Безупречный

Но сейчас больше всего на свете меня волнует, почему он пялится на меня с улыбкой гребаного Чеширского кота. То, как медленно расширяется его ухмылка, когда он опускает взгляд на стол передо мной, пугает меня до чертиков.

Я перевожу взгляд как раз вовремя, чтобы заметить Бейли, которая торопливо уходит. На этот раз она даже ничего не сказала. Просто резко поставила напиток на стол и убежала. Не могу сказать, что я виню ее.

– Это что… – Лора выглядит оскорбленной, как будто кто-то только что обозвал ее мать.

Кружка из прозрачного стекла обычно используется здесь для приготовления фирменного кофе. Но жидкость внутри нее сплошного белого цвета. Сверху напиток увенчан взбитыми сливками.

И чертовой вишенкой.

Я прикасаюсь к кружке. Напиток не обжигающе горячий. Он теплый. Как будто я приготовил горячий шоколад для Люка.

– Это теплое молоко? – голос Лоры очень пронзительный. За столом раздается хихиканье, но я не обращаю внимания.

Вместо этого я отрываю взгляд от взбитых сливок, растекающихся по стенкам кружки и образующих колоссальный беспорядок, и смотрю на диваны в задней части.

Джаспер все еще смотрит на меня, но на этот раз его рука прижата ко рту, плечи трясутся от едва сдерживаемого смеха. Бо, редкостный ублюдок, откинулся на спинку дивана, будто это самая смешная шутка в мире.

Спойлер: это не так.

Я только что потерял огромные деньги производителей молочной продукции, а эти придурки заказали мне теплое молоко. Я почти содрогаюсь при мысли об этом.

Но по-настоящему меня выводит Саммер. Она сидит там, идеально собранная, совершенно самодовольная, скрестив ноги самым женственным образом. В руках – шоколадно-молочный напиток, который я велел передать ей обратно в руки. Она приподнимает бокал в безмолвном «за твое здоровье», а затем срывает вишенку с верхушки и обхватывает ее губами.

Я обхожу барную стойку и несусь к ним навстречу. Наполовину удивлен, наполовину взбешен, что эти чертовы предатели подшучивают надо мной вместе с девушкой, чье присутствие, как они знают, мне не нравится. Они серьезно приняли ее сторону? Меня-то они знают всю свою жизнь!

Да, возможно, у меня из-за всей этой ситуации небольшая вспышка гнева.

Может быть.

Я всегда был посмешищем в этой семье. Вечный предмет шуток. Тот, кого никто не воспринимает всерьез.

– Ретт, ты забыл свое теплое молоко, – говорит Джаспер, когда я подхожу.

Бо издает какой-то гудящий звук, пытаясь удержаться от смеха, но безуспешно. Он всегда был самым легкомысленным из нас, что чертовски дико. Все-таки он из второй Объединенной оперативной группы – лучшего подразделения канадского спецназа.

– Нет-нет, – Бо хватает ртом воздух. – Он пришел сказать, что хочет вместо этого «белого русского».

Я качаю головой. Уголки моего рта приподнимаются, хотя я изо всех сил стараюсь их опустить.

– Вы, ребята, просто гребаные неудачники, – я упираю руки в бедра и смотрю на потолок, где висит богато украшенная латунная люстра. Она дополняет качественную атмосферу кантри, которую это место приобрело при новом владельце.

– Не следует так разговаривать со своей будущей женой, – огрызается Джаспер, прежде чем фыркнуть и разразиться еще одним лающим смехом.

Их смех заразителен, но я пытаюсь не позволить ему овладеть мной. Не хочу смеяться, но из всех людей в мире именно Бо способен заставить меня это сделать.

Я бросаю взгляд на Саммер. Ее широко раскрытые, сверкающие глаза, которые смотрят на меня снизу вверх, совершенно обезоруживают. Она пытается не рассмеяться, а я пытаюсь не возбудиться, глядя на ее губы. Мы оба терпим неудачу.

– Это была твоя идея?

– Нет, – Саммер издает смешок, и ее самообладание, наконец, дает трещину. Щеки розовеют. – Абсолютно нет! Я невинный свидетель.

Я смотрю на нее, приподняв бровь. Не совсем понимаю, верю ли я ей, и действительно ли она не при чем. Кажется, ее забавляют мои страдания, так что не понятно, почему бы в таком случае ей и не присоединиться?

Она в любом случае виновата как минимум в том, что я не могу перестать пялиться на ее великолепное лицо.

