Ген Z. Без обязательств

– А чего там происходит-то? – спросила Катя.

– Обезьянок в кутузку свозят. Отсидятся несколько дней – и обратно поедут в свою Вышку, МГИМО или откуда они там повылезали.

– Забавно это выходит: санкционированные митинги по Конституции проводить можно, но санкцию на них никому не дают, а за несанкционированные – сажают.

– Так им выделили место, они туда ехать не захотели. Не такой масштаб, видите ли, в центре хочется. А вы знаете, что делается в толпе-то, а?

– Ой, Кать, пошли, – потянула Наташа. – Он сейчас опять про Кровавое воскресенье начнет.

Дядя Володя в отличие от многих людей своего возраста не питал к Союзу теплых чувств и любил приплетать к разговору преступления большевиков. Он знал чуть ли не пофамильно, кто финансировал Ленина, знал, на чьи деньги жил Колчак, да и мало ли было революций спонсировано из заграницы? Владимир Львович всегда ловко сопоставлял исторические события и видел в происходящем в России сейчас предреволюционные годы. Вероятно, правительство их тоже видело и не желало повторения. К истории Кровавого воскресенья, которое было предтечей первой русской революции, Владимир Львович обращался каждый раз, когда слышал, что где-то подали просьбу об организации митинга или демонстрации.

– В 1905 году рабочие тоже вышли на мирный митинг, а среди них вышли и диссиденты с огнестрелом, – рассказывал он. – Они вышли с шествием ко дворцу и первыми открыли огонь. Чистой воды провокация, а солдаты повелись. А все это зачем? Чтобы показать несостоятельность власти. Вот и хорошо, что сейчас никаких политических сборищ не разрешают. Кружки ваши посещайте, а выходить на улицы, пожалуйста, не надо. Нервируют наше государство большие скопления людей. Неспокойно как-то от них.

О звонке отца Катя быстро забыла. Досмотрев первый сезон, когда тетя Таня уже ушла к себе, обе девушки остались спать в гостиной.

Они были очень разными и сошлись благодаря чуду – не иначе. Наташа была веселой, бодрой и улыбчивой. Она была ветрена настолько, насколько может позволить себе свободная девушка в XXI веке, не переступив при этом определенной грани приличия, где вольность становится извращением. Наташа часто меняла парней в поисках «того самого», в короткие промежутки, когда она ни с кем не встречалась, она неизменно переживала о том, что останется одна навсегда. Она не пыталась казаться лучше, чем есть, – она была слишком поверхностна для этого – и не мечтала о чем-то большем, чем удачно выйти замуж и настрогать тройню. Наташа была простой, и это Кате нравилось. Ей вообще нравились люди, увязшие в быту человеческой жизни настолько, что им и в голову не приходило поднять голову и подумать о чем-то высоком: о полете в космос, о биоинженерии, о вечности, в конце концов. От таких людей пахло теплом, землей и бытом. Способные извлекать радость из мелочей, они одни, казалось, были способны разогнать Катину задумчивость, груз которой с каждым годом становился все тяжелее. Дурная привычка пропустить все сначала через ум, а потом дать волю чувствам, выходила ей боком. Многим хорошим мыслям и добрым стремлениям суждено было охладеть, не вынеся стужу холодной рациональности, но они не исчезали бесследно. Их следы становились амальгамой, отражавшей человека, каким она хотела быть, но отнюдь не того, которым она стала. А Наташа жила одним днем. Она не загадывала на год или два, да даже на неделю вперед она отказывалась что-либо планировать. Она, как ветер, бросалась то туда, то сюда, не ставя конкретных целей, не имея особых ценностей, ровно как и уважения к себе. Катя даже завидовала. Ей бы хотелось время от времени не думать, отдаваясь полностью течению жизни. Пусть осмыслят историки, пусть интерпретируют философы, она же была молода и красива!

Как жаль, что сакральная суть женского бытия заключалась в выборе – красивая или все-таки умная? В отличие от мужчины, женщине достаточно быть красивой, чтобы иметь все, но быть умной – всегда означало быть одной. Катя бы ни за что не рассталась со своим умом.

***

«Не было в России такого периода, чтобы она не была автократией, но почему-то вся зумерская братия об этом не забывает, и прозападные политики умело играют на их петровской жажде прорубить окошко в Европу пошире. Либеральная позиция, которую наше поколение занимает по жизни, – следствие пресловутого индивидуализма, а не глубокого понимания нужд государства и общества.

