Глина и кости. Судебная художница о черепах, убийствах и работе в ФБР

Курс лицевой аппроксимации стал для меня чем-то вроде учебы в колледже, которую я толком на себе не попробовала. Я вскакивала с постели за полчаса до начала занятий, бежала в «Старбакс» за мокко и успевала вбежать в класс в последнюю минуту. Дальше меня ждало самое упоительное, что может быть в жизни, – учеба.

По вечерам мы отправлялись в Кают-компанию выпить пива и послушать армейские байки, которые с каждым днем становились все грандиознее, громогласнее и забавнее. Мы спорили насчет черепов, опарышей и снятия отпечатков пальцев с трупа. Я наслаждалась каждой минутой.

4

Я быстро расту

Большинство художников в нашем отделе предпочитали заниматься графической репрезентацией мест преступления и не возражали, что львиная доля работы с портретом достается нескольким избранным. Конечно, так происходило не только в ФБР. Начальство привыкает, что определенные люди выполняют определенные задачи, и к ним обращаются первыми. Я хотела стать одной из таких людей. Я знала, что должна ясно дать понять – я не просто заинтересована в такой работе, но и умею ее выполнять.

Так что я подала голос. Стоило Гэри сказать, как замечательно другой художник отретушировал какую-нибудь фотографию, я охотно соглашалась и добавляла:

– В следующий раз, если появится что-то подобное, можно мне тоже попробовать? Мне очень хочется заниматься этой работой.

Видимо, ему это надоело, и он дал мне попробовать.

Я понятия не имела, кто такой Уайти Балджер, когда начинала работать в Бюро, но очень скоро это узнала. Джеймс «Уайти» Балджер – младший был предводителем большой ирландской банды мафиози в Бостоне с 1970-х до 1990-х годов. Также он являлся информатором ФБР и находился в бегах с 1994-го, когда его куратор Джон Конноли дал ему знать о грядущем аресте. Конноли не только очернил репутацию ФБР, он помог Балджеру избежать поимки, что сильно сердило руководство Бюро. С самого верха поступил приказ: поймать Балджера любой ценой.

Большинство возрастных коррекций по беглецам делается в рутинном порядке каждые пять-десять лет, обычно на годовщину совершения преступления, однако по Балджеру запрос поступал, казалось, всякий раз, только подует ветер. К 2002 году каждый художник в нашем отделе успел выполнить по нему возрастную коррекцию. Теперь пришла моя очередь.

Новая наводка основывалась на том, что кто-то якобы видел Балджера, и художник из полевого офиса ФБР в Джорджии опросил свидетеля, чтобы составить портрет. Он был прекрасно выполнен углем, и я не видела никаких причин, мешавших его опубликовать, но агенту зачем-то нужна была фотографическая версия.

В действительности не имело никакого значения, будет портрет выполнен карандашом, пикселями или чернилами, но чего агент хочет, то он получает, – особенно когда речь идет о Балджере. Уверена, Гэри все это говорил. Но цифровая обработка фотографий в 2002-м была еще в новинку, поэтому реалистичное фото выглядело более «продвинутым». Все это дало Гэри прекрасный повод попробовать новичка на прочность и дать ему – мне – себя проявить. У меня за спиной были годы использования Photoshop, и я отретушировала достаточно морщин и пигментных пятен на фото; теперь надо было, наоборот, добавить их.

В данном случае изменения у Балджера были очевидными, и я использовала то же фото, на котором художник в Джорджии основывал свой набросок. Агент хотел получить портрет как можно скорей, и я отправила его через несколько дней. Он остался доволен результатом, и Гэри это оценил. После этого я стала получать больше заданий по возрастной коррекции и даже некоторые с посмертным ретушированием.

Спустя несколько недель после того, как я отправила снимок агенту, меня ждал сюрприз. Я смотрела телевизор и вдруг закричала: «Это моя ретушь!» Слава богу, у нас было TiVo, и мы смогли отмотать программу назад. Двое агентов ФБР показывали сделанный мной портрет Балджера с возрастной коррекцией. Наверное, это было в «Самых разыскиваемых преступниках в Америке» или в «48 часах», я точно не помню. Но я пришла в полный восторг. Нет, я не стремилась к славе, но правда ведь круто увидеть плод своих трудов по телеку!

