Глина и кости. Судебная художница о черепах, убийствах и работе в ФБР

Обычно, приходя на новую работу, ты многому учишься, но, оказавшись в отделе графики в 2001 году, я как будто вернулась в средневековье компьютерных технологий. Если тебе надо было что-то погуглить, приходилось стоять в очереди с другими художниками из отдела, дожидаясь, пока освободиться одна из двух интернет-станций. Я не шучу. В отделе было две станции на восемнадцать художников.

Сканеры были другой диковиной. Когда я работала в Хопкинсе, у каждого из нас на рабочем месте стояло по сканеру, и мы вовсе не считали это за роскошь. Представьте мое изумление, когда я попала в ФБР, ожидая найти там самое современное оборудование на планете, и вдруг узнала, что там надо ждать, пока освободится единственный сканер, имеющийся в нашем распоряжении.

Программное обеспечение тоже было устаревшим – из-за недостатка финансирования (спасибо Конгрессу) и смехотворного количества ограничений, связанных с требованиями безопасности, через которые нашему системному администратору приходилось прыгать, как тигру через горящие обручи. С другой стороны, все наши компьютеры были Маками (это важно для художника), хотя и они знавали лучшие времена.

В целом условия работы были весьма проблемными для специалистов, составляющих презентации высочайшего уровня с бешеной скоростью для директора ФБР Роберта Мюллера. В то время главным приоритетом для всего ФБР был PENTTBOM (кодовое название для террористической атаки 11 сентября), и графический отдел не являлся исключением. Художники работали по двенадцать часов, чтобы презентации были готовы вовремя. Дорожное движение в округе Колумбия – сущий кошмар, поэтому многие предпочитали ночевать на рабочем месте, чтобы успеть на следующую смену. Не имело смысла по четыре часа стоять в пробках, чтобы еще четыре поспать дома.

Многие художники воочию наблюдали пожар в Пентагоне. Мы составляли для суда диаграммы и жуткого вида интерактивные презентации последних мгновений жизни пассажиров на тех обреченных самолетах. Остались голосовые сообщения от офисных сотрудников, запертых в башнях-близнецах, которые проигрывали снова и снова, чтобы точно записать транскрипцию.

Отдел вернулся к нормальному восьмичасовому графику, когда я вышла на работу, но по-прежнему занимался чуть ли не одним PENTTBOM, включая суд над Закариасом Муссауи, подозреваемы в угоне самолета. Более трех тысяч изображений жертв атаки надо было оцифровать и отретушировать. Некоторые снимки были на дисках – их присылали полевые агенты, но имелись также тысячи бумажных копий, которые требовалось отсканировать. Наверняка где-то уже хранились их цифровые версии, но их невозможно было отыскать.

Если мы не могли найти снимок человека в онлайне, то сканировали бумажную копию. Обычно это уже была копия с копии, потому что оригиналы возвращали семьям. Приходилось мириться с тем, что у нас нет изображений получше, – никто не хотел, чтобы казалось, будто мы приложили недостаточно усилий, чтобы добиться максимального качества.

Мы часами сканировали и ретушировали фото, и, конечно, работа была страшно изматывающая. Нам доставались снимки с дней рождения, свадеб и выпускных – самые счастливые моменты в жизни человека. У нас имелся список, где говорилось, кто из людей на фото – жертва, ведь большинство снимков были групповыми, и приходилось следить за тем, кого из них выбирать. Зачастую лицо жертвы было обведено кружком. Но иногда мы получали фотографии, на которых кружка не имелось, и делали неутешительный вывод, что погибли все, кто там изображен.

Когда я не работала над PETTBOM, мне поручали составление брошюр, диаграмм и таймлайнов. Больше всего мне нравилось заниматься наглядными доказательствами – графической презентацией материалов дела для присяжных. Например, окровавленная перчатка является уликой. А масштабированная диаграмма окровавленной перчатки, лежащей возле забора, где О. Джей Симпсон якобы ее не бросал, – это наглядное доказательство [1].

