Полная версия:
На крючке
– Свидание.
От его слов у меня перехватывает дыхание. От волнения сжимается желудок.
– Ч-что?
– Мне кажется, ты все расслышала, – уголок его рта приподнимается.
Я выгибаю бровь. Тот же огонь, который я чувствовала два дня назад, возвращается.
– Расслышала.
– Вот и хорошо, – он оборачивается к пустым столикам. – Когда ты заканчиваешь?
Я кладу ладонь на стойку:
– Я ценю этот жест, но… у меня уже есть планы на вечер.
– Верно, – соглашается он. – Со мной.
Внутри меня закипает раздражение.
– Не с тобой. Черт, ну ты и настырный.
– Опять ты ругаешься, – в его глазах вспыхивает искра.
Я улыбаюсь, чувствуя, как подпрыгивает сердце, ударяясь о грудь.
– Скажи мне свое имя, – незнакомец наклоняется, нависая над стойкой.
Я наклоняю голову:
– А что, ты не узнал его, когда разыскивал место моей работы?
Издав смешок, он выпрямляется, пронзая меня своим взглядом.
– Счастливое совпадение, честно.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я.
– Джеймс, – он протягивает руку через стойку.
Во мне растет напряжение – я впиваюсь зубами в нижнюю губу, а потом, медленно подняв руку, принимаю пронзительно теплое рукопожатие.
– Венди.
– Венди, – Джеймс разворачивает мою руку ладонью вниз и подносит к губам. – Приятно познакомиться.
Меня накрывает волна жара.
Внезапно над дверью раздается звон колокольчика – в кофейню заходит молодая женщина с детьми. Я быстро отстраняюсь и поправляю фартук.
Левый уголок его рта приподнимается.
– Увидимся, Венди, дорогая, – Джеймс не сводит глаз с моего тела.
А потом он поворачивается и выходит за дверь. Женщина, которая только что вошла, смотрит ему вслед с открытым ртом.
И я ее не виню.
В попытке успокоить собственные нервы, я глубоко вздыхаю, стараясь игнорировать пожар, охвативший все мое тело. Мне никто и никогда не уделял такого внимания, и я не могу не задаться вопросом: неужели он со всеми такой? Как будто его мир перестает вращаться, и сама ось наклонятся только ради тебя.
Что ж, как бы то ни было, мне это нравится.
Спустя несколько часов после того, когда я закрыла магазин и приготовилась к вечернему просмотру фильма в компании Джона, меня вдруг озаряет: Джеймс так ничего и не заказал. Едва заметная улыбка касается моих губ. При мысли о том, что, возможно, он все-таки пришел туда ради меня, в животе просыпаются бабочки.
И вроде бы это должно насторожить, но почему-то меня захлестывает только волнение.
Этой ночью, когда я засыпаю, мне снится голубая лазурь.
Мне снится Джеймс.
Глава 6
В подвале «ВР» раздается стук каблуков. Я улыбаюсь, вспоминая, как Ру настаивал на бетонной поверхности и категорически отказывался выкладывать пол плиткой. Но я был неумолим. Бетон пористый, его труднее мыть. В конце концов Ру остался мне благодарен, особенно когда понял, что цементная темница в подвале бара выглядела бы гораздо более подозрительно в глазах федералов.
Которые каждые несколько лет пытаются что-то разнюхать.
К тому же в последнее время Ру стал небрежен: стреляет в людей средь бела дня и рассчитывает на отсутствие ответного удара.
Будь на его месте кто-то другой, он бы уже сдох и сгнил – в конце концов, единственный способ научиться на ошибках – это пережить последствия. Но это Руфус. И если Ру – песок, то я – волна, смывающая следы.
Поэтому я все уладил, и теперь на нас работают федералы, которые следят не только за нашими конкурентами, но и за тем, чтобы на столах копов не появлялись бумаги с нашими именами. Нам обеспечена полная свобода действий – во всяком случае до тех пор, пока карманы федералов набиты деньгами, а их семьи сыты.
«Пропащие мальчики» – как ласково называют нас газеты – по-прежнему на свободе.
Я уверен, что люди, далекие от преступного мира, совершенно не понимают, как такое возможно. Большинство американцев живут в иллюзии: они свято верят, что в мире царит справедливость, а стражи порядка, которые дали клятву, действительно защищают их и помогают.
Они, конечно, помогают. Мне.
