Шаровая молния

– Ха-ха-ха! Что я и говорил. Валечка, по ходу ты лоханулся с выбором. Вот тебе и любовь… на троих, – не удержался Михаил.

Гончаров встрепенулся, взглянул на поникшую Ирину, собираясь с мыслями и пока смутно догадываясь, о чем говорил бармен.

– А как же Миша?! – спросил Трофим.

– Миша, – имя сорвалось с ее уст, – ничего…

– Как же ничего?! Видел я, как ты смотришь на него. Наш Миша – кремень, – говорил Трофим, наседая на Ирину. – А как же ты произносишь его имя. Кажется, ты забыла, что нужно говорить только правду – давай, не стесняйся, все свои… Мишка, Гончар, – тут Трофим решился перейти к делу и как следует задеть Гончарова и его подружку. – Такое недопустимо при живом-то… чуть не сказал муже. При живом-то парне… Ты посмела мутить с нашим барменом Мишкой. Неужели ты за все это время не прониклась к нему, не приставала, не соблазняла мальчика?! Мало мне в это верится – спала с одним, а бегала за другим, получается… на работе, у всех на глазах. А ты, Гончар, явно слеповат, раз этого не видел, – взгляд Гончарова в этот момент из удрученного превратился в удивленный. Управляющий взглянул на Трофима усталыми глазами, а потом холодно посмотрел на Иру.

– Педрила любовью ослеплен, – дал свою оценку ситуации Влад.

Трофим веселился на славу и Миша вместе с ним – сцена была, что надо.

– Что же ты глазки-то свои блядские опустила – говори! – продолжил Трофим, намереваясь разоблачить ее. Гончаров не спускал глаз со своей любимой – получалось, он был у нее далеко не единственный. – Говори четко, при всех! Нравится Михаил?! Предпринимала ли ты когда-нибудь попытки добиться взаимности от него?! – Трофим взвел курок.

– Да, – кротко вырвалось у дрожащей Иры, не желавшей встречаться взглядом с Валентином, а он уже не знал, что думать и что чувствовать. Ему внезапно стало больно, ибо его водили вокруг пальца, ибо в глазах его девушки он был хуже Миши – самолюбие Гончарова ударили по яйцам.

– Что и требовалось доказать! – подчеркнул Миша. – Да, дорогая?!

– Заебись! – торжествовал Трофим. – Наверное, не нужно разжевывать, как у вас там все было, какими ты там способами пыталась произвести впечатление на Мишаню. И без того все ясно и понятно! Боюсь за Гончарова… помрет тут раньше времени из-за тебя, сучка ты похотливая! – Ира горько заплакала, а Гончаров все так же разочарованно смотрел на нее. – А что же ты, дорогуша, хотела?! Двоих мужиков под рукой иметь, деньги получать… и любовь, и ласку, и потрахушки, и помощь на работе, и приданое нехилое, должность престижную?! Не в курсе ты, мразь, что так не бывает?!

– Простите меня, – всхлипывала Ирина.

– Говори тогда, – вскрикнул Трофим, – шушукалась с Мишей, обжималась с ним, целовалась, спала с ним?!

– Не-е-е-т, – сквозь рыдания заявила Ира, понимая, что Трофим перегибает палку.

– Ась?! – он сделал вид, что не расслышал.

– Не было этого!

– И вновь я впадаю в замешательство, – обратился Трофим к Михаилу. – Она, значит, тебе говорит, блять, что ты ей нравишься, что любит тебя, что хотела мутить с двоими сразу… а сейчас все опровергает. Не надо тут с нами играть! – он перекинулся на нее. – Засунь эти женские штучки себе подальше… и все на этом, ебаный свет!

– Он, то есть Миша, – неуверенно начала она, – не замечал нас с Валей, никак не реагировал. Все работой был занят и нас нагружал заодно. Вот мы и подумали, что он… гей… в упор женщин не видит, вот и отстали.

– Ох, не отстали! – вставил Миша.

