Я тебя прощаю! Я тебя люблю!

На Елену снова нахлынули воспоминания детства.

Ее приемные родители были обычными людьми, живущими так же, как все: работа, дом, семья. Только вот семьи, настоящей семьи не было.

Казалось, что мать и отец живут вместе, но каждый своей жизнью. Мама была жесткой в своих решениях, ее желания и мнения были законом в семье. Не менее деспотичным был и отец. Ни в чем не уступая друг другу, они часто ссорились по малейшему поводу. И, как правило, эти ссоры заканчивались драками.

Отец напивался, становился агрессивным, крушил все, что попадалось под руку, а затем избивал мать жестоко и беспощадно! Маленькую Аленку он не трогал, но часто, интуитивно защищая мать, девочка становилась между родителями, умоляя прекратить драку. Озверевшие родители, не видящие ребенка в своем озлоблении, били друг друга что есть силы, не замечая, что их кулаки, а иногда и предметы, попадавшие им под руку во время драки, попадают и по ребенку. Крики, слезы, проклятия неслись с их двора!

Соседи вначале старались защитить женщину и ребенка, но мать, вырываясь из рук удерживающих ее соседок, вновь кидалась на мужа, горя желанием отомстить ему за обиды и побои. И только сильные руки соседей-мужчин, крепко державших отца, увещевания соседок, слезы испуганной дочери, а иногда и вызов милиции, могли остановить бурю.

Все заканчивалось быстро, – вызывали милицию, составление протокола и опрос свидетелей, а также предупреждение участкового милиционера о последствиях таких драк становились для отца своего рода смирительной рубашкой. Он затихал, просил у всех прощения и подписывал документ у участкового, а, когда все расходились, он исчезал из дома и возвращался ночью, пьяный до такой степени, что валился с ног. Мама долго плакала, жалуясь на судьбу, пока соседки заливали йодом или зеленкой ее раны и успокаивали, как могли.

Аленка же забивалась в угол двора, стараясь, чтобы ее не видели. Слезы текли по лицу. Чтобы не закричать, она закрывала рот ладошкой, боясь, что отец, вернувшийся домой, увидит ее плачущей и начнет бить. Так продолжалось много лет!

Соседи, уже привыкшие к семейным сценам в их доме, перестали вмешиваться, искренне не понимая таких отношений и гадая, почему эта пара, ненавидя друг друга, продолжает жить вместе. Только изредка они звонили в милицию, когда в ход в процессе драки шли ножи, топоры, вилы и другие предметы, которыми можно было убить человека.

А Аленка так и не смогла привыкнуть к тому ужасу, который из года в год происходил в их семье.

На вид все казалось хорошо. Днем родители работали, а вечером встречались, как обычные муж и жена. Мама готовила ужин, что-то смеясь, рассказывала отцу, расспрашивала дочку об успехах в школе. Отец занимался хозяйственными делами.

Жили они в маленьком саманном домике, построенном когда-то на скорую руку. Участок земли был хорошим, восемь соток давали возможность иметь и большой дом, и огородик. Фундамент под дом был уже заложен. Стены возводились долго. Родители имели небольшой доход, поэтому стройматериалы покупали постепенно, по возможности.

Незаметно дом стал долгостроем и не потому, что не хватало средств, а потому что, по существу, этот дом не был нужен ни отцу, ни матери. Он стал еще одним камнем преткновения в их отношениях. Ссоры часто возникали из-за планирования дома, из-за покупки тех или иных стройматериалов.

Вот так, хороший вечер с прекрасным ужином мог сразу перейти в ссору. А ссора заканчивалась жесточайшей дракой!

Аленка научилась уже по многим приметам узнавать предвестники скандала – сузившиеся глаза отца, желваки на его скулах, нахмуренные брови матери, ее холодный и надменный тон в общении с мужем… Тогда девочка исчезала на несколько минут и тайком прятала от родителей топоры, ножи, лопаты и даже осколки стекла, если они попадались на глаза.

Драка могла начаться внезапно. Еще за минуту до этого ее родители могли улыбаться друг другу, но резко сказанное кем-то из них слово или презрительный взгляд меняли все мгновенно! И родители становились дикими зверями в человечьем обличии!

Мать никогда не уступала отцу, никогда не просила прощения. В драке она была такой же беспощадной, как и отец, уступая ему только физически.

