я поднимаю наши ладони, и он мерцает в электрическом свете.

– Смотри. Видишь? Он с желтоватым оттенком, – я чуть шевелю нашими ладонями, чтобы «изумруд» заискрился. – У настоящих изумрудов цвет либо чисто-зеленый, либо с голубоватым оттенком. Никакого желтого.

– Но он выглядит безупречно, – произносит она, задумчиво наклонив голову.

– Вот! А у настоящих изумрудов есть недостатки, милая. Как и у всех нас.

Зик покашливает.

– Как мы можем быть уверены, что ты говоришь правду?

Пристально глядя на него, я намеренно провожу большим пальцем по тыльной стороне ладони Дороти, прежде чем позволить ей лечь на стол.

– Никак.

Глава 6

Эвелина

В двадцать четыре года ощущаешь себя совершенно иначе.

Я уже давно перестала отмечать свой день рождения. После смерти Нессы не осталось никого, кто мог бы заставить меня это делать, и никого, кто заботился бы обо мне настолько, чтобы просто об этом вспомнить.

Но формально сегодня именно этот день.

Забавно вспоминать то время, когда я была еще ребенком. Весь свой день рождения я пыталась представить себе, что происходило, когда я родилась; как вела себя моя мама, когда я появилась на свет.

Интересно, она плакала?

Прижала ли она меня к своей груди, ощутив, как наши сердца бьются в унисон?

Сидел ли рядом с ее кроватью отец, держа ее за руку?

– Сколько еще?

До моих ушей доносится грубый голос отца, заставив мои плечи напрячься от неожиданности. Я не оборачиваюсь, продолжая смотреть на цветочный саженец в своей руке.

– Эй, есть кто дома? – лает он. – Я задал тебе вопрос.

Я вижу его боковым зрением: отец стоит, прислонившись к стене теплицы, засунув покрытые татуировками руки в карманы, его серебристые волосы зачесаны назад.

– Я тебя слышала, – бормочу я, предупреждая очередной окрик.

– И?

Я выпускаю саженец и поворачиваюсь к отцу лицом.

– Что «и»? – переспрашиваю я. – Это единственная причина, по которой ты здесь? Чтобы проверить мои успехи?

На его лице появляется довольная улыбка, и я ненавижу себя за то, как радостно замирает мое сердце.

– Конечно, нет, Баг [8].

Я ненавижу это прозвище.

– Ты нужна мне сегодня в «Винкиз».

Робкий лучик надежды тут же разлетается на тысячу осколков, которые, падая, обжигают мой желудок. Вздохнув, я мысленно начинаю обратный отсчет от десяти.

– Эвелина. Не игн…

Я пожимаю плечами, раздраженная тем, что он врывается в мое личное пространство в мой день рождения и ведет себя так, будто я бью баклуши.

– Я не собираюсь переться в «Винкиз».

Он недовольно выпрямляется.

– Собираешься.

– Нет, – повторяю я. – Ни за что.

Он со вздохом проводит рукой по лицу и стонет.

– Послушай, Баг. Я собираюсь нанять нового парня.

Я не говорю ни слова и медленно продвигаюсь вдоль ряда растений.

– Ты слышала, что я сказал? – спрашивает он.

– Я тебя услышала.

Честно говоря, он действительно чертовски глуп, если думает, что я еще не знаю. Я в курсе всего происходящего – как еще, по его мнению, наш бизнес до сих пор остается на плаву?

– Мне нужно, чтобы ты была там сегодня вечером в качестве моего представителя. Убедись, что мы можем ему доверять.

– А если нет? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– Ну, нет так нет.

Значит, на самом деле, он хочет, чтобы я сделала всю грязную работу. Снова.

Я поворачиваю голову, искоса поглядывая на него.

– Разве ты уже не познакомил с ним Дороти? Что она думает?

Он прочищает горло, его лицо мрачнеет.

– Дороти… влюблена. Я уверен, что это чувство затуманивает ее рассудок.

Я удивленно приподнимаю брови, потому что это действительно удивительно. Дороти любит быть в центре внимания, но обычно она использует мужчин и меняет их, как перчатки, никогда не довольствуясь чем-то большим, чем обычная короткая интрижка на выходные.

То ли потому, что она не хочет связывать себя обязательствами, то ли в силу своей социопатии, я не знаю.

Честно говоря, мне сложно заставить себя о ней волноваться.

– Баг. Ты нужна мне здесь. Ты нужна своей семье.

Мой желудок сжимается от его слов – это происходит каждый раз, когда он произносит эти слова, и голос Нессы шепчет в глубине моего сознания:

«Нет ничего важнее семьи, Эви, и нет другого такого места, как дом. Мы должны держаться вместе».

– Хорошо.

– Я не знала, что ты собираешься сюда заглянуть.

Дороти появляется у барной стойки рядом со мной, недовольно поджав рубиново-красные губки.

