Девчачьи нежности

В тот раз, на углу Ленина и еще какой-то улицы у того мужика петушков я не купила. Хотя жалко было, что ребенок главной услады нашего детства не попробует.

Скоро в магазинах появились фабричные петушки. Тоже ничего, но не такие янтарные. Худые петушки какие-то, и почему-то смородиной пахнут, и яблоками. А сахар, он только сладостью и детством пахнуть должен. И немного горечью, если его на сковородке нечаянно пережечь.

А совсем недавно увидела в магазине тяжелую форму для сахарных петушков. Стоит недорого, и сахару сейчас завались. «Бери! – толкала меня под руку та маленькая девочка, которой петушков покупать было не велено, а формы в магазине не досталось. – Бери сейчас же, старая скупердяйка! Это ж такая ценная вещь! Ваще!»

Но я покачала тяжелую форму на ладони, представила на минутку, как мои не знающие недостатка ни в каких сладостях дети нехотя подтянутся на кухню на мой призыв: «Девчонки, а давай петушки делать!», послушают рассказ про мое неказистое детство. Посмотрят, скушают по леденцу, и отправится тяжелая литая форма в недра кухонного шкафа, и будут ее вынимать оттуда раз в год, а то и реже, когда мне захочется поиграть в запретные игры моего детства.

Но я-то хочу, что бы было не так. Чтобы я приходила вечером с работы, а в нос бы шибал едкий запах пережженного сахара, чтобы в мойке лежала чумазая, замурзанная сковородка, на полу были капли застывшей сахарной жижи, и две довольные липкие мордашки протягивали бы мне последний – кривенький да косенький – леденец.

– На, это тебе! Мы сами сделали! Ты же их так любила!

Я. Раствор Люголя

Наша Котька – человек-кремень: если сказала, то как отрезала. Но чаще всего провизжала, прокричала, провопила. Я так не умею настоять на своем. Со мной можно договориться почти всегда. Я не кричу, я только смотрю в ответ так пристально, надеюсь, что жестко, и тем самым выражаю несогласие. Мама начинает подозревать неладное и спрашивает:

– Ну, что опять? Что опять ты смотришь так неласково?

Но я молчу – догадывайтесь-ка сами, что не так.

– Трудно сказать? – недоумевает мама.

Да. Трудно.

А вот Котька – другое дело. Она может орать весь день с редкими паузами. Ее даже к врачу водили – думали, вдруг что-то с нашей драгоценной Клотильдочкой не в порядке. Но врач развел руками и сказал:

– Так бывает. Трудный возраст. Подождите, пока повзрослеет. Годам к пяти должно пройти.

– А точно пройдет? – спросила мама. – Ей ведь пять исполнится уже совсем скоро.

– Будем надеяться, – ответил доктор.

И вот мы живем под Котины крики и дожидаемся ее пятилетия. Осталось всего каких-то пару месяцев потерпеть. Мы теперь все немного похожи на страусов: как только Котька открывает рот и включается на полную громкость, мы стараемся где-нибудь попрятаться. Я в своей комнате надеваю наушники, мама идет на кухню и начинает усиленно тереть кастрюли, папа может сбежать в гараж, в «Ашан» или сделать вид, что заинтересованно смотрит новости по телевизору. Увещевать Котьку бесполезно, идти на поводу – мама говорит, что не вариант, потом будет себе дороже.

Раньше нам помогал игнор. Это называется «не подпитывать скандал эмоциями». По-папиному: «Нет зрителей – нет концерта». Но недавно это перестало работать.

Я бы Котьку выпорола, но у нас такие методы не приняты. Котька сама кого хочешь выпорет: может и пнуть, и кулаком в глаз дать.

У нас дома живет хомяк. И вот однажды я прочитала, что для хомяка размер врага не важен, он такой бесстрашный, что даже на медведя может напасть. Я и говорю:

– Котька, ты прямо как хомяк себя ведешь! – в смысле смотри, на кого бочку катишь, я тебя в три раза больше.

Котьке это понравилось, и она теперь при каждом удобном случае всем сообщает, что она – хомяк. И еще может кричать хомяку, что он хомяк, прямо в мордочку целый час. А он, чудак такой, сидит в клетке, даже не прячется – наверное, он у нас уже глухой. Был бы с нормальным слухом, то немедленно бы падал на спинку и притворялся мертвым. Только не думаю, что Котю это бы остановило.

