Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз

– Лариса, пожалуйста, не уходи, – шепнула Маша, пока Кранчевский повёл Шумкина в его комнату. – Не представляю, как этот Миха вольётся в наш весёлый коллектив, – проговорила она. Лариса, сев на лавку за длинный дубовый стол, согласно кивала.

Пока ребят не было, девушки достали из шкафов тарелки и вилки, и Маша принялась чистить картошку. Её решили отварить, а то ужарится, совсем мало будет. Лариса натолкнулась на тщательно припрятанную в ящиках сгущёнку. Поставила банку обратно в шкаф, она достала из сумки Маши продукты и взялась резать колбасу. Пласты выходили у девушки не только тонкими, но и обрезанными. Глядя на такую нарезку, Маша расстроенно махнула:

– Ладно, всё равно есть. Эх, нам бы сейчас хоть пару помидорчиков, – посетовала она, стараясь срезать шкурку с картошки как можно тоньше. Виктор снова появился на пороге с рюкзаком Шумкина и зашумел:

– Девчата, живём! Налетайте! – и он стал развязывать верёвки. В рюкзаке стояли две трёхлитровых банки солёных огурцов, лежали свежие помидоры, кругаль домашней колбасы, уже нарезанный твёрдый сыр. В кастрюльке – с десяток варёных яиц. В стеклянной банке с полиэтиленовой крышкой была насыпана пшённая крупа. Отдельно в пакетах девушки нашли гору домашних пирожков и шмоток сала, завёрнутый с особой тщательностью.

– Это я ещё выгрузил под лестницей свежую морковку, лук и свёклу, – светился Виктор, выставляя продукты на стол.

– Запасливый оказался ваш Миха, – Лариса взяла сало, прикинула на вес: – Кило точно будет. Надолго хватит.

– А это что такое? – Маша указала на показавшееся в рюкзаке горлышко. – Водка, что ли?

Виктор достал бутылку, посмотрел на мутную жидкость, заулыбался:

– Не, девчата, это самогон.

– Что это ещё за фокусы, Витя? – возмутилась Маша. – Я надеюсь, с приездом этого нового юноши сухой закон на вашем корабле не изменится? Или я ошибаюсь?

– Нет, – раздалось у всех за спиной. Шумкин, щурясь от яркого света лампы, говорил, как нашкодивший ребёнок: оправдываясь и тушуясь. – Я вообще не пью. Просто… это… дедушка у меня умер… вот мама и… помянуть, – он уставился в одну точку за окном, на глазах были слёзы. Кранчевский сделал знак глазами. Обе девушки вздохнули. Шумкин так и стоял у двери на кухню и продолжал смотреть в окно. Лариса подошла к нему, положила руку на плечо:

– Миша, ты прости, мы не знали.

Парень уронил голову, и тут же на пол закапали слёзы, сдерживать которые он больше не мог. Миша так и стоял: широкий, тяжёлый и плачущий, а все смотрели на него, не зная, как утешить. Потом Виктор вывел его из комнаты на веранду за домом. Девушки услышали, как заскрежетали по кафелю стулья, и как грузно ребята сели. Начался непростой мужской разговор, при котором голос Кранчевского падал до траурного баса, а жалостные восклицания Шумкина врывались в дом фальцетом.

– Ничего, ничего, пусть выплачется, – сказала Маша и принялась заново накрывать стол; неожиданные поминки предполагали то, что ночевать сегодня на даче будут вчетвером. Лариса пошла позвонить, чтобы предупредить отца.

– Да уж, дача… – проговорила Маша задумчиво; даже в Москве не все жители имели телефоны.

14

Длинный барак на двести коек изнутри был ещё более неприветливым: узкий коридор c невысоким, просевшим потолком из балок, пожелтевший линолеум, сто раз белёные стены и крашеные разными тонами белой краски окна. Подвижный, как ртутный шарик, Ветров взял на себя роль гида и не умолкал, объясняя расположение комнат и мест общего пользования. Впрочем, мудрить тут было нечего: правая от входа половина состояла из двадцати комнат на пять человек каждая, левая – из десяти комнат на десять. Девушкам был дан приказ заселяться в большие комнаты, ребятам и преподавателям поселиться на половине, состоящей из маленьких. Через открытые двери несло хлоркой из отхожих мест, по одному с каждой стороны.

