Скверная

Ох.

У меня внутри вспыхивает жаркое порочное пламя. Этот парень опасен. К тому же, я не могу позволить себе отвлекаться. Хотя… я бросаю взгляд на Эндрю, бармена. Ему еще минимум два часа работать. Немного развлечься не повредит, почему бы не побаловать себя? Кроме того, я не привыкла быть в центре внимания. Обычно я прячусь по темным углам, стараясь слиться с тенями. Так проще наблюдать за сестрой, Дороти, не соскользнет ли с нее образцовая личина, чтобы я могла получить доказательства того, о чем гадала много лет. Что это она убила Нессу.

Такая неожиданная смена темпа, как ни странно, мне даже нравится.

– Ладно… – я постукиваю по барной стойке, чувствуя, как обжигающий взгляд Николаса скользит по моей фигуре. – Это было неплохо, но мне нужно в дамскую комнату. Ради твоего собственного блага не советую идти за мной, сталкер.

Он сжимает губы, словно сдерживая усмешку, и склоняет голову.

Если честно, я ожидала, что он не послушается моего совета, но, к своему удивлению, ошиблась. Пробираясь через танцпол, а затем протискиваясь в узких коридорах между потных тел, я нигде его не вижу.

Что ж, оно и к лучшему.

Я открываю дверь и захожу в дамскую комнату. Это маленькое помещение со стенами в черно-белой плитке и всего с парой унитазов. Я заглядываю под дверцы обеих кабинок, проверяя, что никого нет, а затем подхожу к раковине и, опершись на нее обеими руками, глубоко вздыхаю.

Дверь за моей спиной распахивается, а затем хлопает, отлетев обратно, отчего мое сердце подскакивает к горлу, и все защитные реакции обостряются. Раздается звук защелкивающегося замка. Я разворачиваюсь, наткнувшись на взгляд Николаса, и у меня внутри все сжимается от волнения. Его глаза потемнели. Он идет ко мне, склонив голову, затем снимает куртку и швыряет на раковину. Я отступаю, пока не упираюсь спиной в шероховатую кафельную плитку, но он не останавливается, пока не прижимается ко мне всем телом, и меня охватывает трепет.

– Так и знала, что ты за мной пойдешь, – усмехаюсь я, закатывая глаза. – Как это предсказуемо.

Он запускает руку в мои волосы и тянет, заставляя меня запрокинуть голову и встретиться с ним взглядом.

Боже.

Мое сердце тревожно колотится. Надеюсь, клей не подведет, и он не сможет сорвать с меня парик.

– Оказывается, я не знаю, что для меня благо, – говорит он.

А потом наклоняется и целует меня.

Я издаю стон и хватаю его за затылок. Его язык проникает в мой рот, сплетаясь с моим. У него сладкий и пряный вкус, и на мгновение я позволяю себе забыться. Я больше никогда не увижу этого парня, но надеюсь, что его бравада не окажется пустым звуком, и он хотя бы подарит мне оргазм прежде, чем исчезнуть без следа.

Он берет меня за бедра и приподнимает, изо всех сил прижимаясь к моей промежности. У меня из груди вырывается стон от его напора.

Хорошо, что я оставила пистолет в машине. Было бы очень неловко объяснять, зачем он мне нужен.

Я обхватываю ногами его спину и возбужденно трусь о него, двигая бедрами.

Он бормочет проклятия и, оторвавшись от моего рта, скользит губами по моей шее.

Я вся теку и, чтобы дать ему больше пространства, выгибаю спину, ударившись головой о стену.

– Ты скажешь свое имя? – хрипло спрашивает он.

– Нет.

Я опускаю руку, расстегиваю пуговицу на его джинсах и просовываю руку, ощупывая его член. У меня внутри все сжимается, когда я понимаю, какой он большой.

Он опускает мои ноги и чуть отстраняется, чтобы достать из кармана презерватив. Я нетерпеливо выхватываю упаковку, падаю на колени и стягиваю с Николаса джинсы, высвобождая из боксеров его член. Головка подернута влагой, и я со стоном слизываю соленую жидкость. Что ж, на вкус неплохо. Тогда я решаю, что хочу большего, и заглатываю его полностью.

– Иисусе, – стонет он, упираясь ладонями в стену.

Я несколько раз провожу языком по толстой вене вдоль стержня, а потом позволяю ему выскользнуть. Разорвав зубами обертку презерватива, я надеваю его на пульсирующий член Николаса, чувствуя, как он прожигает взглядом мою макушку.

