Гавриловна

Домовой задумчиво посмотрел на крысика, забавно черпающего розовой лапкой чаёк из блюдца, погладил животное по жирненькой холке и изрёк:

– Да вы проституток любезный?

Лейв подавшись чаем, закашлялся и окатил горячей струёй своих, гм, собокальников.

– Я и говорю, – смахнул чай с бородёнки Ефим. – Только и способен, всё портить.

– Да уйду я, – Лейв саваном вытер стол, глянул на испачканное в чае одеяние, со стоном вздохнул, и, виновато стёк под стол мужичком.

Домовой прикрыл глаза, по гавриловски досчитал до тринадцати, и полюбопытствовал:

– Так кто твой хозяин, никудышный ты наш?

Лейв зажмурился и сказал.

Ена была из породы тех женщин, что могли выглядеть и как аристократки и как старые ведьмы, в зависимости от настроения. А так как настроение у бабы Ены было приподнято-агрессивное, то и выглядела она как старая аристократичная ведьма. Её длинные, белоснежные волосы всклокочились над тонким лицом с пергаментной кожей и огромными, тёмными глазами, отсвечивающими болотной зеленью. Высокая, стройная, несмотря на свой немалый возраст, Ена имела лебединую шею и немигающий взгляд вертикальных зрачков.

– Подруженька моя, – обняла женщина Гавриловну и поволокла к столу.

Анна плюхнулась в удобное кресло и тут же была одарена бокалом чего-то древнего и, несомненно, дорогого. Иного Ена не держала. Сама хозяйка пристроилась на подлокотнике, не выпуская гранёный стакан из холёной руки.

– Сала хочешь? – поинтересовалась она. – У меня в холодосе только сыр с плесенью и сало с чесноком. О! Ещё где то повидло валялось! Родственники из деревни привезли вместе с сухофруктами. Ну, фрукты Кирыч сгрыз, а повидло осталось.

– А родственники? – хохотнула Гавриловна.

– Да нормально родственники, – Ена потянулась за сигаретой. – Им же только передневаться. Ночью сходняк на кладбище был, со всей области упырей наползло. Мы с Кирычем поприсутствовали, да замёрзли только. Ну, шашлычек ничего так, если не думать из кого. Хотя мне без разницы, это Кирыч сволочь нежная.

Внутри Анечки протяжно заурчало. Видимо проглоченной сушине было одиноко в объёмном Гавриловском животе.

– Может яишенки поджарить? – предложила она.

– Можно, – Ена мечтательно посмотрела на люстру. – Только яйца Кирыч унёс.

– Зачем? – Гавриловна представила Кирыча в его любимом рубище и корзинкой яиц в мозолистых руках.

– А кому он без них нужен? – хохотнула Ена. – Хотя, он и с ними-то разве что ворон пугать сгодиться! А мне тут, представляешь, иностранец в друзья набиваться стал. Олаф зовут, и серьёзный такой, с зубом на палочке.

– В смысле зуб на палочке, – изумилась Гавриловна. – На какой?

– На задней, – Ена махнула рукой со стаканом и окатила Аню древним и дорогим.

– Еночка, ты что, тоже с демоном связалась, – охнула Гавриловна, стряхивая тёмные капли. – Какая задняя палочка с зубами?

Ена фыркнула, прикрыла глаза нижними веками, собрала распуганные коньяком мысли в кучку и выдала:

– Зуб пластмассовый на столе, большой, как этот, ну, флаг. Вот. А он такой весь улыбчивый и в халате белом.

– Зуб? – бока Гавриловны заныли от сдерживаемого хохота.

– Олаф! – почти обиделась Ена.

– В халате и с зубом на палочке?

– Ну да, – Ена пожала плечами. – И пишет, гад, красиво.

Ена достала из лужи на столе планшет и начала тыкать в него наманикюренным когтем.

– Вот, смотри, пишет, что я прекрасная королевна! А? Каково! И интер… ик тоись суется… как моё царственное настроение и как прошло моё утро. Правда, мило?

Ена растянула тонкие губы в улыбке, слегка оголив остренький раздвоенный язычок.

– Ага, – вздохнула Гавриловна. – Романтика сплошная. А мне тоже один в друзья набиваться начал. Федя. Взяла. А он меня сразу в группу пригласил. Ритуальных услуг.

– Ух, ты! – восхитилась Ена. – Вот бы меня так! Представляешь, я в гробу, в белом платье, кругом свечи горят, и прекрасный принц склоняется надо мной….

– А сзади Кирыч с топором, – хохотнула Анна.

Ена ткнула острым локтем мягкий Гавриловский бок и рассыпалась переливчатым смехом. Анна подхватила своим раскатистым. И вот уже хрустальная, свистнутая из какого-то музея люстра, дребезжит и подпрыгивает от дикого бабьего хохота. Веселье прервал звук открывающейся двери.