– Отстали мы от тебя, Миша, – твердила Ира, путаясь в показаниях.

– А как же поцелуй?! – напал на нее Михаил.

Трофим заткнул всех и сразу:

– Что ж, Ирочка, ответ неправильный!

Ирина хотела снова что-то выкрикнуть в свою защиту, но не успела, потому что прозвучал еще один выстрел, после которого она с продырявленным виском упала на пол и заснула вечным сном.

Валентин Гончаров до последнего смотрел в глаза своей возлюбленной, которая предала его, унизила его мужское достоинство, а он, упиваясь собой любимым, ничего не замечал – вправду был ослеплен любовью, которая в итоге так трагично оборвалась. После выстрела все желание жить окончательно выветрилось из него.

Девушка лежала на полу. Ее кровь забрызгала лицо и костюм Гончарова, а он и не заметил: сказывался шок. В обычной ситуации он сразу бы прильнул к ее бездыханному телу и получил бы пулю от Трофима. Сейчас Гончаров откинулся к столу и молча прикоснулся к своему запачканному лицу, не спуская глаз с двух трупов на полу.

– Истина и справедливость восстановлены, – заявил Трофим, вставляя патроны в обойму.

– Пойми, Гончар, она так и должна была уйти. Ты посмотри, сколько она натворила. А унижать нас, мужиков, изменять нам, считать нас игрушками в женских руках – этого так просто оставлять нельзя. Вот и покарали ее, – сказал Миша, присев на корточки перед управляющим клуба.

– Не вам решать, – как под гипнозом твердил Гончаров.

Трофим театрально продолжил:

– Ох, какие мы сволочи! Ах, мы их убили! Ох, зачем же встряли во все это?! Не нам судить! Да плевал я! Так и надо было сделать – причем очень давно. Не смей даже заикаться о том, что мы посмели что-либо сделать неправильно. На себя посмотри, ублюдок – у самого рыльце в пушку! И где вообще твоя благодарность, говнюк? Мы вывели твою шлюшку на чистую воду, а ты так с нами… Непорядок! Но твой черед подошел – ты, кажется, говорил, что готов? Вот сейчас и узнаем, – Трофим схватил Гончарова и зарядил ему кулаком по морде. Управляющий ударился об стену и осел на пол.

Тимоха и Влад не выдержали и подошли поближе, что все видеть и слышать.

– Миша! Я поручаю тебе покончить с этим – избавься уже от этого неженки и пойдем, – главарь похлопал бармена по плечу. – Не об этом ли ты мечтал?! Только вспомни, сколько всего этот наглый менеджер тебе сделал: как недооценивал, как унижал тебя, думая, что ты ничего не стоишь. Так покажи ему себя во всей своей красе, – подстрекал Мишу Трофим. Бармен полностью был солидарен с ним.

Узенький кабинет. В углу сидит, ошарашенно глядя на Мишу, напуганный до смерти Гончаров, ожидающий, когда его прихлопнет человек, которого он считал ни на что не годным вьючным животным без сил и собственного мнения. В дверях комнаты стояли каратели, выжидая, когда же Миша прикончит Гончарова, которого он ненавидит всей душой.

– Давай, Мишаня, смелее, – подбадривал его Трофим, не понимая, почему тот медлит с выстрелом, всматриваясь в свою жертву.

Михаил поднял наган на Гончарова. Мальчика по имени Миша сейчас вновь одолел страх и сомнение в правильности совершаемых им действий – в самые ответственные моменты его пробирала холодная дрожь, словно в нем просыпался тот маленький, закомплексованный мамсик и недоросток. В таких случаях ему вспоминался шлейф из трупов, покалеченных жизней, ненавидящих его людей – именно тогда он чувствовал, что, несмотря на свои невыдающиеся внешние данные, он выше и сильнее всех этих оболочек, посмевших в свое время недооценить его.