Поколение Z – отголосок девяностых. Они не верят телевизору, но верят сетям, не верят RT и RBK, не слишком доверяют The Times, но, истекая слюной, бросаются на CNN и BBC. Это поколение противоречий. Оно не знает себя и своих желаний, оно – олицетворение страны, которая следует за своей тенью, опасаясь обернуться к солнцу. Эти дети жаждут начать революцию, направленную против культуры, которую обещал Паланик, и не выходят из комнаты, как им завещал Бродский. Они организовывают сопротивление и всегда проигрывают».

Так записала Катя в дневнике в первый день после зимних каникул. Несмотря на то, что основная волна недовольств уже схлынула, студенчество продолжало гудеть, как пчелиный улей. Всем было, что рассказать: кто-то хорошо слетал в Испанию или Грецию, кто-то – отлично посидел в ЦВСИГе, некоторые теперь стояли на особом контроле у ректората. Ребята, которых поймали полицейские на митинге, говорили о случившемся в таких выражениях, которые неизменно наталкивали на мысль, что они прошли если не Афганскую войну, то что-то похожее. Часто звучали реплики, авторами которых были точно не второкурсники филфака, а как минимум юристы с некоторым опытом. Жаловались на условия содержания, говорили о своих естественных правах, о том, что по закону их не имели права сажать в сахаровский ЦВСИГ, и многое, многое другое. В общем, все были довольны своими зимними каникулами. Через неделю беспокойные умы заняла уже китайская пандемия, и история оппозиционера Навального канула в Лету.

Выждав для приличия дней десять, Катя начала прогуливать пары. Первой стал семинар по древнерусской акцентологии. В тот день у нее было четыре пары, последней – история искусства, и ради нее Катя планировала еще вернуться в университет. На улице было прохладно, но не так холодно, как ожидалось от февраля, и от вида детей, катающихся кто на самокате, кто на велосипедах по улицам Москвы, становилось как-то совсем грустно.

– Эй, девушка!

Катя не обернулась. Мало ли девушек бывает у главного входа перед древнерусской акцентологией? А она никого не ждала.

– Девушка, постой! – все-таки этот голос нагнал ее.

Она обернулась.

– Мы знакомы?

– Да! То есть, наверное, не очень, – парень улыбнулся. – Я тут часто мелькаю.

Катя его помнила. Это был парень, которого подцепила Марина в кафе месяца два назад. Она, помнится, делала к нему очень длинный подход, а в этот понедельник, не провстречавшись с ним и двух недель, рассталась со скандалом и всеми вытекающими. Впрочем, скандала этот парень не видел, они расстались в мессенджере. Марина весь перерыв агрессивно клацала ногтями по экрану айфона, записывала голосовые, которые слышал, наверное, даже декан в главном здании, и кончила тем, что кинула телефон в стену. К счастью, тот прилетел в Сергея и не разбился, но парень теперь ходил с синяком на лице.

– Не обратила внимания.

Его энтузиазм явно поостыл.

– Странно. Обычно меня запоминают.

Это было ясно и без слов. Он был высоким, широкоплечим с приятным мужественным лицом, не обезображенным ни огромным носом, ни большим ртом, ни пугающей рельефностью лица, которая тогда была в моде. Он был ненавязчиво привлекателен, и Катю от него тошнило. Она сразу приметила повадки лощеного красавчика: уверенная поза, подавляющая тем более, что он был выше ее ростом и немного склонялся над ней, спокойный темный взгляд, густые лохмы, нуждавшиеся в стрижке (на это указал бы ему любой работодатель, а потому Катя сразу отнесла его к маменькиным сынкам), мартинсы, в которых в +6 было жарко, и распахнутое пальто, под которым был кашемировый свитер с высоким горлом. Он излучал собой такую давящую ауру самодовольства, что Катя приняла это как вызов.

– Что ж, жаль тебя расстраивать, – холодно ответила она, собираясь отделаться от знакомства.

– Погоди, – он последовал за ней. – Я жду Марину, мы должны были встретиться с ней в кофейне на обеде, но я опоздал немного…

На самом деле, он очень сильно опоздал. Это Катя знала из общего чата, где Марина решила высказать всем, что думает о мужчинах, а заодно процитировать какую-то европейскую феминистку, достойную того, чтобы стать вторым Гитлером.

