скачать книгу бесплатно
И, разумеется, никакого некромага – ни живого, ни мертвого. Очередной обман и дешевый фокус. Ванька захлопнул раму с равной смесью раздражения и облегчения.
В дверь постучали.
– Кто там?
– Горничная. У вас все нормально? Соседи слышали шум, а телефон в номере не отвечает.
– Я уронил стул, – ответил Ванька первое, что пришло на ум.
– Вам точно не нужна помощь?
– Ни мне, ни стулу, – заверил Ванька, озабоченно оглядывая порез на ладони и пытаясь вспомнить, каким заклинанием можно остановить кровь.
У тех двух, что он знал, были серьезные недочеты. После одного, ориентированного на зверей, на заживленном месте вырастала шерсть; другое же упорно восстанавливало строго четное число конечностей. В случае с отрубленной в бою рукой это бывает полезно, но тут-то случай не такой запущенный. Вздумай заклинание счесть пальцы конечностями, и у Ваньки станет либо четыре пальца, либо шесть.
– Если разбился графин – я уберу стекла, – продолжала горничная, обладавшая богатым воображением.
– Я сам, – повторил Ванька.
– Так он разбился или не разбился?
– Не разбился!
Горничная что-то пробормотала. Шаги удалились, недоверчиво замирая.
Ванька задернул шторы, сел на кровати и подогнул колени. Оттаивающий пылесос назойливо пах рыбой, и Ваньке пришлось выставить его за окно, чтобы не задохнуться. Как ни крути, а всесилие имеет побочные эффекты. Что касается магии, то это вообще один большой побочный эффект.
Собственные мысли представлялись Ваньке обрывками шпагата, которые он никак не мог связать в нечто единое. Теперь, после ухода Бейбарсова, визит Глеба напоминал Ваньке метания раненого зверя. Зачем Бейбарсов приходил? Что у него с лицом? Что это, наконец, за нелепый рассказ о прабабке и двоюродном деде Тани? Где Глеб мог с ними беседовать?
«Я как-то охраняю Таню. Как – не знаю, но охраняю. Я стена, которую Бейбарсов не может перешагнуть до тех пор, пока я сам, лично, не открою ему ворота», – с неожиданной ясностью подумал Ванька.
В дверь забарабанили.
– Ну кто еще там? Я сплю! – крикнул Ванька.
Он был убежден, что это опять горничная, вернувшаяся с подкреплением, и не собирался открывать.
Расплавленная ручка двери поникла и закапала на ковер алюминиевыми слезами. В номер ввалился Бейбарсов. На плечах его пиджака белой перхотью лежал снег.
– Утренняя пробежка? Выпрыгиваем в окно, возвращаемся через двери? – сказал Ванька.
Не отвечая, Глеб попытался толкнуть его в грудь. Ванька, привыкший иметь дело со зверями, которые гораздо координированнее людей, слегка провернулся корпусом, и Бейбарсов, не сохранив равновесия, неуклюже пролетел в глубь номера и упал.
– Не грохочи! Тут где-то рядом радист сидит. Сейчас снова настучит, что у меня в номере шум, – предупредил Ванька.
Глеб зашевелился на полу и сел, не глядя на него.
– Я кое о чем умолчал, – резко сказал он. – Ты стал моей тенью! Не ты смотришь на мир моими глазами, но я сам начинаю смотреть твоими! Я шел сейчас по снегу и понимал, что с каждым шагом ненавижу тебя все сильнее. Я ненавидел тебя так, что мне хотелось кусать снег. Я не думал возвращаться, но вернулся.
– Сочувствую, – кивнул Ванька. – И чем мне тебя обрадовать? Повеситься в туалете?
Бейбарсов мотнул головой, демонстрируя, что не нуждается в скромных одолжениях.
– Ты слышал, я говорил про двенадцать дней? Я хочу, чтобы ты исчез до этого времени. Или пусть исчезну я.
– И что ты предлагаешь? Дуэль? Пожалуйста!
Бейбарсов взглянул на него недоверчиво. Он казался раздосадованным, что Ванька согласился быстрее, чем было произнесено им, Глебом, само слово.
– Да, дуэль. К сожалению, из-за зеркала Тантала обычная дуэль между нами невозможна. Фактически она превратится в парное самоубийство, – сказал Бейбарсов.
– И какой выход?
– Когда невозможна прямая дуэль – возможна дуэль опосредованная. Я думал об этом. Здесь неподалеку есть местечко, где встречаются упыри. Представь, что случится, если мы ворвемся туда посреди вечеринки и немного их разозлим?