Мишаня обернулся в сторону Трофима – тот мигом увидел сомнение в глазах подчиненного:

– Надо же, что я вижу, Миша! Что же творится? Скольких ты положил, запугал и перевел в разряд торчков, скольким подарил кайф от курева и наркоты, скольким дал шанс наглотаться воздуха вдоволь перед изящной казнью – сколько дел ты наворотил… А теперь тебе, блять, страшно?! Страшно пришить пидораса, который отравлял тебе жизнь все эти годы, который в упор не замечал твой профессионализм, не слушал тебя, видел в тебе недоумка, ставил себя выше тебя. А мы ведь все знаем, что это не так. Мы знаем, что ты стоишь намного больше всех сегодняшних жертв… вместе взятых, – Трофим получал несказанное удовольствие от руководства всем этим «праздником», от неподражаемой игры «актеров» – бутафории только здесь не было, все вживую, что еще больше его забавляло. – Поздно метаться, Мишенька. Начал, так заканчивай – тебе от этого не уйти, это жизнь твоя. Жребий брошен! – удивлялся Трофим мягкотелости своего подчиненного, вынуждая его совершить так нужное всем убийство. – Давай же, закрой это дело раз и навсегда! Покажи, кто здесь главный, чтобы идти дальше. Ты ведь сильный и жестокий мальчонка – докажи это всем… чтобы ценили и боялись. Ты должен быть хладнокровным и бездушным, непоколебимым и озлобленным, как это подобает настоящему мужчине – по-другому выжить не удастся.

– Мишка, хватит тянуть – давай! – подключился Тимоха.

Пока шли эти нудные разборки, возникшие на пустом месте, с Гончарова уже семь потов сошло: он давно попрощался с жизнью, попросил у всех прощения, ощущая, как постепенно сдают его легкие, голова, сердце, бьющееся в груди так, словно Валентин пробежал марафон. Для него было бы лучше, если б его убрали сразу и быстро, а не мучили. Он все еще продолжал смутно верить в чудо в той каше, которую сам и заварил.

Человек со шрамом приготовил пистолет и заявил оцепеневшему Мише:

– Давай, Миша! В последний раз тебя прошу, иначе, – пригрозил он, – я убью его сам, а вместе с ним и тебя, дорогой мой.

– Миша, – зашептал измученный Гончаров, – ты был прав… Ира действительно этого заслужила. А я… был не прав… и груб с тобой. Прости меня! Я не предавал… не унижал тебя, я просто не знал… Дай мне шанс!

Михаил все-таки опомнился:

– Ты не достоин шанса… даже сейчас, Валек! Сильнейшие выживают, а ты не признавал такового во мне. Осмелился обмануть нас… унизить лично меня. Сейчас посмотрим, кто здесь на самом деле главный…

Бармен выпустил в Гончарова все патроны, оставшиеся в барабане револьвера – беспощадно, практически в упор. Управляющий, на котором не осталось живого места, заплыл кровью: одежда его была разорвана несущими смерть пулями и окрасилась в красный. Валентин Игоревич бездыханно размяк на полу, устремив вверх мертвые глаза.

– Да, Валек, это жестоко, но вокруг нас хорошего ничего нет, – произнес Миша. – А работа барменом меня никогда не привлекала, – он развернулся и вышел из кабинета. Остальные последовали за ним, только Влад и Тимофей напоследок бросили взгляд на распластанный на полу, окровавленный труп модно одетого мужчины.

Миша решил отдышаться в зале. Трофим, с улыбкой убирая пистолет, похлопал соратника по спине. Михаил считал, что пистолет шефа, приставленный к его затылку, был всего лишь шуткой, должной мотивацией – он не подозревал, что Трофим без зазрений совести был готов прихлопнуть его. А пока главарь смотрел на бармена с гордостью, словно тот совершил подвиг. Миша с небольшими нотками беспокойства за общее дело шепнул Трофиму, что их здесь больше ничего не держит и что пора сматываться.

– Не беспокойся, всему свое время, – ответил ему Трофим, фамильярно погладив его по голове. – Есть здесь еще одно дельце.