– Я решил, что она могла вернуться в университет…

Катя не сдержалась и фыркнула. Марина никогда не уходила из университета так, чтобы вернуться в тот же день.

– Не вернулась, – отрезала она.

– Жаль. Тогда, может, расскажешь, где ее найти?

– Понятия не имею, но не советовала бы искать ее сейчас. Попробуй набрать ей дня через два.

– Понял, – он тепло улыбнулся. – Спасибо. Кстати, ты сейчас куда?

– Домой, – солгала Катя. – Гостей не жду, в компании не нуждаюсь.

– И все-таки нам наверняка в одну сторону. Раз уж так сложилось, почему бы не пойти вместе?

– Потому что я собиралась почитать в транспорте, а не развлекать тебя нетривиальными беседами.

– Что ж, тогда я просто пойду рядом.

Марина не была Святой Девой, да и единственный, кто из пантеона христианских святых имел с ней хоть что-то общее, была Магдалина (Катя всегда угадывала какой-то скрытый смысл в том, что Богородица и блудница носили одно и то же имя). Марина не была способна на длительные отношения, ей всегда хотелось еще чего-то, и она бросала своих воздыхателей прежде, чем они окончательно ей надоедали. Она проживала жизнь так, словно молодость и деньги никогда не закончатся, и с большим удовольствием питала страсти, обуревавшие ее. Однако она никогда не опускалась до того, чтобы состоять в отношениях и потрахивать кого-нибудь на стороне, потому ей и было невыносимо обидно, что этот парень так поступил с ней. Не единожды.

– Желательно, чтобы ты шел на расстоянии нескольких метров и не разговаривал со мной.

– Почему это?

– Потому что ты меня бесишь.

– Правда? Почему? Я даже серьги не ношу, – рассмеялся он, очевидно, наслышанный об обмене оскорблениями с Никитой.

Катя промолчала. Парень говорил непринужденно, весело, словно и не допускал возможности того, что она знает о его мерзких поступках, или же он банально не чувствовал за них вины. Ее раздражали бессовестные люди. Ее раздражали те, кто ранил девушек. Ее раздражал он настолько, что видя его спокойное лицо, ей хотелось разбить его в кровь.

– Что тебе во мне не нравится, расскажи.

– Зачем это?

– Может, я хочу тебе понравиться?

– Ты родился человеком, не рассчитывай.

– О, это серьезное заявление! А кем стоило?

– Червяком.

– Тогда бы я тебе понравился?

– Тогда бы я тебя раздавила.

Маринин бывший заливисто рассмеялся.

– Очаровательно! – воскликнул он, и в его глазах Катя прочла то же самое. – Склонность к доминированию в женщине выглядит горячо.

– Исключительно в постели.

– Как быстро мы дошли до обсуждения своих кинков! Я Дима, и я вполне не против побыть в позиции сабмиссива.

– Я Катя, и я никогда не реагирую на стоп-слово.

– У, жестокая госпожа!

Катя искоса посмотрела на парня, шедшего рядом с ней. Он бойко отвечал на ее холодность, ничуть не теряясь, натыкаясь на грубость, хотя он по-прежнему создавал впечатление лощеного плейбоя – то есть, был типом мужчины, который Катя больше всего презирала. Что-то в них было мерзкое, животное. Типичный представитель их класса любил женщин, как волк любил мясо, его галантность оплачивалась в горизонтальной плоскости, и мало чего общего было между ним и принцем на белом коне, которого продолжали ждать, чтобы закрыть навязанный Disney гештальт. Катя вдоволь насмотрелась на таких преувеличенно обходительных мужчин в стиле old money среди маминых знакомых и относилась к ним с подозрением.

– Значит, Екатерина, да? Настолько же великая, как германская принцесса? – Дима уже заметил, что они шли не в сторону метро, а курсировали вдоль главного здания. Он списал это на собственную харизму, и его хорошее настроение просто расцвело.

– Нет, величественней. В отличие от германской принцессы, увидев красивого парня, я смогу сказать ему «нет».

– То есть я в твоем вкусе?

– Кто вообще говорил о тебе? У тебя слишком высокая самооценка.

– Куда мы идем?

– Никуда, – отрезала Катя. – Я просто жду, пока ты отвалишься от моей подошвы.