Я вкладывала в эту работу все свои силы и активно изучала новостные журналы с их феноменальной графикой. До Интернета художники хранили физические коллекции фотографий и журнальных вырезок, которые использовали как референсы. Я тоже делала так и держала свою коллекцию в папке-скоросшивателе. Я всегда была перфекционисткой, и мне доставляло удовольствие решать сложные задачи, одновременно создавая визуально увлекательные изображения, приковывающие внимание.

Однако одно из негласных правил ФБР состояло в том, что презентации не должны выглядеть «слишком хорошо». В противном случае будет казаться, что у подсудимого нет ни малейшего шанса против глубоких карманов и неисчерпаемых ресурсов правительства. В суде идеальная презентация принесет скорее вред, чем пользу.

Также нам следовало избегать ярких цветов, особенно красного. Адвокаты защиты всегда возражали против демонстрации образцов с ярко-красными шрифтами – в первую очередь в делах об убийстве. «Слишком похоже на кровь» – так это объяснялось: мол, красный цвет исподволь напоминает о месте преступления.

Во время собеседования меня, помнится, спросили, боюсь ли я крови.

– Мы выезжаем на места преступлений, – предупредил Рон, – так что вы будете видеть ее часто.

– Я справлюсь, – ответила я и сделала паузу, не решаясь задать вопрос о трупах, – они там будут?

– Нет, обычно, когда мы приезжаем, трупы уже увозят в морг. Мы занимаемся, прежде всего, самим местом преступления, чтобы потом строить модели и делать презентации.

Я никогда не бывала в помещении, залитом кровью и всем остальным, что там бывает, но считала, что справлюсь. Работа так меня манила, что я не позволяла себе думать о помехах. Но спустя несколько месяцев коллеги начали пугать меня жуткими историями о том, как приходится выезжать на места падения самолетов, пока тела – и их части – все еще там.

ЧТО? Об этом меня на собеседовании не предупреждали, и я была в ужасе. Я и так-то побаиваюсь летать, а если увижу нечто подобное, буду перешагивать через трупы, то за себя не ручаюсь. Я не была уверена, что выдержу.

Конечно, уходить я не собиралась, но те рассказы мня потрясли. Я поговорила со своим мужем, Ридом, и он сказал, что меня просто хотели застращать. «Не волнуйся об этом, пока не увидишь, – может, к тому времени ты привыкнешь».

Конечно, он оказался прав. Впервые я увидела смерть вблизи на месте, где разбился самолет, – погибли пилот и несколько пассажиров. Художник постарше уже сделал подготовительную работу и двухмерные изображения, а теперь агент хотел получить интерактивную презентацию. Она нужна была не для суда, так что выступление мне не грозило. Но я беспокоилась насчет того, что увижу.

– Да ничего страшного, – сказал художник, пытаясь развеять мои сомнения. – Если пройдешь испытательный срок, увидишь вещи и похуже.

Я не хотела показаться трусихой, но, слушайте, это же не кино – это реальная жизнь! Пять человек погибли, смешавшись с обломками самолета, и все это должно было предстать у меня перед глазами.

Внутренне собравшись, я начала работать от краев места катастрофы, постепенно перемещаясь к центру. Желтые маркеры указывали, где находятся обломки поменьше, и, приближая их, я думала: «И правда, ничего особенного».

Но внезапно остолбенела. Боже… кажется, это палец. А это нога? Или кусок ноги?

Однако настоящий шок я испытала, когда у самого эпицентра столкнулась лицом к лицу… с лицом. Невозможно было сказать, как выглядел тот человек, потому что его кожу буквально сорвало с черепа. Лицо выглядело как резиновая маска с Хэллоуина, брошенная на землю, но больше всего меня потрясло, что на шее до сих пор болтался галстук.

И все равно я не бросила работу, – более того, меня даже не затошнило. Просто часть моего мозга сказала: «Ну ладно. Посмотрим поближе?» На время изображение передо мной перестало быть человеком – просто пиксели на экране.

Спустя год после моего прихода в ФБР Гэри вытащил из шкафчика коричневый бумажный пакет и сообщил мне, что мы отправляемся в Смитсоновский институт. Уверена, люди, шедшие нам навстречу по Пенсильвания-авеню, думать не думали, что лежит в этом пакете, но я-то знала, что там череп.

