7 кругов яда

Елена Крылова

7 кругов яда

Любое упоминание алкоголя или наркотических веществ является исключительно художественным приемом. Автор не пропагандирует употребление оных и предупреждает об их крайнем вреде для здоровья, а также о долгой и мучительной смерти, к которой они могут привести.

Кроме того, данное произведение не было написано с целью оскорбления религиозных чувств читателей. Его главная задача – попытка ответить на вопрос: что будет, если на наш с вами век выпадет Второе пришествие? Что, если это случится в наше сумасшедшее и свирепое время, наполненное большим количеством изменяющих сознания ядов и ознаменованное «оскудением веры и любви в людях»?

Если вы боитесь испачкаться во множестве неприятных образов и событий, что здесь представлены, лучше не читайте это. Всех остальных я горячо приветствую.

Пролог

Он ворочался с боку на бок, отчаянно потел и каждые двадцать минут просыпался. Затем снова пытался устроиться поудобнее, что на его жестком ложе сделать было практически нереально, и забывался неглубоким беспокойным сном еще на двадцать минут.

Гавриил знал, что под метамфетамином (или феном, как его еще называют) уснуть трудно, да еще под таким качественным, который он нюхал сегодня. Но поспать было просто необходимо, даже если такой отдых приносил ему мучения, ведь, если он не выспится, каждый его зрачок весь завтрашний день будет размером с черную дыру.

Сны противными мелкими мошками роились над его взмокшей головой, ухватить какой-то один было тяжело, и Гаву приходилось созерцать весь этот кошмарный калейдоскоп.

Но внезапно Гавриила словно огрели по затылку чем-то очень тяжелым, из-за чего он провалился в красочный и очень реалистичный сон.

Он стоял посреди клуба, в самой людской гуще. Потные тела дрыгались невпопад музыке, но стробоскоп послушно скрывал все нелепости, создавая иллюзию ритмичных и потрясающе красивых движений. Но Гав двигаться не мог. Совсем. Ему оставалось только остолбенело стоять и слизывать с губ что-то, что с силой тропического ливня падало с потолка. По вкусу это было как самое дешевое вино, что продается в картонных пакетах и сильно отдает спиртом. Поток вина окрашивал одежду и тела всех танцующих людей в алый цвет.

– Запомни сей вкус, это кровь Христова, – закричал кто-то Гавриилу в ухо, пытаясь переорать звуки музыки.

Гав не мог повернуть голову, ведь он все так же находился в оцепенении, и ему оставалось только молча продолжать слушать голос в правом ухе, который, вроде бы, принадлежал женщине.

– На землю вновь придет Иисус и принесет себя в жертву ради всех нас, грешных. И умрет он от ядов, и суждено ему будет пройти через семь кругов этих ядов.

– Ты кто? – хотел спросить Гав, но понял, что больше не ощущает этого жаркого дыхания возле своего уха.

Тем временем толпа слегка поредела, и Гаву стал виден стриптизный шест. На него, находясь в горизонтальном положении и касаясь пола согнутыми в коленях ногами, был нанизан человек. Шест пронзал его в области живота и выходил из спины, и по шесту вниз стекали черно-бардовые струи, куда более темные, чем жидкость, льющаяся с потолка. Голова человека была откинута назад и перевернута подбородком вверх, его искаженное мукой лицо было обращено к Гавриилу, но даже так Гав смог узнать того, кого когда-то в раннем детстве видела на иконах.

Слезы стали подступать к горлу, да такой неудержимый поток, что Гав понял: если он не позволит сейчас себе заплакать, то задохнется.

И тогда насаженный на шест человек, как будто отвечая на так и не заданный Гавриилом вопрос, произнес одними губами, глядя ему прямо в глаза:

– Кусто…

Гав проснулся и начал поспешно утирать слезы. Он был в комнате один, поэтому, все равно, никто не смог бы увидеть, что он плачет, но Гавриил стеснялся этого перед собой же самим. Когда глаза были высушены, он заключил:

– Бред ебАный, – и перевернулся на другой бок.

