Ген Z. Без обязательств

– Ребят, не ссорьтесь, – вклинилась Юля. Она была такой маленькой и незаметной, что за весь вечер о ней вспомнили всего два-три раза. – У нее и правда сегодня плохое настроение, пожалуйста, давайте не будем ругаться. Она…

Девушка оглянулась на Катю, прося помощи.

Кожухова закатила глаза.

– Тему курсовой всрала, – солгала она, не совсем понимая, что должны были означать эти слова.

Ребята пошли на уступки и подхватили ее отмазку. Буря за столом улеглась, и разговор вновь перетек в русло непринужденного флирта. Марина вернулась слегка потрепанная, но довольная, и стала вести себя еще более непринужденно, будто не в туалете трахалась, а у бармена за стойкой лонг-айленд глушила. Катя под конец вечера немного расслабилась и даже вставила пару едких замечаний, которые всем понравились.

Разошлась компания ближе за полночь. Катя, слегка захмелевшая, краем глаза увидела, как один из парней напористо теснит одну из ее девчонок в сторону метро.

– Юль, – окликнула Кожухова. – Ты на машине?

– Ага.

– Подкинь меня до дома, – Катя потянула девушку на себя. – Извиняй парень, она у нас единственная трезвая.

Стоявшая неподалеку Lada пропищала два раза, моргнув фарами. Катя залезла на переднее сидение.

– Ну и холодрыга на улице! – протянула она, растирая ладони.

– Еще бы! Ты в одном пальто, – заметила Юля, все еще смущенная настойчивостью парня. – Спасибо, что помогла.

– Не благодари, – отмахнулась Катя, подставляя руки теплому воздуху печки. На улице был конец ноября, и ее осенние перчатки уже не грели. – Ты меня вроде как до дома везешь.

Юля хотела было предложить остаться у нее, – они с однокурсницей снимали квартиру на Академической, не желая жить вскладчину с тараканами в МГУшной общаге, – но прикусила язык, посчитав неуместным везти к себе пьяную подругу, особенно из тех, кто, как это называется, «себе на уме». Вместо этого она улыбнулась:

– Да. Точно.

Юля вывернула на шоссе.

– Хорошо посидели, да?

Катя прикрыла глаза, чувствуя легкое головокружение, и приоткрыла щелочку окна, пропуская внутрь свежий воздух.

– Да, – ответила она. – Неплохо.

Юля не включала музыку в машине, когда с ней ехала Катя. С первой совместной поездки она уяснила, что для Кати такого понятия, как неловкая тишина, не существует. Они случайно познакомились на манеже недалеко от Первого учебного корпуса, а потом часто встречались у главных ворот, куда после занятий стекались студенты, идущие в сторону станции метро. Не сказать, чтобы они были подружками (Катя не раздавала этот титул направо и налево), но Кожухова относилась к ней с участием и даже иногда в качестве исключения звала в кафе со своими однокурсницами. Юля была миниатюрной девочкой, довольно скромной, и ее редко замечали в больших компаниях, поэтому на таких встречах она прибивалась к Кате и Наташе и ни с кем другим не разговаривала. Иногда она замечала, как Катя подолгу рассматривает ее, но это только льстило Юле.

Сама Кожухова находила Юлю очень милой. У нее были густые золотистые волосы, большие зеленые глаза с темными вкраплениями, она одевалась в милую девчачью одежду и носила детские вещи, потому что на ее рост было сложно найти что-то в сетевых магазинах, при ходьбе она очень живо перебирала крохотными ножками, но Кате все равно приходилось сбавлять шаг, чтобы та не устала. Ее присутствие ощущалось, как легкий флер, как воздушная сахарная вата.

Машина остановилась на красном, и Катя ущипнула ее за мягкую розовую щеку.

– Эй!

– Извини, – хмыкнула Катя, – я подумала, что ты сахарная вата.

– И что, сладкая? – рассмеялась Юля, краснея.

Катя облизнула пальцы.

– Еще не распробовала.

Опьянение той стадии, в которой находилась Катя, неизменно действовало на нее возбуждающе, но она никогда не терялась. Ее ум, этот на редкость невозмутимый страж, был холодным даже в минуты, когда тело казалось раскаленным добела. Катя гордилась тем, как легко умеет подавлять свои желания, но иногда, оставшись одна, очень сильно об этом сожалела. То, что опасения ловили ее даже в пьяном угаре, не доставляло ей радости. Она никогда не могла отпустить контроль до конца, потому что самым страшным бичом для нее был стыд.

