скачать книгу бесплатно
Я снова иду за Прайсом мимо бара, мимо танцпола, мимо лестницы, ведущей вниз, мимо длинной очереди в женский туалет (странно, ведь вроде бы сегодня женщин в клубе почти нет), и вот мы в пустом мужском туалете. Мы втискиваемся в кабинку, Прайс запирает дверь на щеколду.
– Меня трясет, – говорит он, передавая мне маленький конвертик. – Открывай ты.
Я беру крошечный белый конвертик, осторожно разворачиваю. Во флуоресцентном свете кажется, что тут меньше грамма.
– Господи, – шепчет Прайс на удивление мягко, – да здесь не так уж много, да? – Он наклоняется, чтобы рассмотреть порошок получше.
– Может, это из-за освещения так кажется, – замечаю я.
– Рикардо охуел, что ли? – спрашивает Прайс, с удивлением рассматривая кокаин.
– Тсс, – шепчу я, вынимая свою платиновую карточку American Express. – Давай просто сделаем это.
– Может, он миллиграммами его продает? – не может успокоиться Прайс.
Сунув свою платиновую карточку American Express в порошок, он подносит ее к носу и вдыхает. Мгновение он стоит в молчании, а потом сдавленным голосом произносит:
– О боже.
– Ну, что? – спрашиваю я.
– Да это, блядь, миллиграмм… сахарной пудры, – выдавливает он.
Вдохнув немного порошка, я прихожу к тому же заключению:
– Конечно, он слабоват, но если мы не будем его жалеть, то, думаю, будем в полном порядке…
Но Прайс в бешенстве, он вспотел и побагровел. Он орет на меня, как будто это я во всем виноват, как будто это мне пришла в голову идея купить грамм у Мэдисона.
– Я хочу оторваться, Бэйтмен, – медленно говорит Прайс, постепенно повышая голос, – а не подслащивать овсянку!
– Можно добавить его в кофе с молоком, – доносится жеманный голос из соседней кабинки.
Прайс смотрит на меня, таращит глаза, не в силах в такое поверить, наконец в ярости колотит кулаком в стенку.
– Успокойся, – говорю я ему. – Какая разница, давай продолжим.
Он поворачивается ко мне, проводит рукой по своим жестким, зачесанным назад волосам. Кажется, он смягчился.
– Пожалуй, ты прав, – он повышает голос, – если пидор в соседней кабинке не возражает.
Мы ждем, когда человек подаст признаки жизни, наконец голос в соседней кабине шепелявит:
– Я не возразаю…
– Иди на хуй, – орет Прайс.
– Сам иди, – передразнивает голос.
– Иди на хуй!!! – вопит Прайс, пытаясь перелезть через разделительную алюминиевую стенку, но я одной рукой стаскиваю его.
Слышится звук спускаемой воды в соседней кабинке, и незнакомец, явно напуганный, выбегает из туалета. Прайс, прислонившись к двери нашей кабинки, смотрит на меня с какой-то безнадежностью. Проведя дрожащей рукой по своему багровому лицу, он крепко зажмуривает глаза, его губы белеют, под одной ноздрей следы кокаина. Не открывая глаз, он тихо говорит:
– Ладно. Давай продолжим.
– Вот это я понимаю, – говорю я.
Мы по очереди черпаем своими кредитками порошок из конвертика, а когда они более не годятся, подчищаем остатки пальцами, вдыхаем, лижем, втираем его в десны. Я почти ничего не чувствую, но, возможно, еще один виски со льдом подарит мне ложное ощущение, будто меня хоть слабо, но вставило. Выйдя из кабинки, мы моем руки, разглядываем наши отражения в зеркале и, удовлетворенные, отправляемся в «Зал с канделябрами». У меня возникает желание сдать в раздевалку пальто (Armani). Что бы Прайс ни говорил, я чувствую, что меня зацепило. Спустя несколько минут я стою у стойки бара, пытаясь привлечь внимание официантки, и в словах Прайса уже нет никакого смысла. В конце концов я вынужден показать официантке купюру в двадцать баксов, несмотря на то что у меня еще полно талонов на бесплатную выпивку. Это срабатывает. Поскольку у меня есть талоны, я заказываю две двойные «Столичные» со льдом. Я отлично себя чувствую и, пока она наливает мне водку, кричу ей:
– А ты, случайно, не учишься в Нью-Йоркском университете?