Яд №1. Алкоголь

Из существующих праздников больше всего меня раздражает Рождество. Какой смысл отмечать день рождения того, с кем ты не знакома и уже вряд ли познакомишься, потому что его казнили две тысячи лет назад?

Но тех, с кем я проводила эту ночь, абсолютно не волнует, что сегодня на календаре: праздник или обычный будний день. Они не упускают ни единого повода выпить или принять еще что-то, что удачно подвернется под руку. Эти люди называют себя моими друзьями, но я их ненавижу. Ненавижу даже сильнее, чем Рождество и все остальные праздники, потому что с этими людьми я теряю себя. Я ухожу из себя по крупицам, но с каждым днем это все заметнее. Я чувствую, как мое сознание, так часто расширяемое под действием таблеток, постепенно съеживается, превращаясь из вселенной в черную дыру, и я не могу остановить этот процесс. Своей центральной нервной системой я тоже плохо владею и, то и дело, мое тело перестает меня слушаться. А в том месте, где, по идее, должна быть печень, поселился кто-то, кто часто напоминает о себе при помощи тонкой иголочки, которую он в последнее время стал менять на более толстую.

Я совсем молода, но, благодаря моим друзьям, я теряю себя. И я держусь за них, чтобы не потереться совсем, ведь без этих людей я никто и ничто.

Сегодня опять все в сборе: я, Петя, Паша, Марк, Лука, Ванек, Филя, Матвей… Нет смысла перечислять всю компанию из двенадцати человек. На этот раз парни собрались у меня дома, радуются неизвестно чему, смеются. А на столе стоят еще гости, молчаливые, как рыбы: водка и вино, а так же пиво, которым планируется заменить два первых напитка, когда они иссякнут.

Все уже изрядно напились, и предметы двоились у меня перед глазами, когда раздался долгий и жалобный звонок в дверь. Я открыла: на пороге стояла женщина, держа перед собой два огромных живота. Через пару секунд мое зрение сфокусировалось, и я поняла, что живот один. Лицо ее было не очень молодым и выражало неземные муки, а ее сухие губы прошептали:

– Помоги, рожаю…

Едва она успела произнести это, ее глаза закатились, и она упала вперед, прямо на руки вовремя подошедшего Фомы, который успел подхватить ее под подмышки. При этом все заметили, что между ее ног стекает струйка крови.

А дальше было еще хуже. Она лежала на моем диване, стонала и кряхтела, обивку заливала кровь, а лица парней – стыдливая краска. Мы столько выпили, что не могли сообразить, чем ей помочь, хотя, в любом случае, не знали, что делать в таких ситуациях. Поэтому мы стояли и просто смотрели, и наши глаза выражали удивление и отвращение одновременно. В момент, когда стала появляться голова, я не выдержала, и меня стошнило на ковер. В том, что вышло из меня, еды не было совсем, было только красное вино вперемешку с белым, и пахло это спиртом еще сильнее, чем изначально.

Благодаря этому я протрезвела, после чего осознала весь ужас ситуации: а вдруг она умрет прямо здесь? Ей, видимо, совсем туго сейчас приходится. И почему все это длится так долго?

Но, наконец, она исторгла из себя маленькое красное создание, к нашему великому облегчению, оставшись живой и, кажется, здоровой.

***

Когда все закончилось, я, Павлик и Марк стояли на балконе, закутанные в ясную синеву зимней ночи, и курили.

– Почему она назвала его Иисусом? – нарушил тишину Марк.

– Говорит, потому, что родился на Рождество, – ответила я, глядя в морозную колючую высь. – Она все пыталась выведать мое имя, говорит, чтобы знать, за чье здоровье свечу в храме поставить, но я уж не стала говорить… Смотрите, какая звезда яркая, я вроде раньше такой не замечала…

– Что еще она тебе сказала? – перебил меня Паша.

– Ну, то, что роды у нее начались преждевременно. Она сидела дома одна, ее муж-алкоголик, как всегда куда-то запропастился, и некому было отвезти ее в роддом. Даже телефона у нее, как я поняла, не было, потому что муженек его продал. Ну, и она пошла по соседям, а потом и по соседним домам, стала звонить, стучаться ко всем подряд, просила помочь. Никто ей не открыл, кроме нас, ни одна живая душа. Хотя сейчас многие дома, праздник ведь.