Трофим подал знак, и Влад раскрыл сумку и достал те самые бутылки – коктейли Молотова. Они решили похоронить этот клуб в огне, чтобы никто уже не смог сюда вернуться, стереть с лица земли не только все улики и всех жертв, но и само помещение целиком.

– Все! – скомандовал Трофим. – Сворачиваемся! Влад, хватай наркоту. Тимоха, помоги ему. Оружие не забываем! Идите к машине, а мы с Мишаней сейчас покончим раз и навсегда с этим местом.

К тому времени Тимоха успел ловко и профессионально обшарить трупы, припрятав все ценное по своим карманам, удерживая под мышками и в зубах чуть ли не весь оружейный арсенал. Не мог он пройти и мимо барной стойки: осмотрев ее, Тимофей облизнулся, пошарился там, схватив в руки две понравившихся бутылки спиртного. Влад же взвалил на себя все пожитки и потащил их к выходу, собираясь оставить Трофима и Мишу одних. Тимофей присоединился к телохранителю Трофима.

Тем временем снаружи в клуб готовилось войти то самое непредвиденное обстоятельство – о чем и предупреждал Зотов – в лице еще одного охранника, конечно же, не подозревавшего о том, что творилось на его рабочем месте. Легко и просто паренек в черной футболке с белой надписью «Security» неторопливой походкой первого пацана на районе ускользнул от глаз увлеченных важным разговором Никиты и Леши, сидящих в «BMW». Вышибала принялся спускаться в помещение клуба по лестнице, подскакивая на ступеньках, раскручивая ключи от своей тачки на пальце и насвистывая какую-то популярную мелодию.

Свист кардинально изменил тональность, когда охранник наткнулся на трупы официанта и своего коллеги перед дверями в зал. Тогда-то он позабыл обо всем на свете, невольно отпрянул и затрясся при виде хладных трупов с бледными лицами и стеклянными глазами. А ведь он хорошо знал этих бедолаг. В голове у security промелькнула мысль, что нельзя так это оставлять, необходимо вызвать ментов, скорую. Оставался еще один интересный вопрос: кто все это сделал?

Было подозрительно тихо. Охранник медленно и тревожно перешагивал через бездыханные тела, считая, что следы виновников этой трагедии давно уже простыли. Продолжая рассматривать лежащих позади людей, он думал, что ему предпринять в первую очередь, но не тут-то было. Как только он появился в дверном проеме и повернулся в сторону зала, увидев в нем вооруженных до зубов посторонних, а именно убийц-наркоторговцев, чьи взоры несколько секунд молчаливо были устремлены на него, молодой охранник оцепенел: «Ебанный в рот! Я влип!» – конечно, это тебе не перепивших малолеток выкидывать.

– Вы чего, сговорились все раньше приходить?! – заикнулся Тимоха, протягивая руки к пулемету. Влад выронил все из рук, надеясь ушатать возникшего свидетеля голыми руками.

Охраннику хватило сил оторвать приросшие к полу от неожиданности ноги и драпануть к выходу что есть мочи, спотыкаясь об лежащие трупы и карабкаясь по ступенькам. Прозвучавшие слишком поздно выстрелы его не задели – охранник по-спортивному быстро уносил ноги, совершенно не думая, куда бежать.

Влад и Тимоха хотели было броситься вдогонку за охранником, но Трофим, проклиная этот день и Зотова за то, что накаркал, мигом пресек их инициативу, больше заботясь о деньгах и товаре, который никак не должен был пропасть:

– Нет! Стоять!

– Да мы его сейчас…

– Никакой самодеятельности, я сказал! Сверху разберутся – далеко не убежит. Позаботьтесь о том, чтобы к нашему приходу, все было в машине. Валите на воздух – живо! – услышав приказ, парни зашевелились, однако руки чесались, а голова не давала покоя от ушедшего на свободу паренька, не испробовавшего пулеметного свинца.