На Котьку хорошо действует метод переключения. Ну, это когда ей надо в разгар крика сообщить о чем-нибудь неожиданном – допустим, там во двор пингвинов привезли. Котька поорет еще немного и к окну – шасть! А все, нету, убежали, пока ты кричала. Но мама говорит, что каждый раз нужно придумывать что-то новое, а фантазия уже иссякла, и быстро ничего не придумывается.

Ну, в общем, ждем. Недолго уж терпеть осталось.

Как-то мама принесла из библиотеки книжку, в которой какой-то иностранный психолог написал, что с такими детьми, как наша Котя, делать.

– Кажется, мы попали так попали! – охнула мама, когда открыла книжку. – Тут пишут, что Дженнифер выбила ногами стекло семейного автомобиля, когда ей было восемь лет.

Я даже чаем поперхнулась. Офигеть. То есть это может совсем не пройти? И Котя, когда подрастет, может раскурочить наш старенький «форд фокус»?

Мама говорит, что я была совсем другим ребенком – тихим, спокойным, что у нас было взаимопонимание уровня «из мозга в мозг». Будто бы она со мной маленькой словно на курорте отдыхала. В сравнении-то с Клотильдой нашей, великой и ужасной.

Мне, конечно, приятно слышать про себя только хорошее. С одной стороны. Но, с другой, даже обидно: чего можно такого интересного вспомнить про детство покладистого ребенка? Вон, про Котьку, небось, и в старости вспоминать будут.

И я спросила у мамы:

– Ну, а я чего-нибудь такого интересненького в детстве вытворяла?

Мама подумала и сказала:

– Ну да. Только все делала тихо, молча и спокойно. Например, утюг поставила на ковер и в розетку включила. Но я быстро «на тишину» прибежала, и ничего, обошлось.

Раз. Я стала мысленно загибать пальцы.

– Потом тюль на окошке ножницами маникюрными сбоку в бахрому порезала.

Два.

– И баню на даче чуть не подожгла: кипятильником баловалась – в розетку его включала без воды и выключала.

Три.

– Экран телевизора клеем ПВА зачем-то вымазала. Хорошо, что не плазма, ножичком все отскребли.

Четыре. И всееее????

– Ну, в торт ногой наступила – про это ты и сама помнишь.

Не густо, прямо скажем. То ли дело у нашей Коти: что ни день, то концерт.

– Не переживай, – сказала мама. – Про тебя вспоминать интереснее: случаи-то были редкие, каждый раз разные. А тут каждый день одно и то же – унылое однообразие.

Ну да, унылое. Я иногда даже радуюсь, когда Котька скандалит: хоть кто-то отомстит за мои мучения. Пусть не я, пусть хоть сестра младшая за меня заступится. А я ей за это булочку из столовки принесу, хехе.

Я бы на месте мамы вела учет Котькиных прегрешений, записывала бы в дневник, а потом бы Котяте показала, когда ей лет двадцать исполнится. Мол, смотри, Котя, ты в четыре с половиной года мать какашкой называла целый час из-за того, что тебе десятую барбариску не дали. А Котя такая: да вы что, да не может этого быть, я же ничего такого не помню, да вы посмотрите на мои детские фотографии: разве мог такой белокурый ангел произносить такие нехорошие слова?

Еще как мог.

Но однажды и на Котю нашлась управа. Мы даже не ожидали, что это средство так хорошо подействует.

В один прекрасный день мама принесла из аптеки лекарства и показала Коте коричневый стеклянный пузырек.

– А это что? – спросила Котька, получившая любимую аскорбинку.

– Это, – сказала она – лекарство от ругательств, язык мазать. Будет стоять на самом видном месте, – и поставила пузырек на полочку.

– Нет! Нет такого лекарства! – завелась Котька с пол-оборота. – Это не лекарство, это карагачка какая-то!

Карагачка – еще одно любимое котенькино ругательство. Карагачками успели побыть и я, и папа, и мама, и даже хомяк.

– Ты обманываешь! – раздухарилась Котька еще больше. – Ты какашка!

– Ну, так давай проверим, – улыбнулась мама, открыла пузырек и достала ватную палочку.

– Ааааа! Какашка! – заорала Котька и убежала в другую комнату. Но мама ее поймала, крепко обняла и засунула в рот палочку, конец которой был обмазан коричневой жижей.

Я поежилась. Вот так суровые меры. Решилась же мама на такое. Знаю, что это за лекарство – мне в детстве им ангину лечили. Брр!