И это лишь одна из многих причин, почему я так рад, что Питер Майклз вместе с дочерью сами явились в логово зверя. Питер – человек могущественный, однако здесь его имя бесполезно, а все его деньги – не более чем крашеная бумага.
В этом городе люди подчиняются мне.
Включая жалкое подобие человека, привязанного к металлическому стулу в центре комнаты. Того, кто думал, что сможет безнаказанно называть Венди Майклз сучкой. Я не терплю неуважения, особенно по отношению к женщине, которой я планирую обладать.
– Что ж, – я подхожу ближе, стуча каблуками по кафелю, – вот мы и встретились.
С ухмылкой я развожу руки в стороны.
Мужчина, чьи глаза округлились и покраснели от ужаса, пытается освободить руки от стяжек за спиной. Он что-то бормочет, но из-за скотча слова трудно расслышать.
С растущей улыбкой я наклоняюсь вперед:
– Прости, ты что-то сказал?
Я смотрю на близнецов, двух братьев-попрошаек, которые работают на меня с пятнадцати лет. Они абсолютно одинаковые, и я так часто их путал, что в итоге перестал обращаться к ним по именам.
– Вы поняли, что он сказал? – спрашиваю я.
– Нет, Крюк. Я ничего не расслышал, – отвечает один из них.
– Хм… – переведя взгляд на связанного мужчину, я прикладываю палец ко рту. – Из-за скотча тебя плохо слышно. Наверное, стоит его снять.
Близнец номер один кивает, подходит к мужчине и резким движением срывает скотч, оставляя на коже красные следы.
– Так-то лучше, – киваю я. – Так что ты хотел сказать?
– Пошел к черту, – выплевывает он, жмурясь.
С раздражением я смотрю на слюну, вылетевшую на пол из его мерзкого рта.
– Ты меня посылаешь? – я тыкаю в себя пальцем и, расстегивая пиджак, направляюсь к металлическому столу у стены. – Меня забавляет, когда люди не понимают, что их жизнь находится в опасности. И обычно на это есть две причины. Рассказать?
Его молчание я принимаю за согласие.
– Знаешь, это весьма интересная штука, – я беру черные кожаные перчатки и натягиваю их на пальцы, наслаждаясь приятными ощущениями. – Тут либо в гордости дело, либо в недостатке ума. И то, и другое – ужасно неподобающие черты.
Меня охватывает чувство предвкушения.
– Какой из этих двух вариантов твой?
Я поворачиваюсь, запускаю руку в карман и достаю оттуда крючковидный клинок. Раскрыв его и вложив между пальцами, я медленно иду к стулу и останавливаюсь прямо перед мужчиной. Тот молча следит за движением лезвия. Я подхожу ближе, и его руки, зажатые пластиковой стяжкой, начинают биться о металлическую спинку стула.
– Не знаешь? – я задираю голову. Я обхожу его сзади, царапая щеку кончиком лезвия. Моя рука в перчатке опускается ему на плечо. – А вот я знаю. Ты не умеешь думать. Ты даже не видишь, что оказался в опасности. Не чувствуешь угрозы. В противном случае, ты бы понял… что не стоит в моем присутствии хамить Венди Майклз.
– Слушай, я н-не знаю, кто ты, но если это из-за того случая в кофейне, то мне жаль, парень, – он заикается, голос становится высоким и напряженным.
– Вот она, потеря гордости, – я цыкаю. – Жаль только, что меня это не цепляет.
– Отпусти меня! Я на все готов! Я извинюсь перед девушкой, если ты этого хочешь. Я просто… пожалуйста, – его слова окрашены паникой.
Крепче сжав руку, я наклоняюсь до тех пор, пока мое лицо не оказывается рядом с его ухом:
– Хватит болтать, иначе я отрежу твой язык, и, пока ты будешь заливать кровью свой дешевый полиэстеровый костюм, скормлю его собакам.
Его плечо напрягается, но он молчит.
Я выпрямляюсь, сжимая пальцы еще крепче:
– Хороший мальчик.
Обойдя его спереди, я опускаю голову и наблюдаю за его дрожью. Моя тень нависает над ним, образуя призрачную ауру.
– Почему же в кофейне ты был такой бесстрашный, друг? – я улыбаюсь чуть шире. – Мы бы столько времени сэкономили, если бы ты знал свое место.
Он молчит.
Я наклоняю голову. При виде страха в его мутном взгляде меня охватывает приятное чувство волнения.
Я приближаюсь и понижаю голос:
– Я задал вопрос.
– Я н-не з-знаю… Я просто… Прости. Пожалуйста, от-отпусти меня.