Когда крестный отец мафии сбегает с мешком, полным денег, никто не ожидает найти его в скромной двухкомнатной квартирке в Санта-Монике, Калифорния. На момент ареста разница во внешности была потрясающая: хотя множество судебных художников из разных правоохранительных органов делали возрастную коррекцию портретов Балджера, никто не приблизился к его истинному виду. Когда Балджер был молод, у него было удлиненное прямоугольное точеное лицо, и почти на каждом фото он улыбался. Имея только эти снимки в качестве базы для обработки, все мы двигались в одном направлении.

Я была шокирована, когда увидела фото, сделанное при аресте. Казалось, будто его лицо растянули в ширину процентов на пятьдесят! Я даже сделала сравнение в Photoshop, чтобы убедиться. Да, его черты остались на своих местах, но раньше настоящую ширину его головы скрывала пышная шевелюра. Теперь он был лыс и выглядел раздраженным, в отличие от предыдущих фотографий, на которых он жизнерадостно улыбался в объектив.

Портрет Балджера, который сделала я, не был в полном смысле возрастной коррекцией, с учетом того, на какой информации я основывалась. Но он показал, на что я способна в сфере цифровой обработки изображений, и подтвердил, что я смогу самостоятельно выполнять такую работу после окончания испытательного срока.

Имея за плечами несколько возрастных коррекций, но ни одного настоящего «хита», я начала задумываться, что делаю не так. Я имею в виду – почему по ним до сих пор никого не арестовали? Собственно, это единственный способ, по которому мы оцениваем мастерство наших художников. Гэри как никто другой знал, что в судебном изобразительном искусстве огромную роль играет удача. Особенно это касается возрастной коррекции. Чем дольше человек в бегах, тем вероятнее искажения, свойственные памяти, или вероятность, что беглец уже умер и похоронен где-то в безымянной могиле. Тем не менее мне нужен был хит, чтобы доказать всем (и самой себе), что я могу выполнять эту работу.

Летом 1983 года Шэрон Джонстон избили до потери сознания в мотеле в Харрисонберге, Виргиния, и несколько дней спустя она скончалась. Ее бойфренд, Рональд Джером Джонс, был главным подозреваемым. Свидетель видел, как он пинал ее ногами, пока она лежала на полу, – Джонс разозлился, что она украла у него пять долларов.

Последнее фото Джонса, которое мне предоставили, было сделано больше десяти лет назад, кроме того, его несколько раз копировали и сканировали. Будь это после 2010 года, я работала бы с ним в Photoshop с помощью стилуса. Но тогда в моем распоряжении имелась только мышка – не самый удобный инструмент для рисования. Поэтому я взяла кальку, включила световой короб и сделала по фотографии карандашный набросок.

С годами все люди меняются по-своему, но в старении есть некоторые общие принципы. Сила притяжения оказывает воздействие на всех нас, и части лица, которые, как вам казалось, уже никуда не денутся, вдруг начинают «плыть». Первыми уходят жировые прослойки, опускаются щеки и формируются «морщины марионетки» вокруг губ. Поскольку кончик носа состоит из хрящевой ткани, он тоже сползает вниз с течением времени и может увеличиваться в размерах, особенно если вы любите выпить. По этой же причине удлиняются мочки ушей – они состоят только из кожи и хрящей, без кости, за которую могут держаться, так что они провисают.

Достаточно добавить несколько штрихов, чтобы сделать лицо старше, – небольшая припухлость тут, небольшая впалость там, морщины на лбу, «гусиные лапки» и тому подобное. Дальше вступает в действие наше знание человеческой анатомии. Морщины на лице образуются перпендикулярно натяжению мышц. Представьте себе эластичную резинку. Мышцы у вас на лбу натягиваются вертикально, значит, морщины пройдут горизонтально.

Меньше чем через две недели после того, как я закончила с портретом, агент прислал мне имейл: «Мы его взяли». Про Джонса рассказали в «Самых разыскиваемых преступниках в Америке», в разделе «15 секунд позора», и какая-то женщина узнала в нем мужчину, бродившего по ее кварталу.

