Возвращение домой

Николай Аркадьевич остановился, тяжело дыша.

– А больницу-то построили?

– Да она там и так была, рядом. Захотели улучшить условия бедным больным! Окружить их дивным садом, скамеечки поставить! Так нет. Они, как римляне в Карфагене, все разрушили, вытоптали, а потом ещё борозду плугом провели, чтоб не повадно было селиться.

Кириллу было понятно возмущение Николая Аркадьевича. Тот, похоже, давно никому не рассказывал об этих событиях десятилетней давности, но они не только оставались свежи в его памяти, но и сильно его волновали. Николаю Аркадьевичу нужно было выговориться. Кирилл боялся прерывать его, но, с другой стороны, он едва удерживался от вопроса… Николай Аркадьевич опередил его.

– Я знаю, что Вы сейчас спросите, молодой человек!

И не дав Кириллу открыть рот:

– Вы спросите, как вышло так, что наш дом не отобрали по тому же или другому постановлению. Если честно, мне крайне противно говорить о том, что пришлось предпринять! Но альтернативы не было. Точнее была – потерять дом. Для всех моих девочек, включая Шуру, это была бы тяжелейшая травма. К 60-ым годам страх и постоянное ожидание беды как-то притупилось, спало что ли напряжение 30-х и военного времени. Вот тут-то нас и прищучили!

– Что же Вам пришлось сделать, Николай Аркадьевич? – не утерпел Кирилл.

– Не мне, не мне! Вот, что хуже всего, – Ренате.

– Ренате? – изумление Кирилла было неподдельным.

«В каких только контекстах я не слышал сегодня это имя!» – подумал он.

– Она упросила свекра вмешаться. А отец Антона – художник, – тут Николай Аркадьевич перешел на шепот, – всю жизнь пишет портреты партийной верхушки по заказу! Ну и вот… ради Антона он, видимо, с кем-то поговорил… Мы все даже и не заметили ничего. Просто соседей съели, а нас не тронули! Вот что гнусно!

Кирилл почувствовал необходимость как-то смягчить эти мучительные воспоминания, и он сделал предположение, что, быть может, тяготы уговоров пали все же на Антона, коль скоро это его отец.

– На Антона? – вскричал Николай Аркадьевич. – Да что он может, этот Антон! Пустое место, золотая молодежь… Недоразумение! И художник никакой!

– Но ведь выходит, Ваша дочь уже давно с ним в браке, и потом, у них же дочь… – недоумевал Кирилл.

Он удивлялся про себя ещё и тому, что этот вопрос его самого так занимает.

– Да какой же это брак! Это…

Николай Аркадьевич вдруг замолк, чтобы не произнести слова «сделка», а потом как-то странно согласился, словно вдруг вспомнил, что у него действительно есть еще одна внучка.

– Ну, да-а, – протянул он, – дочь.

Потом он взял себя в руки и постарался снова вернуться к светской беседе.

– Послушайте, Кирилл, Вы так располагаете к себе, что вот были вынуждены выслушивать семейные дрязги. А мы ведь с Вами хотели поговорить о феакийцах! Быть может, если, конечно, у Вас нет срочных дел, Вы задержитесь у нас на денек, другой… А?

Громкий крик «Помогите!» не дал Кириллу согласиться. Он, пробормотав извинения, опрометью побежал во двор. Груня, всклокоченная, без косынки, выскочила из-за деревянного дома со стороны акаций. По-видимому, она пыталась спрятаться от мужней кары за домом, но Никифор быстро настиг ее там и теперь гнался за ней через двор, потрясая топором. Кирилл бросился ему наперерез и, остановившись на полпути, стал двигаться лишь на шаг вправо или влево в зависимости от того, с какой стороны пытался обскочить его Никифор. Наконец тот остановился перед ним, замерев с занесенным топором:

– Уйди с дороги, парень! Кабы греха не вышло… – Он тяжело дышал и, словно разъяренный зверь, ждал первого движения жертвы, чтобы наброситься.

Кирилл посмотрел ему прямо в глаза: он прочел в них боль и отчаяние. Ярость начала угасать.

– Отдай топор, Никифор, не бери греха на душу, – тихо начал Кирилл, по-прежнему не двигаясь. – Аграфена ведь жена твоя. Ты всегда можешь казнить ее или миловать. Пусть поживет пока… только на этот раз…

Никифор долго стоял, не шевелясь, потом вдруг сделал резкий шаг к сараю и вонзил топор со всей силы в пенёк, на котором обычно кололи дрова. Пенек распался надвое. В щели застрял топор. Никифор, склонив голову, двинулся к деревянному крыльцу. Отойдя на несколько шагов, он повернулся и с тоской произнес:

– Что б ты понимал… – махнув рукой, он больше не оборачивался.

Кирилл зачем-то вынул топор, хотя угроза миновала, и так и стоял с ним какое-то время посреди двора, когда из-за каменного дома выбежал Алексей, а Тоня уводила на кухню рыдающую Груню.