– Эй, – вмешивается Джаспер, прежде чем сделать большой глоток своего пива, а затем добавляет своим скрипучим голосом: – Не придирайся к Саммер. Теплое молоко было моей идеей. Я давно так не веселился.

Бо хлопает себя по колену и хрипит:

– Ты бы видел свое лицо!

Я качаю головой, из груди вырывается смешок.

– Я отомщу тебе, – говорю я, но мои глаза возвращаются к лицу Саммер. Она кивает, через мгновение отводя взгляд, ресницы веером ложатся на яблочки ее щек, отбрасывая тень. Она выглядит почти застенчивой, вовсе не самодовольной.

Не то, чего я ожидал.

С глубоким вздохом я поворачиваюсь и пинаю Джаспера ботинком.

– Подвинься, придурок.

Я плюхаюсь рядом с другом детства и сразу чувствую себя более непринужденно, чем за тем, другим столиком. Даже несмотря на близость моей принцессы-няни и ее сочных губ.

Нагнувшись вперед к столу, я хватаю «Белый русский» и делаю большой глоток, закидывая другую руку на спинку дивана.

– Чертовски вкусно, – объявляю я с дерзкой ухмылкой.

Бо снова хихикает, как школьница. Идиот. Я закатываю глаза, а затем переключаю свое внимание на Саммер, делая еще один глоток молочного кошмара, который держу в руке. Она улыбается.

И, как бы мне ни хотелось это признавать, мне нравится, что она смотрит на меня.

Я думал, что несколько стаканчиков принесут облегчение, необходимое для хорошего сна после того болезненного спешивания в прошлые выходные, но я ошибался.

Последние два с половиной часа я лежу, пытаясь устроиться поудобнее. Неудачно. А потом ругаю себя за то, что так глупо упал. Я занимаюсь этим спортом уже более десяти лет. Обиднее всего то, что это не бык вбил меня в землю, чего не избежать. Это было просто глупое приземление.

И поскольку я, честно говоря, слишком стар, чтобы продолжать делать то, что делаю, я уже не прихожу в норму так легко, как раньше. Я старался не злоупотреблять обезболивающими (одна пара почек, и все такое), но большую часть жизни поглощаю их словно конфетки. Просто раньше мне было все равно.

Проводя руками по лицу, я издаю стон и, морщась, скатываюсь с кровати. Деревянные половицы холодят ноги. Я прохожу к двери и тихонько поворачиваю ручку. В коридоре я крадусь на цыпочках, как ребенок, чтобы никого не разбудить.

Я и чувствую себя ребенком. Не думаю, что когда-либо мог представить, как буду жить с отцом в таком возрасте, но, когда большую часть года проводишь в разъездах, содержать собственный дом не имеет особого смысла.

Как только я завершу карьеру, я построю дом, как это делали мои братья.

Как только я завершу карьеру.

Продолжаю убеждать себя в этом. И продолжаю откладывать. Потому что без быка, на котором езжу каждые выходные, я понятия не имею, кем я буду. Или что буду делать.

Такая перспектива ужасает, поэтому я с удовольствием продолжаю ее игнорировать.

Спустившись по лестнице, я наконец иду нормальным шагом и направляюсь прямо на кухню: там в верхнем шкафчике я храню свои лекарства, чтобы Люк не смог дотянуться до них своими неряшливыми, создающими проблемы ручонками.

Я замираю, обнаружив, что в комнате я не один.

За большим семейным столом, просматривая что-то в телефоне, сидит Саммер. Рядом – стакан воды. Свет от экрана отражается на ненакрашенном лице, подчеркивая выражение удивления, когда она замечает, что я стою в широком арочном проеме и наблюдаю за ней.

– Привет, – осторожно произносит она, будто не уверена, как я отреагирую на ее присутствие.

Казалось, между нами все наладилось еще тогда, в баре, после того, как мы все хорошенько посмеялись. Я не хочу вести себя как придурок по отношению к ней. Все-таки, ее вины ни в чем нет. Но я почти уверен, что именно так себя и вел и буду дальше. Эта девушка может вывести меня из себя, даже не стараясь.

– Привет. Все хорошо? – спрашиваю я, и мой голос звучит громко в обычно такой тихой кухне.

Вот одна из тех вещей, ради которых я возвращаюсь домой. Тишина. Ее нет в городе и отеле. А вот здесь по-настоящему тихо. По-настоящему спокойно.

Саммер кладет телефон на стол, прежде чем поднять свой стакан в моем направлении.

