Ненависть с первого взгляда

Элли Ив

Ненависть с первого взгляда

Глава 1. Алиса

Сегодня я проснулась в холодном поту. Чем ближе приближается этот день, тем я становлюсь тревожнее. День, когда я отправлюсь в элитную частную школу-пансион "Олимпия".

Со стороны может показаться, что судьба подарила мне шанс, который выпадает раз в жизни. Ведь меня выбрали на должность нового учителя в престижную частную школу из трехсот других претендентов! Место, о котором опытные педагоги с сединой на висках могут лишь мечтать, досталось мне – вчерашней выпускнице художественного училища без опыта работы. Но я-то знаю настоящую цену этому «счастью». Ведь именно я выиграла международный конкурс по живописи. Чем сразу привлекла внимание директора пансиона. Ему нужна была не просто учительница, а живая диковинка, победительница, чье имя можно бросить на стол переговоров с акционерами, как козырь. В их мире, мире денег и призрачной власти, репутация – валюта дороже золота.

Откуда мне это известно? О, я уже однажды заглядывала в эту роскошную бездну. В семнадцать мой хрустальный мир столкнулся с их миром, и мои розовые очки побились стеклами внутрь. Тогда я на своей шкуре, до самой сути, прочувствовала, что значит «не из тех кругов». И вот теперь я еду в их логово. Учить современному искусству отпрысков олигархов и наследников империй, этих мажоров, которые с молоком матери впитали убеждение, что все вокруг – обслуживающий персонал. Но я не позволю втоптать себя в грязь. Я – учитель. Они – мои ученики. В этой простой формуле мое спасение.

––

– Я учитель, а они мои ученики, – прошептала я, вглядываясь в свое отражение в зеркале, запотевшее от нервного дыхания.Эти слова, словно заклинание, должны были придать мне сил. Но даже они дрожали, сталкиваясь с непокорной дрожью в руках. Я вновь взяла подводку для глаз – этот черный, почти враждебный стержень, который сегодня будто сговорился со всем миром против меня. Стрелки выходили кривыми, насмешливо изогнутыми. Еще одна попытка – и вот уже не стрелка, а размазанное черное пятно гнева и бессилия. В конце концов, я одержала победу. Линии легли не так, как задумывалось, но сойти за попытку выглядеть профессионально – сгодится.

Я отступила на шаг, давая себе окончательную оценку. Из зеркала на меня смотрела незнакомка. Бледная, с глазами, в которых погас весь огонь, что обычно горел, когда я брала в руки кисть. Усталая девушка с пустым взглядом. Ну, блеск я себе не верну за пять минут с помощью косметики, а вот эти синеватые тени под глазами, словно оставленные ночными кошмарами, – с ними я могла справиться. Плотный слой тонального крема стал моим спасением.

С макияжем было покончено. Теперь – прическа. Я решила собрать высокий пучок. На моих светлых волосах он смотрится элегантно. Это одна из моих выигрышных причесок. Пучок должен был создать образ собранной, неуязвимой женщины. Но и тут мои волосы подчинились не с первого раза, выбиваясь мягкими непослушными прядями. Но в итоге и они сдались, образовав на затылке идеальную, холодную раковину.

Собрав себя по частям, как конструктор, я принялась за последний ритуал – проверку сумки. В ней было до обидного мало: пара строгих костюмов-футляров, несколько тюбиков косметики, сменное белье. Вся моя жизнь пока умещалась в одну дорожную сумку. На самом дне, заветным талисманом, лежал роман. Старый, потрепанный, с загнутыми уголками страниц. Мир в нем был простым и справедливым, где любовь и добро всегда побеждали.

Рука уже лежала на дверной ручке, холодный металл прижался к ладони. Но что-то заставило меня обернуться. Комната замерла в ожидании. Утренний свет прорывался через тюль и подсвечивал каждую пылинку, танцующую в воздухе над старым комодом. Он освещал не вещи, а призраков. Вот этот потертый паркет у кровати, на котором я, пятнадцатилетняя, с карандашом в дрожащей руке, выводила свои первые серьезные наброски, боясь пропустить шум шагов отца в прихожей. А вот и тот самый угол, где на стене осталась легкая вмятина – след от мольберта, который я в ярости отшвырнула, когда узнала, что родители не купят мне новые краски. Стены, испещренные следами от кнопок, что держали мои рисунки, – окна в другой, прекрасный мир.