Котька заорала еще сильнее и убежала в ванную мыть язык под краном.

– Смотри! – мама протянула ей вслед ватную палочку, кончик которой из коричневого стал синим. – Она посинела! Видишь, сколько у тебя во рту этих ругательных микробов!

Котька еще полчаса с воем плескалась под краном в ванной. А потом вышла, вся мокрая и смиренная. И сказала:

– Прости меня. Я не буду больше ругаться.

Мама обняла ее и поцеловала.

Вечером, когда папа пришел с работы, мама рассказала ему все наши новости:

– Ну, а чего. Раствор Люголя – это лекарство для полости рта. Какая разница, что им лечить: ангину или ругачку. Не смотри на меня так, я же ее не с мылом рот заставила помыть.

Две недели мы живем без всяких ругательств. До Котиного пятилетия осталось ровно один месяц, три недели и два дня.

Она. Хулиган Иван Кефиров

О том, что я пария и паршивая овца в нашем классном стаде, Кефиров не знал. Он учился в другой, соседней школе. Кефиров дружил с Вадиком, Вадик встречался с Риткой, а Ритка – Барашкова, та, которая с пианино – была моей соседкой и подружкой еще с младенческих времен. Вадик потом, правда, встречался с Юлькой, потом опять вернулся к Ритке, они даже поженились после школы и родили сына, а потом развелись. И вся эта компания, которой пока было еще далеко до детей и замужеств, по вечерам собиралась в нашем дворе. И я тоже как-то в этой компании оказалась. А потом Кефиров подержал меня за руку, посидел рядом на скамейке, и все решили, что мы дружим.

Но отдельное спасибо Кефирову не за это. Сам того не подозревая, он ненадолго поднял мой авторитет среди моих одноклассников. В седьмом классе мы учились во вторую смену, и Кефиров решил зайти за мной в школу. Но немного не угадал со временем окончания занятий, а потому под конец урока физики засунул свою белобрысую голову в кабинет. И назвал мою фамилию. «А Лену можно?» – что-то вроде этого он сказал. И все. Надежда Васильевна, физичка, сказала, что до конца урока нельзя никого, а не только Лену, и Кефирова голова исчезла.

Я-то удивилась, а уж как удивились наши классные хулиганы и, в частности, Сорников.

– Это че, Кефиров был? – ткнул он меня ручкой в спину.

– Да, – прошипела через плечо я.

– Он че, твой хахаль?

– Ты того, что ли?

– А че приходил тогда?

– Не знаю.

Господи, подумала я, а ведь этому дураку Сорникову ничего не стоит рассказать Ивану, что я – местная лохушка, и водиться со мной не следует. И все тогда, и прощай надежда на то, что и у меня, как у других девочек, будут приятели другого пола. Ну, там домой проводить, открытка на Восьмое марта, и все такое.

Возможно, Сорников бы так и сделал, однако наши намечающиеся подростковые привязанности разрушились еще раньше. Все произошло очень быстро и просто: мама сказала, что ей сказали, что меня видели в самой не подходящей для меня компании, которая отирает скамейки во дворе, орет под окнами и курит. И она не допустит, не позволит, а если будет надо, выпорет и посадит под замок, если я только посмею к ним еще раз приблизиться. Я таки несколько раз посмела, меня как следует отругали и даже разок заперли. И установили комендантский час. А какая, спрашивается, уважающая себя хулиганская компания будет водиться с человеком, который до шести часов делает уроки, а в десять вечера ему уже пора баиньки? Правильно, никакая. Даже если у отдельного хулигана из этой компании к тебе, можно сказать, есть серьезное чувство или хотя бы интерес. И Иван Кефиров исчез из моей жизни.

А в тот вечер, после физики, он проводил меня домой. И мы даже покатались на моем портфеле с горки. А на следующий день я услышала, как Сорников говорил Мухину и Белищеву: «Вы, это, не лезьте к ней. А то она с Кефиром ходит».

Из этого, конечно, не следует, что нужно встречаться с хулиганами, чтобы тебя наконец-то в родном коллективе стали считать за человека. Но и отказывать хулиганам в дружбе тоже, наверное, не следует. Они могут быть вовсе не хулиганами, а вполне хорошими парнями. Мы-то просто живем, да и все. Это другие оценивают, как мы это делаем.