Она хмуро качает головой.
– А в Хантере? – снова кричу я.
Она снова качает головой. Нет, она не учится в Хантере.
– Может, в Колумбийском? – ору я. Это шутка такая.
Она по-прежнему занимается «Столичной». Я не хочу продолжать разговор и, когда она ставит передо мной два стакана, кидаю на стойку талоны. Она качает головой и кричит:
– Уже больше одиннадцати. Талоны не действуют. Бар работает за наличные. Это стоит двадцать пять долларов.
Я не качаю права, а хладнокровно достаю бумажник из газелевой кожи и протягиваю ей полтинник, на который она (я клянусь!) смотрит с презрением. Вздохнув, она поворачивается к кассе, чтобы дать мне сдачу, а я, глядя на нее, громко (хоть меня и заглушает толпа и «Pump Up the Volume»), с улыбкой говорю:
– Ебаная уродская сука, как бы я хотел забить тебя до смерти и насладиться твоей кровью.
Не оставив этой пизде чаевых, я отправляюсь на поиски Прайса. Он опять стоит у перил с угрюмым видом, вцепившись руками в решетку. Рядом с ним стоит Пол Оуэн, который занимается счетами Фишера. На нем – шестипуговичный двубортный смокинг из шерсти. Он орет что-то вроде:
– Пятисоткратное понижение учетной ставки минус понижение на ICM PC, а потом доехал на служебном автомобиле до «Смит и Волленски».
Кивая ему, я протягиваю водку Прайсу. Тот не произносит ни слова, даже не благодарит. Он стоит со стаканом в руке и печально смотрит на рельсы, потом прищуривается и склоняет голову к стакану. Когда вспыхивает стробоскопический свет, он выпрямляется и что-то бормочет сам себе.
– Тебя разве не вставило? – спрашиваю я его.
– Как дела? – орет Оуэн.
– Мне очень хорошо, – отвечаю я.
Играет музыка. Песня не кончается, а переходит в следующую – их разделяет только сухой треск ударных. Разговаривать невозможно, но пока мой единственный собеседник – мудак Пол Оуэн, это даже хорошо. Похоже, в «Зале с канделябрами» появились девушки, и я пытаюсь посмотреть одной девке в глаза: она похожа на модель, у нее большие сиськи. Прайс пихает меня в бок, и я наклоняюсь, чтобы спросить, не взять ли нам еще грамм.
– Почему вы не в смокингах? – спрашивает Пол Оуэн.
– С меня хватит, – кричит Прайс, – я пошел.
– Чего с тебя хватит? – в замешательстве кричу я.
– Этого! – орет он. Мне кажется, что он имеет в виду двойную «Столичную», но я не уверен.
– Не уходи, – говорю я ему. – Я ее выпью.
– Эй, Патрик, – орет он, – я ухожу.
– Куда? – Я действительно в замешательстве. – Хочешь, я найду Рикардо?
– Я ухожу, – вопит он. – Я… ухожу!
Совершенно не понимая, что он имеет в виду, я начинаю смеяться:
– Ну и куда ты уходишь?
– Вообще ухожу! – орет он.
– Стой, – кричу я. – Уходишь из банка?
– Нет, Бэйтмен. Я серьезно, глупый ты сукин сын. Ухожу. Исчезаю.
– Куда? – Я продолжаю смеяться, ничего не понимая, и снова ору: – В Morgan Stanley? Лечиться? А?
Он не отвечает, отворачивается от меня, смотрит поверх перил, пытаясь отыскать точку, где заканчиваются рельсы. Он хочет понять, что там, в темноте. Мне скучно с ним, но Оуэн еще хуже, а я случайно встретился взглядом с этим мудаком.
– Скажи ему «Don’t worry, be happy», – орет Оуэн.
– Ты по-прежнему занимаешься счетами Фишера? – Что еще я могу сказать?
– Что? – переспрашивает Оуэн. – Погоди. Это не Конрад?