Ванька даже представлять себе ничего не стал. Упыри устроены с лаконичной простотой. Два выдвигающихся зуба, прогнивший мозг и ненасытный желудок.
Ванька трезво оценивал свои возможности. С одним-двумя упырями он еще справится, но если упырей будет больше десятка и все ломанутся толпой – финал заранее предрешен. Некромаг Бейбарсов находится в более выигрышном положении, а раз так, то такую «опосредованную» дуэль сложно назвать честной. Честная дуэль подразумевает равные возможности.
Бейбарсов жадно всматривался в него.
– Согласен? Или струсил?
Слова «струсил» Глеб мог бы и не произносить. Унижающий других унижает прежде всего себя. Унизить никого другого он не способен по определению.
– Когда? – спросил Ванька.
Морща лоб, Глеб оглянулся на окно.
– Мальчик рвется умереть?.. Сейчас день. Упыри отдыхают и по злачным местам не шляются. А вот в час или в два ночи будет в самый раз. Они активные, голодные, на охоту еще не выходили. Самое идеальное время. Где-нибудь в двенадцать я прилечу за тобой. Идет?
– Идет, – сказал Ванька. – А теперь как писали в старых романах: «Попрошу вас выйти вон!»
На этот раз Бейбарсов не стал эффектно удаляться через окно. Он коротко поклонился и вышел довольно необычно для некромага его уровня – через дверь.
«А ведь он снова держался ко мне только одной щекой», – запоздало подумал Ванька.
Глава 3
РАТНАЯ МАГИЯ
В этой жизни нас постоянно, почти ежесекундно отвлекают от главного. Чаще это просто мелочные дела, пуржащие глаза рваными бумажками забот. Навязчивая мошкара, лезущая в рот и уши. Мы отвлекаемся, размахиваем руками в иллюзии прежде передавить мошкару, а после уж идти, но она все пуржит и навязчиво пристает, пока мы не превратимся в сплошную рану. Значит, надо просто идти, не обращая внимания на мошкару и не расчесывая укусов.
Сардапанал Черноморов
К утру ударил мороз, и утонувший в сугробах Тибидохс стал походить на вмерзшую в лед черепаху. Таня подошла к окну.
Буян было не узнать. Еще вчера с утра ботинки квасили в парке мокрую глину, сейчас же как-то разом, без перехода, установилась зима. Прозрачный сухой мороз при полном безветрии гулко сохранял звуки. Казалось, дыхание звенит, а скрип снега, вообще всякий случайный звук дробными горошинами раскатывается до самого побережья.
Опасаясь, что школа замерзнет, домовые спешили растопить печи. Теряя на лестнице поленья, они носились с охапками дров как угорелые. Из окна Таня видела, как из труб поднимается дым. Казалось, он оживляет все, к чему прикасается. Если смотреть сквозь дым, чудилось, что черепица на крышах шевелится, как драконья чешуя.
Усыня, Горыня и Дубыня, три тибидохских лоботряса, топтались у подъемного моста. От Поклепа они получили приказ отгрести от ворот снег. Усыня и Горыня худо-бедно трудились, то и дело прерываясь, чтобы растереть рукавицами отмороженные носы. Дубыня же, ухитрившийся сломать о лоб Горыни изготовленную из целой мачтовой сосны лопату, за отсутствием орудия производства соскучился и стал бросать снежки.
Первым снежком он начисто снес сохранившиеся развалины сторожки Древнира, которым Сарданапал уже год как пытался придать статус памятника культурного наследия. Второй снежок безобидно сгинул в лесу, третий же неожиданно для хозяина (для ослов большинство подобных вещей всегда происходят неожиданно) высадил раму в личной комнате доцента Горгоновой.
Сообразив, что случилось, Дубыня охнул и, закрывая голову руками, понесся по парку, ломая деревья. Скрыться он не успел. Рассерженная Медузия выскочила на балкон, вскинула перстень, и безобразия прекратились за временным превращением Дубыни в червя.
Тане сама собой вспомнилась шутливая задачка для первого курса, придуманная Тарарахом:
«Циклоп, находящийся в хорошей спортивной форме, может пинком отправить болонку на семьдесят метров, что в двести раз меньше количества волос в бороде у лешего. Сколько зубов выбил Дубыня Горыне своей палицей и какова средняя длина дождевого червя?»
Таню охватило вдруг бесконечное неконтролируемое счастье. Оно было подобно внутреннему дуновению, точно один из вчерашних ветерков-мародеров забрался к ней в ухо и теперь выметал из нее тоску и дурное настроение.