Я. Слоники

Красота – страшная сила, но это не про меня. А почему? Да потому, что в маму. А бывают мамы и покрасивее, в смысле следят за собой. Я, конечно, все равно ее люблю. Нет, ну а что она одевается, как подросток?

Когда они тащат меня гулять с Котькой и роликами, я упираюсь. Но иду – приходится. Потому что мамы не катаются на роликах – ни одной не видела, кроме своей.

Ни одна мама не катается на велосипеде по школьному стадиону. Мама встречает моих одноклассников в тренажерке. «И своих тоже встречаю», – говорит мама. Но я что-то мам моих одноклассников там не видела. Короче, это не мама, а сплошной позор.

А недавно мы пошли покупать Котьке новый велосипед, из старого она уже выросла. Котька в магазине резко передумала, потому что увидела самокаты – со светящимися колесами.

– Хорошо, – сказала мама, – давайте купим самокат.

– Два самоката, – решила я воспользоваться моментом, потому что увидела нормальный такой самокат на железной раме.

– Чего это? – спросила мама. – Точно! Вместо одного велосипеда можно купить два самоката!

Чего это она так обрадовалась? Подозрительно.

– Значит, так. – сказала мама папе. – Какой тут самокат выдерживает взрослого человека?

– Вот этот, – сказал папа, – выдержит даже меня.

О нет! Коварные люди! Я не собираюсь делить с вами свой самокат! Я хочу, чтобы он был только мой!

– А у тебя в детстве был самокат? – спросил папа маму.

– У меня даже велика-то не было, – сказала мама.

Ну, начинается.

Как раз этим летом рядом с нашей школой уложили новый асфальт – возле двух корпусов. Конечно, мы пошли туда кататься. Где все катаются на скейтах и роликах, но только без мам.

– Вот и дожили мы до хорошего, – сказала мама. – Такая шикарная площадка, и рядом с домом, а раньше приходилось ездить на Речной вокзал.

Если вам интересно мое мнение, то я, в общем, не против снова туда поехать. Чтобы меня тут с вами не видели.

– Как хорошо иметь детей! – обрадовалась мама. – Разве бы мы купили себе самокат в сорок лет?

И мне пришлось кататься с ними по очереди. А потом решила – еще чего, делиться. И стала уезжать от них – не догоните. Котька за мной – гонит, как сумасшедшая. Мама бежит за Котькой – боится, что та упадет. А потом мама и говорит:

– А что это я бегаю? Схожу-ка я за роликами. Буду ездить.

Ну вот. Может, ты на лавочке посидишь? Все твои знакомые мамы давно там уже.

Лучше бы ты, мама, на маникюр сходила. Навела бы себе красоту, как все взрослые тетеньки. Но вечно все у этой мамы через пень-колоду. Однажды она записалась к косметологу – мол, стареет, морщинки, надо что-то делать. Заранее записалась и всем об этом объявила:

– Где я, и где косметологи? Они в одном мире, а я – в другом! И вот мы наконец-то пересечемся!

– Если бы мне предложили выбрать какую-нибудь суперспособность, – продолжила мама, – то я бы взяла а) месяцами обходиться без сна, а заряжаться от розетки, б) есть все и не толстеть. Хотя зачем есть, если заряжаться от розетки? В) уметь телепортироваться – вот бы я попутешествовала, г) всех вас лечить одним взмахом руки, ну просто вы так часто болеете. Еще бы я хотела такую штучку, как у Гермионы Грейнджер, благодаря которой она успевала на все занятия. То есть суперспособность «фокусы со временем» меня бы тоже устроила. Но красоты как-то не очень хочется – отпугивает, знаете ли, объем предстоящих вложений. Красота – это почти как уборка в доме, как уборка снега во время снегопада: ее нельзя сделать раз и навсегда, вот, даже в парикмахерскую приходится ходить раз в месяц. Нет уж, я буду стареть, как Бриджит Бардо – все свое, все натуральное. Лет в 60 даже волосы перестану красить, подстригусь под ежика – главное, равномерно поседеть к этому времени.

Отличненько. Моя мама будет ежиком Бриджит Бардо. А кто это? Окей, гугл – французская старенькая кинозвезда и защитница животных. Старушка с котиками, в общем. Может, я перееду от вас все-таки?

– Но схожу один разок в косметический кабинет, – сказала мама. – Попробую хоть, что ли.

И всех честно предупредила, что в субботу у нее важное мероприятие – она идет становиться если не красивой, то хотя бы чуть более ухоженной.