– Ну так попробуй еще, – просто сказала Юля, улыбаясь дорожной камере.

О, она бы попробовала! Она бы хотела попробовать. Она бы заставила Юлю заехать на пустую парковку у дома, и целовала бы ее до тех пор, пока опухшие губы не начали зудеть.

Катя живо представила, как перелазит на соседнее кресло и, просунув руку между дверью и сидением, тянет за рычаг, откидывая спинку назад. Что бы она сделала первым? Стянула с себя рубашку? Расстегнула бы ее пуговицы? Оставила бы на ее мягкой шее укус?

Ладони закололо от желания смять ее – да хоть свою! – грудь через кофту, но Катя сжала кулаки и приоткрыла глаза. Она горела.

– Смотри-ка, почти приехали! Ну и дома! А охрана машину пропустит?

Катя знаком показала остановиться у пропускного пункта.

– Ты уверена, что нормально доберешься до дома?

– Не переживай, – отмахнулась Юля. – У меня там парковка в двух шагах.

Катя хотела было пригласить ее к себе, но вовремя прикусила язык. Вместо этого она улыбнулась:

– Да. Точно.

Глава 2. Новый год в семье Кожуховых

Тридцатого декабря Катя вернулась домой в резиденцию (как скромно называл свой загородный дом глава семейства). Это был большой участок, огражденный сплошным каменным забором три метра в высоту, за которым, скрываясь от любопытного взгляда всяких «Фондов борьбы с коррупцией», стоял просторный трехэтажный дом. В свое время Сергей Анатольевич, насмотревшись на золотые унитазы и вензеля у своих друзей-толстосумов, не имевших вкуса, но имевших деньги, ставил здесь фундамент под усадьбу в стиле ампир, но, увидев план дома, Вероника Кирилловна, как она любила говорить, поседела несколькими прядями и заявила, что ноги ее не будет в таком безвкусном особняке. Поэтому на месте несостоявшегося памятника малиновым пиджакам и новым русским стоял дом, выстроенный по «концептуальному» плану, как это модно было говорить. Концептуальность состояла преимущественно в том, что весь первый этаж был обнесен ростовыми окнами. Летом их поднимали, и этаж становился замечательной террасой. В стороне от главного дома стояли два гостевых и еще банный домик, отгороженный деревьями, так как он никак не вписывался в господствовавший на участке модерн. В одном из гостевых домов обычно жил смотритель и располагался домашний персонал, нанятый по случаю многолюдных торжеств. Предстоящий «une soirée amicale»3, как называла Вероника Кирилловна учрежденное ею празднование Нового года, был как раз одним из них.

Катя приехала, когда все приготовления были завершены: дом сиял чистотой и гирляндами, в залах стало пусто (мебель убрали, чтобы освободить пространство для гостей), большую ель во дворе украсили шарами размером с человеческую голову и припорошили искусственным снегом, а домашняя елка, стоявшая в вестибюле, вся искрилась мишурой и стеклом. Оставалось лишь утвердить итоговый вариант меню, здорово отличавшийся от того первого варианта, на котором настаивала Вероника Кирилловна, тяжело переживающая из-за санкций на деликатесы, которые все же не исчезли с их стола.

Вот уже четвертый год Кожуховы устраивали у себя в резиденции праздник, куда приглашали своих ближайших друзей и их домашних – всего десять семей. Десять точно таких же выскочек, как Кожуховы, наживших капитал не самым честным путем. Это были своего рода отщепенцы от олигархов – люди, не столь богатые, чтобы позволить себе отдельный остров, но из тех, которые некогда им помогали и теперь находились под протекцией их дружбы, зашибая миллионы на патентах, нечистых сделках, уходе от налогов. Это были люди из разных областей, но имевшие прямое или косвенное влияние на распределение бюджетных средств – именно эти презентабельные господа становились реальной причиной недоимок, преступной халатности на местах и урезания тех или иных статей дохода проектов, казавшихся на своем старте необыкновенно прибыльным вложением.