– Поскольку женщины будут на левой половине, по нужде предлагаю им ходить в левое крыло, а мужчинам – в правое, – посоветовал председатель, раскидывая руки. Толпа согласно кивнула, повернув головы в нужное каждому направление. Женская туалетная комната закрывалась двумя дверями: из коридора в умывальную и далее. Мужская – только одной: между коридором и умывальниками.

– Наша нужда будет озвучена громче, – решил Штейнберг, похохатывая.

– А шыто это зынашит – нужыда? – тихо переспросил Серик.

– Это он про туалеты. Нам туда, где больше дует, – Малкумов указал направо. Коридор на мужской половине был короче, а следовательно, ближе к входу. Шандобаев кивнул и пошёл за матрасом – они и постельное бельё лежали в подсобке около мужского туалета.

Дверь в барак на ночь требовалось запирать от посторонних на ключ изнутри. Откуда в голом поле, где на десятки километров не просматривалось ни одного жилья, могли взяться посторонние, Николай Петрович не уточнил, но сразу же предупредил, что необходимо назначать дежурных по бараку – открывать дверь утром, чтобы все могли выйти, и закрывать на ночь и когда все в поле. Дежурить в первые сутки вызвались преподаватель лыжной кафедры Джанкоев и медсестра Иванова. Ветров, тет-а-тет, посоветовал декану селить преподавателей ближе к входной двери, «на тот случай, если…». Оставалось только догадываться, что кроется за недосказанным, но всем было приказано в случае пожара выбивать стёкла и выпрыгивать наружу, не дожидаясь приезда пожарных.

– Он что, сам идиёт или нас таковыми считает? – Штейнберг, обращаясь к маленькому Ячеку, покрутил указательным пальцем у виска за спиной у председателя. Вдвоём они прислушивались к разговору начальства, не торопясь расселяться. – Зная, какие у них тут дороги, пожарные приедут в лучшем случае чтобы зафиксировать пепелище. Понятно, что прыгать будем в окна.

Тут же вмешался Гофман.

– А про железные решётки, товарищ Ветров, вы забыли? – напрягая зрение, Владимир Давыдович рассматривал стоящего перед ним председателя, как какую-то букашку на стене. Горобова обернулась. Николай Петрович посмотрел удивлённо.

– А разве их не спилили? – нахмурил он лоб. Гофман медленно помотал головой. Его шея захрустела. Председатель скоренько прошёл в одну из ближайших комнат, удивлённо подёргал железные прутья, сморщился: – Так ведь нам студентов на практику не присылали, считай, уж лет двадцать, – он просунул руку, открыл штакетник, ещё раз дернул раму. Образовавшаяся щель годилась лишь для проветривания. Покачав головой, председатель пообещал завтра же подогнать сварщиков. – Пережитки прошлого, – объяснил он всем, покидая комнату. Детали сказанного уточнять не стал, попросил Штейнберга и Ячека, хвостиками проследовавших за ним, подёргать окна снаружи; вдруг да откроются? Хотя это ничего не меняло – решётки ведь всё равно были. Но спорить рассудительный Юлиан Соломонович, украинец по паспорту, не стал. Он кивнул белорусу Мише, и они пошли наружу. Со стороны террасы хоккеист и гимнаст осмотрели тяжёлую деревянную основу одной стороны окна. Подергали – она даже не шелохнулась. Тогда ребята попробовали потянуть назад ту створку окна, что открывалась вовнутрь. Это оказалось тоже невозможным: она блокировалась железкой. Нет, приложив определённую силу и помучившись какое-то время, теоретически можно было выбить неподвижные части, а потом вырвать именно подвижные, но кто бы стал этим заниматься? Тем более во время пожара.