Но на следующий день пришел с работы папа и сказал, что ему бесплатно достались на всю семью билеты в цирк. Со слонами. На субботу – ту самую, мамину, субботу.

– Я один с ними не справлюсь, – сказал папа.

– Ура! – закричали мы с Котькой.

– Как всегда, – сказала мама.

В нашем городе с резко континентальным климатом слоны как-то не приживаются. В нашем маленьком зоопарке их не заводят, чтобы они не замерзли насмерть зимой во время затяжных 40-градусных морозов. Думаю, что они там, в зоопарке, просто не торопятся строить для слона хорошее, теплое убежище, вот лентяи.

Слоны жили в нашем городе на гастролях уже целый месяц. Шапито стоял на выезде из города возле большого торгового центра, и слонов жаркими вечерами циркачи мыли из шлангов на парковке. Корреспонденты всех местных телеканалов уже помыли слонов и рассказали об этом в новостях, а мы даже еще туда и не собирались.

– Ладно, – сказала мама, – слоны. Представление начнется в 12 часов, запись на 16 – я все успею.

Но билеты были у нас не простые, а волшебные пригласительные, поэтому после представления намечались еще фотосессия со слонихами Мартой и Шебой и кормление их яблоками.

– Понятное дело, – сказала мама, – такое мои дети пропустить не должны.

Понятное дело, что на фотосессию и кормление – нельзя, что ли, было совместить? – были большие очереди (сколько они, однако, раздали пригласительных). И все мероприятие очень, очень затянулось.

Слоны ели яблоки, которые им клали прямо в хобот с двумя фыркающими дырками. Когда между слонами и нами оставалось два человека, мама поняла, что к косметологу она не успевает, а номера его телефона у нее нет.

Через пару минут косметолог ей сам позвонил.

– Извините, – очень виновато сказала мама, – я не могу. Мы кормим слонов на другом конце города.

– Что вы делаете? – спросили в трубке. – Так вы придете или нет?

Тут подошла наша очередь класть слону яблочко в хобот, и маме пришлось окончательно сделать выбор между слоном и косметологом.

– Прости, косметолог, – сказала мама уже не в трубку, – но слон таааакой милый.

И погладила его по шершавому, пятнистому хоботу.

– Видимо, я все-таки еще не очень взрослая женщина, раз не могу организовать такое простое дело, как визит к косметологу, – сокрушалась мама, пока мы ехали домой. – Точно знаю, что если какое дело не задалось с самого начала, не стоит его и продолжать. Не ходила раньше по салонам красоты, нечего и начинать. По крайней мере, в зеркало смотреть еще не страшно.

Ну да, так-то ты даже милая. Но не взрослая. Давай, взрослей уже, купи себе норковую шубу, сапоги на шпильках и сделай ногти со стразами. Чтобы мне за тебя краснеть не приходилось перед одноклассницами. Брови сделай. Тебе же все это можно. Это мне ничего нельзя. Ни чёлку покрасить, ни бровь пробить, ни тоннель в ухе…

– Слушай, Котька, – говорит вдруг мама. – А давай сходим, нарисуем себе мехенди – узоры такие индийские на руках?

Да знаю я. Мехенди? Мне?

– А потом пойдем на праздник красок и ими покидаемся, – продолжает мама.

What??? Я перекормила слонов и теперь у меня бред от счастья?

– Хотя нас, наверное, потом в автобус не пустят, – сказала мама. – Пешком далеко идти. Нет, не пойдем.

Эй. Не взрослей так резко. А как же краски? Мехенди? Черт с ними, со шпильками. Ну, пожалуйста. Ну, мам.

Она. Пальто

В детстве я донашивала мамины вещи. Не потому что было нечего надеть, хотя и по этой причине тоже. Мне они казались настоящими, взрослыми, серьезными. И поэтому я любила брать без разрешения и надевать на какие-нибудь важные в моей жизни мероприятия мамин розовый кашемировый свитер, перчатки с вышивкой бисером или серые чешские туфли. Мама каждый раз обнаруживала, что я снова брала ее вещи, и ругалась, но не сильно.

Некоторые вещи переходили ко мне от мамы на вполне законных основаниях.

Классе в шестом или седьмом среди наших девочек началась мода на женские сапоги на высокой платформе. С высоким голенищем на замке. Девчонки тогда обычно ходили либо в войлочных бурках «прощай, молодость», либо в детских сапожках дурацкого фасона. У меня были «тупоносики» ярко-розового цвета, которые что с юбкой, что с брюками выглядели, мягко говоря, не очень. В сочетании с синими гамашами, зеленым пальто и черной кроличьей ушанкой и вообще кошмарно.