Я смотрю на нее, макая пальцы в вазочку с зелеными оливками, которые стащила с подноса для гарнира, и широко улыбаюсь.

– Сюрприз.

Она открывает рот, но не успевает произнести и слова, как сзади к ней подходит ухмыляющийся Зик и с любопытством меня разглядывает.

– Боже, она жива! – он театрально прижимает руку к груди. – Я весь день пытался до тебя дозвониться.

Среди всех помощников моего отца Зик, несомненно, мой любимец. Он один из немногих людей, кого я могу терпеть, и за эти годы он достаточно меня вымотал, чтобы я научилась наслаждаться его обществом.

– Я была занята, – отвечаю я, отправляя в рот еще одну оливку.

– Чем? – усмехается Дороти. – Ты опять тусуешься с тем неудачником из своей школы?

Я стискиваю зубы, пытаясь сдержать рвущееся наружу раздражение. Как она меня достала своими постоянными придирками! Она, конечно же, говорит о Коди. Дороти убеждена, что мы любовники, и я не мешаю ей фантазировать, поскольку, чтобы она обо мне ни думала – меня это не касается.

Хотя на самом деле это далеко не так. Коди – компьютерный гик, и когда он сел рядом со мной на уроке химии, я поняла, что дружба с ним будет полезна мне в будущем. Поэтому я держала его при себе и терпела его общество, зная, что Коди всегда будет под рукой, когда мне понадобится. Как показало время, я поступила мудро, поскольку сейчас он один из лучших хакеров в мире. Конечно, никто, кроме меня, этого не знает, и большинство людей согласны с Дороти, считая, что он всего лишь неудачник, который потерпел фиаско в Кремниевой долине и вернулся к своей матери, чтобы жить в подвале ее дома.

Эти дураки даже не представляют, насколько они ошибаются.

Зик кладет руку на плечо Дороти и кивает в сторону входной двери за моей спиной.

– А вот и он.

Его взгляд становится пронзительнее, а Зик слегка приосанивается. Я перевожу взгляд на Дороти, наблюдая, как она выпячивает грудь, а ее зрачки возбужденно расширяются.

– Ты опоздал, – произносит Зик.

– Мне нравится дразнить публику перед своим появлением, – отвечает бархатистый голос.

У меня в животе возникает неприятное ощущение, потому что я знаю этот голос. Этот постанывающий возле моего уха шепот навсегда останется в моей памяти.

– Брейден, – воркует Дороти. – Привет.

Я слегка расслабляюсь. Возможно, у этого парня просто похожий голос.

Я разворачиваюсь на стуле, и дыхание со свистом вырывается из моих легких, словно мне заехали кулаком в живот, потому что это он. Николас.

И вид у него… шокированный.

Неужели он солгал мне, назвавшись Николасом?

На нем все та же черная кожаная куртка, что и в ночь, когда он трахал меня у стены уборной, а из выреза белой рубашки слегка выглядывает серебряная цепочка.

Когда наши взгляды встречаются, жар разливается по моим венам, и я не уверена, чем он вызван – воспоминаниями о том, как хорошо мне с ним было, или яростью от того, что он сейчас здесь.

Он неторопливо скользит глазами по моей фигуре, прежде чем снова посмотреть мне в глаза. А затем этот засранец ухмыляется.

Глубоко в моей груди закипает раздражение.

– Брейден, – вновь произносит Дороти.

Это имя заставляет меня оторваться от этого странного состязания в гляделки, и я позволяю уголку рта слегка изогнуться в сардонической ухмылке.

Вот значит как. Брейден. Он действительно солгал мне о своем имени.

Он приходит в себя, пряча эмоции, мельком отразившиеся на его лице – их сменяет выражение нарочитой уверенности, буквально кричащее о спокойствии и твердости характера.

– Зик. Дороти, – шепчет он, не отрывая от меня взгляда. – А это кто у нас здесь?

Я сверкаю глазами, и его глупая ухмылка становится еще шире.

Затем я отправляю в рот еще одну оливку, прожевываю ее и проглатываю.

Его взгляд опускается на мои губы.

– Это не твое дело, Брейден, – медленно отвечаю я.

– Эви! – шипит Дороти.

В его глазах вспыхивает удовлетворение, он наклоняет голову.

– Я почему-то представлял тебя блондинкой, Эви.

– Меня зовут Эвелина.

Выражение его лицо смягчается.

– Это красивое имя.

У меня внутри все сжимается.

Дороти смеется, делает шаг вперед, заслоняя собой Брейдена, и проводит рукой по его рукаву.

– Пойдем, займем столик в глубине зала.

Наконец-то – наконец-то! – он перестает пялиться на меня, переключившись на мою сестру, и его поведение мгновенно меняется. Он кивает, кладет руку ей на спину, позволяя себя увести, и мои плечи отпускает напряжение, о котором я даже не подозревала.