– Неужели было так трудно ответить сразу? – я поворачиваюсь к близнецам. – Нет, ну серьезно, как же это грубо – молчать, когда с тобой разговаривают.
Повернувшись обратно к мужчине, я замечаю, что светло-серая ткань между его ног становится темной и влажной. Обмочился – даже не сомневаюсь.
Улыбка касается моих губ, а из груди вырывается негромкий смешок.
– Расслабься, парень. Я пошутил насчет языка.
Тик.
Тик.
Тик.
По спине пробегает холодок, вызывая спазм. Я дышу глубоко через нос, пытаясь унять тошноту, которая накатывает на меня и разрастается, как неукротимый лесной пожар.
Моя битва проиграна.
Делая выпад, я хватаю его за лицо.
– Я уже говорил тебе, что этот чертов механизм громко работает, но ты все равно продолжаешь их носить в моем присутствии?
Мужчина корчится от боли, глаза расширяются, слезы стекают по румяным щекам.
Тик.
Тик.
Тик.
От этого звука у меня сжимаются внутренности, голова пухнет от воспоминаний о собственной беспомощности. О тех случаях, когда я становился заложником ситуаций, лишенных гордости и уважения. О ночах, когда я, одиннадцатилетний мальчик, недавно прибывший из Англии, оплакивал смерть своей семьи и задавался единственным вопросом: почему Господь оставил меня в живых?
Что плохого я сделал?
Меня тошнит, желчь подступает к горлу, голова кружится от воспоминаний. Я слышу стук дядиных крокодиловых ботинок по деревянным половицам. Сердце щемит от звука его карманных часов в ночной тишине – тик, тик, тик, – когда он закрывает за собой дверь моей спальни.
Во мне воспламеняется гнев, густой и тяжелый, а потом прорывается сквозь внутренности, ослепляя своим пламенем.
Я давлю пальцами на его челюсть, пока его губы не застывают в форме «о». Крючковатый нож, который я держу во второй руке, проникает ему в рот, захватывает кончик языка и тянет до тех пор, пока мужчина не вскрикивает от боли не начинает биться о стул в конвульсиях. Погружение лезвия в мясистую плоть порождает во мне волну удовольствия.
– Упс, – я делаю последний разрез и улыбаюсь, услышав звук разорванных мышц. – Я, похоже, солгал.
Бросив куда-то за плечо бесполезный кусок мяса, я до самой рукоятки вонзаю лезвие в подмышечную впадину и выдергиваю его обратно. Артерия разрывается: горячая жидкость брызжет мне в лицо.
Стоя у него за спиной, я поднимаю нож, с которого мне на руку капает кровь, – щелчок перерезаемой стяжки теряется в беспорядочных криках агонии, которые вырываются из его окровавленного, лишенного языка рта. Я кладу его руку на подлокотник, берусь за тупой край рукояти и начинаю бить по часам с такой силой, что осколки, сверкая, разлетаются по всему полу.
– Не смей, – я наношу удар. Кости запястья ломаются. Ломаются пальцы. – Так. Со мной. Разговаривать.
Я бью снова и снова, пока тело не устает от однотипных движений. Волосы спадают на лоб, который к этому моменту уже покрылся испариной. В груди полыхает ярость – я переворачиваю нож, полный решимости отрезать ему руку. Сделать так, чтобы он больше никогда не вывел меня на эмоции.
Как он вообще посмел?
Лезвие разрезает сухожилия и сосуды, пока не упирается в кость, на которой болтается теперь уже бесполезная кисть, обтянутая изуродованной кожей.
Я продолжаю наносить удары по его торсу – по одному за каждый тик, который он заставил меня вытерпеть.
Булькающие крики постепенно смолкают, как и звуки его часов, и вместе с наступающей тишиной потухает и ярость.
Потихоньку кошмары исчезают – глаза вновь обретают фокус. Тяжело дыша, я опускаю голову и вижу брызги крови. Они повсюду: и на одежде, и на открытых участках тела.
Я разминаю шею, наслаждаясь благословенным звуком тишины.
Мой взгляд переходит с близнецов, прислонившихся к дальней стене, на связанного мужчину. Глаза его пусты, рот разинут, тело пропитано кровью, сочащейся из длинных, неровных порезов. Его рука висит под странным углом, и под ней уже образовалась темно-красная лужа.