После завершения обучающего курса меня не сразу бросили в бой. Поскольку я была новичком, ушло еще несколько лет, прежде чем мне доверили самой составлять фотороботы. До тех пор я работала в связке с более опытными судебными художниками и училась у них.

Зачастую для составления фоторобота художнику приходилось прыгать в самолет по первому требованию агента, когда он меньше всего этого ждал, но в тот день мы просто поднялись на второй этаж штаб-квартиры ФБР, где МЭТТ, старший художник, должен был составлять фоторобот по телемосту.

Единственное, что я могу сказать про свидетеля, – он был заключенным. Я не шучу: я искренне не помню, что это был за человек и кого именно он описывал. Все это происходило двадцать лет назад, а я была слишком взволнована, чтобы отмечать подобные вещи.

Представьте себя мухой, сидящей на стене в безопасной затемненной комнате с телеэкранами на стенах. Рядом с вами художник допрашивает человека в оранжевом тюремном комбинезоне, находящегося от вас за тысячи миль, да еще через переводчика. Черт, это было круто!

Там же я впервые увидела, что может пойти не так при составлении фоторобота. Когда происходит нечто подобное, важно не терять спокойствия и рассуждать здраво.

Я наблюдала, как Мэтт работает над расположением и размером глаз на рисунке. Свидетель упомянул большие глаза, и именно их Мэтт изобразил. Но свидетель настаивал: «Больше». Все в порядке, художнику важно слушать, что ему говорят, и агенты всегда подчеркивают, что рисунок в любой момент можно переделать. Мэтт подчинился, сделав глаза заметно более крупными, а потом показал рисунок в камеру.

«Больше». Снова обсуждение, поправки, и перед нами набросок лысеющего мужчины средних лет с огромными выразительными глазами.

– Больше, – требует свидетель через переводчика.

– Больше? – переспрашивает Мэтт.

– Да, – кивает свидетель. – Больше.

Мэтт – опытный судебный художник, он делает составные портреты уже много лет, но я уверена, что в этот момент ему кажется, что переводчик чего-то не понимает, потому что, если сделать глаза еще больше, мужчина на портрете будет выглядеть как кукла.

Однако первое правило судебного художника – рисовать, как хочет свидетель, а не как тебе кажется правильным. Мэтт тактично переспросил через переводчика:

– Больше как: по вертикали или по горизонтали? – одновременно показывая руками, о чем говорит.

Мэтт не спорил со свидетелем, хотя понимал, что рисунок не поможет в расследовании, если у человека на нем будут глаза размером с мячики для гольфа.

Тем не менее свидетель настаивал, и бедняжка Мэтт все-таки нарисовал огромные глаза, хотя портрет получился смехотворным и было ясно, что опубликовать его невозможно. Гэри согласился с этим и сказал:

– Такой мы в газеты не отправим.

И снова – я тогда служила в Бюро лишь несколько месяцев и смогла оценить этот урок значительно позже.

Описание, которое дает свидетель, зависит от множества обстоятельств, а также от эмоционального состояния. Освещение, точка обзора, настроение – все играет свою роль в том, каким преступник ему запомнится. Когда вы в ужасе стоите лицом к лицу с тем, кто может причинить вам вред, вы невольно сосредотачиваетесь на глазах, и они запоминаются вам чересчур большими. Некоторые свидетели помнят только пистолет, который на них наставили, и я их не виню.

Ничто не может подготовить вас к составлению первого фоторобота – надо просто взяться и сделать его. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что оказалась в ситуации, сложной даже для опытного художника. Обычно собеседования, на которых составляются фотороботы, проходят в кабинете для допросов регионального отделения ФБР – то есть там же, где допрашивают преступников. Эти комнаты голые, без всякого декора, без картин на стенах и без окон. Там стоит только два-три стула и стол, зачастую с металлическим кольцом для крепления наручников.