Схватив за плечи, он агрессивно поднимает меня с колен, а затем, не успеваю я моргнуть, задирает на мне юбку и отбрасывает трусики.

– Я должен в тебя войти.

Он снова заводит мои ноги себе за спину и входит одним уверенным движением.

Боже, как глубоко!

Он начинает быстро и жестко, заставляя меня закатывать глаза от экстаза. Меня никогда еще так не трахали. Быстро и грубо, будто ему больше никто не нужен, кроме меня.

Эта мысль в сочетании с тем, как он меня заполняет, ускоряет приближение оргазма. Клитор набухает, напряжение внутри нарастает.

– О боже, – бормочу я, несмотря на то, что моя голова бьется о стену. – У тебя шикарный член.

Он усмехается, вжимаясь в меня еще сильнее. Он с такой силой вцепился мне в бедра, что могут остаться синяки.

– Ну же, покажи, – говорит он, прикусывая мочку моего уха. – Покажи, как сильно тебе нравится мой член.

Его слова становятся последней каплей, и я взрываюсь. Вспышка ослепляет, заставляя меня вгонять ему ногти в плечи, но он продолжает двигаться.

– Вот так, красотка. Давай, не стесняйся.

Еще несколько толчков – и он входит так глубоко, что его бедра прижимаются к моим. Низкий стон Николаса отдается по всему моему телу, вплоть до мозга костей, и я чувствую, как сильно дергается его член.

Я медленно спускаюсь с небес на землю, пытаясь понять, что только что произошло, и где я нахожусь.

А также вспоминая, зачем сюда явилась.

Он опускает мои дрожащие ноги, проводит подушечками пальцев по моим бедрам и, взяв меня за бока, прижимается своим лбом к моему.

– Скажи, как тебя зовут, – шепчет он.

Я отталкиваю его и отворачиваюсь. Руки и ноги у меня все еще дрожат.

Определенно, это лучший секс в моей жизни.

Мне вдруг становится душно. Пора уходить. Сейчас же.

Мне не нравится то, что он заставляет меня чувствовать. Потому что мне хочется назвать ему свое имя. Спросить, куда он уезжает и кто его друзья, а такое поведение совершенно не в моих правилах.

Я никогда так себя не веду.

Однако я разворачиваюсь, и мне кажется, что стены смыкаются вокруг меня. Подойдя к Николасу, я обнимаю его за шею и, встав на цыпочки, нежно целую в опухшие губы.

Его глаза темнеют.

Затем я выхожу из туалета, шагая как можно быстрее, чтобы он не увязался за мной следом.

Он не стал этого делать.

И когда три часа спустя в глухом переулке я всаживаю в шею бармена Эндрю пулю, а он падает на колени, роняя пакет с поддельным товаром, и его кровь заливает потрескавшийся тротуар… у меня в голове крутится лишь одна мысль – как жаль, что я так и не назвала Николасу свое имя.

Глава 3

Николас

Меня мучает тревога. Настолько сильная, что кружится голова, и к горлу подступает желчь.

Меня мало что задевает за живое, а уж тем более беспокоит, но каждый раз, когда я смотрю на свою сестру Роуз, тревога маячит на заднем плане, терзая мою совесть, словно долбящий своим клювом дерево дятел. Это ощущение усиливается оттого, что я бог знает когда увижусь с ней в следующий раз.

Я не впервые уезжаю работать под прикрытием, но с тех пор, как мы остались вдвоем, такого еще не случалось. С тех пор, как я, наконец-то, черт возьми, выследил ее в чикагских подворотнях, вытащил из дерьма и поселил у себя.

– Есть хочешь? – спрашивает Роуз, уперев руки в бока и вопросительно подняв бровь.

– Я не против, – пожимаю я плечами.

Постукивая пальцами по круглому деревянному столу, я наблюдаю, как она суетится на крохотной кухне. Она нервно топчется, насыпая в кастрюлю макароны из коробки и запуская обкусанные ногти в темно-рыжие волосы.

– Когда ты в последний раз встречалась с поручителем?

Она вздрагивает и, положив руки на край белой плиты, тяжело вздыхает:

– Не начинай, Ник.

– Я ничего не начинаю, просто спрашиваю.

– Ну так перестань спрашивать, – огрызается она.

У меня щемит в груди. Я окидываю ее хмурым взглядом от веснушек на лице до костлявых боков – правда, уже не таких костлявых, как когда-то, – а затем смотрю на шрамы и поблекшие отметины у нее на руках и между пальцев.