– Может и лучше, что в роддом не доехала. Не знаю почему, – тихо сказал Марк.

Мы замолчали. Мороз приятно остужал разгоряченные и кружащиеся головы.

***

Той же ночью в роддоме №17, где, если бы все пошло по-другому, должен был бы родиться Иисус, произошло страшное событие. Пьяная медсестра Тамара Матвеевна Пустых, которая сегодня должна была подавать раствор в кювезы, где выхаживались недоношенные младенцы, совсем запуталась в своих мыслях. Запутавшись, она случайно добавила в раствор спирт. «Совсем чуть-чуть, я ведь успела опомниться», – так объясняла она утром директрисе роддома №17, которая, как только ей доложили обо всем, обещала лично разорвать человека, убившего ночью больше десятка детей.

На самом деле, Тамара Матвеевна сказала неправду, ведь опомнилась она не скоро, а дети умирали так мучительно долго, что у нее вполне хватило бы времени их спасти.

– Ироды, – бессильно рычала директриса сквозь зубы, раня каблуками линолеум под столом и предвидя долгие судебные разбирательства.

Яд №2. Трава

Мы сели на поезд в никуда. Я так называю его потому, что он никуда не идет. И вообще это не поезд, а просто несколько вагонов-цистерн, сцепленных между собой и благополучно забытых кем-то на запасном пути на нашей станции. Между шпал каждый год вырастают свежие сорняки, а вагоны все так же продолжают считать года. И есть что-то трогательное в этом бездействии, что-то схожее со мной.

Итак, я, Лука, Ваня и Андрей сидели верхом на одной такой цистерне и курили траву. Небо было по-мартовски пасмурным и тяжелым, мы пускали в него сизый дым, и он как будто еще больше наполнял небеса тяжестью. Мне постоянно казалось, что скоро они не выдержат и обрушат на нас весь свой вес, если вдруг мы перестанем подпирать их с земли своим смехом.

Так мы и сидели, несли бред и смеялись, а маленький Иисус, который в последнее время повадился везде с нами ходить, бродил внизу. Он ковырял палкой под вагонами и что-то бормотал себе под нос, как делают все обычные дети. Родившись всего несколько месяцев назад, этот паренек уже походил на крепкого дошкольника, поскольку рос с неимоверной скоростью, однако, кроме этого, он больше ничем не выделялся среди остальной детворы.

– Что-то не похож он на мессию, – выразил Лука мои мысли и хитро прищурился, – хотя, по идее, раз появился под Рождество и носит такое имячко, просто обязан творить чудеса. Да он нас должен был этими чудесами заваливать уже!

– Кстати, – Андрей, прыснул в кулачек, – вы замечали, что на всех иконах нимб, нарисованный вокруг головы какого-нибудь святого, до жути похож на шлем скафандра. Прямо как у космонавтов.

– Может, святые – это те люди, кто побывал в космосе и увидел там бога, – заметила я, – поэтому они и святыми и стали.

Лука заспорил со мной:

– Вот, например, Юра Гагарин там был. И когда он домой после полета вернулся, то сказал всем: «Я летал в космос, но бога там не видел». Не помню, как там было в точности, но примерно как-то так, я читал.

– Просто у каждого свой бог, вот и все, – ответила я. – Для Юры это, может быть, был Циолковский. Или Белка со Стрелкой вместе взятые. Или карандаш, которым он писал там в бортовом журнале. Вы ведь в курсе? Американцы десятки лет бились, чтобы изобрести ручку, пишущую в невесомости, а наши космонавты всю жизнь карандашом пользуются…

– Знаете, – мои рассуждения прервал ранее молчавший Ваня, – я все-таки думаю, что святые – это те, кто побывал в космосе и сошел там с ума.

Все замолчали.

И молчали бы еще долго, потому что нас отпустило, и как будто свинцовая плита придавила тело каждого из нас.

Но Лука нарушил тишину и крикнул:

– Эй, Иисус! Слышь, малой!

Мальчик повернулся к нам.

– Мы хавать хотим. Давай, может, замутишь нам чудо? А, малыш?