Поскольку Лаборатория ФБР – строго охраняемое учреждение и находится на действующей военной базе, пытаться провести туда посетителя – настоящий кошмар с точки зрения логистики. Если мы участвуем в расследовании в юрисдикции поблизости, то предпочитаем встретиться со свидетелем в офисе шерифа или в департаменте полиции. В противном случае приходится пользоваться полевым офисом ФБР, как и было в мой первый раз.

Как правило, на составление фоторобота уходит два-три часа, и такие встречи принято планировать на утро или на послеобеденное время. Люди быстро теряют интерес к расспросам полицейского, когда у них начинает урчать в желудке или приходит время забирать детей из школы.

В данном случае все было еще хуже: муж и дети свидетельницы приехали с ней и собирались ждать ее перед допросной. У меня детей нет, но я прекрасно помню, как сама была ребенком. Сидеть перед кабинетом после целого дня в школе – да это же просто кошмар! Я беспокоилась, что мать будет торопиться и постарается как можно скорее отделаться от меня.

Она сидела в своей машине, когда заметила мужчину, быстро шагавшего по парковке. Позже, услышав, что произошло ограбление, она поняла, что, скорее всего, видела преступника.

Наше собеседование началось на хорошей ноте, но спустя полчаса свидетельница заявила, что ей надо идти – прямо сейчас. К тому моменту у меня был только схематический набросок. Обычно с этого начинается подробная детализация и корректирование, но нет, она не собиралась продолжать и хотела ехать домой. В последний момент я еще успела добавить волосы, чтобы получилось более или менее цельное изображение; свидетельница тем временем натянула пальто и взяла сумку.

Весь мой первый опыт показался мне неловким и неудачным, но для свидетельницы и ее семьи это тоже был большой стресс. С другой стороны, мой первый фоторобот показал, как это не нужно делать, и сейчас, оглядываясь назад, я считаю, что самый плохой опыт получила самым первым.

Была глубокая ночь, и я сидела в допросной в штаб-квартире ФБР, готовясь к дистанционному интервью. Я была сильно обеспокоена. Свидетель являлся информатором в продолжающейся «войне с терроризмом», и, честно говоря, я боялась, что он не захочет разговаривать с женщиной.

Но мои страхи развеялись за считаные минуты; он оказался обаятельнейшим парнем, шутил с агентами, сидевшими с ним рядом, и с довольным видом попивал газировку. Он прекрасно говорил по-английски, так что нам не понадобился переводчик, и, судя по его лицу, прекрасно проводил время.

Собственно, он чувствовал себя настолько свободно, что я задумалась, не уловка ли все это. Если информатор выдумывает, наши агенты не купятся на его ложь. Но может, это какая-то двойная игра с их стороны? В то время я не могла сказать этого наверняка, но, по моему мнению, он все сочинил.

Ложные показания – обычное дело для сотрудников правоохранительных органов, и судебные художники не являются исключением. Не все свидетели действуют из лучших побуждений, и не все говорят правду. Но они не рассчитывают, что их попросят описать подозреваемого для составления фоторобота. Оказавшись в такой неловкой ситуации, они могут либо придумать какое-то лицо, либо описать по-настоящему существующего человека.

Придумать лицо куда сложнее, чем может показаться. Зачастую свидетель начинает описывать «подозреваемого» в туманных расплывчатых терминах, так что в результате получается такой же неубедительный портрет. Свидетель волнуется, что рисунок вышел слишком усредненным, и добавляет какую-нибудь черту, чтобы художник не заподозрил подвоха.

– О, а я разве не упомянул, что у него были огромные уши? Да, и такие брови – кустистые, прямо как гусеницы!

Гораздо проще описать лицо, которое ты действительно знаешь. Это может быть приятель, сосед или даже киноактер. «Какова вероятность, что это вообще сработает?» – думает человек. Но когда он видит набросок, сердце у него замирает.

– Погодите, я что, говорил, что у него был нос крючком? Нет, нос у него прямой, и кончик такой… закругленный. Ну и вообще, он до половины прикрыл лицо шарфом. И как я мог забыть!

Теперь свидетель сдает назад, опасаясь, что художник поймет – он рисует Харрисона Форда.