Роуз берет из ящика справа деревянную ложку и резко его задвигает, отчего внутри все громко звякает.

– Я чувствую, как ты меня рассматриваешь. Прекрати.

Я слабо улыбаюсь и потираю подбородок, царапая подушечки пальцев о щетину.

– Послушай, малыш…

– Я тебя на три года старше.

– Не придирайся к словам, – усмехаюсь я.

Она смеется, качая головой, и снова поворачивается к плите, чтобы помешать макароны.

У меня сжимается желудок, а мозг пытается вытолкнуть изо рта слова, которые мне не хочется произносить. Я мало чем интересуюсь, кроме работы, но если меня что-то и тревожит, то вот причина: стоит сейчас передо мной у плиты. Мне становится тошно при мысли оставить сестру одну на неопределенный срок.

– Мне нужно уехать на какое-то время.

Плечи Роуз поникают.

– Зачем?

Я нервно облизываю губы. Роуз медлит.

– По работе?

Я согласно киваю.

Она вскидывает голову и кусает ногти.

Тяжело вздохнув, я встаю, царапнув ножками стула уродливый паркет, и подхожу к сестре.

– Что за гадкая привычка.

Она смотрит на меня, ее губы изгибаются в слабом подобии улыбки.

– Да, но… у меня были и похуже.

Нахмурившись, я осторожно убираю ее руки ото рта.

Она негромко хихикает и снова поворачивается к кастрюле.

– Расслабься, Ник. Если мы не можем шутить о прошлом, то не сможем двигаться дальше. Кроме того, юмор мне помогает.

– Юмор должен быть забавным.

– Если у тебя плохой вкус, это не мои проблемы.

Я стремительно бросаюсь к ней, беру в захват ее шею и начинаю трепать кулаком волосы у нее на макушке.

Она громко визжит и бьет меня ложкой по руке.

– Отпусти, придурок!

Я с улыбкой отпускаю ее, ощущая, как в груди и по всему телу разливается приятное тепло. Роуз, наоборот, сыплет проклятия и поправляет волосы. Сердито глядя на меня, она подходит к маленькой кладовке. Встав на цыпочки, берет какую-то банку и возвращается к плите.

Однако непринужденная атмосфера мрачнеет с каждой минутой молчания, пока, наконец, не начинает давить мне на грудь.

– Ты сможешь сюда заглядывать? – спрашивает Роуз.

К горлу подкатывает предательский комок, и я сглатываю.

– Не знаю.

Она кивает и поворачивается к плите, чтобы добавить томатный соус. Я молчу, не зная, что еще сказать, лишь надеясь, что в мое отсутствие с ней ничего не случится.

– Я требую адвоката.

Голос у Иезекииля О'Коннора грубый и хриплый. Он выплевывает эти слова над металлическим столом в маленькой комнате для допросов. Иезекииль – крупный широкоплечий мужчина с длинными рыжевато-каштановыми волосами, ниспадающими ему на грудь. Другой бы на моем месте изрядно оробел. У него вид неотесанного весельчака, который треснет тебя по башке пивной кружкой, а затем поможет подняться и угостит еще одной порцией.

– Разумеется, – ухмыляюсь я и откидываюсь на спинку стула так, что передние ножки отрываются от пола. Я рассматриваю серые стены, а затем бросаю взгляд на затененное двустороннее зеркало прямо напротив меня. – Но мы ведь просто сидим тут болтаем о том о сем, зачем нам адвокат?

Его золотистые глаза подозрительно прищуриваются.

– Разве что… – я вздыхаю и провожу пятерней по своей шевелюре, чувствуя, как кудри вновь растрепываются, стоит мне убрать руку. – Ладно, не бери в голову.

Он стискивает зубы.

– Черт, не начинай, Вудсворт, – стонет рядом со мной Сет. – Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты говоришь «не бери в голову». Как баба, ей-богу!

Я обвиняюще тычу пальцем в Сета.

– Ты сексист. Я просто стараюсь не пугать этого парня.

Я небрежно протягиваю руку в сторону Иезекииля. Тот слегка наклоняется вперед, словно прислушиваясь к нашему разговору, но не желая этого показывать. Это моя любимая часть допроса. Манипуляции. Споры. Мы не говорим людям напрямую, что их ждет в будущем, если они не согласятся сотрудничать, но нескольких тонких намеков обычно достаточно, и мы с Сетом в совершенстве овладели этим искусством.

Нога Иезекииля дергается так быстро, что стол сотрясается.

– Чувак, я не хочу быть долбаной крысой.