Иисус ничего не отвечал, только смотрел на нас снизу вверх.

Лука, а за ним и Ваня с Андреем, стали не спеша спускаться с цистерны по скользким металлическим ступеням. Спустившись, они обступили несчастного ребенка. Ваня достал из кармана неизвестно сколько пролежавший там маленький сухарик, какими обычный российский гражданин так любит закусывать пиво, и покрутил им перед носом у Иисуса.

– Охерел что ль заначки делать? – шутливо огрызнулся Андрей. – Дай сюда, я его сейчас съем.

– Руки убери. Я хочу пацану показать, чтобы он нам таких же сделал побольше.

Малыш, поняв, что от него требуется, засунул грязную ручку себе в карман и извлек оттуда точно такой же сухарик.

– Ну-у-у, – разочарованно протянул Ваня, принимая сухарик из рук мальчика.

А Иисус, беззубо улыбнувшись, поместил теперь обе руки в карманы, и достал уже две пригоршни сухарей.

Парни жадно протянули к ним руки, практически отняли сухарики у мальчика и начали жадно жевать. Иисус достал еще две пригоршни, побольше, и те так же очутились во ртах у моих друзей.

Не знаю, сколько прошло времени, а сухари не иссякали. Иисус видел перед собой страждущих, и он считал своим долгом накормить их хлебом. Он все вкладывал и вкладывал сухари в руки парней, а те уже давились, не успевая проглатывать сухие и острые кусочки. Андрей зашелся в страшном кашле, Лука тоже, а Ваня, хоть его руки и рот уже больше ничего не вмещали, все еще умудрялся принимать от малыша новые горсти еды.

– Иисус, хватит! – закричала я с цистерны. – Не видишь, она давятся твоими чудесами?! Лучше дай им воды!

Иисус перестал доставать сухари из карманов. Одновременно с этим крышка цистерны, что находилась чуть левее от меня, резко слетела, словно подброшенная взрывом, и мне стало видно, что эта цистерна до краев наполнено какой-то темной жидкостью. Я принюхалась и не поверила, поэтому залезла туда пальцем и попробовала вещество на язык. Это было красное вино! То самое, мерзейшего вкуса красное вино, отдающее спиртом, которое продается в картонных пакетах!

Внезапно сверху донесся шелест, который, мгновенно приблизившись, стал таким яростным, что затмил собой все звуки. Я застыла в оцепенении, так и держа смоченный вином палец во рту. С неба хлынул невероятно сильный, прямо-таки тропический, ливень из вина. Все еще кашляющие парни подставляли под него ладони, чтобы, наконец, унять свою жажду и протолкнуть застрявшие в горле куски. А я просто стояла под дождем, моя одежда и волосы плотно облепили меня, как алый кокон, а глаза нещадно щипало. Но я неотрывно смотрела в спину уходящего вдаль мальчика, и мне казалось, что сквозь дождь я различаю нимб вокруг его головы, так похожий на шлем скафандра.

Яд №3. Метамфетамин

Если вы все еще это читаете и не собираетесь бросить чтение в ближайшее время, то я хочу заранее перед вами извиниться. Просто перед тем, как сесть писать эту главу, я ускорилась отменным феном, мой нос все еще слегка дерет, но сердце уже бешено колотится, как африканский тамтам. Повинуясь этому неистовому ритму, я буду описывать некоторую часть жизнь моего героя в ускоренном темпе.

В целом, я считаю это самым подходящим способом повествования, поскольку, как вы уже знает, рос Иисус тоже невероятно быстро. Тот отрезок жизни, что для обычных людей является годом, он успевал прожить за месяц.

По сути, за те короткие месяцы, в которые уложилось его детство и молодость, не произошло ничего примечательного.

Школа.

Первая сигарета за углом.

Первый стакан водки, который обжог адским пламенем его рот и горло.

Первая девушка, которую он взял на диване в ее комнате, так и не успев толком раздеть, и ее, и себя.

Первое разочарование в любви, потому что продлилось это вышеописанное действо не дольше, чем полминуты, а потом она встала, рассмеялась и сказала «пока!»

Институт.

Пьянки.