Но самое главное было в том, чей он. Нам предстояло встретиться с антропологом и провести суперимпозицию черепа, принадлежавшего, как полагало наше начальство, самому разыскиваемому террористу всех времен, Усаме бин Ладену. Было начало 2002 года, и лучшие «технологии» в этом деле сводились к весьма традиционной и трудоемкой сути.

Фотографию бин Ладена проецировали на экран, а Гэри держал череп и пытался подстроить его так, чтобы он совпадал с лицом. Все делалось методом проб и ошибок, тем более мы даже не знали, тот ли это череп и то ли лицо. Но если имелась хоть малейшая вероятность, что это так, военные (и, естественно, президент Буш) хотели знать об этом.

Некоторое время спустя у Гэри устали руки, и он протянул череп мне:

– Хочешь попробовать?

Естественно я хотела! Я впервые держала в руках настоящий человеческий череп, который к тому же мог принадлежать самому руководителю «Аль-Каиды»! Но спустя несколько часов антрополог из Смитсоновского института пришел к выводу, что это не он. Череп не совпадал со структурой лица бин Ладена, поэтому никак не мог ему принадлежать, поэтому никаких дальнейших мер для его идентификации можно было не предпринимать.

Конечно, мы немного расстроились, но все равно это стало для меня неоценимым опытом, и я была очень благодарна Гэри за то, что взял меня с собой. Так я убедилась, что черепа, лицевая аппроксимация и все с ней связанное – моя сфера интересов.

Каждый год отдел графики устраивал семинар по документированию места преступления для сотрудников правоохранительных органов в рамках обучающей программы ФБР. Семинар был бесплатным, билеты на самолет, питание и комнаты в общежитии студенты получали за счет государства. Да, Бюро прилично тратилось на это, но в дальней перспективе расходы окупались, поскольку так в разных правоохранительных органах создавались общие стандарты и техники протоколирования. Кроме того, это помогало налаживать внутренние связи. Проведя неделю за выкапыванием (ненастоящего) трупа, можно было обзавестись верными друзьями из разных штатов.

Я была единственным сотрудником Бюро в море патрульных офицеров, детективов из убойного отдела и сотрудников спасательных служб на курсе под названием «Документирование и описание места преступления». Сказать, что я чувствовала себя неуверенно, значит ничего не сказать. Раньше я и близко не подходила к месту преступления и теперь думала, что во мне заподозрят шпионку. Мало того, начальник моего начальника, Рон, был главным инструктором. Но мне не стоило волноваться, ведь очень скоро я стала самой популярной на семинаре по одной простой причине: у меня имелась машина.

Студентов доставляли в академию из национального аэропорта Рональда Рейгана в Вашингтоне на белом фургоне ФБР без опознавательных знаков. Тебя высаживали перед зданием администрации, и на этом все заканчивалось.

Каждый вечер пятеро моих соучеников набивались в мой темно-синий «Фольксваген-жук», вмещающий максимум четыре человека, и мы катили в торговый центр или еще куда-нибудь, где не кормили государственной едой. Мы не ездили за пивом, потому что в общежитиях академии алкоголь строго запрещен. Даже если ты не сотрудник Бюро, тебе лучше следовать правилам, а если ты не следуешь правилам, ФБР быстро удалит тебя со своей территории.

Единственным местом в академии, где можно было выпить, являлась так называемая Кают-компания, чуть ли не самое популярное место для вечерних посиделок после занятий и столовой. Как-то раз я поела в столовой, и мне этого хватило. Нет, еда не была особенно ужасной, но я не ем мяса, а на стойке не предлагалось практически ничего не политого говяжьей подливой или не плавающего в свином жире.

К счастью, в Кают-компании была пицца. Конечно, замороженная, из картонных коробок, вроде той, что подают в боулингах, но с большим зеленым салатом и бокалом шардоне она меня спасала.

В Академии ФБР нет посторонних. Никто не сидит за столиком один – если только сам не покажет, что ему так лучше. Оказавшись в академии, ты вступаешь в подобие клуба, и, если ты, словно новичок в школе, стоишь, озираясь, один, с полным еды подносом, кто-нибудь немедленно позовет тебя к себе за стол.