Он указывает на парня, стоящего возле бара, прямо под канделябром. На нем – однобортный смокинг из шерсти с шалевым воротником, хлопчатобумажная сорочка с бабочкой, все от Pierre Cardin. В руках у него стакан шампанского. Он изучает свои ногти. Потом вытаскивает сигару, просит прикурить. Мне так скучно, что я, даже не извинившись, иду в бар – сказать официантке, что я душу продам за спички. «Зал с канделябрами» набит битком, все люди похожи друг на друга и кажутся знакомыми. В воздухе висит густой сигарный дым; снова играет INXS, громче обычного… что? Я случайно касаюсь своей брови – она мокрая. В баре я беру спички. На обратном пути я сталкиваюсь с Макдермоттом и Ван Паттеном, которые начинают клянчить у меня талоны на выпивку. Зная, что они уже не действуют, я отдаю им то, что осталось, но нас зажали в центре зала, и талоны на выпивку – не аргумент, чтобы нас пропустили к бару.
– Грязные телки, – говорит Ван Паттен. – Будь осторожен. Хороших тут нет.
– Внизу говно, – орет Макдермотт.
– Вы нашли наркотики? – кричит Ван Паттен. – Мы видели Рикардо.
– Нет, – ору я, – не получилось. У Мэдисона нет.
– Пропустите официанта, блядь, пропустите официанта, – сзади орет парень.
– Ничего не выйдет, – ору я. – Ничего не слышу.
– Что?! – вопит Ван Паттен. – Ничего не слышу.
Вдруг Макдермотт хватает меня за руку:
– Прайс что, совсем охуел? Смотри!
Как в кино, я оборачиваюсь с усилием и, встав на цыпочки, вижу, что Прайс залез на перила и пытается сохранить равновесие. Кто-то сунул ему стакан с шампанским. Не то пьяный, не то обдолбанный, Прайс, закрыв глаза, простирает руки вперед, словно благословляя толпу. Позади него, как и прежде, вспыхивает стробоскопическая лампа. Искусственный дым пыхает как сумасшедший, обволакивая Прайса серым туманом. Тим что-то выкрикивает, но мне не слышно – зал набит до отказа. Шумовой фон создается комбинацией оглушительной песни «Party All the Time»[9 - «Постоянная вечеринка» (англ.).], которую поет Эдди Мерфи, и несмолкающим гулом бизнесменов, так что, не сводя с Прайса глаз, я проталкиваюсь вперед. Мне удается протиснуться мимо Мэдисона, Хью, Тернбола, Каннингема, но людей так много, что добраться туда невозможно. Всего несколько лиц обращены к Тиму, по-прежнему балансирующему на перилах. С полузакрытыми глазами он что-то выкрикивает. Мне неловко. Я даже рад тому, что застрял в толпе и не могу добраться до него, не могу спасти его от практически неизбежного позора. Я слышу, как Прайс кричит: «Прощайте!» Он очень удачно поймал секундное затишье. Когда толпа наконец обращает на него внимание, он орет: «Мудозвоны!» Ловко повернувшись, спрыгивает с перил и, оказавшись на рельсах, бежит прочь; шампанское пенится в стакане, который он держит в руке. Прайс спотыкается, раз, второй. Стробоскоп продолжает вспыхивать, и от этого все как бы в замедленной съемке. Удержавшись на ногах, Прайс исчезает в темноте. У перил сидит все тот же ленивый охранник. Кажется, он качает головой.
– Прайс! Вернись! – ору я, но толпа аплодирует этому представлению. – Прайс! – опять кричу я, невзирая на рукоплескания.
Но Прайс исчез, и я сомневаюсь, что если бы он меня даже услышал, то отреагировал бы хоть как-нибудь. Стоящий рядом Мэдисон, как бы поздравляя меня с чем-то, протягивает мне руку.
– Этот чувак – без тормозов.
Сзади подходит Макдермотт и хватает меня за плечо:
– Тут еще какой-то VIP-зал, о котором Прайс знает, а мы – нет, а? – Макдермотт, похоже, очень взволнован.