По своему опыту, Катя знала, на что похожи все эти вечера – ужасающая в своей благообразности ярмарка тщеславия. Под руководством Вероники Кирилловны собравшиеся под одной крышей новые русские со своими супругами и детьми разыгрывали аристократию вместо того, чтобы с честью принимать свою мещанскую долю. Однако отыгрывали они неубедительно, не понимая даже самой идеи аристократизма, как не понимает козел разницы между цветами и травой. Женщины неизменно подражали аристократкам Лондона и Парижа конца XIX века, вернее, тому образу, который у них сложился под воздействием неких потусторонних сил, а мужчины все как один походили на карикатурного американского банкира – что видели, то и лепили. К концу вечера эта разношерстная толпа делилась на два лагеря: женщины разыгрывали свою партию в одной части дома, мужчины, заняв наверху Синий зал, как называла большую гостиную на втором этаже Вероника Кирилловна, пили и закусывали, поднимая время от времени такой шум, что его было слышно на женской половине. Был на этих вечерах и третий лагерь – jeunesse dorée4, дети этих людей, курсировавшие от первого этажа ко второму в поисках пристанища, но к концу вечера оседавшие на женской половине, потому что на мужской, как бы любимы они ни были, их никто не ждал (бывало, особенно назойливых даже прогоняли «к мамке»). Отмечали здесь до последнего и, как бы Вероника Кирилловна ни старалась придать своему приему лоска, мужчины за обсуждением политики, биржи и курса доллара засыпали прямо в своих креслах в кумаре от сигар.

День приезда гостей Катя полдня провела на нервах, боясь, как бы ее мать, кружившаяся волчком по дому, не вытянула ее из комнаты участвовать в приготовлениях. Она ненавидела приемы, так сильно будоражившие кровь Вероники Кирилловны, любившей примерять на себя роль организатора, которая, пусть и выматывала ее, все же приносила много удовольствия чисто нарциссического характера. Вероника Кирилловна любила все, к чему прикладывала свою руку и не зря. Чего нельзя было отнять у этой женщины, так это изумительного вкуса и порабощающего перфекционизма – два качества, которые были фундаментом всякого ее успеха.

К счастью, Катя была готова и почти не испытала раздражения, когда Вероника Кирилловна без стука распахнула дверь, врываясь в комнату.

– Ты выбрала, что наденешь? – без предисловий спросила она.

Катя показала на молочно-белый костюм, висевший на дверце шкафа.

– Костюм? – скривилась Вероника Кирилловна, и ее маленькое лицо с узким подбородком стянулось к центру, словно она съела что-то очень кислое. – Нет, никакого костюма! Почему ты не выбрала платье?

– Под него нужны туфли, – просто ответила Катя, заранее знавшая, что ее мать будет недовольна всем, что бы она ни выбрала.

– А ты собиралась что надеть на ноги?

Катя кивнула на кроссовки на высокой подошве. Вероника Кирилловна медленно провела по лицу руками.

– Так, ладно. Я сама выберу, в чем ты пойдешь.

С этими словами ее мать ушла, оставив дверь открытой нараспашку. На самом деле, Катя даже не готовилась к вечеру. Весь день она провела в общем чате, читая переписку, как страницы романа. Марина заявляла, что ей «капец как сильно» понравился парень, с которым она познакомилась в кафе месяц назад (здесь Катя хмыкнула, потому что «познакомиться» было как-то слабо для того, что на деле было «трахнулась в кабинке»), и, подбадриваемая Наташей, жадной до всяких подробностей романтического толка (Катя бы не удивилась, узнав, что она пишет фанфики в свободное время), и Надей, почти наверняка сидевшей с Мариной за одним столом или по крайней мере в одной комнате, рассказывала, какой этот Дима Ален Делон. У Марины такие приливы были в порядке вещей. Периодически какой-то гормон бил ей в голову, и она уже не представляла себе жизни без предмета своего обожания, который, по опыту, надоедал ей чуть ли не через неделю после того, как они начинали встречаться. Было, конечно, в истории Марины и много истерик, и разрывов, и скандалов, но, как казалось Кате, исключительно потому, что та любила привлечь к себе внимание. На деле же Марину не так уж задевали все эти расставания – слишком их было много, слишком они были все одинаковые, чтобы искренне плакать по ним. В общем, их чат, который давно пора было переименовать в «БабСовет», выплевывал сообщения быстрее, чем Катя успевала постичь глубину охватившего Марину горя. Короче говоря, три часа активнейшей переписки не привели к каким-либо выводам, и тема потеряла остроту даже в глазах Марины, поэтому последнее Наташино сообщение осталось без реакции.