Распрощавшись с Ветровым, Горобова одна заселилась в комнату напротив выхода. Лишняя мебель тут же была вынесена из неё, пока в коридор – на улице уже вовсю хлестал дождь. Кровати и матрасы оставили как есть, не разбирая.

В своей комнате старшекурсники приготовили место для Шумкина. Галицкий заботливо положил на пустую кровать матрас, сходил в бытовую комнату за подушкой и одеялом. Стальнов, Добров и Саша Попович, штангист, третьекурсник и одногруппник Стаса, принесли для всех постельное бельё. В комнате рядом поселились Шандобаев, Малкумов, Попинко, Соснихин и Савченко. Ячек и Штейнберг, задержавшиеся с проверкой окон, оказались лишними и примкнули к совсем незнакомой им компании баскетболистов. Бросив свои вещи на сетку кровати и притащив матрас, Юлик побрёл в кладовку за бельём, разглядывая по пути комнаты и опрашивая, кто с кем живёт. Кириллов и Кирьянов, заселившиеся с бегуном с кафедры лёгкой атлетики и лыжником с четвёртого курса, предложили Юлику одно место. Оглянувшись в сторону комнаты, где остался понурый Ячек, Штейнберг отказался переехать к средневикам. Взяв постельное бельё, он, грустный, прошёл мимо своей комнаты и очнулся на женской половине. Заметив в одной из комнат Станевич, хоккеист подпер дверной косяк крепким плечом. Глядя, как студентки шумно и весело застилают бельё, Юлик вслух пожалел, что нельзя подселиться к ним.

– Я бы вас от злодеев охранял, – уверял он, глядя на Станевич, занявшую койку рядом с Кашиной. Ира-легкоатлетка устроилась сразу около окна. Фигуристка оглянулась на тёзку высотницу, затем на другую тёзку – гимнастку-художницу. Масевич расположилась тоже у окна, но в ряду напротив.

– Девочки, может, возьмём Юлика к себе? Смотрите, у нас две свободных койки. Ну что ему мучиться с баскетболистами? – всерьёз попросила Станевич. Для фигуристок, как для артисток цирка, проживание в одной комнате с ребятами было делом привычным.

Кашина кокетливо улыбнулась:

– А не боишься?

– Чего? – наивно улыбнулась Станевич, не понимая.

– Как это – чего? Он – один, а нас, кроме тебя, семеро. Вот как соблазним его! Что потом будешь делать? – Кашина с отвращением понюхала затхлую подушку.

Юлик, до этого смотревший с надеждой, резко развернулся и пошёл на мужскую половину. Масевич, вместе с другими девушками, оторопела.

– Ну и дура ты, Ирка, – обиделась Станевич, садясь к высотнице спиной.

– А мы, Ирки, все дуры, – Кашина подмигнула Масевич и, кривясь от запаха, стала впихивать подушку в наволочку.

– Это почему?

– Потому, что цену себе знаем и не выбираем кого попало. Скажи не согласна? – легкоатлетка с присущей ей надменностью посмотрела на гимнастку-художницу. Возражать было бесполезно. Масевич принялась застилать простыню. Станевич, всё так же не оборачиваясь, стала выкладывать вещи из сумки на кровать.

– Надо ещё забить место для Ленуськи, – вспомнила Цыганок, вернувшись со стулом, бесхозно стоявшим в коридоре. – Я ей вот тут постелю, – Света указала на кровать рядом со своей: самую дальнюю от окна по правому ряду и возле шкафа. Она поставила к нему стул вместо тумбочки, которой там не было. Однако стул мешал открывать дверки шкафа. Махнув рукой, Цыганок переставила стул в другое место.