9

Груня, продолжая всхлипывать, опустилась на сундук в каморке за кухней, а Тоня уселась с ней рядом. Она ласково поглаживала руку Груни, пытаясь утешить её и ободрить. Наконец она спросила:

– Вы так долго спокойно жили. Что на этот раз?

Тут Груню, как прорвало. Она всплеснула руками и, призывая Бога в свидетели, затараторила.

– Тонечка, милая моя, ну ты столько лет меня знаешь, я же деточек твоих обеих нянчила! Я как тогда из деревни своей приехала, так мы почти сразу и поженились. Ведь я его, окаянного, всю жизнь почитай люблю. Коли бы он за мной из ревности гонялся… но, ты же знаешь, я из дома ни ногой, видит Бог! А тут я до чего дошла: с Васькой трактористом болтать бегала у всех на виду. Думала, ему расскажут, так он хоть маленько осерчает, приревнует к Ваське-то… Кабы так, мне бы и топор его был в радость…

– Что-то ты плетешь, Груня! Топор тебе в радость! Оно и заметно.

– Так ведь, Тонечка, он же опять за свое. Я же простила его проклятого тогда, десять лет тому, сказала: не попрекну больше и молчала сколько лет уже. Да только такое не забывается… Ты сама знаешь, ведь твой-то тоже бывало, как напьется…

– Не твоего ума дело, Аграфена! Не хочешь рассказать толком, пойду я, у меня дел полно.

Антонина решительно встала, но Груня снова заверещала жалостливым голосом.

– Тонечка, не уходи, ну прости, ну вечно я ляпну не туда! Вечор Панкратыч приходил, бутыль от Нюрки принес. Ну сидели они мирно, только Панкратыч все Никифора воспитывал, чтоб он к Нюрке-то заглядывал, она ему как мать вроде. Опять он все это про раскулачивание, да как Нюрка спрятала, да как воспитала…

– И причем тут тетя Нюра? Никифор-то что?

– Да ничего, ворчал, как обычно, да слушал. Куда ж деваться-то! А тут откуда ни возьмись – Нинка, да про эту с агрономом и брякни! Она это нарочно, язва. А его у меня на глазах, как в спираль, скрутило. Ночь он спьяну продрых, а как проснулся, я возьми, да и скажи: дескать, сам знаешь, она тебе не пара и никогда тебя не любила и любить не могла, а живешь со мной, так имей хоть совесть… Тоня, ты бы его видела! Что началось… Он руки вперед выставил, пальцы скрючил, ну думаю – все, удушит сейчас… А тут ему топор на глаза в углу попался. Я насилу ноги унесла, если б не ваш этот Кирилл…

Антонина снова села рядом и молчала. Рассказ Груни ее сильно обеспокоил.

– Не забыл он ее до сих пор, вот что, – тихо и грустно произнесла Груня. – А как забыть? Добро б Антон почаще приезжал, а то муж в Москве, а жена…

Разговор Антонине был неприятен. Она опасалась, что Сонечка узнает что-нибудь совсем не подходящее ее возрасту.

– Обед скоро, – прервала она Груню, направляясь в кухню. – А у меня тут конь не валялся!

Но Груня, выходя вслед за ней из каморки, не могла остановиться.

– Ведь это ж надо, чтобы мужу постылому отомстить, к чужому мужику подладиться! А теперь, значит, по садам…

Антонина швырнула тряпку, которой вытирала стол, и хотела уже выставить Груню с кухни, но та почувствовала, что перегнула палку, и миролюбиво добавила:

– Знаешь, а про агронома я как-то не верю… Только вот все же зачем в сады ходить?

Антонина включила плитку, плюхнула на нее кастрюлю с супом и развернулась к Груне:

– Слушай, Груня, или ты сейчас замолчишь, или я тебя в дом больше не пущу! И делай, что хочешь со своим дурным Никифором! А слухи дурацкие я тебе распускать не дам. Мне ее принять потяжелее твоего было, и характер у нее тяжелый, но Рената мне как-никак сестра. Какой ещё агроном? Ну да, ходила… Да разве ты не знаешь, что этот сад, что к совхозному прилегает, еще прадед наш сажать начал, а потом все поколения Березиных по деревцу насаждали. А этот идиот решил сады частично извести – и наш туда попадает. Клубнику разводить им понадобилось!

– Так ведь отняли сад-то, когда и дом хотели забрать… Чего ж теперь?

– Вот все так и рассуждают! «Что ж теперь?» А Рената ему хотела хоть сорта показать, а вдруг пожалеет… Они же растут годами. Там и анис, и пепин (красненькие такие, твердые), и коричные… Он, кстати, переговорить обещал в Москве-то про рентабельность клубники этой. А вы заладили все: гуляла, да гуляла, да с агрономом. Уйди, Груня, мне картошку чистить…

Груня надулась и, туго завязав на голове косынку, которая все еще болталась у нее на шее, молча двинулась к двери. На пороге она вдруг остановилась, с недоумением глядя куда-то вправо.

– Тонь, а ты Клашу почтальоншу ждешь, что ли? Чтой-то она после обеда-то подвалила?