Здесь, за этой тонкой стеной, я слышала, как рушится мир моей матери – приглушенные всхлипы, сдавленные голоса, звон битой посуды. А здесь, под этим абажуром с потертой бахромой, я пряталась, уткнувшись в книгу по искусству, чтобы не слышать этих скандалов. Эта комната была и крепостью, и клеткой. Здесь я училась быть невидимой, и здесь же рождались мои самые смелые, яркие полотна, в которых не было ни капли серости нашего быта.

Воспоминания нахлынули вихрем, горячим и горьким. Они обжигали изнутри. И в этом вихре сложилось стойкое, почти физическое ощущение: я захлопываю не просто дверь, а целую главу жизни. Я вернусь сюда не скоро. Возможно, никогда по-настоящему. И комок подкатил к горлу – не то от щемящей грусти по этому уютному хаосу, не то от облегчения, что наконец-то вырываюсь.

Из тяжелого омута мыслей меня выдернул резкий, настойчивый звук оповещения на телефоне. Такси ждет. Реальность вновь заявила о своих правах.

Я накинула легкую джинсовую курточку. И выпорхнула в темный, пахнущий пылью и остывшей едой подъезд, не позволив себе оглянуться еще раз.

И что-то переключилось. С каждым шагом вниз по лестнице, с каждым щелчком каблуков по бетонным ступеням груз прошлого словно становился легче. Я оставляла его позади, в той комнате с танцующей пылью. А в душе, сквозь тревогу, пробился тонкий, но упрямый росток. Росток надежды, что все будет хорошо. Что впереди – не просто чужая и враждебная «Олимпия», а новая, моя собственная картина, и на этом полотне я напишу все так, как захочу сама.

Глава 2. Казимир

Воздух. Воздух. Воздух. В этом стерильном, отполированном до блеска доме его не хватает с самого детства. Я не дышу, а лишь ловлю редкие глотки, словно рыба, выброшенная на мраморный берег. Парадокс в том, что я знаю здесь каждый стык каменной плитки, каждый отблеск на хромированных ручках, но сегодня всё это стало чужим, как декорации к плохой пьесе, в которой мне отвели роль неудачного дублера.

Со стороны мы, должно быть, выглядим идеально, как рекламный букет дорогого риэлторского агентства. Отец, Роман Георгиевич, – человек-скала, сколотивший состояние на том, что подчинил город своим прямым, бездушным линиям. Мать, Элеонора Андреевна, – его изящное дополнение, вечная хранительница этого очага, в котором так редко разводят настоящий огонь. А я – сбой в их безупречной программе. В детстве я изучал их лица в поисках хоть капли своего отражения и не находил. Даже генетический тест, холодно подтвердивший родство, не избавил от ощущения, что я – подкидыш, случайно попавший в этот мир глянца и расчетов. Я – сломанная игрушка, которую с завидным упорством пытаются починить, вставить в правильную коробку. Но все их усилия тщетны. Им так и не удалось вылепить из меня копию моего брата Михаила. Вот он – их триумф, их идеальный проект, оправдавший каждую вложенную копейку. Прилежный, предсказуемый, он движется по проложенным рельсам, и даже его брак – всего лишь удачное поглощение активов, дочь партнера, принесшая новые контракты.

– Казимир, где ты опять летаешь?

Словно сквозь толщу воды, сквозь вату собственных мыслей до меня докатывается его голос, низкий и властный, способный заставить съежиться даже воздух вокруг.

– Нигде, Роман Георгиевич, – отвечаю я, глядя куда-то поверх его головы.

– Опять паясничаешь. Ты когда-нибудь станешь серьезным?

– Затрудняюсь ответить, Роман Георгиевич.

Я чувствую, как по нервам отца пробегает ток, как он начинает закипать, подобно дорогой эспрессо-машине на нашей кухне. И от этого внутри меня распускается ядовитый, но такой живительный цветок злорадства. Решаю полить его. Одариваю отца обворожительной, вымученной улыбкой, которую он так ненавидит. Вижу, как напрягаются желваки на его скулах, как белеют костяшки его пальцев, сжимающих край стола. Он сдерживается, и эта его сдержанность – моя маленькая победа.

– Казимир, ты подготовился к отъезду в «Олимпию»?

– Конечно, дорогой папа, ваш неугодный сын скоро покинет ваш дом и перестанет нарушать безупречную гармонию вашего бытия.