– Ничего, что-нибудь придумаем, – решила Воробьёва, сидя на кровати напротив Светы и у выхода из комнаты. – В крайнем случае я предложу Лене поставить кое-какие вещи ко мне, а ты, Сычёва, положишь свои вещи в тумбочку слева, да? – Лиза указала на проход между кроватью Сычёвой и Зубилиной. Цыганок, проверяя упругость кровати для Николиной, весело подскакивая, предложила:

– Сычёва, может, ты переедешь сюда, к шкафу, а я поменяюсь с Танюхой и сдвинусь к Иришке? – кивнула она Станевич. Фигуристка обрадовалась. Маршал тоже не возражала. Сунув ноги в домашние тапочки, Таня сгребла вещи в охапку и кинула их на соседнюю кровать. Света вздохнула: с одной стороны, хотелось шептаться с Николиной по ночам, с другой – если Лена будет спать напротив, можно кидаться через проход подушками. Цыганок уставилась на Сычёву, копавшуюся в ридикюле. Догадавшись по общему молчанию, что все ждут от неё ответа, та тут же перенесла вещи на кровать у шкафа, а букет из веток цикория переложила на новую тумбочку, которую ей предстояло делить с Маршал. Лиза сдвинулась к Масевич и Зубилиной, постелив на кровать справа от себя матрац для Николиной. Кровать, что была в их ряду сразу у входа, оставалась свободной.

– Фу-х! Ну, слава богу, разместились, – обрадовалась Цыганок и отряхнула руки, как после тяжёлой работы. Сычёва, наклонившись к тумбочке, резко выпрямилась:

– Правильно, Света: богу – слава. Он никого не обидит. Потому и будешь ты, Лиза, спать рядышком с подружкой.

Воробьёва поскорее кивнула. Рассуждать о боге атеистам-комсомольцам запрещалось идеологией правящей партии. Не услышав поддержки своим словам, Сычёва вытащила из саквояжа зубную щётку, мыло и коробочку с зубным порошком.

Кашина вздохнула:

– Хорошо, когда у людей мало потребностей: сунула мыло в тумбочку – и все проблемы решены. А мне нужен и шампунь, и ополаскиватель, и маска для волос. Не говоря уже про дезодорант, духи, косметичку, пасту, крем для ног, крем для рук, – Ира выставляла флаконы и пузырьки из целлофанового пакета, постепенно опустошая его.

– Для спины – отдельно, – коротко прокомментировала Зубилина, заполняя свою полочку в шкафу.

– Для спины – отдельно, – ответила Ира, и, вытащив очередной тюбик, показала гимнастке. – Если понадобится – проси, я не жадная.

– Какая ты, мне уже давно ясно, – сказала Лена-гимнастка, не оборачиваясь. Что она имела в виду, Кашина уточнять не стала, и связываться с ней в словесной перепалке сочла заранее проигрышным. Пробурчав, что доброта всегда остаётся непонятой, она принялась вздыхать по поводу того, что взяла очень мало нательного белья. И что, вообще-то, прыгуны в высоту и шестовики – это особая каста в лёгкой атлетике.

– Слушай, вся из себя особенная, лучше бы ты подумала, как будешь в поле в кроссовках работать, – прервала эти восхваления Зубилина, критически осмотрев немудрёный багаж Кашиной. – Когда дождь польёт и заморозки ударят, на одной обособленности далеко не уедешь.

Ира вцепилась в косу и, похоже, на этот раз согласилась с гимнасткой.

На жалостных причитаниях о том, как высотница, с её музыкальным пальчиками и худенькими ножками, стройной спиной и хрупкими щиколотками, завтра должна будет выбирать из земли картошку, Цыганок и Маршал вышли в коридор: один из голосов, доносящихся с мужской половины, показался Свете очень знакомым.