Но больше всего раздражает, когда работаешь над делом и слышишь, как кто-то отпускает шуточки или утверждает, что жертва все сочинила. Через несколько дней после интервью с женщиной, которую похитили и месяц держали в заложниках, я услышала по радио, как двое ведущих потешались:

– Да ладно, кто-то правда верит, что это могло случиться?

– Мне кажется, она все выдумала.

– Готов поспорить, все закончится тем, что предполагаемая жертва получит контракт на книжку и на фильм.

Серьезно, парни? Разве вы не ведете выпуск новостей?

Оказалось, та женщина говорила правду; через пару недель я получила мейл, сообщавший, что похитителей поймали. Ни книжек, ни фильма, ни журнальных обложек – жертве они не были нужны.

Нас всех учили, что мы должны быть готовы рисовать что угодно. Обычно это означает татуировки, бейсболки и одежду, но как-то раз я получила одно из самых странных заданий, какие возможны на нашей работе.

Мальчика похитили, когда ему было пять лет, насиловали и держали взаперти в заброшенной хижине в лесу. Годы спустя полиция задержала мужчину по обвинению в серии сексуальных преступлений против детей; имелись основания считать, что и того мальчика похитил тоже он. Проблема заключалась в том, что мальчик практически не видел своего похитителя, так что опознание ничего бы не дало. К этому добавлялось и время, прошедшее с похищения.

Надо было как-то связать мальчика – теперь уже юношу, – с нынешней серией преступлений. Если он узнает место, где его держали, это может стать хорошей отправной точкой. Однако хижину снесли несколько лет назад.

Полицейские связались с землевладельцем, чтобы узнать, не сохранились ли у него фотографии. Их не было, но он сказал детективам, что помнит ту хижину во всех деталях.

Тогда вызвали меня – для составления «фоторобота» хижины.

Получение общего описания подозреваемого до начала работы над портретом помогает нам подобрать дополнительный референсный материал. Например, детектив может сказать, что свидетель описывает крупного белого мужчину с татуировкой на лице и в бейсболке. В подобном случае я захвачу с собой побольше картинок с татуировками, а также с логотипами спортивных команд.

Про хижину было известно только, что она состояла из одной комнаты и что там была жестяная крыша. Строилась она не по чертежу: ее просто сколотили из разрозненных досок и обшили рубероидом. Я захватила с собой каталоги из строительного магазина и от подрядчиков и вооружилась своими навыками рисовальщицы.

Землевладелец давал мне описание, как при обычном составлении фоторобота, – кстати, память у него оказалась выдающейся. Он описал форму извилистой земляной дорожки, которая вела к хижине, стоявшей на прогалине в лесу. Он был совершенно уверен, что там было одно окно слева от двери и два на другой стене, а также цементное крыльцо, от которого отвалился кусок. Он описал проржавевшую жестяную крышу, трубу от угольной печки и даже рисунок на рубероиде – под кирпич.

Когда я закончила, детектив взял рисунок и понес его юноше, ожидавшему в другом кабинете. Я нетерпеливо мерила шагами комнату, надеясь, что хорошо справилась с заданием. Если парень узнает хижину, это здорово поможет детективам в расследовании.

Десять минут спустя детектив вернулся и, широко улыбаясь, воскликнул:

– Дайте я вас обниму!

Он рассказал, что показал рисунок юноше, не упоминая ничего, что могло бы натолкнуть его на мысли о том происшествии, и услышал именно то, чего ожидал:

– Выглядит в точности как то место, куда меня увезли, когда я был маленький.

Детектив сказал мне, что рисунок помог подтвердить – они преследуют нужного человека, и поблагодарил за то, что я пролетела через полстраны, чтобы сделать его. Мне хотелось бы знать, чем все закончилось, но с учетом характера расследования я не могла спрашивать о результатах. Я знала только имя землевладельца и ничего больше. Личности подозреваемого и жертвы мне не открыли.

В ФБР на первых порах мне многому пришлось учиться, и не все было связано с рабочими обязанностями.

После нашей немногочисленной команды в Хопкинсе мне было непривычно оказаться среди множества художников, которые не все хорошо знали друг друга. Не помогала и организация помещения, где мы работали: каждый сидел в загородке со стенами под два метра. В целом я неплохо вписалась в коллектив, однако быстро поняла, что там принято сплетничать и распространять слухи. Это было похоже на старшую школу – оказалось, то же самое творится и в армии, и в ФБР.