Дочитав до точки – логического завершения, так как точку как всегда никто не поставил, – Катя отбросила телефон на кровать. Она чувствовала себя сытой и довольной. Маринины истории всегда подогревали ее застывшую кровь и приносили такое упоение, словно это она сама была влюблена.

«Катюх, че с фейерверком на сегодня? – написала Марина. – В нашем районе видно будет?»

Лыгиных и Лыкиных на новый год к Кожуховым никогда не приглашали, хотя Сергей Анатольевич был хорошо знаком с отцом Марины. Тому было две причины. Во-первых, Иван Евгеньевич принадлежал другому обществу – в нем было больше от художника, чем от бизнесмена, – и в разговорах, которые вели между собой поселенцы Синего зала, ему было мало проку. Во-вторых, он был неприлично молод (ему было 37 лет) и вдовец. Маму Нади, Анжелику Кузьминичну, в расчет и вовсе не брали – Вероника Кожухова считала, что люди из сферы услуг, даже хозяйки салонов красоты, заведомо ближе к разночинцам, чем к аристократии, чей лоск она старалась перенять.

«А в прошлом году разве было?»

«Нифига»

«Ну и в этом не будет». Решив, что ответила слишком резко на простое подначивание, Катя дописала: «Вы далеко слишком».

«Ясн». «Ну скинь хотя бы, как вы фуа-гра жрете».

«Это скорее про тебя».

Маринин отец владел несколькими презентабельными ресторанами в Москве…

«Хрена с два». «Папаня больше по макаронам теперь».

…и недавно открыл новый итальянский ресторан на Патриарших прудах.

В комнату вернулась Вероника Кирилловна.

– Вот! – объявила она, вешая на шкаф длинное черное платье, мерцавшее крошечными стразами по всей юбке. Кинув на Катю уничижительный взгляд занятой женщины, она важно бросила прежде, чем выйти из комнаты: – Надеюсь, украшения выберешь сама.

Катя еще какое-то время провалялась на кровати. Ей совершенно не хотелось двигаться, еще больше ей не хотелось спускаться вниз и выжимать из себя любезность.

В конце концов, ей все-таки пришлось встать. Она надела платье, достала декоративные перчатки. Туфли с изящными веточками и стразами в форме листьев на каблуках Катя надела в последнюю очередь. Она как раз думала, как убрать волосы, когда в ее убежище снова вторглась Вероника Кирилловна.

– А я говорила тебе озаботиться этом вопросом накануне! Чтобы не делать все в последний момент! – воскликнула она, заметив, озабоченность дочери. – Что ты, что отец! Сейчас я тебе помогу, подожди.

Вероника Кирилловна вернулась со своим сапфировым крабиком и выпрямителем.

– Повезло хоть, что хоть бог хорошие волосы дал! – вздохнула она, усаживая Катю перед туалетным столиком. Девочка не стала ничего говорить. Давным-давно, возможно, даже не в этой жизни у нее было столько проблем с этими богом данными хорошими волосами, что она ходила к трихологу чаще и охотнее, чем домой. Катя почему-то не удивилась, что ее мама не помнила этого. Она вообще много чего не помнила, если это не касалось ее работы.

Уложив Катины волосы, Вероника Кирилловна, повертев ее головой и так, и этак, словно она была одной из ее моделей, клюнула дочь в лоб и уже на выходе кинула через плечо:

– Не забудь взять клатч.

– Какой?

– Возьми от Hermes.

К восьми часам, услышав в тишине ночи хруст гравия, расползающегося под тяжелыми колесами автомобиля, Катя спустилась вниз.

– Катя! – воскликнула Вероника Кирилловна, едва кинув на нее взгляд. – Что у тебя на шее?! Тиффани?

Вероника Кирилловна ненавидела все американское. Как никто другой, она угадывала в этих вещах и в этой культуре обезличенное потребление, которое презирала. Порой эта ненависть у нее приобретала оттенок мании.

– Не позорь меня, только не сегодня! Совсем недавно я дарила тебе подвеску. Это же настоящий французский Картье! Почему ты не надела ее?

– Колье показалось мне более подходящим…

– Нет, нет, нет и нет! Это только на повседневную носку. Меня буквально ломает от этих резких линий! Иди, давай, иди, пока никто тебя не увидел.

В этот момент с поста охраны позвонили, и Сергей Анатольевич объявил, что следом за Охотниковыми приехали Перовы. Вероника Кирилловна поторопилась прогнать Катю.