– Это твой, с зубастой палочкой пришёл? – гулким шёпотом поинтересовалась Анна.

– Да не, – отмахнулась Ена, вытирая слёзы. – Это Кирыч явился. Он же, как кот. Чем дальше пошлёшь, тем быстрее вернётся.

В коридоре зашуршало, бухнуло тяжёлыми сумками, и в комнату просунулась кудлатая башка Ениного мужа.

– О, Анечка,– обрадовалась башка. – А я на рынок за картошечкой ходил. Тебе с сальцем или яичком?

Глава 8

Светлана налила кровь в ритуальную чашу, бросила нужные травы, добавила драгоценный порошок из крошечной расписной коробочки и прочла заклинание на непонятном даже ей древнем языке.

– Явись! – приказала она и бросила в посудину зажжённую спичку.

Чаша булькнула раз-другой и успокоилась. Света поспешно достала ещё спичку и чиркнула по коробку. Деревянная палочка разломилась на две половинки, уколов нежный пальчик. Девушка чувствовала, как тени за её спиной сгущаются, темнеют. Это не то, что пугало, скорее нервировало. Третья спичка послушно загорелась, но содержимое посудины отреагировало на неё ещё флегматичней. Девушка рыкнула и скрутила факел из тысячной купюры. Кровь забурлила, разбрызгивая себя по сторонам. Светланка нырнула за шкаф и оттуда зловеще воззвала:

– Явись!

Из чаши повалил тёмный дым, запахло жареным мясом, луком и пивом, а затем равнодушный, электронный голос произнес:

– Вызванный вами демон временно не доступен. Можете оставить голосовое сообщение.

Света яростно взвыла и швырнула в посудину подвернувшимся клатчем цвета пыльной розы. Клатч на мгновение завис в воздухе, а потом исчез.

– Мы проследим, чтобы ваше сообщение было прослушано в течении ближайшей тысячи лет. – Чёрный дым пропал, оставив после себя лишь вкусный запах и опустевшую чашу.

Из тени материализовалась клешня и похлопала девушку пониже спины. Светлана развернулась на каблуке и треснула охальника кулачком.

– Чего лезешь? – вызверилась она, роняя яростные слёзы. – Вот чего вы все лезете, а?

Клешня растворилась в воздухе, но из-за угла ей на смену шагнула закутанная в дерюжный плащ фигура. Девушка испуганно отшатнулась, запнулась за половичёк и грохнулась во весь рост.

– Так это мы лезем? – ласково спросило из под капюшона. – А вы тут бедненькие овечечки, только и делаете, что солнышком любуетесь, да цветочки нюхаете!

– Охрим, – простонала девушка. – У меня не получилось, но это всё ведьма! Она виновата, убью!

– Ну, убьёшь и убьёшь, – хмыкнуло в ответ. – Мне ни жизнь её, ни смерть ни к чему. Я тебе Лейва дал, чтобы ты лиса уничтожила. А ты не справилась, да ещё и слугу моего неверного потеряла.

– Я найду его….

– Найдёшь, – кивнула фигура. – Куда же ты денешься. И лиса убьёшь.

– Он сильный, – залепетала Светланка. – Я не смогу….

Охрим перешагнул через распростёртую на полу девушку, подошёл к столу, заглянул в ритуальную чашу, хмыкнул и опустился в кресло. Дерюжный капюшон откинулся, явив миру тонкое лицо, обрамлённое шелковистыми кудрями цвета вишни. Юные губы разомкнулись, обнажив остренькие клычки.

– Ты была очень убедительна, – продолжил Охрим, вольготно развалившись в кресле. – Я проникся расположением к тебе, понимаешь, что это значит?

– Предполагаю, – буркнула Света и, поднявшись с пола, пристроилась на краешек табуретки.

Охрим провёл пальцем по внутренности чаши, слизнул коричневую грязь и скривился:

– Кошачья, – гость плюнул, вытер зеленоватый язык о рукав и поинтересовался. – И не жалко котеек?

– Себя жальче, – огрызнулась Света.

– Ну, это кому как, – хмыкнул Охрим и задумчиво прикрыл глаза.

Света напряглась в ожидании удара, укуса или ещё чего, но время шло, а гость так и сидел, не открывая глаз. Девушка даже была не вполне уверена, что её строгий посетитель дышит. И нужно ли ему вообще дыхание, тоже не знала. Изжизнь дело тонкое. И грязное. Девушка, не выдержав напряжения, всхлипнула. Охрим открыл глаза, немного посидел так, уставившись в одну точку и продолжил.