Драка заканчивалась внезапно, как правило, когда отец оставлял мать неподвижной на полу в полубессознательном состоянии, или, когда, мать, нанеся отцу удар по голове чем-то тяжелым (палкой, подвернувшейся под руку, пустой бутылкой), заставляла его падать и на время терять сознание.

И, только тогда, померявшись силами, они успокаивались и расходились по разным углам. Через час после этого они уже могли спокойно разговаривать, залечивая друг другу раны и безобидно ругаясь. Казалось, вместе с дракой уходили их злоба, ненависть и боль.

Вот тогда они и замечали бледную, дрожащую от страха дочку, забившуюся в угол и боящуюся даже пошевелиться! Они успокаивали девочку, как могли, кормили ее и отправляли спать.

Но сон не приходил к Аленке, она часами лежала с открытыми глазами, страшась того, что во время ее сна отец убьет мать. Она панически боялась отца, зная, какой силой он обладал.

На улице среди мужчин его никто не мог победить, когда возникали шутливые бои между соседями. Эти бои часто превращались в серьезные драки, когда отец, распалившись, раскидывал здоровых мужиков, иногда моложе себя, и, словно играя, валил их на землю. Постепенно соседи оставили его в покое. И за ним прочно закрепилась слава самого сильного и беспощадного бойца. Поэтому его старались не задирать, зная, что он обидчив и мстителен, часто пускает в ход кулаки.

Елена откинулась на спинку сидения, по ее щекам снова полились слезы. Она не любила возвращаться мыслями в свое детство, слишком много боли было в этих воспоминаниях. Но сейчас они нахлынули на нее и поглотили разум. Ей казалось, что она, маленькая испуганная девочка, снова видит своих родителей, видит, как отец пинает ногами лежащую на полу мать, как мать кричит от боли и уворачивается от ударов.

Спустя много лет, когда Елене было уже двадцать два года, это повторилось вновь, только на полу лежала она сама, а отец избивал ее ногами. Она видела в его глазах ярость, он бил и бил ее по почкам, по животу, по голове, повторяя одну и ту же фразу: «Я покажу тебе, как не уважать отца!»

Избитую, он бросил ее лежать и ушел к друзьям пить дальше. Елена не могла даже пошевелиться! Не теряя сознания, она продолжала лежать на полу, моля бога, чтобы кто-то пришел к ней на помощь.

Она помнила, как дверь открыла мать, пришедшая с работы. Подняв дочку и уложив ее на диван, она успокаивала рыдающую Лену, уговаривая ее простить отца и потерпеть.

Так мать терпела всю жизнь, считая, что это дела семейные. И никогда, даже когда соседи, не выдержав очередных драк, вызывали милицию, она не писала заявление и не давала участковому забрать отца на пятнадцать суток.

Елена не понимала ее любви к отцу. Любви и ненависти одновременно. Казалось, что эти двое навсегда припаялись друг к другу, ненавидя, мстя за обиды, но, не отпуская от себя!

Не справляясь с воспоминаниями, Елена зарыдала громко и тяжело. Генрих, наблюдающий за ней в зеркало, остановил машину. Дорога шла по над рекой. Открыв дверцу, он буквально вытащил Елену из машины и повел ее, сопротивляющуюся, к речке.

Усадив на поваленное сухое дерево, он сказал:

– Плачь, кричи, здесь никто тебя не услышит!

Потом отошел к машине.

Елена тихо сидела на берегу. Слезы текли сами собой, заливая ей лицо. Она плакала беззвучно, боясь выплеснуть свои эмоции. Вновь и вновь она видела лица своих родителей, их ярость, она слышала их брань, крики. Казалось, этому не будет конца! Обхватив голову руками, она застонала, раскачиваясь всем телом.

Крик вырвался из нее неожиданно, громко и сильно! Испуганно оглянувшись на Генриха, она закрыла рот руками, как в детстве. Неожиданно в голове всплыли слова матери: «Никогда никому не рассказывай, что происходит в нашей семье! Сор из избы не выносят!» Подавив крик, она мычала в ладонь, не в силах сдержать эту боль, которую хранила в себе столько лет.

Генрих быстро подошел к ней, схватил ее в объятия, встряхнул:

– Кричи! Слышишь, кричи! Выплесни все наружу! Отдай все реке! Кричи! Я приказываю тебе, кричи!

Он повторял это снова и снова.

Голова Елены моталась из стороны в сторону, словно тряпичная. Она мычала, кусая себе губы, боясь потерять последний контроль над эмоциями.