Катя поднялась и, выбрав из органайзера для украшений что-то, отдаленно напоминавшее Картье, снова спустилась.

– Катя, – тут же подозвала ее Вероника Кирилловна. В глазах ее было почти бешенство. – Что это?

– Картье.

– Катя, – с нажимом произнесла она сквозь стиснутые зубы, – какое Картье?

Катя опустила глаза на свою грудь, не понимая, чего хочет от нее мать. Это было тяжелое колье из черного оникса и красного золота, выгодно подчеркивавшее цвет ее кожи и мерцание наряда. Во всяком случае, так казалось Кате.

– Это из их коллекции Clash? Ты бы еще их набор юного трудовика5 надела, Катя! Что за масс-маркет у меня в доме! Откуда эти вещи вообще берутся у тебя в шкатулке?

– Может, девчонки подарили, – она пожала плечами, надеясь, что упоминание о девочках, в присутствии которых Вероника Кирилловна обнаруживала в себе ангельскую кровь, успокоит ее.

Вероника Кирилловна ей не поверила. Пусть она и не считала деньги, но с одного взгляда могла оценить приблизительную стоимость украшения. Это колье было не из той категории, которую может себе позволить спустить на подарки молодежь.

– Возьми из моей бирюзовой шкатулки что-нибудь и быстро спускайся! – бросила Вероника Кирилловна, оборачиваясь к дверям, где Сергей Анатольевич уже раскланивался с Охотниковыми.

Катя не успела даже отойти от матери, когда на них коршуном налетела Дарья Павловна. Как всегда неожиданно, как всегда резко, она, просканировав Катин наряд с макушки до пят за несколько секунд, довольно всплеснула руками:

– Катюша, как я рада, тебя видеть! Ну что за красавицу ты вырастила, Вероника!

– И я очень тебя рада видеть, Даша. Как дела, как муж?

– Все прекрасно, дорогая! Все очень хорошо. Приехала со своим сыном и дочкой, вон они стоят с отцом, – Дарья Петровна махнула в сторону своего супруга, рядом с которым стояли ребята Катиного возраста. Катя хотела подать знак своим знакомым, чтобы те подошли, но Дарья Павловна снова пошла в атаку. – Катенька, ну что за колье! Я так и знала, что оно тебе прекрасно подойдет! До чего же оно чудесное, а как мягко подчеркивает цвет твоей кожи! Ах, это платье! До чего хороша, детка! Настоящий черный лебедь!

Катя обменялась с матерью взглядами.

В окружении Кожуховых (в основном из-за политики Сергея Анатольевича, яро поддерживаемой старшим Охотниковым) было принято подкупать друг друга через детей, поэтому эти люди, пусть и дарили друг другу не пустячные вещи, все-таки серьезно тратились именно на детей. Это поддерживало дружбу между семьями и тесно связывало младшее поколение друг с другом. Так они пытались построить новую элиту России, которая была бы связана между собой не только знакомствами, но и по возможности кровными узами. Идея была хороша, но только эти дети имели мало уважения к советам и пожеланиям родителей. Выросшие в годы поднятия либерализма, а потом вынужденные смотреть за скорым угасанием идеологии свободы и (в меньшей степени) равенства, они беззастенчиво предавали родителей на каждом шагу. Их временами совершенно непотребное поведение за границей, когда они высмеивали кормящую их отцов родину, в соцсетях, на закрытых вечеринках, их откровенное пренебрежение учебой и погоня за мигом наслаждения – все это было разочарованием и головной болью людей, каждый из которых мечтал положить начало своему клану талантливых и влиятельных людей. Инстинктивное недоверие родителей к детям и насмешливое презрение родителей детьми оставляло каждого члена семьи одиноким, и можно было с уверенностью сказать, что многих из них связывали лишь деньги. Этим российским Форсайтам не суждено было даже умереть уверенными в могуществе своей семьи – с их смертью, не пережив надолго расточительство детей, должен был умереть и нечестно, нечаянно нажитый капитал.

– Я нахожу, что это украшение подобранно с отменным вкусом, – Катя расплылась в улыбке, с удовольствием подпуская матери шпильку. – Будь у меня возможность, я бы носила его каждый день, но к чему тратить блеск этих камней на тех, кто не способен оценить настоящее Картье.