– В общем, деточка, мне не интересно, как ты будешь убивать верховного. Так же меня не волнует, как ты будешь возвращать моего куклёныша. Просто, если ты не сделаешь это, моей игрушкой станешь ты. Вечной. Но поверь, это тебе не понравится. Лейву вот совсем не понравилось.

– Так ты специально всё затеял? – охнула Светлана.

– Разве? – Охрим поднял узкую руку, по кошачьи выдвинул когти, полюбовался ими, втянул обратно и произнёс. – Пожалуй, да. Но не забывай, – голос его перешёл в еле уловимый шепот, – ты сама меня позвала.

Почему то именно этот шёпот напугал Светланку больше чем всё остальное. Она заметалась по комнате, как зверь в клетке, при виде….. Впрочем, не так ли метался бедный котейка, предчувствуя неминуемую смерть?

– Да успокойся ты, глупенькая, – тихонько рассмеялся Охрим. – Тебе, может и понравится. Это Лейв не хотел убивать… первые триста лет.

Девушка испуганно замерла, прижав туфельку к сердцу, пытающемуся выпрыгнуть из груди.

– Нет, – замотала она головой. – Нет!

– Ну, нет, так нет, – пожал плечами Охрим. – Значит сделаешь как я сказал, или….

Договорить он не успел – туфелька, брошенная девичьей рукой, вонзилась прямо в его гладкий лоб. Лицо гостя пошло трещинами, из которых начало выпучиваться буроватое нечто. Света отшатнулась, ей до ужаса хотелось зажмуриться, но она смотрела и смотрела и смотрела, как сыплются на пол обломки фальшивого лица Охрима, как занявшая их место бурая масса шевелится, разевает беззубые рты и пялится на девушку разномастными глазами.

– Ну и зачем ты это сделала? – поинтересовалась вялая кишка с усиками вокруг рта. – К нам захотела?

Светлана икнула и привычно грохнулась в обморок. Она уже не увидела, как обломки поднялись в воздух и встали на места. Трещины сомкнулись. Охрим немного посидел, глядя на девушку, плюнул и сказал:

– И чтобы котеек больше не трогала, поняла?

Даже если Света и поняла, то ничем это не выдала.

Глава 9

Грязно-розовая, из-за не переваренного мусора, амёба, постанывая и поднывая, вползла на ступеньки гавриловского подъезда. Нет, её влекла не сама Анна, и не кровь, которую та должна была пролить. Амёба считала одно из разлетевшихся по городу посланий, и теперь шла на запах отступника. Судя по записке, Охрим не был сильно против уничтожения неверного слуги, а амёбе так давно не перепадало вкусненького! Просочившись сквозь подъездную дверь, вечно голодное существо потекло вверх по лестнице, оставляя за собой бурую дорожку. Оно потянуло слизкие манипулы к мусоропроводу, обняло его всей тягучей массой, слизнуло налипшую грязь и поползло дальше, оставив гадкое, не видимое человеческому глазу, пятно на полу. В объёмном животе амёбы нашли место и потерянный ключик, и забытый карандаш и грязный носовой платок… дошла очередь и до любовно связанного половика бабы Шуры.

Розовое чудище заглотило его, икнуло и слегка подвисло. Вместе с половиком в его живот попало и раздавленное гавриловской рукой волшебное послание. Амёба больше всего на свете любила свежую кровь, но магию она любила не меньше. Проглоченное волшебство, в зависимости от того, кто его сотворил, было для нежити сродни бокалу шампанского, а то и чего покрепче. Бабочка взорвалась во внутренностях чудища подобно стакану крепкого рома.

– Еда, – простонала в экстазе амёба и, окончательно потеряв голову, рванула в ближайшую дверь.

Баба Шура, в опрятном халатике из фланели и шерстяном носке с заплатанной пяткой на левой ноге, сидела перед телевизором и штопала правый носок большущей иглой. На аккуратном носике криво сидели, явно тяжеловатые для неё очки в серьёзной оправе. Очки съезжали, и баба Шура поправляла их зажатой в руке иглой. Иногда промахивалась, попадая в переносицу, жмурилась, и поправляла аккуляры колючим носком. Очки эти, так же, как и непрерывно размножающиеся кактусы, остались бабуле от мужа, большого серьёзного и безвременно ушедшего. Иногда старушке казалось, что супруг до сих пор тут, рядом, вот и сейчас, она отчётливо уловила шарканье мужниных тапок по полу.

– Коленька, это ты? – прижала она руку с иглой к впалой груди.