Она бросилась к футляру, откинула крышку, схватила контрабас и смычок. Рваные звуки разлетались по комнате, непредсказуемо видоизменяя реальность. В комнате то мелькали фиолетовые цветы, то с потолка начинал накрапывать дождь, то из-под кровати доносилось тоскливое мычание.
Перстень Феофила Гроттера негодующе закашлялся, отплевывая возмущенные искры. Это был намек, что Таня так толком и не научилась преображать реальность, используя контрабас и смычок. В конце концов, маголодии, флейтой ли, не флейтой ли произведенные, – удел светлых стражей. Все же прочие, вторгаясь в их исконную область, подобны табуну коней, пришедших записываться в кружок выпиливания лобзиком.
Неожиданно вместе с женой заявился поручик Ржевский, показал билет и чинно уселся на кровать, сложив на коленях руки.
– Мы пришли на концерт! Не прекращайте играть, маэстро! Мы есть, но нас все равно что нету! – сказал он.
Недолеченная Дама закивала, поднося к глазам лорнетку.
Не обращая на них особого внимания, Таня развлекалась с контрабасом до тех пор, пока Маша Феклищева, проходившая по коридору, не постучала в дверь ладонью и весело не крикнула:
– Эй! Кто там моих любимых кошечек пытает?
Таня опустила смычок. Уже возвращая контрабас в футляр, она обнаружила на дне гребень, который когда-то давно одолжила Милюле. Между зубцами застряла высохшая пиявка. Таня поклялась, что больше ничего никогда не даст Милюле.
С другой стороны, как можно не дать, когда тебя просят? Жадность – не заурядный порок, а бесплатная подписка на деградацию. Главный принцип жизни – отдать больше, чем берешь. Больше любви, больше внимания, больше сердечности. Дарить без надежды на ответный подарок и улыбаться, не стараясь получить возвратную улыбку. При всех других условиях пасьянс бытия не раскладывается.
Выпрямившись, Таня огляделась. Поручик Ржевский с Недолеченной Дамой исчезли. Должно быть, отыскали себе другое развлечение. Под ногами что-то зашелестело. Таня обнаружила, что один из звуков контрабаса распахнул ящик стола, вытряхнув на пол его содержимое.
Пришлось все собрать, а собирая, пересмотреть. Конспекты. Тетради. Старые фотографии три на четыре и десять на пятнадцать, матовые и глянцевые, с которых сегодняшней выросшей Тане показывала язык прежняя озорная малютка Гроттер. На самых старых фотографиях она была еще с сероватой, похожей на шлепок гречневой каши родинкой на носу. За спиной ее маячила круглолицая Пипа с собранными в кучку глазками.
Последней Таня подняла с пола толстую пачку писем от настойчивого англо-саксонского подростка Пуппера. Письма сохраняли запах фиалок, своей подозрительной устойчивостью наводивший на мысль, что Гурий прыскал бумагу приворотным одеколоном.
Сейчас купидоны из Англии прилетали к Тане не то чтобы редко, но с предсказуемо равным интервалом. Ощущалось, что писать Тане стало для Гурия привычкой, скрашивающей его размеренный быт. Иногда Таня представляла, что произошло бы, прими она однажды предложение Пуппера стать его женой. С одной стороны, Гурий обрадовался бы, а с другой – озадачился, кому он теперь будет писать по вторникам и субботам?
В субботних письмах Гурий обычно сообщал, что мечтает уйти из драконбольной команды и, отвоевав у самой доброй тети право на самостоятельность, зарабатывать рекламой реактивных метел и гонками на выживание. Ко вторнику жизнь вновь начинала устраивать Гурия, и он ставил Таню в известность, что из команды уходить не собирается, равно как и порывать с тетей, а вместо гонок на выживание намеревается заняться тренерской работой и благотворительностью, так как многие африканские гномики до сих пор не имеют зонтика над головой и собственного английского разговорника.
В финале письма Гурий всякий раз вежливо интересовался, не произошло ли в личной жизни Тани каких-либо полезных изменений.
Как-то Таня, не удержавшись, поделилась этим с позвонившей ей Гробыней.
– Прям детский сад! Всему надо учить! – зевнула Склепова. – Ну ответь ему что-нибудь в духе: «Прости, дорогой! Я очень занята. Консервирую бледные поганки, читаю литературу по воспитанию кошки и едва ли могу быть тебе чем-либо полезна. Твоя Тэ».
Писать так Таня отказалась.