Я старалась не обращать на них внимания, но про БРЕНТА, казалось, болтали все. Он постоянно отпускал шуточки своим громовым голосом, его всегда было слышно с другого конца коридора, и не один коллега предупредил меня, что у Брента «крутой нрав» и он «бросается на людей».

Обычная путаница – из таких получаются смешные сценарии для ситкомов – могла привести его в ярость, и он взрывался. Однажды он устроил скандал, когда кто-то положил ему конверт с письмом на рабочий стол.

– Кто заходил ко мне в загородку? Никому нельзя ко мне входить! Кладите почту в мой ящик, как полагается!

Я уверена, что человек, положивший конверт, хотел сделать как лучше. Это была внутриофисная переписка, которую гораздо удобней передавать из рук в руки, чем кидать в почтовый ящик.

В общем, я сделала себе мысленную пометку никогда не приближаться к рабочему месту Брента. И вообще переписываться с ним по электронной почте.

Сплетни никогда меня особо не интересовали. Я давно поняла: если кто-то говорит тебе что-то нелицеприятное про другого у него за спиной, следующему он скажет то же самое про тебя. Я люблю сама составлять мнение о людях и делать собственные выводы. Вот почему я оказалась совершенно не готова, когда пришла моя очередь и я на собственной шкуре испытала то, о чем меня предупреждали.

Я разговаривала с коллегой в компьютерной комнате, примыкавшей к нашему отделу. Она была маленькая – три на три метра. Дверь в нее всегда держали закрытой, даже если кто-то был внутри, потому что компьютерную строго охраняли. У всех в офисе был от нее ключ, поэтому, если ты хотел зайти, надо было постучать по стеклу, и тот, кто находился в комнате, показывал тебе большой палец – можешь заходить.

В какой-то момент Брент подошел к окну и заглянул в компьютерную. Я большим пальцем показала на своего коллегу, спрашивая одними губами:

– Вам нужен он или я?

Я уже направлялась к двери, чтобы ее открыть, но Брент отошел.

Через несколько минут он снова подскочил к окну, уже явно раздраженный. Прежде чем я успела среагировать, он распахнул дверь и набросился на меня с криками:

– Больше так со мной не поступайте!

– Что? – удивилась я. – В чем дело? Как не поступать?

– Вы знаете как! Не смейте отмахиваться от меня и говорить мне уйти, как будто я тут – пустое место!

Он стоял всего в шаге от меня, вытянув руку и тыча пальцем чуть ли не мне в лицо.

– Подождите! Нет-нет, вы не поняли! – Кивнув в сторону коллеги, я объяснила: – Я показала на него, хотела спросить, с ним вы хотите поговорить или со мной. Я никогда не прогнала бы вас.

– Не надо обманывать, я видел своими глазами! Вы пальцем показали мне убираться отсюда! Никто не смеет так со мной обращаться. Я не потерплю неуважения!

Комнатка была крошечная, с одним выходом, и Брент возвышался в самом центре, перегораживая мне дорогу. Я уже говорила, что он был огромный? Килограмм 120 чистых мышц – не меньше. Я сильно испугалась. Думала, что в любой момент Брент может меня толкнуть, если не намеренно, то случайно, потому что он размахивал руками, как мельница.

Все это продолжалось около тридцати секунд; Брент сердился все сильнее, и его руки мелькали у меня перед лицом. Я пригнулась и пронырнула к двери. Другие коллеги услышали шум и стали выглядывать из своих загородок.

Я бросилась прямиком к Рону и Гэри. Сердце у меня выпрыгивало из груди. Наверное, они тоже услышали крики Брента, потому что не удивились моему появлению. Страх у меня сменился возмущением. Никогда в жизни мне не приходилось бояться на работе – ни в армии, ни в Хопкинсе, ни даже в кондитерской лавке, где я подрабатывала подростком и несколько раз дежурила по вечерам одна. И уж точно я не собиралась пугаться здесь!