Дарья Павловна с выражением триумфа и гордости метнула взгляд в Веронику Кирилловну, на лице которой уже застыло самое мягкое, располагающее выражение. Женщина на мгновение отвлеклась, чтобы подозвать свою дочь, и Катя повернулась к матери:

– В какой шкатулке, говоришь, лежит твое колье?

Вероника Кирилловна отмахнулась. Именно из-за язвительного Катиного языка она не была способна испытывать к ней нежных чувств. Возможно, она, пропустившая первые десять лет жизни своего единственного ребенка, не могла смириться с тем, что эта язвительная, циничная, нелюдимая девочка и правда была ее дочерью – отражением самой Вероники Кирилловны, которое до того детально показывало ее неприглядные черты, что женщина отказывалась их принимать.

Сколько бы Дарья Павловна ни пыталась копировать французское изящество, во всём у нее получалась английская чопорность, а порой и простое русское барство. Тонким вкусом она не обладала. Для нее все было хорошо, что таковым считалось среди людей ее класса и прежде ее эстетические вкусы вполне удовлетворяли золотые унитазы. Она и французов-то копировать начала только после знакомства с Вероникой Кирилловной и Катей и вот уже три года даже во сне размышляла о том, как бы половчее вылепить из Софии такую же кроткую и тонкую девушку, какой становилась Катя каждый раз, когда разыгрывала из себя идеальную дочь.

Удивительно в этом было то, что София, прекрасно понимая, откуда растут ноги бзика ее матушки, так сильно докучавшего ей, все же не возненавидела Катю. Она была из тех прекрасных людей, которые предпочитали бить по крапиве палкой, а не выкапывать ее. Сколько бы она избежала нравоучений, если бы только ей удалось сбить с Кати нимб, который водрузила на ее голову Дарья Павловна! Но она не пыталась. Можно с уверенностью говорить о том, что такая мысль даже не посещала Софию, потому что голову Кожуховой она видела в том же божественном блеске. Они не были близки, и, обмениваясь дежурными приветствиями, Катя все также держала перед собой сложенные на поясе руки и кротко улыбалась.

– София, – они обнялись, и Катя, мягко удерживая в своих руках ее оголенные предплечья, сказала: – Ça fait longtemps6!

– Уи, уи, – ответила девушка, и Катя с затаенной насмешкой подумала, что это ее «уи-уи» до сих пор напоминает поросячий визг. София всегда была очень слаба в языках, и, сколько бы Дарья Павловна ни пыталась ей насаждать любовь к французскому, та так и не достигла в нем успехов, зато ненавидела всей душой. – Давненько.

За сестрой, оставив отца на попечение хозяину дома, почти сразу пришел Саша, тоже ничуть не меньше страдавший от существования Кати в жизни их матери, но по другим причинам.

За Охотниковыми и Перовыми потянулись Мамзины, Лесковы, Бородачевы, Городенко. Искренне, без напускной бравады приезду гостей был рад, казалось, только Сергей Анатольевич, предчувствовавший возможность в скорейшем времени убежать из женского общества в Синий зал. Он, конечно, любил и жену, и дочь, но терпеть этих мегер в его возрасте и с его работой положительно не было сил. Особенно невыносима была его супруга, следившая орлиным взором за каждым гостем, прощупывая их на предмет вкуса в одежде и манерности. Вероника Кирилловна не смогла бы пережить, заметив среди приглашенных людей небрежность. Она слишком высоко себя ценила. Этот цепкий взгляд чувствовал каждый гость, и даже самые матерые из них, как Сергей Анатольевич, ждали, когда их позовут наверх попробовать «лучший французский бренди», «настоящий армянский коньяк», «шикарный островной скотч». По заведенной традиции, они дождались приезда всех гостей, и, выждав, пока последний из них поздоровается с его супругой и дочерью, Сергей Анатольевич громко объявил о недавнем пополнении своего минибара, в котором от «мини» были только рюмки в морозилке и те чрезмерно пузатые.

Ближе к полуночи со второго этажа раздался громкий голос Сергея Анатольевича:

– Вероника, родная, пусть включат телевизор! До курантов осталось десять минут!

Вероника Кирилловна если и слышала мужа, то проигнорировала его. Тогда кто-то из персонала, нанятого на этот день, включил огромную плазму, висевшую на стене, напротив которой обычно стоял большой дубовый стол. Динамики задрожали от президентских фанфар. Поселенцы Синего зала стекли вниз, присоединяясь к своим семьям. Все-таки это был семейный праздник, даром что такой убогий.