Груженные под завязку Тимоха и Влад проследовали наружу: Влад молчал, а Тимофей переживал, что он в поисках автомата «Узи» за поясом, во-первых, разбил бутылку отменного поила из клубного бара, а, во-вторых, не успел вовремя прикончить охранника, но от этого сейчас страдали все, ведь в конце успешного дела на всех опустилась еще одна незапланированная головная боль.

…В машине на парковке за зданием клуба тем временем разгоралась дискуссия:

– Никита, – не прекращал убеждения Вершинин, – я знаю, что это такое и как все это затягивает, соблазняет, ослепляет… и как потом от всего этого больно и страшно, но всегда есть выход – от этого можно избавиться, можно вылечиться, вырваться и забыть, зажить другой жизнью.

Зотов сопротивлялся – его злоба разгоралась, но именно она и прикрывала его истинные чувства:

– Это ты так смеешься надо мной? Или пытаешься задеть? Что ты хочешь доказать? Я сам себе хозяин, сам могу со всем справиться, так что не суй сюда свой нос! За такое я тебе с превеликим удовольствием могут отрезать язык!

Никита был похож на озлобленного и обиженного подростка. Леха понял, что все-таки задел его за живое – он надеялся, что Зотов сможет все осознать (в свое время этого не сделал Вершинин).

Резко Зотов стал говорить о своих соратниках:

– Мы… мы все обречены на это и больше нам некуда податься. У нас нет дороги назад. Мы потерянное поколение: изверги, убийцы, психи. Вместе с Трофимом у нас есть крыша над головой, заработок, хоть какое-то занятие, и нам плевать, какое оно – калечить, красть, убивать, распространять наркоту, подсаживать на нее… Все равно! Нам уже давно по хуй! Мы давно перестали быть людьми – привыкли – нет у нас особого желания ими быть. Мы не желаем учиться, работать, заводить семьи, жить по законам, обременять себя чем-то искусственным, навязанным непонятно откуда. Не хотим мы в ваше общество, не считаем его чем-то великим и нужным. Да что же ты… тебе этого не понять, что бы ты тут не говорил. Ты уже выбрал сторону. У всех вас не будет всего, что есть у нас. Ибо мы, никому не подчиняясь, можем делать с этим городом, с этим миром и блядским обществом все, что захотим. А если даже кто-то из нас захочет убежать, что очень маловероятно, то он все равно пожалеет и вернется обратно… в объятия вольной, бесконтрольной и непринужденной жизни. Так что ты ничего от меня не добьешься, Вершинин.

– Слышал бы ты со стороны, что несешь… Никогда ведь не поздно изменить свое мнение.

Зотов вскричал:

– Оно такое, какое есть! И всегда будет таким, Вершинин! Ничто его не изменит! Во мне никогда не проснутся те мысли и чувства, которые ты здесь так стараешься пробудить! Я уже давно здесь. Я и пришел, чтобы все забыть, стать другим человеком. Назад я уже не вернусь, на твои бессмысленные уговоры не поддамся, Лешенька… Хм, тем более если попытаться освободиться и заложить с потрохами всю эту систему, то Трофим распорядится и твои же бывшие друзья, с которыми ты кололся и убивал, тебя же и кокнут… Странно, как ты еще по земле ходишь? – не дождавшись реакции, Зотов продолжил. – Это воронка… билет в один конец. Лучше все оставить так и не ворошить ничего, а ты нарочно это делаешь – от этого только хуже. Услышь меня, Леша: назад нет пути – только смерть! Я и без тебя отлично это понимаю. Не только ты один у нас здесь философ-мыслитель. Парочку часов не свезло ему, и он уже о жизни задумался – поздновато, однако! Меня ведь никто не заставлял, не убеждал, своими соображениями со мной не делился – я сам принял решение. Пока я не сдохну, буду заниматься тем делом, которое на данный момент имею, а уходить, подстраиваться под всех, быть похожим на всю эту нелепую серую массу я не хочу. Глупо сопротивляться и осуждать то, что тебе любо, что тебе приносит счастье, радость и удовольствие, к чему ты привык – это просто насилие над собой. От этого нет никакой пользы, никакого перерождения, о котором ты сейчас толкуешь. Может, мне нравится так жить? А ты здесь только сопли размазываешь, унижаешься передо мной. Ты сам на краю стоишь, с огнем играешь – я это чувствую. Тебе нужно себя спасать. Твои прежние средства и ориентиры внезапно обесценились, и ты еще говоришь про нормальную жизнь, про людей, которые так живут, – злорадствовал Никита. – Давай, смиримся, тупо забьем – это же так круто, а ты развел комедию. Вспомни, как ты сам, олух, тут оказался! Что тебе надо от меня? Ты ведь не из-за благородства это делаешь. Усугубляешь свое положение, ставишь под угрозу свою жизнь. Зачем ты так со мной возишься, зачем хочешь вытащить меня отсюда?!