Дима хмыкнул. Он не был ни подкаблучником, ни терпилой и оскорблений не спускал, но он также был неконфликтным человеком и никогда не велся на подначивания. А Катя целенаправленно выводила его из себя. Она снова и снова язвила, стараясь избавиться от него, отпугнуть, и каким-то образом он оказался втянут в словесную перепалку. Но его можно было простить. Дима, с того самого момента как вышел из дома, переживал опьяняющую экзальтацию, которую приносит с собой приближение весны, и ему нужно было немного прибиться к земле на случай, если он все-таки встретится с Мариной.

Правда в том, что он не особо высоко ценил женщин. Всех, кто находился по отношению к нему в радиусе десяти лет, Дима находил вульгарными, избалованными, приземленными. Он не видел в них отголоска воздушного образа Лауры, не чувствовал в них и страстной красоты Кармен, и душу его они ничуть не бередили. Разнузданные, пошлые, кокетливые, они служили именно тем целям, на которые намекал их броский макияж и накаченные губы. Разве можно любить кого-то из таких клоунесс?

– Что ж, тогда ты замерзнешь.

– Сказал человек в расстегнутом пальто.

– Я всегда могу его застегнуть, а вот ты едва ли сможешь что-то поделать со своей тонкой курткой.

Дима был прав. Катя уже начала замерзать: кожаные осенние перчатки плохо грели, да и ее сапоги были явно куда менее теплыми, чем его мартинсы. Одежда ее не предусматривала долго прогулки.

– Здесь недалеко есть кафе, – вспомнил Дима. – Если ты собираешься еще вернуться в университет, то можем пойти посидеть там.

– С чего бы мне с тобой куда-то идти?

– Если не хочешь идти со мной, то я могу пойти с тобой. Так тебе будет лучше, госпожа?

Катя поджала губы.

– Пойдем, – продолжил Дима. – Я не такой уж и плохой собеседник. Мне интересно, почему я тебе так не нравлюсь.

– Ты и правда не догадываешься?

– Возможно, догадываюсь, – пространно бросил он. – Возможно, нет.

Через полчаса они сидели в уютном кафе. На столе стоял стеклянный чайник и пара пирожных. Катя грела руки о кружку с облепиховым чаем, близко поднеся ее к замерзшему лицу. Они сидели перед большим окном, выходящим на угрюмую серую улицу. Катя по привычке забилась к угол, поджала под себя холодные ступни и прикрыла глаза. От резкого перепада температуры и горячего чая она почувствовала сонливость.

– Про Марину, – неожиданно сказал Дима.

Катя нехотя приоткрыла глаз. Она не забыла о его присутствии, но понадеялась на то, что он не откроет рта, пока она сама не начнет разговор.

– Про то, что ты ей изменил?

Дима фыркнул.

– Как можно изменить человеку, с которым ты не состоишь в отношениях? Да, у нас был замечательный секс на разных плоскостях, но и что с того? К чему меня это обязывает?

Катя не нашлась, что ответить.

– Не прими меня за циничную мразь…

– Уже.

– …но ни одно мое действие, ни одно слово даже самым извращенным умом не могло быть квалифицировано как «симпатия», – он показал в воздухе кавычки.

– Разве когда ты пускаешь человека… Впрочем, не важно.

– Нет, – отрезал Дима. – Ты можешь пустить человека в свою кровать, в свою квартиру, но не пустить его в свою жизнь. Я не собирался хранить ей верность или чего там от меня ожидали, но почему-то когда я сказал ей об этом, она устроила скандал.

– Видимо, ты ей понравился, – пожала плечами Катя.

– Видимо. Но и она мне ничего такого не говорила. Иначе, все это закончилось бы куда быстрее.

– То есть, если бы она сказала, что хочет тебя на постоянку, а не на передержку, пока не найдет себе нормального парня, ты бы ей отказал?

– Мне не нравится, как ты это выразила, но да, суть примерно та же.

– Каков герой, – протянула девушка. – Пользует женщин, но не их сердца.

Дима скривился.

– Вот только не думай, что я перед тобой оправдываюсь. Мне нечего стыдиться, мне не о чем жалеть. Я пытался с ней разойтись по-человечески, но опоздал…

– Кстати, почему? – как бы между делом спросила Катя.

Дима откинулся на диван.