– Слишком много сладких напитков, к тому же смешанных с самым большим на свете бокалом белого вина. Спасибо, что отвез обратно.

Я прищелкиваю языком, открывая шкафчик над раковиной.

– В последние годы «Рейлспур» довольно сильно обновился. Хотя это все равно не то место, где можно выпить вина модным девушкам.

Она задумчиво хмыкает.

– Хорошее замечание. В следующий раз приду туда за теплым молоком.

– Ты теперь будешь смеяться надо мной все два месяца?

Я наливаю стакан воды, а затем возвращаюсь к столу, не упуская из виду, как глаза Саммер скользят по моему телу. На мне только боксеры, но на самом деле я не привык прикрываться перед женщиной в доме.

Она сжимает губы в тонкую линию, а я присоединяюсь к ней за столом. Не собираюсь и дальше быть придурком, хотя мог бы прямо сейчас убраться отсюда. Все-таки, компания Саммер не самая плохая. Например, она могла как Лора вцепиться в меня, словно медведь в улей. Это было бы еще хуже.

– Вероятно. Это мое негласное правило, когда мне некомфортно. – Она не шепчет, не отводит глаза. Просто говорит в своей уязвимости, будто делиться таким дерьмом – нормально.

– Тебе некомфортно?

Саммер надувает губы и откидывается на перекладины спинки потертого стула. И только сейчас я замечаю, что на ней что-то вроде шелковой майки и шорты в тон. Сиреневая ткань мерцает в тусклом свете, отбрасываемом лампочкой над плитой.

– Конечно.

– Почему? Все эти ухмылки и парирования. К тому же, ты явно завоевала общую симпатию.

Пальцами она прочесывает свои длинные шелковистые волосы. Локоны переливаются, как и пижама. Замечаю шрам на ее груди, перевожу взгляд на контуры сосков, которые проступают через топ пижамы. Они не твердые, но выпуклая форма дразнит. Представлять, как они могут выглядеть, почти так же заманчиво, как и знать.

Я поднимаю глаза на ее губы. Ухмыляющиеся губы. Напоминание о том, что Саммер Хэмилтон выводит меня из себя.

– Думаешь, я сама в восторге от всего этого? – спрашивает она. – Обожаю испытания огнем! Придется повсюду следовать за кем-то, кто явно меня терпеть не может? Нужно будет выполнять совершенно новую работу, и в то же время стараясь не вызвать еще большей ненависти? О да. С радостью подпишусь на это! Отлично!

Я приподнимаю бровь.

– Заказать эти дурацкие молочные напитки было гениальной идеей, чтобы понравиться мне. Хорошо сыграно. Да еще и объединиться с моим придурком-братом – просто здорово.

Вот что задело меня больше всего. Я хотел, чтобы она выбрала мою команду, а не Бо. Все выбирают Бо, потому что он такой солнечный, красивый и еще до хрена всего.

Саммер усмехается и крепко зажмуривает глаза. Первый признак разочарования, который я смог заметить.

– Ты бы предпочел, чтобы я подошла туда и вмешалась? Чтобы я лично поставила тебя в неловкое положение?

Проглотив таблетку, я хмурю лоб.

– С чего тебе вообще это делать?

Саммер пристально смотрит на меня и очень серьезно говорит:

– Потому что я волновалась. Переживала, что нам вообще не следовало идти в бар. Что я не смогу справиться. Ну или ты.

– Я не делал ничего плохого. – Господи, можно просто выпить пару кружек пива в моем местном баре?

– Я знаю. Но я должна держать Маленького Ретта у тебя в штанах. А та девушка была готова упаковать его и отвезти себе домой.

– Пардон?

– Твой член. – Она указывает на мои колени. – Никаких развлечений, пока не разберемся со всем этим. Приказ Кипа. Твоя репутация не выдержит, если ты еще раз ввяжешься в драму. Ты должен казаться благоразумным.

– Я и есть благоразумный. Наслаждение сексом делает человека менее благоразумным?

Саммер вздрагивает, а затем быстро закатывает глаза, как будто не верит мне.

– Не имеет значения, такой ты или не такой. Тебе нужно выглядеть благоразумным, так что держи его в штанах. А руки при себе. Постарайся, чтобы мы оба могли оставить все позади.

Я пристально смотрю на Саммер. Неужели эта едва окончившая юридический факультет красотка всерьез говорит мне, что я могу и чего не могу делать со своим членом? И кем я должен выглядеть?