– Потому что, – отвечал ему Вершинин, – это нужно мне и нужно тебе: где-то в глубине души, Никита, тебе плохо от этого. Давай поможем нам обоим!

Вершинин говорил правду: все правильно понял про бушевавшие в собеседнике чувства. Никита, играя определенную роль, окончательно запутался в собственных мыслях и желаниях. В глубине его души до сих пор горела злоба – моральная травма терзала его на протяжении всей сознательной и по большей части одинокой жизни, а он глушил ее, работая на Трофима. А сегодня досада с новой силой напомнила о себе. Ему был предложен альтернативный, но практически нереализуемый вариант решения его проблемы, прозвучавший из уст Вершинина, который за эти часы многое понял, над многим поразмыслил.

Зотов все равно бунтовал, считая, что все прозвучавшее – ложь и заблуждение. Алекс ждал просветления, но человек, которого он хотел спасти, мог в любой момент оборвать жизнь самому Вершинину.

– Знаешь, Леша, – тихо продолжил Зотов, – я ведь на полном серьезе могу тебя убить… моя рука не дрогнет. Вряд ли Дима тебе говорил, что все это – просто несбыточная мечта, вера в совершенство и безграничность возможностей человека, который способен собой повелевать. Но это миф. Факты говорят, что самые неидеальные существа на планете – это мы, люди… На моей памяти никто так и не смог изменить свою жизнь, не возвращаясь к истокам… тем более в таких запущенных случаях, как и у нас с тобой. Не тебе в это тонкое дело вмешиваться – не твоя эта компетенция. Ты достаточно решал, достаточно пробовал – вот и дорешался. Только вспомни, сколько всего ты совершил – стыдно станет. Этого ничем не искупить… Я же могу избавить тебя от страданий, поменяться с тобой местами и благородно… с барского плеча, так сказать, могу обеспечить тебе смерть: нормальную, спокойную и быструю, что самое главное. И ты всерьез считаешь, что мы можем измениться? Психика у тебя неустойчивая, налицо резкие перепады настроения и дискомфорт. Ты просто псих. Тебе поздно меняться: либо все как есть, либо смерть! Это мне нужно открывать твои глаза, – усмехнулся Зотов. – Лечиться тебе надо, а лучше сразу достойно покинуть этот мир – иначе не выпутаться. А я вполне себе здоров – живу и не тужу.

– Поверь, я знаю, я уже достаточно хлебнул. Я просто предупреждаю тебя, взываю к твоему сознанию, прошу тебя опомниться, – молвил Алексей. – Вчера-позавчера на такое я бы тоже так же отреагировал. Но все меняется и очень быстро…

– Я не хочу этого! Мне до лампочки! А ты… ты сам виноват, – возмущался Зотов своим истерически-писклявым голоском. – Я точно знаю, что мне нечего делать в вашей нормальной жизни. Вы все для меня пустое место! Надоело, блять! Сиди молча и гляди на руль, не двигайся, не смей мне ничего больше впаривать! От тебя только зло одно… всегда! Я лично добьюсь, – негодовал Зотов, – чтобы ты об этом никогда больше не заикался! – он вновь приставил пистолет к Лешиному виску. Вершинин чувствовал, что Никита напряжен, однако его одновременно захлестывало отчаяние: Зотов дрожал, оружие показалось ему необыкновенно тяжелым, ему хотелось плакать, чего он не делал лет так пять. – Я наслушался от тебя предостаточно, Вершинин! Ты не так прост, каким кажешься…