– Чертова работа. Сервер полетел, нужно было починить срочно. Забыл ее предупредить, а когда собрался написать, она меня уже в черный список бросила. Я ведь ее реально пришел у универа караулить.

– Ага, конечно. А потом я увела тебя в кафе посидеть. Теперь буду виновата я, а не ты, да?

– Не кипятись, – Дима поднял чайник, подливая в протянутую кружку воды. – У тебя взрывной характер, тебе говорили?

–Нет, такой наблюдательный ты первый.

– Может, стоит походить на какие-нибудь курсы по управлению гневом?

– Не думаю. Если бы я размозжила твою башку об этот стол, тогда стоило бы задуматься, да. А раз я все еще держусь, то проблем никаких нет – я все еще управляю собой, – Катя знаком остановила его, притягивая кружку к себе. – В любом случае, то, как ты себя ведешь по отношению к женщинам, просто отвратительно.

– Я не позволяю себе ничего такого, что мне бы не разрешили. Давай представим такую ситуацию. Допустим, я некрасив, мало обеспечен, но горячо влюблен и плюс ко всему безумный романтик. А влюблен я, допустим, в ту же Марину. И вот, я в лучших традициях французских романов прихожу признаваться ей в своих нежных чувствах. Как ты думаешь, найдется ли в ней достаточно достоинства хотя бы на то, чтобы не высмеять меня?

Конечно же, нет. Марина всегда следила за собой: диеты, фитнесс, косметика, одежда, СПА – на все это уходили большие средства, которых она не жалела, и если бы к ней рискнул подкатить какой-нибудь неудачник, а такое случалось несколько раз, она бы разнесла его в пух и прах. Редкая принцесса опустится до простолюдина, но каждая простолюдинка надеется на то, что до нее снизойдет принц.

– Это не одно и то же, – заметила Катя.

– То же или нет, не имеет значения. Верно одно. Женщины не хотят любви. Женщины хотят хорошо устроиться за счет мужчины.

– Тебя, видно, очень сильно обидела какая-то женщина, что ты так едко о них отзываешься.

– Нет, – Дима пожал плечами, шаря по карманам, – это просто наблюдения, а также умение слушать и слышать. Блин, сигареты забыл.

Катя кинула на стол свою пачку. Курила она очень редко и обычно все ее запасы расходились вот так, в пользу нуждающихся.

– Щедро, – хмыкнул парень. – Могу рассматривать как дружеский жест?

– Как угодно.

Глава 5. О социальной стратификации

После того, как они расстались там же, где и встретились, Катя выкинула парня из головы и больше о нем не вспоминала. Пока Марина в один день снова не взбесилась.

– Где эта сучка? – закричала она, врываясь в аудиторию.

– Которая из? – подхватила Надя. В аудитории собрался почти весь курс, что было большой редкостью, но Марину это ничуть не остановило.

– Вон та! – она смело ткнула на Катю, сидевшую за второй партой. На некоторых лекциях она старалась садиться поближе.

Кожухова подняла голову. Марина была известной истеричкой. Если в Кате гнев и раздражение кипели и вываривались, то Марина легко поддавалась эмоциям и рвалась, как понесшая лошадь. Вразумить ее было невозможно, но и у Кожуховой нервы были не железные.

– Я тебя чем-то не устраиваю? – спокойно спросила Катя. – В последнее время ты слишком много стала истерить, не замечаешь?

– Да пошла ты! Я тебя живьем сожру!

– Подавишься.

– Сиськи твои оторву!

– Это что, какой-то грудничковый рефлекс?

– Я выдеру твою блядскую гриву!

– А это уже серьезно.

Пока Марина не перекинулась через парту на нее, вмешалась Наташа.

– Да успокойся ты, – девушка влезла между Катей и Мариной. – Объясни, что произошло.

– Эта сучка знает!

– Ни хрена я не знаю, полоумная! Башку свою сначала вылечи!

Марина бешено забегала глазами по аудитории, руки у нее дрожали от бессильной ярости, и в тот момент она действительно выглядела, как полоумная. Однокурсники отползли от Кати на верхние ряды. Сергей до сих пор ходил с синяком под глазом, и никому не хотелось попасть под горячую руку.

– Ты крутила с моим парнем за моей спиной! Не оправдывайся!

– С каким из?