Он ударил ее по щеке:

– Кричи!

Удар был несильный, скорее хлесткий. Но, он вызвал в ней ту самую боль, которая возникала, когда ее бил отец! И она закричала! Скорее даже, завыла! Она билась в руках Генриха, который крепко держал ее. Она колотила по его плечам своими кулаками, захлебываясь от слез, от обиды маленькой девочки! Казалось, все годы ее внутренней боли вышли с этим воем наружу!

Выкричавшись, она, опустошенная, замерла в его руках. Тогда он бережно усадил ее на бревно и тихо сказал:

– Я сейчас.

Вернулся Генрих быстро с бутылкой вина и пластиковым стаканчиком. Налив в него немного вина, он протянул стаканчик Елене:

– Вот, выпей. Тебе нужно успокоиться!

Отшатнувшись, Елена покачала головой:

– Нет, только не это!

– Пей! – приказал Генрих. – От нескольких глотков ты не опьянеешь, а силы вино придаст!

Она выпила. Вино было холодным, легким и чуть терпким. Генрих сходил к машине, принес плед, укутал ее:

– Посиди здесь, отдохни! А я пойду, покурю.

Вино и плед помогли согреться. Елена чувствовала, что тепло разливается по ее телу, согревает изнутри. Вода в реке чуть слышно плескалась у берега. Ветерок прохладно обдувал ее раскрасневшееся лицо.

Елена оглянулась, ища глазами Генриха. Он стоял возле машины, облокотившись на капот, и курил.

– Генрих! – позвала она его.

Он оглянулся, выбросил сигарету и подошел к ней.

– Ну, что, согрелась? – его улыбка была теплой и ласковой.

Она кивнула головой. Ей было стыдно от того, что Генрих присутствовал при ее сцене слабости и видел то, что ему не нужно было видеть. И, в то же время, она испытывала легкость во всем теле, как будто, выкричавшись, освободилась от груза воспоминаний.

Словно понимая, какие чувства она испытывает сейчас, Генрих сказал ей спокойно:

– Не вини себя в том, что произошло сейчас. Тебе нужно было выпустить пар! Иначе тебе было бы тяжелее в тысячу раз! Здесь, в тишине, тебе никто не мешал. И прости, что я тебя ударил! Такого больше не повториться никогда!

Елена кивнула в ответ головой, боясь посмотреть ему в глаза.

Помолчав, он добавил:

– Не нужно стесняться меня, мы все люди. У каждого из нас бывают свои слабости, ошибки и воспоминания. Ты окружила себя стеной идеальности. Со стороны кажется, что твоя жизнь – сказка!

– Но я, наблюдая за тобой каждый день, понял, что ты прошла через многие испытания. И, сейчас я просто оказался рядом в нужную минуту. И, никто ничего не узнает! Все, что произошло с тобой там, в кафе, и здесь, сейчас, останется между нами! Я никому ничего не расскажу!

Она молчала, не зная, что сказать ему.

С одной стороны, он был ее водитель, чужой человек, которому она предоставляла работу и оплачивала ее.

С другой стороны, Елена знала, что может доверять ему. Это знание пришло не сразу, но именно события сегодняшнего дня помогли ей понять, что рядом с ней находится близкий человек.

– Хорошо, Генрих! – она слабо улыбнулась.

– Что, хорошо?

– Хорошо, что ты сейчас рядом со мной! – она взяла его за руку и слабо ее пожала.

– Но, что же делать дальше?

– Ничего! Езжай в Москву. Решай там свои дела. Пусть все идет своим ходом. Жизнь сама покажет, как и что делать дальше. Не спеши!

– Да, Москва! – вспомнила она и взглянула на наручные часы.

– Одиннадцать часов ночи! У меня самолет в восемь! Генрих, пора ехать!

Она торопливо вскочила на ноги. Он улыбнулся, задержал ее рукой:

– Не спеши, успеем!

Ей не хотелось покидать это место, здесь было так легко и спокойно. Но время летело, и, чтобы успеть, нужно было поторопиться. Кинув прощальный взгляд на реку, она пошла к машине. В салоне было тепло, даже жарко. Но, когда «Мерседес» тронулся с места, кондиционер быстро охладил воздух.

Они молчали, понимая, что, после всего, что произошло, слова излишни. Елена села впереди, возле Генриха. Ей хотелось быть ближе к нему. Он понял это и периодически поглядывал на нее, улыбаясь.