Леша же с необыкновенным спокойствием, сохраняя самообладание и контроль над ситуацией, не прекращал говорить с взбесившимся ребенком, которого трясло, как озябшего ручного кролика, который убежал от людей и потерялся в холодном лесу:

– Я знаю, что ты не убьешь меня… и Трофиму не сдашь. Потому что ты не такой, как они, – Вершинин уверенно продолжал разговор с Зотовым. – Так что я не устану тебе повторять. Одумайся, парень, отпусти все это, убери пушку, и я тебе помогу. Пропадешь ты без меня. Мы разберемся с этим вместе, все преодолеем – еще не поздно завязать и стать нормальным человеком. Ты слышишь меня, Зотов?!

Никита ответил резко:

– Я скорее умру, чем приму все это! Но ты, по-видимому, добиваешься, чтобы я пришил тебя… У меня кончается терпение, – нервничал Зотов.

– Ничего ты не сделаешь, – повторил Вершинин, видевший в Никите внутреннюю борьбу. – В тебе еще осталось что-то людское, не стал ты извергом, не погубил ты себя до конца, так что…

– Заткнись, Вершинин, заткнись! – бесился Зотов. – Иначе я сейчас же продырявлю твою башку, изуродую твое красивое личико, вырву с корнем твои волосы, – тыкал он пистолетом в висок Вершинина. – Нашел, кого учить! Падшего заметил и свирепствуешь?! Хотя у самого рыльце в пушку!

«Когда же этот парень одумается?» – рассуждал Вершинин, но попытки не прекращал: он удивлялся самому себе, ведь давно бы бросил эту глухую затею, но в то же время он упорно продолжал искать способы расколоть Зотова.

– Я сам все решил, меня все устраивает, – отрезал Зотов, сделав серьезную гримасу.

– Тогда ты долго не протянешь, – подытожил Вершинин. – Твои же дружки типа Тимохи рано или поздно тебя зароют.

– Не твое это дело!

– Отпусти себя, – не унимался Леха, – сделай что-то большее… отпусти нас обоих – пойдем, давно уже надо двигаться вперед. Послушай меня – мы вырвемся. Стоит только нажать на педаль и уехать. Я спрячу тебя, полиция защитит нас и живо накроет их всех. Я помогу тебе… только убери пистолетик и будь спокойнее уже.

Это не действовало на Никиту, хотя Алеше удалось сделать основное – пробудить в душе Никиты все застывшие процессы, о которых он давно забыл, которые давно подавлял в себе. За это он и был зол на Лешу.

– А у тебя губа не дура, Вершинин! Но мне было сказано охранять тебя, ограждать от всяких необдуманных действий. Я, честно говоря, ожидал чего-то другого, а теперь чувствую, что твой язык реально тебя до могилы доведет. Если не я тебя похороню сегодня, то Трофим точно это сделает – его забавляют такие экземпляры, как ты.

«Экземпляры, как я?! Ха-ха! Я еще тот экземплярчик… один на свете!» – забавлялся Вершинин.

– Да включи же ты голову!

– Не хочу я думать! Не хочу вспоминать! Не хочу я тебя слушать! Ты никто, а строишь из себя всевышнего! Сам себя погубишь, клянусь! – Никита неуверенно тряс пистолетом у головы Вершинина, а у самого по лицу текли слезы: в Зотова вновь вернулся эмоциональный ребенок, ощутивший ответственность и жестокость настоящей взрослой жизни. Ему вдруг остро стало не хватать спокойствия, ласки и беззаботности – он был совершенно один в этом большом и непредсказуемом мире…