– Не могу. Жалко его. Буквы не поднимаются, – сказала она и больше в разговорах с Гробыней эту тему не поднимала.
Среди чопорных британских конвертов случайно встретилась и забавная открытка от Шурасика, отправленная с помощью тиражирующего заклинания:
«Всех, имеющих гендерное, социальное, психосоциальное, профессиональное или какое-либо иное отношение к Восьмой Марте, поздравляю с упомянутым праздником. Ваш Шурасик».
Открытка была вполне в духе Шурасика. Вроде как и не поздравление, но одновременно поди докажи, что поздравления не было.
Закончив уборку, Таня взглянула на грифельную доску. В центре доски настойчиво мерцал вопросительный знак. Убедившись, что Таня его заметила, знак на мгновение превратился в укоризненный перст Медузии Горгоновой, погрозил Тане и растаял.
«Ратная магия!» – вспомнила Таня, бросая тревожный взгляд на часы.
Время еще было. Заглянув к Ягуну и договорившись встретиться с ним и с Лотковой за полчаса до одиннадцати, Таня прошла по галерее и оказалась там, где широкая мраморная спираль с застывшими, точно из морской пены вылепленными перилами, вела вниз, в подземелье.
Таня остановилась, размышляя, а затем стала быстро спускаться. Последнее время она частенько гуляла в подземельях. Ей нравились гулкая музейная сырость подвалов, неподвижность воздуха, глуховатое эхо шагов и весомая округлость никогда не видевших солнца камней.
Когда Таня устала бродить, она зашла в одну из рукотворных пещер и присела на мраморную плиту. Во время последней магической войны в Тибидохсе размещался лазарет. Умерших нередко хоронили тут же, в подземных гробницах.
«Не обращайте внимания! Наша Гроттерша обожает бродить по кладбищам!» – услышала Таня далекий детский голос. Кто сказал это? Гробыня? Хотя какая разница, если это правда. Таня действительно любила магические кладбища. Перед спокойной мудростью, которая смотрела с каждой плиты, все сиюминутные заботы и проблемы казались смешными.
Таня сидела, впитывала тишину, слушала, как где-то падают капли, просачивающиеся сквозь толщу камня, и размышляла. Мыслей было много, и серьезных, но сменяли они друг друга бессистемно. Из темных влажных стен выплывали, вспыхивали и погасали лица.
Неожиданно что-то заставило Таню обернуться и всмотреться в стену. На расстоянии вытянутой руки в скале было вырублено углубление. Заглянув, Таня обнаружила внутри медный котел. Хотя огня под ним не было заметно, стенки котла дышали жаром. Внутри что-то озабоченно бурлило и пыхтело. Крышка подскакивала, и вообще выглядело все так, будто котел давно готов взорваться и ждет лишь зрителя.
– Абдулла! – окликнула Таня, решив узнать у всезнающего джинна, что это такое.
Как выпускнице Тибидохса, ей не составляло хлопот мысленно связаться с библиотечным джинном. Абдулла не отозвался, зато без всякой видимой связи откликнулся Гуго Хитрый. Его красные помидорные щеки зажглись на соседней плите. Судя по древней, на санскрите сделанной надписи, под плитой был похоронен темный маг, во время одного из неудачных ритуалов сожранный своей тенью.
– Приветствую тебя, Татиана! Почто ты с таким недоверием приглядываешься к своим тезкам? – с клоунскими ужимками произнес Гуго.
Таня с недоумением моргнула.
– С чего ты взял?
Гуго поправил парик и принялся наматывать его букли на палец.
– Ничего личного! Обобщение. Мне тут недавно пришло в голову, что у человека двойственное отношение к тезкам. С одной стороны, недоверчивое, потому как другой Андрей или другая Лена явно самозванцы и настоящий носитель этого имени только ты, а в то же время кажется, что только тезки его и понимают. Не так ли, Татьяна?
Таня засмеялась. Зная, что Гуго, как и Ягун, наделен даром болтать бесконечно, убаюкиваясь собственными речами, она решила немного его притормозить.
– Я, между прочим, звала Абдуллу. Ты разве Абдулла? – спросила она.
Гуго последовательно оглядел себя, начиная с левой ноги, поразмыслил и предположил, что насколько он властен над фактами, Абдуллой он не является.
– А где Абдулла?
Гуго Хитрый заулыбался и, сделав характерное движение указательным пальцем над правым ухом, сообщил, что джинн ушел в астрал и обратно его следует ожидать только в сопровождении галдящей толпы муз.
– Ну что, выдергивать его? – предложил он.