По дороге Елена совсем успокоилась. «Что же, жизнь продолжается!» – подумала она, возвращаясь мыслями в свое настоящее.

– Может, тебе написать об этом книгу? – спросил вдруг Генрих.

– О чем? – оторвалась от своих мыслей Елена.

– Ну, вот об этом, о своих родителях, о жизни, о детстве!

– Да, кому это нужно, Генрих! – отмахнулась она устало. – Таких историй, знаешь сколько!

– Тебе нужно! Чтобы освободить себя от прошлого! И твоим детям! – он повернул машину на проселочную дорогу и взглянул не Елену.

– Я уверен, что твои дети почти ничего не знают о том, как тебе жилось!

– Ну, про то, что я приемная дочь, они знают, я им сама рассказала. Что-то помнят из своего детства. Но, ты прав, я никогда не рассказывала им подробно. Зачем ворошить то, что уже прошло? И я не думаю, что это правильно, – писать книгу об этом!

– А, ты подумай! – упрямо сказал он, подъезжая к воротам.

– Хорошо, я подумаю об этом завтра! – слегка улыбнулась Елена, вспомнив слова Скарлет О' Хара.

Они въехали во двор. У крыльца их ждала Даша.

– Елена Викторовна, да где же вы так долго пропадали? Я уже изволновалась вся! Думала, если не приедете часа через два, в полицию позвоню!

– Даша, все хорошо! Просто мы задержались по делам, – успокаивала Елена свою заботливую домоправительницу, поглядывая на Генриха. Как теперь сложатся их отношения? И как теперь называть его?

– Мадам Елена, не волнуйтесь! Идите в дом, я отгоню машину в гараж и подготовлю ее к выезду утром. Доброй вам ночи! – услышала она.

– Доброй ночи, Генрих! Спасибо вам за все! – ответила она и облегченно вздохнула.

Как всегда, Генрих проявил такт и сдержанность, не перешел границы. Но Елена знала, что этот вечер они оба не забудут никогда! Чувство неловкости перед Генрихом прошло. Остались лишь благодарность и радость от того, что он был рядом с ней в этот трудный день.

Стоя под душем, Елена снова расплакалась. Но, это были легкие слезы. Казалось, что водяные струи смывают с ее тела и души горечь потерь. На медитацию сил не хватило. Выпив горячий чай с мятой, который принесла предусмотрительная Даша, Елена легла в постель. «Хорошо, что вещи заранее собрала!» – пронеслось в голове. Сон накрыл ее моментально.

Утро наступило быстро. Елена открыла глаза, подчиняясь повторяющемуся звуку будильника, встряхнула головой, прогоняя остатки сна, которого и не помнила. Приняв душ и позавтракав овсяной кашей со свежей смородиной (Даша позаботилась!), она быстро надела брюки и тунику.

Посомневавшись, все же захватила с собой теплый кардиган. Она помнила, что в Москве сейчас гораздо холоднее, чем у них на юге. Проверила, на месте ли паспорт и карта. Оглядев комнату, все ли в порядке, вышла в холл, захватив тяжелую сумку.

Даша ждала ее у входа.

– Доброе утро, Елена Викторовна! Я вам в дорогу яблочек приготовила!

– Доброе утро, Даша! – улыбнулась Елена.

– Только, зачем беспокоились? Два часа лететь всего. Да и в самолете еду предоставляют.

– В самолете все по расписанию. А, вы свои яблочки скушаете, когда захотите! Это наши. Генрих сорвал на днях с яблони. Понюхайте, как пахнут! Не то, что с рынка!

Елена послушно взяла яблоко, протянутое ей Дашей. Действительно, оно пахло землей и настоящим яблоком!

– Ну, спасибо, Дашенька! Возьму ваши яблоки!

– А, это я Юлии приготовила! – протянула Даша еще одну сумку.

– Здесь баночки с персиковым и вишневым вареньем, и два пирога ей испекла.

– Спасибо, Даша! – поблагодарила Елена домоправительницу, зная, что, отказавшись взять подарок, обидит ее насмерть.

– Я приеду дня через три. Если что-то случиться, звоните.

– Да, что может случиться за три дня! Езжайте с богом! – Даша перекрестила и Елену, и машину. Она так делала всегда, провожая ее в дальний путь.

– Легкой дороги вам!