– Каз…

Но я не даю ему договорить. Резко вскакиваю, и мои движения нарочито стремительны, почти дерзки. Вылетаю из столовой и скрываюсь за поворотом в своей комнате. Захлопываю дверь с таким грохотом, что, кажется, слышен хруст хрустальной люстры в гостиной. Только здесь, в этом хаосе из чертежей, книг по архитектуре и разбросанной одежды, я могу выдохнуть.

Собрался ли я в «Олимпию»? Да, я уже готов отправиться в свою позолоченную клетку. Мне восемнадцать, и при желании я мог бы сбежать в какой-нибудь богемный берлинский вуз, но… пока я следую папиному плану. Пока я играю по его правилам, он позволяет мне приближаться к его бизнесу, к тому единственному, что меня по-настоящему зажигает. Да и в «Олимпии» я не узник. Я – князь. Учителя ходят передо мной на цыпочках, боясь спровоцировать гнев моего отца-акционера, а ученики смотрят на меня с восхищением и завистью. И мне это… нравится. Эта власть – единственный язык, на котором этот мир говорит со мной без презрения.

Я опускаюсь в кресло перед своим чертежным столом, и пальцы сами тянутся к карандашу. Здесь я не неспокойный отпрыск. Здесь я – творец.

Проект, над которым я работаю, – это не просто здание. Это манифест. Я представляю себе культурный центр, дерзко врезающийся в наскучивший городской пейзаж, как клинок. В его основе – парадокс: фасад из холодного, почти зеркального стекла, которое будет отражать скучные прямые линии соседних небоскребов, обнажая их уродство. Но главная идея – внутри. Атриум, сердце здания, должен быть выполнен в духе органической архитектуры, с плавными, текучими линиями, напоминающими то ли раскрытый бутон, то ли птичье крыло. Лестницы, словно живые лианы, будут оплетать пространство, соединяя уровни не прямыми маршами, а изогнутыми пандусами, заставляя людей замедлить шаг, сбить с привычного ритма. Это вызов. Вызов моему отцу, его миру прямых углов и бездушной эффективности. Мои проекты, такие же строптивые, уже принесли его фирме пару выгодных контрактов, но для них я все равно остаюсь непослушным ребенком, которого нужно «приструнить».

Время за работой летит неумолимо, растворяя меня в линиях и формах. Меня вырывает из творческого транса сигнал телефона. Сообщение от Фила, моего одноклассника по «Олимпии»: «Каз, ты готов оторваться в последний день перед школой?»

Мы живем неподалеку, и все лето тусили вместе, но другом я бы его не назвал. Пожалуй, у меня нет друзей. Есть свита, есть компания для развлечений, тусовок и кутежа. Для них я – Казимир-душа-компании, обезбашенный богач, которому на всё плевать. Они знают мою улыбку, но не видят теней под ней. Никто из них не подозревает, какие демоны живут в моей душе.

Но мысль неплоха. Мне нужно сбросить это напряжение, эту маску примерного сына и гениального затворника. Местные девчонки, готовые на всё ради внимания и щедрости Казимира Романовича, станут отличным лекарством.

Отвечаю быстро: «Конечно, а ты сомневался?»

Накидываю свою любимую кожаную куртку от Valentino, потертости на которой – не следствие бедности, а тщательно продуманный дизайн, символ мнимой бунтарской свободы. Не хочу новых стычек с родителями. Поэтому старое, проверенное решение: открываю окно и ловко спускаюсь по знакомому карнизу. Проделывал этот трюк десятки раз. Еще один побег.

––

Возвращаюсь за полночь. Я сбросил внешнее напряжение, но внутри у меня по-прежнему тугой узел из тревожных мыслей. Ведомый внезапным импульсом, я решаю не прятаться. Пусть видят. Захожу через парадный вход, громко щелкая замком, наступая на идеально натертый пол.

В прихожей меня уже ждёт мать. В руке у нее бокал красного вина. Внешне она всегда очень спокойная, и никто не знает, какие шестеренки крутятся в её голове. Пожалуй, это единственная наша общая черта, которую я обнаружил.

– Не поверишь, я так и думала, что ты что-нибудь выкинешь в последний день, – ее голос тихий, ровный, без упрека.

– Ну, это констатация факта, а по делу что-то есть? – отвечаю с вызовом, сбрасывая куртку на ближайшее кресло, нарушая безупречный порядок.

– Есть. Тебя отец зовет к себе в кабинет. Иди к нему немедленно. – Она делает небольшой глоток, и ее взгляд скользит по мне, будто оценивая неудачную покупку. – Он и так был очень зол, когда узнал о твоем побеге. Не раздражай его еще больше.