Мы стоим у входа в «Туннель», я все еще прусь, но уже очень устал. Удивительно, но во рту у меня по-прежнему вкус сахарозаменителя, даже после еще пары стаканов «Столичной» и «J&B». Половина первого, и мы наблюдаем, как лимузины пытаются повернуть налево, на Уэст-Сайд-хайвей. Нас трое: Макдермотт, Ван Паттен и я. Мы обсуждаем, получится ли отыскать новый клуб под названием «Некения». На самом деле меня не то что прет, но похоже, что я пьян.
– Может, пообедаем вместе? – спрашиваю я, зевая. – Например, завтра?
– Не могу, – отвечает Макдермотт. – Я иду стричься в Pierre.
– Тогда, может, позавтракаем? – предлагаю я.
– Не получится, – говорит Ван Паттен. – У меня маникюр в Gio.
– Кстати, – говорю я, рассматривая свою руку, – мне тоже нужно сделать маникюр.
– Тогда поужинаем? – спрашивает меня Макдермотт.
– У меня свидание, – отвечаю я. – Черт.
– А ты? – Макдермотт спрашивает у Ван Паттена.
– Исключено, – говорит Ван Паттен. – Должен пойти в Sunmakers. А потом у меня тренировка с личным тренером.
Офис
В лифте Фредерик Диббл рассказывает мне о статье на шестой странице или еще в какой-то светской хронике про Ивану Трамп. Потом он делится впечатлениями о новом таиландско-итальянском ресторане в Верхнем Ист-Сайде, куда он вчера ходил с Эмили Гамильтон. Потом принимается восхвалять какое-то замечательное блюдо – фузилли с шиитаке. Я достаю золотую ручку Cross, чтобы записать название ресторана в свою записную книжку. На Диббле двубортный шерстяной костюм в почти незаметную полоску от Canali Milano, хлопчатобумажная рубашка от Bill Blass и тканый галстук в миниатюрную шотландскую клетку от Bill Blass Signature. В руках он держит плащ от Missoni Uomo. У него великолепная дорогая стрижка, на которую я взираю с восторгом. Диббл начинает напевать мелодию, звучащую в лифте, – скорее всего, это «Sympathy for the Devil», как и во всех лифтах нашего здания. Я хочу спросить Диббла, не смотрел ли он утром «Шоу Патти Винтерс» про аутизм, но он выходит на один этаж раньше меня, успев повторить название ресторана – «Thaidialano» и сказать мне: «До встречи, Маркус». Двери закрываются. На мне костюм из шерсти в крапинку, брюки в складку от Hugo Boss, шелковый галстук тоже от Hugo Boss, хлопчатобумажная рубашка с ворсом от Joseph Abboud и ботинки от Brooks Brothers. Утром я слишком усердно чистил зубы нитью и до сих пор чувствую в горле медный вкус крови. Почистив зубы, я прополоскал рот листерином, и до сих пор во рту у меня все горит, но, выходя из лифта, размахивая новым черным кожаным дипломатом от Bottega Veneta, проскальзывая мимо вешалки Wittenborn, я все равно улыбаюсь, хоть никого вокруг и нет.
Моя секретарша Джин сидит за своим столом. Она влюблена в меня. Наверное, я на ней когда-нибудь женюсь. Как обычно, чтобы привлечь мое внимание, она одета очень дорого и совершенно неуместно: кашемировая кофточка от Chanel, кашемировый свитер, кашемировый шарфик, серьги из фальшивого жемчуга, брюки от Barney’s (шерстяной креп). Приближаясь к ее столу, я стаскиваю на шею наушники. Она поднимает глаза и несмело улыбается.
– Опаздываешь? – спрашивает она.
– Я был на аэробике, – говорю я совершенно спокойно. – Извини. Есть что-нибудь для меня?
– Рикки Хендрикс просил передать, что он сегодня не сможет, – говорит она. – Он не сказал что и почему.
– Мы с Рикки иногда занимаемся боксом в Гарвардском клубе, – объясняю я ей. – Что-нибудь еще?
– Да… Спенсер хочет встретиться с тобой в «Фужерах», – с улыбкой сообщает она.
– Когда? – спрашиваю я.
– В шесть.