Елена кивнула головой и, усевшись машину, помахала рукой Даше.

– Доброе утро, Генрих! – поздоровалась она.

– Доброе, Мадам Елена! – улыбнулся он в ответ. – Поехали?

– Да.

По дороге они ни словом не обмолвились о том, что произошло накануне. Тихо играла музыка, создавая атмосферу легкости и комфорта. В аэропорт приехали быстро.

– Когда вас ждать?

– Дня через три. Я позвоню, когда буду знать рейс.

– Вас встречать?

– Да. Возможно, я приеду с Юлькой.

Генрих улыбнулся. Ему нравилась подруга Елены. Когда она приезжала, сразу в их доме становилось шумно и весело.

– До встречи! Легкого полета вам, Мадам Елена!

– До встречи, Генрих! И вам легкого пути назад!

Елена пошла к зданию вокзала, а Генрих сел в машину. Уезжать ему не хотелось. Он закурил сигарету. «Что за женщина!» – подумал он.

Иногда ему хотелось хоть на миг забыть, что она его хозяйка, обнять ее, прижать к себе и целовать ее губы, лицо нежно, страстно и жадно, даря ей свою любовь, которую хранил в сердце.

Выкурив сигарету, он завел машину и тронулся в обратный путь. В салоне пахло ее духами, звучала ее любимая музыка. Генрих вздохнул.

Три дня без нее! Что же, он подождет!

Посадка в самолет прошла быстро. Рейс был обычный. Елена не захотела лететь бизнес-классом. Усевшись удобнее и пристегнув ремни, она закрыла глаза.

Самолет плавно набирал высоту. И, также плавно набирали высоту ее мысли. Оторвавшись от повседневных дел и решив не думать о том, что ей предложат в издательстве, Елена, откинувшись на спинку кресла, стала прокручивать в голове фрагменты следующей книги, которую она пока писала в черновом варианте.

Сюжет был готов. Но, не хватало деталей, действий и чего-то еще такого, когда роман оживал, и герои, словно сошедшие со страниц книги, жили полной жизнью: любили, страдали, радовались и негодовали в разных жизненных обстоятельствах.

«Тебе нужно написать об этом книгу!» – вспомнила она вдруг слова Генриха.

Тогда это предложение показалось ей неуместным, но, сейчас, когда она могла спокойно обдумать его фразу, она не казалась ей такой уж глупой. Написать историю маленькой девочки, которая пережив удары судьбы, смогла стать успешной писательницей?

Как всегда, в этот момент в ней самой возник спор между ее сознанием и подсознанием. «Нет, это бред какой-то!» – говорило ее сознание. – Зачем кому-то рассказывать о своей жизни?»

«Ну, и что тут плохого? – возражало подсознание. – Все это осталось в прошлом, никому эта история не принесет вреда!»

«Вот именно, в прошлом! Зачем бередить старые раны?» – не сдавалось сознание.

«Напиши, не бойся! Расскажи правду!» – подбадривало ее подсознание.

Мысль о написании своей жизни в книге не давала ей покоя, возвращаясь, раз за разом в голову, пока Елена не достала блокнот из сумки и не стала записывать первые строчки, пришедшие ей на ум.

Часть 2. Мириам. Глава 1

Маленькая, совсем крохотная девочка лежала на руках акушерки и слабо покрикивала. Уже обмытая и взвешенная, она была завернута в пеленку.

Акушерка протянула малышку роженице, надеясь, что вид этой крохи растопит лед в душе ее матери. Но девушка отвернулась от ребенка.

– Дочка у тебя красивая, маленькая! Погляди на нее! – уговаривала ее акушерка, добрая женщина, повидавшая за много лет работы в роддоме разных мамочек.

– Нет, не надо ее мне показывать! – заплакала Халида.

Она знала, что если сейчас взглянет на девочку, то не сможет потом расстаться с ней. А, расстаться надо!

Роды начались внезапно и длились несколько часов. Девочка родилась семимесячной и слабой. Врач и акушерка, принимающие роды, боялись и за жизнь ребенка, и за жизнь совсем молоденькой роженицы.

Девушка поступила к ним вечером с кровотечением. Врач, Маргарита Витальевна, была опытным гинекологом, и, оценив состояние Халиды, велела сразу подготовить ее к возможной операции. Слава богу, операции не потребовалось. Роды пошли естественным путем.