Первым, на что я обратила внимание, сев за стол, были рассыпанные по нему зернышки поп-корна.

«Боже, эти копы такие грязнули», – подумала я и попыталась смахнуть зернышки салфеткой. Вместо этого они взлетели. На самом деле это были божьи коровки, но вовсе не ярко-красные, какими им полагается быть, – в Куантико божьи коровки были коричневые и желтые, словно в камуфляже. Они кружили в душевых, ползали по потолкам, хрустели под ногами, если ты ночью шел в туалет. Впервые наступив на них, я на следующий же день побежала и купила себе шлепанцы, чтобы не давить их босыми ступнями.

Помимо «Фольксвагена», у моей популярности была еще одна причина: я умела рисовать, а это очень полезный навык на месте преступления.

– Эй, Лиза, может, зарисуешь эту кухню с кровью на стенах?

– Эй, Лиза, может, зарисуешь мертвую женщину в могиле?

– Эй, Лиза, может, зарисуешь машину с дырками от пуль по бортам?

Семинар проходил поблизости от так называемого переулка Хогана – это нечто вроде голливудской декорации маленького городка со стоянкой, где торгуют подержанными машинами, с мотелем и даже с кинотеатром с вывеской «Биограф». Знатокам истории известно, что на этом месте агенты ФБР подстрелили Джона Диллинджера, когда он выходил из кино, где смотрел «Манхэттенскую мелодраму». Название до сих пор на афише – доказательство того, что ФБР не чужд юмор.

Если вы видели «Молчание ягнят», то видели и переулок Хогана: его показывают примерно на тридцать пятой минуте, когда Кларисса узнает, что Баффало Билл нанес новый удар. Там видны и мотель «Догвуд», и аптека слева, и даже склады на заднем плане. Только «Биограф» не попал в кадр, но он справа от Клариссы, и, как во всех зданиях переулка Хогана, там находятся рабочие кабинеты.

Эти здания – не просто декорации; они выстроены из кирпича и полностью функциональны, там круглый год обучают агентов, тренируя их на реальных сценариях с захватом заложников и перестрелками (статистов нанимает ФБР).

Я очень быстро поняла, что документирование места преступления не входит в число моих врожденных талантов. С рисованием у меня все было прекрасно, но я забывала самые элементарные вещи, – например, оглянуться, прежде чем сделать шаг назад, чтобы не наступить на пулю или на кровавый след обуви. Также я совсем плохо соображала в алгебре и геометрии. Теорему Пифагора я помнила в том виде, в каком ее повторяет Страшила, получив мозги, в «Волшебнике страны Оз», а повторяет он ее неправильно.

Слава господу, в моей работе требовались не только равнобедренные треугольники и квадратные корни. Стоя над раскопанной могилой в лесу возле переулка Хогана и с бешеной скоростью строча в блокноте, чтобы угнаться за остальными в классе, я знала, что лучшее для меня впереди.

До 11 сентября ФБР расследовало преимущественно интеллектуальные преступления, и отдел графики выполнял много составных портретов для дел по ограблениям банков. Я имею в виду, очень много. Я видела гигантские стопки этих портретов в архиве, и все они были высочайшего качества, а подозреваемые выглядели настоящими щеголями, обычно в шляпах и костюмах-тройках.

Все художники работали в штаб-квартире, и было бессмысленно – с точки зрения финансов и человеческих ресурсов – отправлять их на самолете на место всякий раз, как кто-то пытался ограбить банк. Как же поступить? Бюро кое-что придумало, и это сработало на отлично: тысячи снимков, сделанных при арестах, которые копились в архивах долгие годы, были рассортированы по категориям – большой нос, маленький подбородок и т. п., – и из них составили каталог, получивший название «Каталог ФБР для распознавания лиц». Впервые он был составлен сорок лет назад, и в него входили в буквальном смысле разрезанные части фотографий, собранных по всей стране. Имен там не было – только буквенно-цифровые коды.

Агенты ФБР специально обучаются не только допросам подозреваемых, но и опросу свидетелей и жертв. Разговаривая со свидетелем или жертвой преступления, следует создавать спокойную, расслабленную атмосферу – главная задача тут устранить всякую неловкость. Агент должен держаться дружелюбно и проявлять заботливость; разговор ведется так, чтобы говорила в основном жертва. В конце концов, это же у нее вся информация.