Первой во взрослых сапогах в класс пришла Рита. Они были высокие, почти до колена. Коричневые. С платформой.

– Это мне мама старые отдала, а себе новые купила, – небрежно сказала Рита, которая сразу стала в этих сапогах не только выше, но и взрослее, значительнее.

Потом выяснилось, что еще у некоторых мам обнаружились ненужные, старые зимние сапоги. Все, как на подбор, на платформе. Я ждала почти до конца зимы, когда и моя мама наконец-то сподобилась купить себе новые сапоги.

– Мам, а можно я твои старые себе возьму…

– Не дури, у тебя свои вон какие. Я их из самого Питера везла.

Действительно, розовые «тупоносики» приехали в Сибирь из города на Неве, где мама проводила отпуск по профсоюзной путевке. Уезжала она в отпуск с одним чемоданом, а приехала с двумя. Во втором лежали сапоги для меня и моей сестры. Потому что в нашем городе детских сапог было не сыскать. Со сладостями, видать, тоже было не очень, поэтому в каждом сапоге было спрятано по банке сгущенки, а сверху сапоги были засыпаны конфетами, жвачками и шоколадками. Этот новый клеенчатый питерский чемодан порвали при выдаче багажа в аэропорту, и с тех пор он больше никуда не ездил. Ему заклеили бок, и провел всю жизнь в шкафу, собирая и храня наши обноски.

Уже на исходе февраля мама сдалась и разрешила мне ходить в ее сапогах в школу. Они были тоже высокие, до самого колена. Черные. С платформой из желтой резины. Я не шла, а летела – как же, я теперь тоже буду выглядеть взрослее и значительнее. Сапоги на платформе – это же такая вееещь!

В первый же день я поехала в поликлинику. Там нужно было разуваться и вставать на весы и на ростомер. Весы, качнув стрелкой, показали мой цыплячий вес. На ростомере мне на голову неожиданно положили деревянную колодку, от чего я чуть присела и мой и без того невеликий рост уменьшился еще на пару сантиметров. Я сошла с ростомера, уселась на скамеечку и стала натягивать свои взрослые сапоги на платформе. Я не торопилась. В коридоре сидели еще девочки – пусть видят, какой модной вещью я владею. У одного сапога «молния» пропела, как ей и полагается – тоненько и длинно. Я огляделась еще раз – девочки в коридоре словно нарочно отвернулись. Я стала застегивать второй сапог: «молния» коротко бзыкнула и застряла на середине. Старый замок, давно свое отслуживший, разошелся. Мама носила эти сапоги не год, не два и даже не три. Если бы я хоть денек проходила в этих сапогах, было бы не так обидно. А так пришлось заколоть замок булавкой, но голенище все равно разваливалось и шлепало при ходьбе. Это же позор, так шлепать в разваливающемся сапоге от остановки – через школу – во двор. Хоть бы никого не встретить, хоть бы никого… Привет, тьфу ты, Рита и Наташа…

Еще я донашивала мамин портфель – настоящий женский портфель, а не какой-то детский портфельчик. Он был вишневого цвета, с несколькими отделениями и щелкающим никелированным замочком. Портфель меня не подвел и проходил со мной в школу весь шестой класс.

А в девятом классе мне перешло мамино пальто. Оно было сшито из синего кримплена – был такой синтетический материал, вещи из которого можно было носить веками. Он не мялся, не рвался, не линял, а только изнашивался до дыр и выгорал на солнце, да и то спустя много лет. У пальто был уже давно не модный воротник-шалька из норки, которая тоже выгорела и облезла. И вот в этом мне предстояло ходить на занятия! Многие девчонки в нашем классе носили полушубки из искусственного меха, а некоторые даже шубы из цигейки. Ну, или драповые пальто, сшитые по тогдашней моде – широкие и с хлястиком низко на спине. А кримпленовое пальто с какой-то драной норкой – это же моветон, позор! Фасон тоже был совсем устаревший – приталенный и длинный. Я долго отбрыкивалась от этого маминого подарка. Но она сказала:

– Будут деньги, купим что-нибудь приличное, а пока ходи в этом.

И точка. И не обсуждается. А как я жить в таком пальто буду, никого не волнует.