– Слушаюсь и повинуюсь, – бросаю через плечо, уже направляясь к его кабинету.

Интересно, что ему понадобилось в такой час? Вроде бы исчерпали запас взаимных претензий за ланчем.

Вхожу без стука, готовясь к очередной порции нравоучений. Но кабинет погружен в полумрак, освещен лишь одной настольной лампой, отбрасывающей длинные тени. Отец не поднимает на меня взгляда, уставившись в документы на столе. Он выглядит усталым, и это незнакомое состояние на мгновение обезоруживает. Вместо ожидаемого гнева он говорит спокойным, ровным тоном, лишенным всяких эмоций:

– В этом году у вас появится новый предмет. Что-то про современное искусство. Отнесись со всей серьезностью к этому.

Я фыркнул, не скрывая презрения. Не может быть, чтобы это было единственной причиной ночного вызова.

– Серьезно? Вязание макраме и брызги краской на холсте? У нас что, и так мало лишних предметов? Это кому-то нужно? – выпаливаю я, чувствуя, как закипает привычное раздражение.

Отец наконец поднимает на меня взгляд. Холодный, оценивающий.

– Это нужно совету акционеров и имиджу школы. И вести его будет не абы кто. Победительница международного конкурса. Какая-то… Алиса, как же её… забыл.

Я уже было открыл рот, чтобы излить новую порцию сарказма, но отец, пошевелив пальцем по планшету, продолжил:

– Вспомнил. Алиса Бельская. Я так понял, она только после универа, но подает большие надежды. А конкурс, который она выиграла, очень престижный. Ты же знаешь вашего директора Арсения Викторовича, он не проглядел столь ценный кадр, он же ведь и сам искусствовед.

Но я его уже не слышал.

Имя прозвучало, как выстрел в тишине соборной залы. Сначала – просто набор звуков. Потом – удар под дых, от которого перехватывает дыхание.

Алиса Бельская.

Та самая? Не может быть. Но мир сузился до одной точки, до щемящего воспоминания, которое я пытался похоронить. В голове, словно осколки, закружились обрывки прошлого: ее смех, который никогда не был обращен ко мне, светлые волосы, заплетенные в небрежную косу, и ее глаза, смотревшие на меня с легкой, снисходительной жалостью. Она была девушкой Михаила, на три года старше. Для всех – милая, талантливая девочка. Для меня, четырнадцатилетнего, – первая, мучительная и безнадежная любовь. Я был для нее всего лишь «маленьким братиком», несносным ребенком, который вечно вертелся под ногами и пытался привлечь внимание дурацкими выходками. Она видела мою настырность, но не разглядела за ней отчаянную попытку быть замеченным. А потом они с Мишей расстались – родители сочли ее «неподходящей партией». И я видел, как она плакала. И ненавидел себя, и ее, и весь этот мир, который все расставляет по своим, чужим полочкам.

– Ну ты что застыл-то? – Голос отца, жесткий и нетерпеливый, вернул меня в настоящее, в этот холодный кабинет.

Я заставил себя выпрямиться, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони.

– …Так вот, – продолжил отец, – Арсений Викторович хочет поучаствовать в каком-то там конкурсе, пропиарить наш пансион. И он поручит этой Алисе сделать проект совместно с учениками. Я хочу, чтобы ты был в числе первых, кто будет в этом участвовать. Это очень важно и для нашей компании. Понял?

Внутри все закипело. Гнев? Да, старый, как ржавчина. Но не только. Что-то острое и колкое, похожее на стыд, который я никогда не признавал. И дикое, непреодолимое желание доказать. Доказать ей, что я больше не тот нелепый мальчишка. Доказать отцу, что я чего-то стою. Доказать всем, что я тот, кто стоит выше. Что она, при всей своей талантливости, – все та же пыль под ногами у людей вроде нас.

Уголки моих губ поползли вверх в холодной, безжизненной улыбке, которую я так долго репетировал перед зеркалом.

– Хорошо, – сказал я, и мой голос прозвучал на удивление ровно. – С большим удовольствием познакомлюсь с… мисс Бельской поближе. Уверен, у нас найдется, что обсудить. Насчет искусства. И не только.

Современное искусство? – пронеслось в голове, пока я выходил из кабинета. – Что ж, Алиса. Давно не виделись. Посмотрим, как долго ты продержишься в мире, который тебя однажды уже вышвырнул. И на этот раз я не буду маленьким невидимым мальчиком. На этот раз я сделаю так, что это ты почувствуешь себя пылью. И это будет мой главный проект в этом учебном году.