– Ну… – я со вздохом беру со спинки стула кожаную куртку и встаю. – Извини, либо мы, либо тюряга.

– Ага, – ворчит он, теребя рыжий пучок у себя на затылке.

– Ты, конечно, можешь попытать свои шансы, – вмешивается Сет. – Уверен, у твоего отца есть связи.

Глаза Иезекииля темнеют, он продолжает постукивать ногой по столу.

– О! – Сет хлопает себя по голове. – Надо же, как я мог забыть!

– Что? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

Я напрягаюсь, потому что это само по себе рискованно – довериться участнику преступной банды, в которую ты должен внедриться. У меня нет сомнений в том, как мы рулим ситуацией, и раскрывая себя, я налаживаю доверительные отношения, что мне крайне необходимо. Но, увы, всегда остается место для неожиданностей, способных поколебать первоначальный план.

Сет задумчиво смотрит на Иезекииля, сжав губы, а потом поворачивается ко мне.

– Его папаша умер в тюрьме.

Я киваю, потирая подбородок.

– Верно, – я поворачиваюсь к Иезекиилю. – Как там это случилось? Сорок семь ножевых ранений, найден повешенным в душе?

У него дрожит подбородок, здоровенные ручищи сжимаются в кулаки.

Это рискованная игра – использовать аргумент с отцом Иезекииля, чтобы сломить его уверенность. Мы делаем ставку на слухи, сплетни, записанные в его досье другими агентами во время предварительного расследования. Там утверждается, что он чертовски боится закончить как его папаша.

Насвистывая, я надеваю куртку.

– Надеюсь, они не затаили обиду.

– Хорошо, – бросает он. – Я в деле, но вы должны понять. Что, если правда всплывет, и все полетит к чертям? Меня убьют.

Облечение накрывает меня, словно водный поток из прорвавшейся плотины.

– Что ж, тогда постарайся не облажаться, – я опираюсь на стол и встречаю взгляд золотистых глаз Иезекииля. – А теперь расскажи о Дороти Уэстерли.

Глава 4

Эвелина

– Хочешь? – спрашивает Иезекииль, плюхаясь на кухонный стул напротив меня.

Над круглым кухонным столом поднимается запах жареной курицы с подливой. Кухня тут размером с небольшой дом, но Иезекииль все равно предпочитает сидеть рядом со мной. Он весь день где-то пропадал, но это не значит, что я не хочу его видеть.

Наморщив нос, я поднимаю взгляд от маленького черного блокнота и качаю головой.

Он посмеивается.

– Я совсем забыл про твою веганскую фигню.

– Это не фигня, – огрызаюсь я.

– Тогда в чем дело? – он вопросительно выгибает рыжую бровь, засовывая в рот половину куриной ножки.

– Я не хочу участвовать в убийстве животных ради временного удовольствия. Это эгоистично.

Он опять смеется, нарочито причмокивая губами, и со стоном откусывает очередной кусок.

Закатив глаза, я вновь опускаю глаза к блокноту и грызу кончик пластиковой ручки, пытаясь подобрать слова. Наконец, чувствуя отвращение, я начинаю водить ручкой по строчкам, пока рука не начинает ныть от напряжения, и вся моя писанина в итоге не оказывается зачеркнутой.

Полное дерьмо.

– Что это так приятно пахнет?

Легкий, воздушный голос Дороти разносится по кухне, действуя мне на нервы – как всегда, когда я ее слышу. Сквозь ресницы я слежу, как она входит на кухню и с широкой улыбкой останавливается рядом с Иезекиилем.

– Это плоть животных, – Иезекииль подмигивает мне, и я усмехаюсь.

– Наверное, вкусно, – хихикает Дороти.

– Ты так думаешь? Твоя сестра считает, что это отвратительно.

– Можешь делать со своей жизнью, что хочешь, Иезекииль, мне глубоко по барабану, – огрызаюсь я, захлопывая блокнот и прижимая его к груди.

– Ну, Эви не отличается хорошим вкусом, – откликается Дороти, мельком на меня взглянув. – Без обид.

Я прищуриваюсь, рассматривая ее идеально отглаженный небесно-голубой брючный костюм и ярко-алые губы. Дороти всегда на высоте, но сегодня выглядит немного чересчур, и хотя я рада, когда ее нет дома, мне не нравится, что она выходит в город, выставляя себя напоказ.

