И пусть мир горит

Кучка оборванцев, сбившихся в жалкое подобие осады, стала бельмом на глазу для лорда-градоначальника, но не более. Чиновник мог бы вывести гарнизон за стены и разметать последователей ещё до заката, вот только он не знал, чего от них ждать – ручных чудовищ, магии или того хуже – и потому медлил. Ждал, что мятежники оголодают и уйдут сами. Тянул время в ожидании подмоги с юга. Глупо, как же глупо и… лениво.

Переговорив по прибытии с людьми Хораса, Ремесленник призадумался, что может предложить общему делу. Сперва он хотел послать за поддержкой в Хельт, но быстро изменил решение. Если что вдруг случится, они с Оммой должны быть спокойны за тыл. Юноша мог бы зайти в болота и собрать материал для создания слуг, но сомневался, что даже подобный хельтскому костяной таран сможет пробить окованные бронзой ворота. Дозорные на стене не дадут пролезть в бойницы более мелким и цепким тварям. Всё-таки кость не прочнее металла – это Юджен признавал. Дар Хораса исцелять также был бесполезен, но у того в арсенале имелись знания.

Юджен считал себя умным и дальновидным человеком. Целитель при схожих качествах обладал опытом и мудростью предков. Семья его происходила корнями из этой местности, из гуримских болот; оттого спаситель оказал ему честь и велел подготовить родной край к пришествию Разрушения.

– Мы стоим здесь уже две недели, – проговорил Хорас, грея озябшие кисти у огня. – Идей сперва не было вообще.

Над кострищем висел массивный котёл, в нём закипало что-то непонятное и пахучее. Один из наёмников то и дело перемешивал и пробовал варево, цокал языком и раз за разом добавлял какой-то порошок.

– А потом?

– Сотник предложил плюнуть на мирных и потравить колодец.

– Этот ублюдок ещё жив? – Юджен скривился. – Мы вроде как на стороне простолюдинов.

– Жив, а что? Вон ходит, варит всякое. Говорит, супец поднимет боевой дух солдатни.

– Грибы по-другому работают.

Хорас тихо засмеялся.

– Пусть мужичьё развлекается. Несколько дней в запасе у них имеется. Колодец мы, конечно, травить не будем…

Как и ожидалось от человека, который стоял так высоко в иерархии верных.

– Рассказывай, что придумал, – Ремесленник зябко поёжился, кутаясь в плащ.

Путевой месяц в этом году выдался на редкость холодным и слякотным. Может, на сытом юго-востоке и царило второе лето, но здесь, за границей топей, осень безоговорочно вступила в свои права и омывала дождями города и станицы. Кусачий ветер задувал под плащи, и над пригорком то и дело слышались чихи и глухие, скрипучие ругательства. Здоровье верных, закалённых невзгодами, это не могло попортить, но боевой дух в лагере увядал на глазах.

– Пока ждали вас, у меня было достаточно времени побродить по окрестностям и найти место… Впрочем, нет. Не так. Давай зайду с другой стороны. Ответь: ты можешь чувствовать многолетние захоронения?

– Конечно. И старые, и новые – были бы кости.

– Есть ли какие-то ограничения, что помешают тебе поднять скелет?

– Да, – любому другому Юджен ответил бы иначе, но Хорасу он доверял. – Чем меньше на материале осталось мышц, тем проще будет работать. Также мне пока с трудом даются массивные создания, после них непросто восстановиться.

– Повезло нам с тобой. Прогуляемся на рассвете?

Он разбудил Юджена затемно, когда лес был немым и пугающим, а дозорные на стене – преступно уставшими. Их воспалённые глаза, без сомнений, устали всматриваться в туманную хмарь, что застилала пространство под стенами Гурима, и если бы даже выхватили две фигуры, что испарились в подлеске, то едва ли стали сильно беспокоиться. Кто-то решил отойти отлить? И что? Пусть сволочей хоть гидра задерёт, или что там ещё обитало, в проклятой утробе северного леса.

Верные шли долго, порой с трудом прокладывая путь сквозь увядающие папоротники и кусты алого боярышника. Рассвет постепенно разгорался и пронзал лучами-лезвиями сумрачный полог бурелома, густого и гниющего. Путь Юджена и его соратника вёл к низине, сокрытой за трухлявыми пнями и деревьями настолько старыми, что они казались бы мёртвыми, если бы не тусклая зелень хвои. Сапоги вязли в сочившемся влагой сфагнуме, верные спотыкались о звериные норы, но шли, шли и шли, пока не спустились к самому подножию леса. Отчего-то здесь вода не стояла, будто почву под низиной магическим образом подменили на камень и укрепили так же основательно, как стены Гурима – младшей из двух исакатских твердынь. Юджен спустился на самое дно и ощутил, как под подошвами что-то задрожало, зарокотало страшно и ожидающе.

– Отчего я, – голос его надломился от изумления. – Почувствовал их только сейчас?