Глава 3. Алиса

Такси резко свернуло с проселочной дороги на идеально прямой, заасфальтированный подъезд, обсаженный стрижеными елями. Я прижалась лбом к холодному стеклу, и у меня перехватило дыхание.

«Олимпия» возникла не постепенно, а явилась вся сразу, высеченная из гордого камня и высокомерия. Это не было просто зданием. Это был замок, неприступный и величественный. Строгие готические шпили вонзались в серое, нахмуренное небо, будто бросая вызов самому горизонту. Стены из темного, старого камня, испещренные узкими арочными окнами, казалось, впитали в себя молчание веков и холодное равнодушие ко всему миру за своими воротами. Он подавлял. Давил. Заставлял почувствовать себя букашкой у подножия исполина. Мое сердце, и без того трепетавшее от тревоги, забилось в паническом ритме. «Что я делаю здесь?» – пронеслось в голове. – «Я, Алиса Бельская, девочка из старой душной хрущевки, в этом… этом цитадели власти и денег».

Машина остановилась перед массивными дубовыми дверями. Я вышла, сжимая в потных ладонях ручку своей скромной сумки. Воздух здесь был другим – чистым, стерильным, лишенным деревенских запахов земли и травы. Он пах деньгами. И тоской.

Встречали меня, как по расписанию. Не как дорогого гостя, а как необходимый, но сомнительный груз.

Первой появилась Тамара Олеговна Орлова, завуч по учебной части. Женщина в строгом костюме цвета хаки, с лицом, которое, казалось, никогда не знало улыбки. Ее взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по мне с ног до головы, задерживаясь на моих не самых дорогих туфлях.

– Бельская, я полагаю, – произнесла она сухим, безжизненным голосом. – Расписание уже на вашем рабочем месте в учительской. Не опаздывайте. В «Олимпии» пунктуальность – не просто добродетель, а правило выживания.

Она протянула мне папку с бумагами, и ее пальцы даже не коснулись моих. Чистый, безличный протокол.

Но тут же, словно тень, возникла другая фигура. Маргарита Анатольевна Кораблева, завуч по воспитательной работе. Она парила, а не шла, в струящемся платке, и ее улыбка была ослепительной и абсолютно фальшивой.

– Алиса Витальевна, дорогая! Наконец-то! – ее голос звенел, как хрустальный колокольчик. – Так рада видеть нашу новую звездочку! Не слушайте вы нашу Тамару Олеговну с ее правилами, – она многозначительно подмигнула, но в ее глазах не было и искорки тепла. – Искусство – это ведь полет! А вы наш главный пилот в мире современности. Мы с вами еще поболтаем по душам.

От ее слов стало еще тошнее. Я чувствовала себя мухой, попавшей в паутину, где одна паучиха – сухая и прямолинейная, а вторая – сладкая и смертельно опасная.

Меня провели в главный холл, где под высоким сводчатым потолком уже толпились остальные преподаватели, ожидая выхода директора. Воздух здесь был густым от скрытого напряжения и вежливого снобизма.

Мое появление вызвало волну сдержанного интереса. Я чувствовала себя новым экспонатом в музее, которого все рассматривают, но боятся потрогать.

Дмитрий Сергеевич Волков, живой классик с лицом, высеченным из гранита, бросил на меня короткий, уничтожающий взгляд и громко, обращаясь к своему соседу, изрек:

– Ну вот, дождались. Теперь и абстрактные каракули на наших стенах висеть будут. Деградация, я вам говорю.

Его сосед, молчаливый Марк Александрович Игнатов, лишь тяжело вздохнул, сжимая в своих грубых, покрытых глиной пальцах небольшую скульптурку. Его взгляд был отрешенным, будто он видел сквозь стены и меня в придачу.

Молодая и энергичная Анна Петровна Сомова кивнула мне с легким, профессиональным любопытством.

– Видела вашу конкурсную работу. Интересное сочетание красок, – сказала она, и в ее словах не было ни лести, ни осуждения, лишь холодный анализ коллеги.

Игорь Вадимович Коваль, щегольски одетый, изучал меня через стекла своих идеальных очков с циничной усмешкой.

– Ну что, новобранец, готовьтесь к бою. Наша благодатная почва для перформансов и инсталляций. Главное – не разбейте свои розовые очки о нашу суровую реальность.