Большинство людей, включая меня, сомневаются, что смогли бы дать достаточное описание человека для составления фоторобота, и как раз тут на помощь приходит каталог. Когда жертва достаточно расслабилась, агент просит примерно описать преступника или подозреваемого.

– Просто расскажите нам все, что запомнили про того человека из переулка.

Если жертва описывает мужчину с квадратным лицом, агент открывает раздел «форма головы» и перелистывает категории «круглая, овальная, треугольная», пока не доходит до «квадратной». На странице шестнадцать фото – все с разными типами квадратных голов, – и свидетель может выбрать ту, что больше всего похожа. Агент отмечает номер фотографии на бланке FD-383, официальной форме, которую ФБР использует для составления фотороботов. Так продолжается и далее: агент фиксирует все, что сообщает свидетель или жертва, от формы лица до шрамов, морщин и прически. Когда форма заполнена – насколько это возможно, – ее по факсу передают художнику в штаб-квартиру.

У художника перед глазами тот же каталог, что и у агента; по нему он делает приблизительный набросок и отправляет агенту, чтобы тот показал свидетелю. В зависимости от ситуации художник и свидетель могут обсудить изменения в портрете по телефону и обменяться несколькими вариантами портрета по факсу, пока свидетель не будет доволен результатом.

Конечно, это занимает больше времени, чем непосредственное интервью с художником, но, если учесть, что тому не нужно садиться на самолет и никуда лететь, время, наоборот, экономится. Иметь собственного художника в каждом полевом офисе ФБР по стране не представлялось возможным, потому что нельзя было предсказать, где именно произойдет следующее ограбление – не говоря уже о том, как трудно было найти достаточно художников, переживших 1960-е и способных пройти тест на наркотики.

Долгие годы составные портреты в Бюро выполнялись именно так, поскольку художник не мог ездить в каждый город, где он (женщин-художниц в ФБР тогда не было) требовался, и система прекрасно работала. Архивный шкаф в отделе графики до сих пор забит такими портретами вместе с протоколами, где указано, как именно каждый использовался. Там есть даже папки с грифом «хиты»: в них хранятся самые точные портреты, за которые художники получали премии или награды.

Тем не менее художников в Бюро все равно не хватало. Около 1985 года Орас Хэфнер, начальник отдела графики, согласился с тем, что необходимо обучать больше судебных художников по всей стране, и решил, что сам за это возьмется. Он пригласил нескольких прославленных художников из государственных и федеральных правоохранительных органов на «мозговой штурм» в Куантико, и за неделю они составили примерную программу такого тренинга. Так родился «Курс судебного изобразительного искусства» ФБР, доступный для любого сотрудника правоохраны, назначенного на должность судебного художника в своем агентстве.

Студентов начали обучать той же технике ведения допросов, что и сотрудников ФБР. Им выдавали копии каталога и формы FD-383, чтобы они свободно ими пользовались. Если семинар по документированию места преступления продолжался пять дней, то курс судебного изобразительного искусства – три полных недели. Это долгое время, если проводить его вдали от семьи, на военной базе у черта на рогах, но ежегодно на него записывались толпы желающих. Условия никого не смущали.

Обучающий курс ФБР считался лучшим в сфере судебного ИЗО, и тут я полностью согласна: когда я посещала его в 2002-м, там преподавали все, с чем судебный художник может столкнуться в ходе своей карьеры: составные портреты, техники интервьюирования, возрастную коррекцию изображений и приемы посмертного опознания.

Мне повезло больше моих соучеников, потому что я жила в Мэриленде и могла ездить домой на выходные. Мы с Ридом к тому времени встречались около полугода, и я уже понимала, что он – особенный. Вот одно из подтверждений: мне надо было, чтобы кто-нибудь заезжал ко мне и кормил мою кошку Дейзи, пока меня не будет, но я боялась его попросить. Я не хотела, чтобы он счел меня назойливой; просить своего парня три недели заботиться о кошке – это очень немало. Он жил всего в миле от моего дома, ему было по пути, но я все равно колебалась. Когда я в конце концов набралась смелости его попросить, в любой момент готовая добавить «но ты совсем не обязан», лицо у него стало какое-то странное. «Ну вот, я так и знала!» – подумала я. Но тут он сказал: «А может, она просто поживет у меня это время?»