Либо до нее не доходит, что она постоянно нас подставляет, либо ее это просто не волнует. А наш отец слишком сильно ее любит, чтобы приструнить, Свою вину перед Нессой он компенсирует заботой о Дороти, а она без особых усилий играет роль «папиной любимицы». Но меня это вполне устраивает, поскольку я-то не хочу быть ничьей любимицей. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Я убила бы Дороти еще много лет назад, если бы не знала, как сильно это расстроит отца. На людей в целом мне плевать, но для Нессы семья много значила, а значит, я должна следовать ее заветам. Однако я выжидаю и наблюдаю, выискивая доказательства того, что Несса упала за борт вовсе не в результате «несчастного случая». Рано или поздно Дороти оступится. Я нутром чую, что это ее вина.

– Готова идти? – спрашивает ее Иезекииль.

– Да. Папа уже вкратце ввел меня в курс дела.

Я склоняю голову, сгорая от любопытства. Никогда не видела, чтобы Иезекииль и Дороти отправлялись куда-нибудь вместе, и уж тем более по поручению отца.

– А вы куда?

На долю секунды на лице Дороти мелькает удивление: брови сдвигаются, глаза бегают туда-сюда, как будто мой вопрос позволил сложиться невидимому пазлу, и она наконец-то сложила головоломку. Но это длится лишь мгновение. Странное выражение исчезает с ее лица, глаза проясняются, на губах появляется улыбка.

– Иезекииль хочет нанять одного парня. Папа попросил меня съездить вместе с ним, убедиться, что он нам подходит.

Изекииль напрягается.

– Я бы и сам понял, если бы он не подходил. Думаешь, я вру? Иди к черту со своими подозрениями. Он лучший вор на свете, а ваш папаша хочет расширить бизнес, добавив к нему ювелирку. Никто не знает о ней больше, чем этот парень.

– Я ничего не думаю, Иезекииль, – со смехом отвечает Дороти. – Просто передаю слова папы, – она поворачивается ко мне. – Он разве тебе не говорил?

У меня защемило в груди – нет, он мне не говорил. Я слышала, что он подумывает заняться бриллиантами, но не знала, что для этого мы приглашаем людей со стороны. Хотя мне необязательно знать все о его делах, меня все равно задевает, что отец держит меня в неведении, хотя мы с ним связаны кровью.

Особенно когда наедине уверяет, насколько я для него важна.

Но я понимаю, почему он ничего мне не сказал. Я бы не одобрила идею обращаться за советом к чужаку. У нашей семьи ушли годы, чтобы достичь нынешнего положения, и если бы не Несса, нас бы вообще здесь не было. Именно она удержала нас на плаву, пока папа сидел в тюрьме, превратив из банды средней руки в оплот ирландской общины. А теперь, когда ее нет, и отец вернулся, создается такое ощущение, что нас атакуют со всех сторон невидимые враги. На нашу территорию пытаются залезть итальянцы из Чикаго, заключая закулисные сделки с мэром – нашим мэром, – а идиоты-барыги, с которыми мы работаем, борзеют, наживаясь на нашем товаре. Не самое подходящее время брать в дело новичков.

Иезекииль переводит взгляд на меня.

– Он тебе не говорил, потому что рассказывать нечего. Во всяком случае, пока.

Я киваю, теребя края блокнота.

Он встает, потрескивая шеей.

– Ладно, пойду заводить машину. Выезжаем через пять минут.

Дороти улыбается, провожая его взглядом. Когда он исчезает, пройдя по сводчатому коридору, она поворачивается ко мне.

– Он просто старался тебя успокоить. Ну, ты же знаешь?

– Зачем меня успокаивать?

Она пожимает плечами и начинает ковырять ногти.

– Потому что папа вводит меня в курс дела.

Я удивленно вскидываю брови.

– Ну что ж, развлекайся.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает она, перестав улыбаться.

– Ну… я же сказала – развлекайся, – повторяю я. – Уверена, что он позовет меня, когда придется разгребать за тобой дерьмо.

Она переводит взгляд на мой блокнот.

– Да ну тебя, Эви. Что ж, ты тоже развлекайся. Сиди здесь, злая на весь мир, и пиши свои дурацкие любовные заклинания. Может, если хоть немного постараешься быть нормальной, папа уделит тебе толику внимания вместо того, чтобы прятать по темным углам, выпуская на улицу только по ночам.

Я стискиваю зубы, крепче сжимая блокнот.

– Это стихи.

– Ну конечно, – ухмыляется она.

– Дороти, нам пора, – Иезекииль возвращается на кухню и смотрит на меня. – Захватить тебе что-нибудь на обратном пути?