Я шагаю по хрустящим осколкам, оставшимся от разбитых часов. Теснота в груди ослабевает – я удовлетворенно выдыхаю. Подойдя к металлическому столу, я снимаю перчатки, хватаю пиджак от костюма и поворачиваюсь, чтобы выйти за дверь. Я смотрю на близнецов, которые застыли у стены как вкопанные. Замедляюсь, наступив на что-то мягкое, и опускаю взгляд на отрезанный язык, раздавленный подошвой ботинка. От этого зрелища на душе становится радостно.
Я смотрю на близнецов, запуская руку в волосы:
– Уберитесь здесь. И убедитесь, что он не был кем-то важным.
Они кивают, и я выхожу из комнаты. От азарта и адреналина во мне искрится каждая клеточка, кровь бьет ключом, а член твердеет.
Есть что-то до странности приятное в том, чтобы быть кому-то судьей, присяжным, палачом. Эти ощущения повторить невозможно. Они пронизывают твои внутренности и заставляют чувствовать себя неприкасаемым. Несокрушимым.
Как бог.
Поднимаясь по черной лестнице в кабинет, я хватаю по дороге пакет. Расстегиваю рубашку, затем брюки, стягиваю пропитанную кровью одежду, чтобы один из парней ее выбросил.
Переодевшись в запасной комплект, который висел в шкафу, я сажусь в кресло, закидываю ноги на стол и прикуриваю сигару, смакуя земляной вкус. Включив экран компьютера, нахожу фотографию Питера Майклза и его семьи. Останавливаюсь на Венди. Меня накрывает желание: я представляю, каково это – иметь ее, лежа сверху. Каково это – полностью подчинить ее, а потом сломать и отправить обратно в дом без отца.
Я стону, нащупывая пульсирующий член.
Венди Майклз – то еще лакомство, и я не могу дождаться, когда буду наслаждаться каждым ее кусочком.
Глава 7
– Но хоть к ужину ты приедешь? – меня бесит собственный голос, полный мольбы и надежды на скорое возвращение папы.
На заднем фоне раздается едва слышный шелест бумаги.
– Сегодня не получится, милая, но на выходных постараюсь.
Охваченная тревогой, я кусаю нижнюю губу. Отец всегда был занятым человеком, но раньше он все-таки находил на меня время. С годами он отдалялся все больше и больше, и теперь я даже не знаю, как вернуть его внимание. Как убедить его, что нам тоже нужна забота.
– Ты даже не видел наш новый дом, пап. Это как-то… Не знаю.
– А чего ты ожидала, Венди? – он вздыхает. – Ты ведь знаешь, как обстоят дела.
Я не хочу, чтобы Джон и дальше занимался собственным воспитанием.
Мне так и хочется озвучить эти мысли, но я сдерживаюсь в надежде, что моя покорность вернет его домой.
– Чем занимаешься?
Отец снова вздыхает, и на этот раз на заднем плане слышится отчетливый женский голос.
Сердце замирает. Я так сильно сжимаю телефонную трубку, что костяшки пальцев белеют.
– Ты вообще в Блумсберге?
– В данный момент – нет, – он прочищает горло.
В груди, как грозовая туча, растет негодование.
– Пап, ты обещал, что после переезда будешь приезжать чаще.
– Да. Буду.
– Тогда почему ты по-прежнему… везде, но не здесь? – подступающие слезы жалят глаза.
Когда-то я считала отца совершенством, образцом для подражания. Я следовала за ним повсюду и все делала вместе с ним. Мы были настолько близки, что он прозвал меня Маленькой Тенью. Но когда я стала старше, все изменилось. Постепенно меня отодвинули на задний план, а потом и вовсе вытеснили из жизни. Бросили, как ненужный багаж.
С какой-то стороны Джону даже легче, ведь он никогда не знал каково это – иметь отца. Папа никогда не уделял ему столько внимания, сколько мне. Тем не менее я готова на все ради любви, которую дарил мне отец. Я отдала бы все на свете, и даже больше, лишь бы Джон впервые почувствовал вкус родительской заботы.
Я не считаю отца плохим человеком, я просто думаю, что его жажда приключений сначала пересилила потребность в семье, а потом он и вовсе забыл, что она у него есть.
– Мы скучаем по тебе, вот и все, – я сглатываю комок, образовавшийся в горле из невысказанных слов. – Кстати, спасибо, что перевел Джона на домашнее обучение.
– Да, кстати об этом… Я пересмотрел свое решение. В пригороде Блумсберга есть отличная школа-интернат. Он поедет туда.
– Что? – сердце в груди замирает.