– И черт возьми, Ретт. – Она встает и убирает свой телефон со стола, прежде чем указать на меня сверху вниз. – Пойми, что я на твоей стороне. Я не хочу, чтобы все это плохо закончилось. Я не хочу тебя стыдить. Если ты позволишь мне, мы сможем быть командой, а не сражаться все время. Используй голову.

Я привык получать выговоры. Попадать в неприятности мне не в новинку, но я не собираюсь сдаваться и принимать это от нее. Вот почему я отвечаю:

– Какую из них?

Саммер выбегает вон. Я наблюдаю за ее попкой, едва прикрытой шелковыми шортами. Интересно, не новая ли это форма той самой «команды».

Если так, то я в деле.

8

Саммер

Папа: Он ведет себя как придурок?

Саммер: Нет.

Папа: Ты бы сказала мне, если бы вел?

Саммер: Тоже нет.

Папа: Саммер, если тебе понадобится поддержка,

просто скажи мне. Я могу послать Габриэля.

Саммер: Его даже не так зовут. И вообще

я выросла рядом с тобой. Я умею

обращаться с придурками.

Ненавижу эту жизнь.

Забудь, что я это сказала.

Папа: Уже удалил.

Сплю я очень плохо. Все остроумные реплики, которые я хотела бы сказать Ретту прошлой ночью, проносятся у меня в голове, как бегущая строка на новостном канале.

Он взволновал меня. Я позволила ему вывести меня из себя, хотя мне не следовало этого делать. Я ушла, сделав вид, будто я хозяйка положения, но все, чего мне хотелось, – пнуть его по ноге. А это было бы чертовски больно, потому что все в Ретте Итоне жесткое, подтянутое и словно высеченное. Он не перекаченный, но в хорошей форме. Телосложение пловца: достаточно сильное, но не громоздкое.

И, может быть, именно поэтому я так взволнована. Было забавно, будучи подростком, смотреть с сердечками в глазах на рекламную копию Ретта во «Вранглерах», но видеть его раздетым сейчас – нет. Это сложно.

Мне явно есть над чем поработать, вот почему я надеваю свои любимые леггинсы, спортивный бюстгальтер и свободную футболку. Быстрый поиск в телефоне выявил один из вариантов, и я отправляюсь в городской спортзал.

Я иду по коридору, конский хвост развевается за моей спиной, когда я с гордо поднятой головой вхожу на кухню, стараясь не вспоминать, как свет играл на каждой выпуклости на теле Ретта прошлой ночью: тени между каждым четко очерченным изгибом живота, впадинка на его шее, эта идеальная V-образная мышца, направляющаяся к другой голове…

Что за чертов придурок.

И отец этого придурка уже сидит за столом, потягивает кофе и читает газету.

– Доброе утро. – Харви улыбается мне. – Ранняя пташка, да?

– Да. – Я беру кружку и наливаю себе кофе, чувствуя себя как дома. Прямо сейчас мне отчаянно нужно немного кофеина. – Всегда была такой.

– Я тоже, – говорит Харви мне.

Проходя мимо холодильника со своим кофе в руке, я замечаю там фотографию, прикрепленную магнитом в форме лошадиной головы. Миниатюрная блондинка улыбается в камеру рядом с самой блестящей черной лошадью, которую я когда-либо видела. На девушке черная с золотом форма жокея, а на коня накинута попона из роз.

– Кто это? – с любопытством спрашиваю я Харви.

Он мгновенно улыбается в ответ. Глубоко и неподдельно.

– Это моя маленькая девочка. Вайолет. Она жокей, чемпион на скаковых лошадях. Живет недалеко от Ванкувера со своим мужем и детьми.

Я отодвигаю стул напротив, улыбаясь в ответ.

– Ты, должно быть, очень гордишься ею.

В глазах Харви мелькает печаль, но он быстро скрывает это.

– Ты и не представляешь, как сильно.

Я судорожно сглатываю. Чувствую, мне больше нечего сказать. Резко меняю тему.

– Я собираюсь в город, хочу позаниматься в тренажерном зале.

Пожилой мужчина кивает.

– Это полезно. Держу пари, ты вернешься еще до того, как Ретт проснется.

– Что ж, отлично. Если он встанет, дай ему успокоительное, пока я не вернусь.

– Он уже доставляет тебе неприятности?

– Не единой. Он просто лапочка. – Я подмигиваю Харви, и мы смеемся прежде чем вернуться к непринужденной беседе.