Но девушка потеряла много крови, и, казалось, вместе с ребенком, родившимся рано утром, из нее вышла и вся ее жизнь. Она лежала на кресле отрешенная и равнодушная ко всему, что происходило вокруг.

И только, когда Раиса Степановна, акушерка, поднесла к ней ребенка, залилась слезами, не пожелав даже повернуть голову в сторону малышки.

А девочка была красивой, хотя такой слабенькой и маленькой! Родившись с весом один килограмм восемьсот граммов, она все же боролась за жизнь в отличие от своей матери, безжизненно лежащей на родовом кресле.

– Возьми дочку, она же твоя кровинка! – продолжала уговаривать роженицу Раиса Степановна.

Она знала, что иногда в таких молоденьких девушках материнская любовь просыпается не сразу, но стоит им взять на руки свое дитя, как что-то меняется в их взгляде и, и они уже через несколько минут готовы признать ребенка своим.

Халида нехотя повернула голову. Настырная акушерка продолжала держать ребенка возле нее. Чтобы она скорее ушла и не упрашивала ее, Халида взглянула на девочку. И зажмурила глаза. Дочка была ее крохотной копией! Закусив губы, вцепившись в ручку кресла, она заплакала от ужаса того, что ей предстояло сделать.

– Унесите ее! Она мне не нужна! – произнесла Халида сквозь слезы.

– Девочка, да что ж ты делаешь-то! От родного ребенка отказываешься! Не бери грех на душу! – уговаривала акушерка, продолжая держать малышку на руках.

Но Халида упрямо смотрела в стену, не желая ни с кем разговаривать. Маргарита Витальевна сделала знак акушерке оставить девушку в покое.

– Отнесите ребенка. Может, потом мать одумается и примет девочку.

Отдав новорожденную детской медсестре, заботливо взявшей девочку в свои руки, акушерка продолжала разговаривать с Халидой, обтирая полотенцем роженицу и помогая ей встать.

– Бросить родного ребенка, да как же это можно! Что же ты делаешь, милая! При живой матери девочка сиротой останется! Сердца у тебя нет, что ли?

Но Халида молчала, будто, не слыша слов Раисы Степановны. В душе она уже рассталась с дочерью. Ее решение было принято еще тогда, когда плод рос в ее теле. Только отказавшись от позора, от ребенка, рожденного без брака, она могла вернуться в свою семью. Это была воля ее отца! Воля, ослушаться которую она не могла!

Ее привезли в палату на каталке. Помогая ей перейти на свою кровать, акушерка еще раз попросила:

– Подумай, дочка, прежде чем отказ писать! Хорошо подумай! Ты ведь мусульманка. Аллах за такое не простит!

Соседки по палате зашевелились, проснувшись.

Палата была небольшой, на четыре кровати. Две были заняты женщинами, родившими прошлым днем. Они уже бодро вставали, несмотря на то, что еще вчера с трудом приходили в себя после родов. Но женский организм быстро восстанавливается! И сегодня, готовясь к кормлению своих деток, они весело переговаривались, обменивались шутками и шуршали пакетами с едой.

Халида отвернулась от всех к стене. Они не хотела знакомиться и разговаривать с соседками. Все тело болело, а низ живота, казалось, жгли, словно каленым железом! Несмотря на то, что в родовой палате ей укололи какое-то лекарство, кровотечение не уменьшилось, и боль продолжала ее терзать.

Пришла медсестра, подала градусник. Велела измерить температуру. Халида покорно поставила градусник подмышку. Затем медсестра ушла и вернулась через несколько минут, неся в руках штатив с какими-то бутылочками.

– Руку свою дай! – обратилась она к роженице довольно грубо.

Среди персонала уже прошел слух, что молодая казашка отказывается от ребенка. В роддоме не любили отказниц, особенно, если ребенок был первым и рождался здоровым.

– Я сейчас капельницу поставлю.

– Зачем? – спросила побледневшая Халида.

За свою жизнь она редко попадала в больницы, поэтому вид большого штатива напугал ее, а суровый голос медсестры нагнал страху еще больше.

– Крови ты много потеряла, вот сейчас и будем тебя восстанавливать! – ответила та, не расположенная улыбаться девчонке, которая залетела по глупости и теперь бросает ребенка на произвол судьбы.

– Выздоровеешь, найдешь себе приятеля, снова родишь, и снова бросишь! Такие сюда часто забегают! Им родить, что выплюнуть! А, государство вырастит!