– Катя, блин, не провоцируй! – прошипела Наташа, продолжая стоять между ними.

– У меня второй кю по дзюдо. Я ее придушу, если она хоть пальцем меня тронет.

– Раз такая крутая, то сама выкручивайся!

Вдруг Марину прорвало, и она разрыдалась. Тут же к ней сбежались девчонки не столько утешить, сколько послушать новые сплетни. Лыгина не заставила себя долго ждать. Профессор и так уже опаздывал и в любой момент мог прервать ее концерт, а Марине для каждого своего выступления нужны были зрители. Это обеспечивало ей своеобразную известность на факультете.

– Он мне написал и попросил твой телефон! Написал впервые за неделю и только для того, чтобы попросить твой телефон!

Девушки принялись ее утешать, уверяя, что парень мудак и Марина должна поскорее забыть о нем. Кто-то предложил даже отомстить, и, принимая во внимание связи собравшихся, это могло плохо кончиться.

– Кто он? – спросила Катя, равнодушно смотря, как Марина запрокидывает голову, чтобы слезы не испортили макияж.

– Не прикидывайся дурой! – она зло сверкнула глазами, капая злыми черными слезами на юбку. – Дима, кто еще!

– А, Дима…

Катя впервые вспомнила о нем с того дня. Так уж вышло, что он ничем ее не зацепил: мало ли симпатичных молодых людей в Москве? Она нацепила на него ярлык «редкостный мудак» и с чистой совестью забыла, что вообще знала такого человека. Может быть, она бы вспомнила его, если бы снова увидела у университета, но он не появлялся.

– Мы с ним встречались у универа, когда ты не дождалась его у метро. Тебя искал. Я сказала, что не знаю, где ты. Вот, собственно, и все. Было бы из-за чего так орать.

У Марины, даже сходящей с ума от ярости, не было причин ей не верить. Катя никогда не проявляла интереса к противоположному полу и никогда не была уличена в каких-то особых отношениях с кем-либо. Кроме того, они были подругами, насколько позволяла Катина нелюдимость. Да и разве в первый раз бывший Марины просил номер Кожуховой? Это стало уже своеобразной традицией: стоило ей расстаться с парнем, как тот, не слишком жалея о разрыве, торопился пристроиться к ее подруге, которая была всегда одна. Но этот случай особенно сильно уязвил Марину. Дима ей понравился, очень сильно понравился. Он был интересным, красивым, атлетичным, остроумным, ей нравилось, как он смеялся, как он говорил, как он одевался – в ее голове он существовал не иначе, как идеал парня, с которым можно было выйти и в пир, и в мир. И то, что она не смогла завоевать его, что она была сначала и до конца лишь одной из тысячи, глубоко задело ее. Возможно, через месяц Дима бы уже не помнил, как ее зовут, возможно, ей самой через месяц он стал бы не нужен, но такое унижение!.. И вот теперь этот Апполон пишет, что, как и многие до него, хочет попытать счастье и подкатить свои шары к Кате, которая только и делает, что постоянно унижает весь род человеческий, в которой нет ни сострадания, ни жалости к другим. Какая бы девушка не вспылила!

– Второй курс, что у вас опять такое? – профессор вошел в кабинет. – Лыгина, надеюсь, вы так плачете над вашим табелем. Всех прошу разойтись по местам, у нас много материала сегодня. Лыкина, окажите моральную поддержку вашему побратиму и сопроводите Марину Ивановну до туалета.

Надя подхватила Марину под руку и вывела из аудитории.

– Итак, теперь, когда мы избавились от Прибалтики (из-за схожести фамилий среди преподавателей разошлась привычка называть девочек между собой Латвия и Литва), начнем занятие.

***

– Какого черта ты опять здесь? – воскликнула Катя, сойдя со ступеней корпуса.

– Ну, Марина так и не дала мне твой номер, – улыбнулся Дима. – Поэтому оставалось только караулить.

– Попрошу охрану, чтобы в следующий раз гнали тебя взашей.

– Так я же ничего не делаю противозаконного. Просто стою, наслаждаюсь воздухом.

– Так наслаждайся в другом месте.

– Я считаю, что на Воробьевых горах особая атмосфера.

У дверей показалась Наташа. С веселым криком она выбежала на улицу и нахлобучила шапку на голову подруги.

– Катя! – весело засмеялась она. – Ты шапку забыла.