Я поджариваю нам с Харви по кусочку тоста, и его, кажется, очень забавляет тот факт, что я готовлю ему завтрак. Когда в разговоре наступает естественное затишье, я прибираюсь, выхожу через парадную дверь и сажусь в свою машину.

В течение следующего часа я тренируюсь до тех пор, пока пот не потечет по моему телу. Клянусь, он пахнет дешевым вином. Но мне все равно. Мое сердце перекачивает кровь по всему телу, и я чувствую себя живой. Сильной. В тренажерном зале тихо. Я приседаю, пока мышцы не начинают гореть, а ноги – трястись.

Снова проезжая парадную арку ранчо «Колодец желаний», я чувствую себя значительно более здравомыслящей.

Я вдыхаю свежий утренний воздух. По пути к дому любуюсь тем, как иней на мертвой траве окрасил пейзаж в сверкающе-белый. Он быстро растает, как только яркое солнце прерий поднимется достаточно высоко в лазурном небе.

Возвращаюсь на кухню, намереваясь сварить еще кофе. За столом сидит Ретт, на вид он такой же холодный, как примерзшая трава.

– Доброе утро. – Я ухмыляюсь ему. Он напоминает мне надутого подростка, который смотрит что-то в телефоне с наигранно нахмуренным лицом.

Он хмыкает, даже не отрывая глаз от экрана.

Что ж, пока все идет отлично.

– Кто помочился в твои «Шреддиз[21]», Итон? – спрашиваю я, ничуть не смущенная грубостью Ретта, потому что кофе уже приготовлен и ждет меня. Остальное – мелочи в жизни.

– Все.

Я фыркаю.

– Звучит восхитительно.

Ретт рычит и бросает свой телефон с такой силой, что тот проезжает почти всю длину столешницы.

– Очень смешно, да? Я только что потерял еще одного спонсора. Ты думаешь, все, над чем я работал последние десять лет, кружа по стадиону, – какая-то шутка?

Я поворачиваюсь и смотрю на него. Очевидно, что сегодня утром мы не будем язвительно подшучивать. Ретт действительно расстроен.

– Я не нахожу это даже отдаленно забавным.

Он ставит локти на стол и прячет лицо в ладонях, грива волос падает занавесом и скрывает его эмоции.

Я порывисто вздыхаю, подходя ближе, и отодвигаю стул рядом с ним, а не напротив. Ретт по-прежнему не поднимает глаз. Он явно пробует какую-то технику глубокого дыхания, со свистом выдыхая воздух из ноздрей.

С громким стуком ставлю свою керамическую кружку на стол и протягиваю руку к широкой спине Ретта. Я колеблюсь, рука трепещет, застыв в паре дюймов над его простой белой футболкой. Всерьез сомневаюсь, хорошая ли это идея – прикасаться к нему. Напоминает попытку просунуть руку между досками забора, чтобы погладить незнакомого пса: он может оказаться хорошим мальчиком, а может и укусить.

Но я слишком эмпатичная и заботливая. Я практически вижу исходящее от Ретта разочарование. Лично мне объятия всегда помогают почувствовать себя лучше, но я не буду обнимать его – в основном потому, что мне это доставило бы гораздо больше удовольствия, чем положено профессионалу. Однако нежное похлопывание по спине никогда не причиняло вреда.

Итак, я опускаю ладонь на его плечо и слегка сжимаю, Ретт вздрагивает и делает глубокий вдох, как будто я сделала ему больно.

Я останавливаюсь. Ретт не реагирует, не отодвигается, и я отвожу руку назад, проводя ладонью ниже, и поглаживаю его по лопаткам через ткань футболки.

Описываю пальцами мягкий круг, как это делал папа в тяжелые для меня дни. Тогда он сидел в кресле рядом с моей койкой и часами растирал мне спину. И он никогда не жаловался.

– В подростковом возрасте я болела. Была неудачная операция, – тихо начинаю я, позволяя себе вспомнить то время. – Я провела много времени в больнице. Мне даже казалось, что я уже никогда не покину ее. И тогда я решила всегда смотреть на вещи по-новому. Тебе интересно услышать размышления вечно оптимистичного подростка?

– Конечно. – Ретт сильнее прижимает ладони ко лбу, его голос звучит напряженно.

– Если бы это были твои последние мгновения в жизни, ты бы ушел счастливым?

Он прерывисто вздыхает и прочищает горло.

– Нет.

– Но почему? У тебя так много всего есть. Ты столького добился. Ничья жизнь не идеальна.