15

Виктор Малыгин набрал домашний номер Николиной, но её бабушка ответила юноше, что внучка в колхозе. Виктор тут же сообразил, что Лена осталась ночевать в Малаховке. Восстановительный сбор в Абхазии начинался у Малыгина через два дня. Сев на Казанском вокзале в электричку, Виктор вспомнил, что не так давно они с Сашей Поповым, штангистом с третьего курса, решили снимать в Малаховке комнату в частном доме. Хозяйка Лола Капустина жила с сыном и, за умеренную плату, предложила студентам пристройку к дому. из Малаховки, и она предложила сдать ему комнату. Сто тридцать пять рублей государственной стипендии, которую Виктор получал в сборной СССР. В результате, после бутылки вина, распитой молодыми жильцами с хозяйкой, она решила, что платы только за коммунальные услуги ей хватит. Помочь студентам, вечно стеснённым в средствах, казалось для женщины благородством. Ребята, конечно, обрадовались, особенно Попов. Про то, что Малыгин получает в сборной государственную стипендию в сто тридцать пять рублей, равную зарплате инженера, говорить Капустиной не стали. Тем более, что и жили-то они у Лолы меньше недели: на днях Виктор уехал в Новогорск, там была Всесоюзная спортивная база, а Саша вчера отбыл в колхоз. Идти ли сейчас на квартиру или нет, Виктор пока не решил. Уставившись в окно, он думал то про хозяйку дачи, то про одногруппницу. Замазанные крем-пудрой прыщи Лолы и бледно-розовые щёки Лены. Широкая кость одной и аскетичность другой. Длинные волосы Капустиной под лаком и беспечную стрижку Николиной, ещё больше удлиняющей овал. Пейзаж за окном плыл фоном: «Лола, Лолита, Лолитища… Лена, Леночек, Леночка… У тебя такая тонкая шея, что мне хочется притронуться к ней сзади губами и ждать, что будет. Возможно, ты, вздрогнешь, и по твоему телу пробежит желание. Возможно, резко обернёшься и не поймёшь меня. И если никто и никогда так тебе в затылок не дышал, мне очень хотелось бы стать первым».

Электричка катила и катила, позволяя мечтать под равномерный стук колес. В вагоне было немноголюдно. Малыгин прислонил голову к окну, закрыл глаза и тут же вспомнил, на что смотрел украдкой во время вступительного экзамена по прыжкам в высоту. Сидя на тёплом битуме, Лена закручивала ключом пяточный гвоздь на прыжковой шиповке, ни о чём не подозревая. Глядя на светлый пушок, выбивавшийся из-под ткани съехавших шортиков, и нежную мякоть, юноша почувствовал, как его бросило в жар.

Малыгин дёрнулся, как от тока, и, открыв глаза, задышал глубоко и часто. Полотно за окном показалось теперь слишком скучным: поля, река, деревья, где-то вдалеке – дорога и машины на ней, люди с сумками и пакетами, не ведающие, что ожидание встречи для него радостнее самой её. От нетерпения Виктор встал с лавки и пошёл в тамбур.

Скучающая Анна Леонидовна бросилась в разговор, рассказав Малыгину и про непривычную тишину, и про то, как двое студентов ушли после ужина гулять на озеро. Он потоптался в раздумьях у крыльца и побрёл к озеру наугад. Очень скоро Виктор наткнулся на Лену и Игната. Молодые люди сидели на берегу на траве. Воздух на улице был тяжёлым, натягивало грозу, но Николина и Андронов, не замечая летящих в них веток и листьев, весело болтали о предстоящей поездке в колхоз. Не торопясь обнаружить себя, Виктор подслушал, как юноша пожаловался на то, что не взял с собой резиновые сапоги, так как про колхоз не знал, а Лена посоветовала завтра же утром сбегать на рынок и купить. Когда Игнат напомнил, что у него нет денег, тут-то Виктор и дал о себе знать, хмыкнув. Николина вздрогнула, а потом обернулась и обрадовалась.

При знакомстве оказалось, что ребята не раз встречались на соревнованиях, но никогда до этого не разговаривали. Лена и тут же предложила пойти в общежитие, чтобы скоротать вечер за картами и познакомиться получше. Малыгин замялся: дело шло к ночи, а комнаты в общежитии у него не было. Виктор вопросительно посмотрел на коллегу по сектору. Андронов вяло кивнул. Так втроём они побрели к общежитию. Проходя мимо кафедры легкой атлетики, Игнат сказал, что из-за перевода в Малаховку у него теперь нет тренера: предполагаемый московский не мог работать со спортсменом, который будет учиться в области. Виктор тут же предложил переговорить на эту тему с Евгением Александровичем Молотовым, курирующим на их кафедре прыгунов.