Хорас поравнялся с ним и, встав на колени, разворошил опавшие иголки. Он любовно погладил землю и заговорил:

– Не знаю, рассказывали ли тебе обо всём, что происходило в разгар Первого мятежа. Тогда наши предки стояли за веру насмерть и сотворили… много спорных деяний. Все они начинались с высокопарных слов вроде «вынужденные потери» и «цель оправдывает средства». Один из лидеров иерархии, одарённый по имени Травник, звучал громче остальных. Думаю, его одурманил успех в Виленсии: созданное им поветрие неплохо потрепало жителей востока и вынудило их заниматься своими делами. Не совать нос в Хизар. Вот только контроль над мором требовал от хозяина больше, чем тот мог предложить. Мало древней магии было в крови Травника, негусто в душе его – воли. Не уследил он за своим губительным детищем. Болезнь вышла из-под контроля и стала поражать деревни иселинцев и хизарцев, те, в которых одарённому давали кров и хлеб.

– Бедолага мог быть в не замешан в распространении болезни, – Юджен и правда не знал ничего о Травнике, но кое-что да смыслил в сути дара, которым владел и сам. – Проявления первородного хаоса могут возникать то тут, то там, иначе бы горные ящеры не зарождались из земли, и не было бы сил, подобных зелёному туману. В отличие от магии стихий, что забавно. Даже жрецы не смеют отрицать: богам было не под силу отнять у природы всю мощь без остатка.

– Может, так и было. Вот только Травник взял на себя ответственность за эпидемию, которая вспыхнула на северо-востоке от Гурима. Он же и подавил мор, положив на это и дар, и собственную жизнь. По вине мага – или по воле случая, кто ж знает, как оно было на самом деле – заражёнными оказались три станицы. Болезнь началась с охотников, ковырявшихся в шкурах, да и семей их, что ели оленину. Людей поразили тошнота и резь в животах, и по первости это не сильно пугало. Они так же не придавали значения зуду и сыпи, что стремительно покрывали тела: грешили на укусы насекомых. Вот только «укусы» не проходили. Они вздувались на коже подобно пузырькам, что поднимаются со дна болота, и постепенно превращались в гниющие язвы. Люди стали умирать, угасать за пару недель; вот тогда и пришёл страх.

– Что-то такое я слышал от бабки, – Юджен уселся на землю и, следуя примеру Хораса, погрузил ладони в хвою. – Про могильные болячки она говорила часто: пугала, чтобы не сбегал в лес от научения.

– Моему предку довелось видеть изъязвлённые тела. Наделённый волей спасителя, он умел исцелиться от любой болезни, и начал изучать новую, родившуюся в топях. Именно от него пошло учение о гуримской язве, знание, которое он передал своему сыну. Сын тот вырос, сам стал отцом и рассказал о поветрии первенцу, и так, по цепочке, владетелем знания о болезни оказался я. Наследник мора. Целитель.

Хорас усмехнулся.

– Очень лестно зваться отпрыском уникального рода, чьи потомки один за другим завоёвывали честь принимать дар спасителя. Бог благоволит мне, верный. Благословляет на то, чтобы развивать умения. Но и ответственность соразмерна: я должен множить знания о телах человеческих и о силах, что их разлагают.

Юджен отметил, как конопатые пальцы Хораса скрючились, впиваясь в тело земли.

– Мы, люди рода ис-Гирд, научились многому. Умели вылечить наложением рук, но при этом понимали, как убить без стрел или клинков. Дружище, а тебе говорили, что гуримская язва может просуществовать гораздо дольше своего носителя?

– Нет.

– Болезнь пожирает человека без остатка. Когда заражённый угасает, она продолжает питаться его мясом, сухожилиями, хрящами и даже костным мозгом. Язва не торопится: куда ей?

И тут Юджен подскочил, как ошпаренный. Ему было глубоко насрать на дальнейшие излияния соратника. Кажется, он случайно задел его сапогом, когда споткнулся, упал носом в сфагнум и на четвереньках пополз наверх – как можно дальше от проклятой ямы. Кажется, Хорас что-то крикнул ему вслед, но юноша не отреагировал. Он вскочил на ноги и, матерясь, добрался до высоких сосен, что молчаливой стражей окружали…

Могильник.

Дыхание вырывалось наружу со свистом, хотелось орать, но Юджен превозмог низменный порыв. Он вцепился в кору и уткнулся в неё лбом; ударился разок-другой, чтобы прийти в себя, и ощутил, как кожа липнет к стволу; клейкие капли наполнили лёгкие приятным, смиряющим ароматом.

«Спаситель, прости мне эту слабость», – взмолился юноша и зажмурился, опасаясь взрыва боли. Ничего не произошло. Что ж, он сам покарал себя, рассадив лоб и опозорившись перед другим одарённым. Ссадина заживет. А вот стыд… Уязвлённая гордость и поруганное чувство собственной исключительности жалили Ремесленника больнее тысячи стрел. Он желал вселять в людей веру и ужас словами да действиями, а сам в итоге испугался погребённых останков.