– Было бы неплохо привезти новую сестру, – отвечаю я, широко улыбаясь.

– Зачем? – фыркает Дороти. – Ты даже старую не смогла уберечь.

Моя улыбка тает, я убираю руку с блокнота и кладу ее на край стола. Горе жжет внутренности, словно кислота. Закрыв глаза, я считаю в обратном порядке от десяти, стараясь воспоминаниями о Нессе вызвать ощущение спокойствия, которого мне так не хватает. Иначе я снова поддамся своим скверным порывам, и это не приведет ни к чему хорошему.

– Дороти, – рявкает Иезекииль. – Заткнись и иди в машину.

– Но я…

– Живо!

Она дуется и уходит, оглянувшись напоследок.

Тишина давит на меня, становясь с каждой секундой все более гнетущей, но я не открываю глаз, так крепко зажмурившись, что начинает болеть голова.

Десять. Девять. Восемь. Семь…

– Она это не всерьез, – шепчет наконец Иезекииль.

Я с усилием поднимаю веки и смотрю на него.

– Всерьез. Но все нормально.

Закрыв блокнот, я встаю. В венах клокочет ярость. Выйдя из-за стола, я прохожу мимо Иезекииля, шагая так быстро, что мои ноги, кажется, горят. Останавливаюсь я только у выхода. Пол здесь выложен блестящей черно-белой плиткой, под потолком висит хрустальная люстра, по обе стороны зала расходятся широкие лестницы. Я с топотом поднимаюсь по ступенькам в свою комнату, не прекращая считать.

Счет позволяет моему разуму не поддаваться напору бурлящих внутри чувств.

На глянцевый деревянный пол коридора падают маленькие блики приглушенного солнечного света, но я старательно их обхожу. Дом сильно изменился со времен моего детства, когда Несса жила здесь и воспитывала нас с Дороти, наполняя каждую комнату своим характером и любовью. Теперь особняк кажется слишком большим. Чересчур ярким, особенно со всеми этими абстрактными картинами на стенах и льющимся в окна светом.

Ворвавшись в свою комнату, я бегу к столу и бросаю блокнот в ящик, а потом подхожу к туалетному столику и вздыхаю, разглядывая себя в зеркале.

М-да, видок тот еще. Лицо осунувшееся. Усталое. Я прижимаю пальцы к темным кругам под глазами, из-за которых мои темно-карие глаза кажутся черными дырами. Я жму на них, пока давление в глазах не становится невыносимым, а затем с силой провожу ногтями по щекам, и кольца, усеивающие мои пальцы, клацают при соприкосновении.

Возьми себя в руки.

Я беру со стола большую резинку и собираю свои выкрашенные в черный цвет волосы в небрежный пучок, затем хватаю худи и спускаюсь по лестнице проверить, здесь ли еще Иезекииль с Дороти или уже уехали.

Их и след простыл.

Вообще-то, Иезекииль здесь не живет, но проводит в поместье большую часть времени. Отец предпочитает иметь очень тесный круг приближенных, поэтому в него входят только члены семьи и несколько самых доверенных лиц. К счастью, площадь особняка составляет больше десяти тысяч квадратных футов, это одно из лучших поместий в Кинленде, со множеством комнат, в которых я могу незаметно исчезнуть.

У меня не очень хорошо получается ладить с другими людьми.

Пройдя по небольшому коридору позади главной кухни, я выхожу из дома через боковую дверь, плотнее натягивая худи и стараясь держаться на краю двора, вне поля зрения многочисленных камер наблюдения.

Наконец я подхожу к деревьям на границе придомовой территории. Опавшие листья шуршат под ногами. Я никогда не любила лето. Прохладная погода и запах осени, наоборот, навевают на меня умиротворение. Сентябрьский ветер дует мне в лицо, отчего щиплет в носу и горят уши, но в груди растекается приятное тепло. Наконец-то меня покидает гнев, вызванный разговором с сестрой, и я вновь могу взять себя в руки. Выйдя на поляну среди деревьев, я направляюсь к небольшому коттеджу по выгоревшей, выщербленной и заросшей сорняками дорожке из желтых кирпичей. Подойдя к деревянному крыльцу, я достаю из кармана ключ, и металлические зубчики впиваются в замерзшие пальцы. Я открываю дверь и захожу внутрь.

В крохотной гостиной стоят зеленый бархатный диванчик и дубовый журнальный столик, которым редко пользуются, а чуть дальше виднеется небольшая кухня с белой плитой и мини-холодильником.