Что за парень! О таком я не смела даже помыслить! Оставалось надеяться, что Дейзи не будет против. Однако волноваться было не о чем. Рид рассказал, что в первый вечер, выбравшись из переноски, она обошла его квартиру, а потом запрыгнула на диван и сразу же уснула.

Перемещаться по Академии ФБР можно практически не выходя на улицу. Все здания связаны между собой стеклянными переходами, поэтому можно провести там все три недели и ни разу не попасть под дождь. Если потеряетесь и постесняетесь спросить дорогу, самое худшее, что может с вами случиться, – вы сделаете полный круг и вернетесь туда, откуда начали.

Занятия проходили в сыром подвальном помещении Академии; все шутили насчет черной плесени и асбеста в стенах, но никто не жаловался. Попасть на курс ФБР для судебного художника было все равно что выиграть джек-пот.

В первое утро мы начали в 8:30 со знакомства – снова я была единственной сотрудницей Бюро в комнате, полной копов. Но на этот раз я и правда ощущала, что должна кое-что доказать. Все в классе являлись опытными судебными художниками, а я ни разу в жизни не составляла фоторобот. Для этого требуется куда больше, чем просто уметь рисовать, и я знала, что меня будут судить, причем не только студенты, но и преподаватель. Как я буду выглядеть, если, служа в ФБР, не смогу угнаться за остальными?

После знакомства Гэри раздал формы FD-383 и просто сказал действовать. Все в классе достали свои карандаши и сразу взялись рисовать, одна я сидела как замороженная. Я плохо представляла себе, что такое вообще составной портрет. Да, периодически я видела их в новостях, но понятия не имела, как их выполняют.

Я огляделась по сторонам и увидела, что один мой сосед сначала набросал контуры головы, а потом начал вписывать в них глаза, нос и рот; другие сначала изображали отдельные черты, а потом окружали их контуром. Я заглянула в бланк. О, ладно, кажется, понимаю. Это было наше тестовое задание, и надо было просто набросать что-то на листе, чтобы инструктор мог оценить художественные навыки каждого. А со «способом ФБР» будем разбираться позднее.

Дальше шел самый смак – не просто составление портрета, а интервью со свидетелем. Нас учили задавать вопросы так, чтобы свидетель как можно больше говорил сам. Надо было спрашивать, давая ему свободу выбирать слова. Вместо того, чтобы сказать: «Глаза у него какого цвета?» – следовало сформулировать вопрос так: «Что вы мне можете рассказать про его глаза?» Тогда свидетель мог ответить, например: «Близко посаженные, темные, почти черные», а не отделаться одним словом «карие».

На следующей неделе, войдя в класс, мы нашли на каждом столе пластмассовый череп и коробочку глины и следующие несколько дней учились американскому методу лицевой аппроксимации.

Сначала следовало ознакомиться с анатомией человеческого лица. Инструктор велел нам раскатать из глины колбаски; потом мы по одной крепили их к черепу, а он объяснял, откуда исходит каждая мышца и куда прикрепляется. Например, некоторые лицевые мышцы идут от кости к кости, некоторые – от кости к другой мышце, а некоторые вообще никак не прикреплены к черепу.

Курс анатомии был кратким, потому что невозможно запихнуть в голову всю информацию за одно утро. Тем не менее я сделала себе мысленную пометку в будущем вернуться к этой теме; я хотела изучить все кости и мышцы на голове. Как только мы закрепили мышцы на пластмассовом черепе, пришло время их отрывать.

Дальше мы использовали маленькие белые ластики – такие крепят на карандаши – в качестве маячков, чтобы знать, сколько глины наносить на череп. Приклеив их на разные точки на черепе, мы раскладывали между ними колбаски глины. То была техническая часть процесса; художественная наступала, когда требовалось заполнить пустые участки и добиться сходства с человеческим лицом.