– Женя – классный мужик, – охарактеризовал Малыгин тренера. – Он сейчас тоже в колхозе. Подойдёшь к нему, сошлёшься на меня, всё объяснишь. Думаю, проблем не будет. – Голос его звучал уверенно.

– Спасибо, – сухо проговорил Андронов, снова замыкаясь в себе.

В общежитие студенты уже вбежали, спасаясь от внезапно поднявшегося сильного ветра.

– Да иди, родимый, иди. Конечно, поспи здесь, – согласилась дежурная с тем, что Малыгин заночует у Игната. Анна Леонидовна постоянно видела молодёжь и сразу могла определить, кто пришёл в институт получать знания, а кто попал сюда, не зная, чем себя занять после школы. Ко многим из ребят и девушек тётя Аня откровенно привязывалась и вспоминала о них с теплотой. Но были и такие, уходу которых радовалась заранее.

– За мной – презент, – широко улыбнулся Виктор, принимая у женщины комплект чистого бельё. Подмигнув Николиной, он пошёл за Игнатом по лестнице.

В комнате, где стояло пять кроватей, Малыгин постелил себе у окна и весь вечер проигрывал «в дурака» партию за партией не потому, что плохо играл, а из-за рассеянности. Раздавая карты, Николина улыбалась обоим ребятам и хохотала, когда Виктор шутил, что курс молодого пахаря начнётся для товарищей уже завтра.

– Завтра, – проговаривал Игнат, глядя за окно, где вовсю теперь сверкали молнии и далеко-далеко гремел гром.

Когда Николина ушла к себе, ребята долго ещё разговаривали в темноте при вспышках молний. Засыпая, они оба пожелали Николиной спокойной ночи.

16

Света Цыганок не ошиблась – одной из комнат кричал Савченко. Попинко, с полупустой корзиной в руках, отвечал на его претензии обычным голосом:

– Мало ли что может случиться! Сам слышал, до ближайшей больницы сорок километров. Магазинов нет. Стирать негде.

Ребята продолжали переговоры с нарастающей интонацией с одной стороны и угасающей с другой. На шум вышла Горобова:

– Что случилось, Савченко? Почему кричишь?

– Та потомуша, Наталья Сергеевна, – Гена ткнул рукой в сторону Попинко: – Посмотрите на этого садовода-любителя и тумбочку, которую он полностью присвоил.

Горобова вошла в комнату, подняла бровь на высотника, вставшего при её появлении с кровати. Он показал корзину:

– Я… я… я ничего не присвоил. Просто у меня… много… много… Вот. – Попинко сдвинулся с места. Наталья Сергеевна перевела взгляд. И чем дольше глядела, тем больше наклонялась, желая всё рассмотреть.

На тумбочке лежали тесно прижатые друг к другу три книги художественной литературы, коробка с шахматами, а на ней поменьше – с домино, ручной фонарик, отдельно завёрнутые несколько свечей, спички, крем для лица, крем от загара, разогревающий крем «Финалгон», несколько кусков мыла – хозяйственного и туалетное «Джинсовое», в обёртке «под джинсу» и даже издалека источающее чудный запах. Рядом с огромным флаконом шампуня лежали камень пемзы, ножницы большие, ножницы маленькие, аптечка в коробке из-под обуви с нарисованным на ней красным крестом, пачка стирального порошка «Лотос», карта местности и ещё много чего. Женщина остановила обалдевший взгляд на щипцах для раскалывания сахара:

– Мх-г, мх-г, мх-г… Студент…?