– Я встречался на днях с деканом, и он убедил меня, что Джону там будет лучше.
У меня дыхание перехватывает. Отец встречается с незнакомцем, но при этом не может найти время на собственных детей?
– Школа-интернат? Пап, он возненавидит это место. Ты же знаешь, как у него обстоят дела с детьми.
– Ну, там будут другие дети.
– Пап…
– Венди, – перебивает он. – Слушай, это не обсуждается.
– Почему? – я сжимаю в руке телефон.
Отец снова прочищает горло – так он делает всякий раз, когда пытается уйти от темы. Выжидает время, формулирует мысли, прежде чем выпустить их на свободу.
– Декан – мой деловой партнер. И меня заверили, что для Джона это наилучший вариант.
Я думаю о недавнем разговоре с Джоном, вспоминаю, как расслабились его плечи, когда он говорил о возможности учиться из дома. Я чувствую, как в груди зарождается гнев, растет и окутывает меня, словно дым. Единственная причина, по которой я переехала в этот город, – это желание находиться рядом с братом и стремление воссоединить разбитую семью. Отец обещал, что будет чаще бывать дома, что Блумсберг – идеальное место, где можно обосноваться, пустить корни и начать уже жить для родных.
А теперь он собирается выслать из дома единственного близкого мне человека. А меня оставить здесь. Работать в кофейне и жить в особняке. Одну. И ради чего?
– И когда ты собираешься ему рассказать? – крепко зажмурив глаза, я выдыхаю.
– Он будет дома еще неделю. Вернусь и расскажу.
– Пап, не сваливай это на мои плечи. Это твоя обязанность – сказать ему и объяснить причины.
Самое обидное, что я могу распинаться хоть до хрипоты, до боли в горле, но это вряд вернет его внимание. И с каждым днем его отсутствия, будь то очередная командировка или экскурсия, на которую нас не берут, он ускользает все дальше и дальше. Туда, куда не доберешься даже при огромном желании.
– Я тебя услышал, милая. Я поговорю с ним, когда вернусь. Прости за сорвавшийся ужин.
И на этом он бросает трубку.
Подавив приступ раздражения, я смотрю на каминную полку, куда я поставила нашу общую фотографию. Я искренне надеялась, что, глядя на нее, я буду вспоминать о лучших днях. И он тоже. На снимке я сижу у него на плечах, и мы оба улыбаемся до самых ушей. Интересно, в какой момент все изменилось? То ли это я изменилась и перестала быть той же наивной девочкой, то ли это отец воздвиг стену между нами после смерти мамы.
А может быть, люди никогда не меняются, а меняется лишь их восприятие.
Я кладу телефон на стол, но в эту же секунду раздается звук входящего сообщения. В сердце трепещет надежда, хотя головой я понимаю, что это не отец.
И, конечно же, это не он. Это Энджи.
Энджи: Идем вечером в «ВР», сучка! Не говори нет. Заеду за тобой в семь.
Сердце замирает, а мысли тотчас устремляются к прекрасному незнакомцу, что пригласил меня на свидание, а потом исчез на несколько дней.
Будет ли он там?
Прикусив нижнюю губу, я набираю ответ:
Я: Ладно. Рассчитывай на меня.
Глава 8
– Питер Майклз ждет встречи.
Сердце екает в ту же секунду, когда имя этой персоны слетает с губ Ру.
– Я знаю, Руфус. Последнюю неделю ты только об этом и говоришь.
– Не умничай, – Ру вскидывает брови. – Это… как ты там говоришь? Неблаговидно.
Его попытка изобразить английский акцент вызывает улыбку, хотя, если честно, я уже и сам говорю не так чисто, как раньше. Годы сгладили разницу в произношении, и мой акцент превратился в странную смесь, не совсем британскую, но и далеко не американскую.
– Так в чем дело? – спрашиваю я.
– В том, что ты должен пойти со мной.
– Я что-то запамятовал: почему мне нельзя было пойти сразу? – вздохнув, я расстегиваю пиджак и сажусь за стол напротив него.
– Потому что ты запугиваешь людей, – тот щурит глаза.
Мои брови поднимаются к линии волос, и я указываю на себя пальцем:
– Я?
Ру усмехается.
– Не прикидывайся дурачком, сынок. Мы оба знаем, что ты… – он взмахивает рукой в мою сторону, – ну, что-то в тебе есть. И другим мужчинам, влиятельным мужчинам, такое не нравится.