Ретт выпрямляется. Янтарные глаза смотрят на меня так, словно я, возможно, не такая уж и злодейка, за которую он меня принимал.

– Ты гуглила мое имя? Там все просто, – он издает грустный смешок. – Тупость.

– Да, – соглашаюсь я, мрачно кивая и убирая руку.

– Я получил электронное письмо от твоего отца с предложением выкрутить все так, якобы я пошутил о ненависти к молоку.

Откидываюсь назад, потягивая обжигающе горячий напиток и вдыхая ароматный пар. Была бы возможность заменить кислород на кофе, я бы так и сделала. Уже пытаюсь.

– Можно.

– Но я не хочу этого делать.

Я наклоняю голову.

– Почему?

Ретт всплескивает руками в отчаянии.

– Потому что это правда! Я чертовски ненавижу молоко. И это не должно быть преступлением.

У меня вырывается хриплый смех, щеки подергиваются, пока я изо всех сил пытаюсь сдержать улыбку.

– Видишь? Ты смеешься надо мной. – Ретт почесывает щетину на подбородке. Протянув палец к моему лицу, он выводит в воздухе контур буквы U. – Вот такой ты и была с того первого дня в офисе. Эта маленькая ехидная ухмылка.

– Ретт.

Он закатывает глаза и избегает любого зрительного контакта со мной, как капризный ребенок. Я наклоняюсь вперед и прижимаюсь своим коленом к его.

– Ретт.

Он все-таки обращает на меня свое внимание, от его взгляда мое сердце начинает бешено колотиться в груди. Ни один мужчина не имеет права выглядеть так хорошо. Темные ресницы, острая челюсть… Встряхнув головой, я снова концентрируюсь. – Я смеялась не над тобой. Я смеялась над этой ситуацией. Знаешь, что я думаю?

– Ага. Что я тупой ковбой.

Я вздрагиваю, морщась.

– Нет. Я думаю, они настолько раздули все это дело, что я просто не могу удержаться от смеха. Кого, черт возьми, волнует, что ты предпочитаешь пить? Я смеюсь, или ухмыляюсь, или что бы ты там ни думал, просто потому, что вся эта ситуация настолько оскорбительна и притянута за уши, что, если бы мне не было смешно, я бы сразу уволилась и стала личным тренером.

Ретт уставился на меня, его глаза бегают по моему лицу, как будто он ищет доказательства того, что я шучу.

– И если я слишком много думаю об этом, мне становится обидно за тебя, и я правда начинаю злиться. А я не хочу злиться.

Ретт опускает взгляд вниз на свои руки, крутит серебряное кольцо на пальце, прежде чем прошептать:

– Хорошо.

Боже, он порой и правда ведет себя как обиженный и неуверенный в себе маленький мальчик.

Я снова толкаю его в колено.

– Хорошо, – повторяю я. – Ты расскажешь мне, почему так сильно ненавидишь молоко?

– Когда-нибудь пробовала сырое фермерское молоко? – спрашивает Ретт.

– Нет.

– Ладно. Ну, оно густое, желтое и жирное, и у нас в детстве была корова, и папа заставлял нас пить по стакану каждый день, и я почти уверен, что это было на грани жестокого обращения с детьми. Теперь мысль о том, чтобы сесть и просто залпом осушить целый стакан… – Он вздрагивает. – Я никогда не был так счастлив, как в тот день, когда умерла та корова.

– Кошмар! – Я разразилась смехом. – Впрочем, это правда звучит ужасно. Признаю.

– Я действительно травмирован. – Его щека подергивается, и Ретт одаривает меня мягкой, такой настоящей улыбкой, и в моем животе словно порхают бабочки.

Ого, это что, прогресс? Похоже на то. Но пока что этот парень все еще меня бесит. Так что, возможно, я ошибаюсь.

Наверняка я знаю только то, что от меня пахнет потом и я ужасно выгляжу. Поэтому я заставляю себя встать, но не рассчитываю расстояние, и наши колени соприкасаются. Ретт опускает взгляд на них.

Я резко втягиваю воздух и тороплюсь уйти. Мне очень нужно в душ, но я останавливаюсь в дверях, обдумывая только что состоявшийся разговор. Обернувшись через плечо, я ловлю взгляд Ретта куда ниже, чем следовало бы, но он мгновенно переводит его на мое лицо. Мои щеки пылают. В конце концов, Ретт Итон только что осматривал мою задницу, обтянутую спортивными брюками.