Эксцентричная Виктория Львовна Преображенская, вся в боа и старинных кольцах, вдруг приблизилась ко мне так близко, что я почувствовала запах ладана и нафталина.

– Милая девочка, – прошептала она хрипло, – я вижу, вы из тех, кто любит играть с огнем. Будьте осторожны. Стены здесь не только говорят, они еще и помнят. Очень многое.

Ее слова повисли в воздухе, словно зловещее предсказание.

Преподаватели наблюдали за этой сценой с разных позиций. Светлана Юрьевна Воронцова смотрела на меня с тихой, безрадостной жалостью. Глеб Павлович Никольский брезгливо морщился. А Людмила Аркадьевна Дюваль, поправляя жемчужное ожерелье, оценивала мою скромную блузку так, будто это была ветошь.

И в этот момент все замерли. На лестнице, ведущей на второй этаж, появился он. Арсений Викторович Захаржевский. Директор. Аристократ до кончиков пальцев. Его взгляд, холодный и пронзительный, как ледник, нашел меня в толпе.

– Алиса Витальевна, – его голос был тихим, но он разрезал тишину, как скальпель. – Добро пожаловать в «Олимпию». Мы возлагаем на вас большие надежды. Надеюсь, ваш талант окажется… рентабельным.

Он не улыбнулся. Он просто констатировал факт. И в этой фразе заключалась вся суть этого места. Здесь искусство было не порывом души, а активом. А я – рискованной, но потенциально выгодной инвестицией.

Я стояла в центре этого величественного зала, в окружении этих людей, каждый из которых смотрел на меня сквозь призму своих амбиций, страхов и презрения. И чувствовала, как по спине бегут мурашки.

После того как директор скрылся за массивной дверью своего кабинета, невидимый магнит, удерживавший внимание собравшихся на мне, разом ослаб. Интерес испарился, словно его и не было. Преподаватели, не глядя друг на друга, стали расходиться – кто с деловым видом, кто с показной небрежностью. Я осталась стоять одна посреди огромного холла, чувствуя себя заблудившимся ребенком, и в горле снова зашевелился комок неуверенности.

И вдруг – улыбка. Направленная прямо на меня. Широкая, открытая, без единой ноты той фальши или высокомерия, что я только что наблюдала. Ее обладатель, высокий парень в простой спортивной кофте, резко выделявшийся на фоне строгих костюмов, приблизился ко мне легкой, пружинящей походкой.

– Привет. Меня зовут Вадим. Я учитель физкультуры. Арсений Викторович попросил меня всё тут тебе показать.

Или приказал, – мелькнуло у меня в голове.

– Привет, я Алиса. Но ты это и так уже знаешь, – я попыталась ответить с той же легкостью, но голос прозвучал слабее, чем хотелось. – Не хочу тратить твое время. Можешь просто рассказать, где что. А я сама разберусь походу дела.

– Ты что?! – он рассмеялся, и его смех был на удивление громким и искренним, эхом раскатившимся под сводами. – Тут сейчас такая скука смертная. Для меня новый человек в коллективе, как глоток свежего воздуха после этого… – он обвел рукой богатое убранство зала, – этого музея восковых фигур. Буду рад всё тебе тут показать. Сама понимаешь, помощи тут особо ни от кого не дождешься. Я уже проходил через это.

И он, не дожидаясь возражений, двинулся по коридору направо, и мне волей-неволей пришлось последовать за ним. Со стороны Вадим выглядел как обычный парнишка с открытым лицом – полная противоположность утонченным и язвительным коллегам, с которыми меня только что познакомили.

– А как ты сюда попал? – спросила я, и голос мой прозвучал неуверенно. Я не знала, насколько здесь принято задавать такие прямые вопросы.

Но Вадим лишь снова рассмеялся, и от этого смеха что-то внутри меня дрогнуло и расслабилось.

– Что, так заметно, что я не из этого богемного мира? – он сказал и игриво поднял брови. Такой простой жест в этом месте казался почти вызовом.

– Ну, честно говоря, да.

– Я был спортсменом. Успешным спортсменом, – сказал он, и в его глазах на мгновение мелькнула тень. – Плавание. Собирал медали, как другие – марки. Но в один момент всё закончилось. Травма плеча. После операции я уже не мог вернуться в профессиональный спорт на прежнем уровне. Мне оставалось только стать тренером. И тут объявился Арсений Викторович и предложил мне место физкультурника в элитном пансионе. Деньги хорошие, условия… как видишь. И вот я тут уже второй год.