– Ты влиятельный человек, но я тебе нравлюсь, – я сдерживаю улыбку.
Ру усмехается, перекатывая сигару между губами.
– Я вижу, что ты мне предан. Знаю, что работаешь на меня, – он пожимает плечами. – За себя я не переживаю. И за тебя тоже. У тебя в этом мире своя роль.
Я, может, и ценю его признание, но почему-то оно вызывает в груди неприятный спазм. Он думает, что осведомлен о моем предназначении в жизни, но на самом деле он не знает всей правды. Ру неизвестно, что мой отец переехал из Америки, когда ему было чуть меньше двадцати лет, и стал самым крупным бизнесменом в Англии. Что я родился в роскоши и до самой его смерти равнялся только на него. Ру не знает, что с момента гибели отца каждая секунда моей жизни посвящена мести человеку, ответственному за это событие.
Фантомная боль пронзает бок. В борьбе с желанием прикоснуться к зазубренному шраму на торсе я сжимаю кулаки и вижу, как белеют костяшки.
Кто-то приходит в этот мир с целью, а другие в нем же калечатся.
Я чувствую искру нежданной эмоции: странная боль тяжким грузом хочет опуститься на грудь. Я сжимаю зубы, пытаясь ее отогнать: время печали давно уже прошло. Теперь мной движет лишь жажда мести.
Пока я сижу в кресле, пламя, подогревающее ориентир всей моей жизни, облизывает меня соблазнительным теплом.
– И когда мы встречаемся?
– На следующей неделе, – с улыбкой отвечает мне Ру.
– Отлично. У меня есть планы на ближайшие несколько вечеров – было бы обидно, если бы они сорвались.
– Даже так?
Я киваю, не желая уточнять, не желая отказываться от своего приза до того, как поймаю его в паутину. Я хочу, чтобы Венди пришла добровольно. В моих руках она станет настоящим предметом хвастовства. Я покажу ее всему миру. Приду к ней домой на ужин и буду наблюдать, как искажается лицо ее отца.
– Да. Есть у меня один очень интересный проект, если так можно сказать, – на моих губах расцветает улыбка.
– И на кой тебе это, парень? – Ру усмехается, проводя рукой по лицу. – С твоей-то внешностью я бы каждый день засаживал в киску. Странно, что ты вообще проявляешь сдержанность.
Я сжимаю зубы, пытаясь избавиться от чувства отвращения, вызванного его словами. Разве это возможно – чтобы я потерял самообладание ради сексуального удовольствия? Одно дело – желание, совсем другое – поддаться искушению. И да, иногда я использую Мойру, чтобы утолить жажду, но я никогда не стану от этого зависим. Годы, проведенные в руках нездорового человека, научили меня важности самообладания. Секс снимает стресс, вот и все. И ничем больше он никогда не станет. Я никогда не получу от него истинного наслаждения.
– Ты вечером будешь в баре? – спрашивает Ру, разглядывая столешницу. В его словах сквозит уязвимость, такая легкая, что ее едва слышно.
– Конечно, Руфус, – кивнув, я встаю и направляюсь к входу в его кабинет.
Запустив руку в карман пиджака, я достаю оттуда коробочку. Ру не очень любит подарки, но от своих любимых зажигалок никогда не отказывается. У него их целая коллекция в ящике. А эта – особенная, сделанная на заказ в С. Т. Дюпон, инкрустированная красными рубинами, с надписью на лицевой стороне:
«Прямо, до самого утра».[2]
Это первый совет, который дал мне Ру, и с тех пор я его не забываю. Я глажу пальцем слова на зажигалке, и мои мысли вмиг возвращаются к той ночи.
Тяжело дыша от волнения, я выглядываю из-за угла. Кирпич крошится под пальцами. Он свидетельство того, насколько бедно здесь живут люди. Мы находимся не в самом лучшем районе города, поэтому меня терзают сомнения, кто этот человек, за которым я следил. Чем он зарабатывает на жизнь? Почему ему так спокойно в районе, от которого даже мой дядя велел держаться подальше?
– Даже не вздумай приближаться к городской площади с часовой башней.
Из здания, над крыльцом которого развивается выцветший зеленый тент, выходит мужчина с рыжими волосами. Он что-то говорит парням, что стоят рядом с ним, те тотчас кивают и заходят внутрь, оставляя его одного. Незнакомец так резко оборачивается, что у меня замирает сердце. Наполнив легкие воздухом, я прячусь за угол кирпичной стены, царапая спину через ткань рубашки.