Никто не ответил, но шарканье приближалось. Баба Шура в недоумении смотрела, как прямо на её глазах исчез оброненный клубок, затем растворилась в воздухе колченогая табуретка. Старушка охнула и забралась с ногами на диван. Неведомая сила слизнула клетчатые тапки и принялась за бахрому. Бабушка заорала и, скрипуче подпрыгнув на пружинах дивана, сиганула к широкому подоконнику. Амёба удивлённо проводила взглядом летящую старушку и двинулась следом. Бабулька пристроясь среди кактусов, как петух среди кур, испуганно вертела головой, не зная, с какой стороны ждать нападения. Амёба жадно вытянула щупальце и стянула носок со старческой ноги. Старушка взвизгнула и швырнула в невидимую обидчицу кактусом в керамическом горшке. Розовая сопля потребила растение, после чего громко икнула и потянулась за следующим. Баба Шура, прижав ко рту осиротевший носок, смотрела, как её любимый кактус повис в воздухе, а потом, ощетинившись всеми колючками, поплыл к ней. Этого старушка не могла стерпеть:

– Так это ты хулиганишь, колючка недостойная! – взвыла она и швырнула в безобразника иглой. – Я их поливаю, пересаживаю, все руки исколола, а они пужать?

Старушка гордо соскочила с подоконника прямо на кактус. Под её ногами булькнуло, радостно хлюпнуло, а потом сдавило так, что несчастная не смогла больше вздохнуть. Рот старушки беззвучно разевался, рука с носком молотила по, чему-то невидимо-упругому пока и её не засосало в липкое нечто.

– Коленька, иду… – беззвучно прошептали сухие губы и застыли. Очки, печальной бабочкой спорхнули вниз и повисли в невидимом холодце между тапком и половиком.

Амёба растеклась по комнате. Она неспешно впитывала жизнь бабы Шуры, слегка помуркивая и подрагивая липким телом. Конечно, людей убивать нельзя, ни в коем случае нельзя, но когда она сожрёт отступника, смерть бабки можно будет списать на него, к тому же, победителей не судят.

– А ну положи бабульку на место! – вдруг кто-то грозно рявкнул в отсутствующее ухо амёбы.

От неожиданности сопля, и правда, сплюнула полумёртвое тело и осоловело глянула на вошедшего. Вид разъяренного Лейва был страшен. Глаза пылали как раскалённые уголья, шипастые крылья, дрожа от праведного гнева, растопорщились от стены до стены, когти…, да что там когти, вот зубы! Зубы размером с приличный нож и так же заточены для того, чтобы рвать добычу на куски, не оставляя ей ни одного шанса на жизнь. Амёба на мгновение отпрянула, а потом кинулась в бой. Лейв ответил. Его клыки, шипы и когти рвали слизкое тело, пытаясь добраться до средоточия нежизни, которое было запрятано глубоко внутри слизкого тела. Амёба нападала. Её студенистая масса забивалась в нос и рот Лейва, залепляла глаза, просачивалась в уши, как будто желая заменить холодную кровь демона своей мерзкой слизью. Два тела сплелись в одно, стараясь пробиться внутрь друг – друга. Диван разлетелся старой трухой, из серванта вымело и размазало по стене тончайший фарфоровый сервиз, телевизор булькнул и, склонив переломленную антенну, рухнул и смолк. Лейв начал уставать. Вдруг по углам комнаты возникли разномастные домовые с огонёчками в натруженных руках. Огни поднялись в воздух и закружили вокруг дерущихся. Домовые запели.

Вы когда-нибудь слышали песнь домовых? В этом сиплом мычании слились воедино первый крик и последний стон, перезвон капели и скрип умирающей от лютого мороза яблони, песнь восторга и вопль ужаса…. Всё, что когда-либо рождалось на земле, нашло место в этой песне. Амёба взвизгнула, она в этом мире была не прошеной гостьей, и песнь знала это. И начала выдавливать слизкую нечисть из пространства. Молекулу за молекулой, частицу за частицей. Несчастную плющило, из последних сил она пыталась уползти, покинуть эту комнату, хоть как то спасти свою нежизнь…. Огоньки сплелись в единый венок над головой чудовища и опустились уже на пустое место. Амёба пропала. На полу остались лишь остатки проглоченного. Домовые замолчали и с интересом глянули на предводителя.

– Прибраться надо, – вздохнул Ефим и повернулся к, забившемуся в угол Лейву. – Уцелел? Значит не совсем пропащая душа!

Лейв ошарашено кивнул, с трудом поднялся и, пошатываясь побрёл в сторону бабы Шуры, улиточкой свернувшейся на полу.

– Эй, – потеребил он сухонькое плечо. – Бабуля, ты жива или как?

Бабушка открыла глаза, посмотрела на страшную морду Лейва, на переломанные крылья, разнообразно торчащие из-за его горбатой спины, и горестно зажмурилась.

– Ох, на сковородушку только и сгодилась! – пробормотала она и всхлипнула.

– Жива! – обрадовался Лейв и, подняв страдалицу, понёс к восстановленному дивану.