– Попинко, – быстро ответил Армен от шкафа. А Серик, чья кровать стояла рядом, взял из рук Андрея полупустую корзину. Горобова попыталась заглянуть туда, но казах проворно унёс её. Декану ничего не оставалось, как вернуться взглядом к Андрею.

– Да уж, Попинко, много я всякого видывала за годы пребывания в колхозах, но такого! Ты куда собрался? – Наталья Сергеевна откинула край одеяла. Под ним стопочкой лежали шесть пар толстых носков, четверо перчаток, две вязанных шапки-петушка, мужская пижама из байки и отдельно кальсоны, три шарфика и столько же свитеров им в тон. Горобова потянула за кусок пушистой ткани, приподняла её и поняла, что это пояс из собачьей шерсти. – А это зачем?

– Наталья Сергеевна, ведь работать будем на ветру, в наклоне, по многу часов. Как же днесь орателю спину не беречь? – Длинный и худой высотник смотрел на декана открытым, подкупающим взглядом, и что-то в его старорусских оборотах не клеилось с его образом. Задумавшись, декан молчала.

– Вы ещё в тумбочку, Наталья Сергеевна, загляните, – не унимался Савченко, насмешливо подсказывая из коридора. Гена упёр руки в бока и поматывал головой перед растущей толпой студентов, привлечённых голосами, среди которых ближе всех к двери стояли Цыганок и Маршал.

– А что в тумбочке? – Горобова теперь испытывала неподдельный интерес к тому, что могла бы увидеть.

Андрей пожал плечами и смущенно открыл дверцу:

– А что в тумбочке? Ничего особенного – кое-какие продукты.

Наталья Сергеевна обошла кровать, наклонилась и по-мальчишечьи присвистнула. Тумбочка была забита мясными и рыбными консервами, колбасой, сгущёнкой. А ещё здесь были бутылка водки, пачка какао, несколько пачек дорогого индийского чёрного чая, литровая банка мёда, сухари… Декан, присев на корточки, разглядывала продукты. Из коридора потянули шеи любопытные.

– Да уж, Попинко, ты, я вижу, и вправду основательно подготовился к поездке. А зачем столько добра? Может, магазин открыть собрался?

Женщина вытянула из тумбочки пакет с большим кусковым сахаром, взяла с тумбочки щипцы, вытащила из пакета один кусок, ловко расколола его и протянула Попинко на ладони. Андрей молча взял кусочек, сунул в рот, глупо улыбнулся:

– Какой магазин, Наталья Сергеевна? Зачем мне открывать магазин?

Акцент, сделанный на местоимении, не ускользнул от слуха декана. Горобова пошла по комнате, раздавая сахар всем, кто тут был. Когда она дошла до Шандобаева, Серик отрицательно покачал головой:

– Какой кароший шеловек Андрей, товариш декан. Он мыне один варежка обещал, Армену один носки обещал. А вы – магазин. Ай-яй-яй. Зашем хороший шеловек обишать? Вы же не Гена Хохол?

– Допустим, – кивнула Горобова, подумав над словами Серика и строго посмотрев на Савченко, возмутившегося по поводу реплики. – Тёплые вещи и свечи пригодятся, но вот водка зачем? И что там ещё в корзине, хотелось бы знать? – Наталья Сергеевна сейчас казалась требовательной старшекурсницей, вовлечённой в игру. Серик попробовал спрятать корзину за самой дальней от окна кроватью, которую занял Армен, но даже сумка кавказца не скрыла плетёную ручку, и Серик пожал плечами:

– Да нишево. Масло облепиха ошень карашо, если огонь руку обыжигать. Гаршишник карашо, если нога промошить.

– А это что? Сухофрукты? А это? – декан подняла прозрачный полиэтиленовый пакет с круглыми вафельными коржами: – Это зачем?

Серик удивлённо посмотрел на коржи, потом на Попинко:

– Зашем, Аныдрей?

– У меня четвёртого октября день рождения, – смущённо ответил Попинко. – Вот, думал, сделаю торт из коржей, какао и сгущёнки.