Диплом, и еще одна колоссальная пьянка.

Проживаемые им дни совсем не походили на образ жизни мессии, какой он, по рождению своему, должен был вести. Да еще и мать постоянно твердила о том, что он рожден для великих деяний, своими словами еще ниже опуская его самооценку. Иисус сам все прекрасно осознавал, и иногда для галочки совершал рядовые чудеса, больше похожие на фокусы. Никакой пользы они не приносили, но хотя бы нравились девочкам.

Помогать страждущим он давно перестал. Стоило ему совершить какое-нибудь чудо, чтобы облегчить участь случайного нищего или калеки, тот, в лучшем случае, недовольно огрызался и шел дальше собирать деньги по электричке, в худшем – начинал вопить, что к нему пристает сумасшедший.

С каждым днем такая бесполезность все больше сводила Иисуса с ума, порой ему казалось, что он живет один в глухой тайге и задаром пытается кормить комаров и мошкару, которые до того отъелись, что на него даже не смотрят.

Как-то, будучи еще маленьким, Иисус увидел на карте Москвы в далеком районе Чертаново, который в то время казался ему чуть ли не краем света, что железнодорожное полотно там образует некую петлю. Это настолько изумило его, что эта петля стала являться ему по ночам, все больше затягивая на его горле кольцо страха.

Почти каждую ночь ему снилось, что он стоит в центре этой петли, а поезда с ледяным грохотом проносятся вокруг него. И с каждым мгновением петля становилась все уже, а составы, против всех законов физики – все ближе к нему. Это приводило ребенка в какой-то необъяснимый первобытный ужас, и, когда он просыпался среди ночи в липком поту, в его висках еще продолжали стучать колеса тех поездов.

Прошло много таких ночей, и страх настолько проник в Иисуса, что, казалось, разъедает изнутри не только его душу, но и тело. Как назло, его мать тогда начала лишаться рассудка и все чаще несла чушь о том, что отец мальчика не тот алкоголик, что живет с ней, а самый настоящий бог, который обитает на небе. Маленький Иисус, сначала отказывавшийся в это верить, в итоге настолько морально ослабел, что стал взывать к своему невидимому отцу. Он часто задавал ему вопрос: «Отец, зачем ты меня оставил?» – и просил помочь все жизненные испытания, но отец молчал.

Тогда ребенок стал часто ходить к железной дороге, залезал на какую-нибудь из цистерн, и обращался к отцу, стоя на ней. Так он был хоть немного ближе к небу, к тому же, в этом пустынном месте никто не мог ему помешать.

Услышав разговор накуренной компании о космосе и боге, Иисус твердо решил в будущем стать космонавтом, чтобы наконец-то встретиться со своим отцом. Но по мере того, как мальчик взрослел, он все больше убеждался, что мода на мечту быть космонавтом прошла уже как минимум лет сорок назад. Да и страны, в которой эта мода родилась и умерла, тоже давно нет на карте.

Поэтому космонавтом он так и не стал. Все, что он смог сделать, получив диплом – это пойти работать в Макдональдс.

***

В один из дней, когда пришла его очередь убираться в ресторане, товарищи по работе угостили его феном, без которого многим тяжело было трудиться в этом заведении. Пока порошок действовал, Иисус энергично и радостно орудовал тряпкой и шваброй. Его морочило на действия, что несказанно помогало Иисусу в его рабском труде на благо великой холестериновой империи.

Когда, спустя несколько часов, Иисус добрался до самого сложного этапа уборки – мытья туалета, произошло страшное: его начало отпускать. Он тер пол, раковины, унитаз, и с каждой секундой чувствовал, как на него наваливаются слабость и безразличие. Иисус так и замер с тряпкой, стоя на четвереньках над унитазом, будучи не в силах дальше продолжать мытье, а из темных глубин воды на него смотрел отходняк своим немигающим глазом цвета депрессии.

В эту минуту все было ему противно: и дерьмовая еда в этом заведении, состряпанная неизвестно из чего, и согнувшаяся, как от язвы желудка, буква «М» на его форменной одежде, и он сам, и его хваленый отец, который все видит, но почему-то бездействует.

Внезапно на полу за унитазом он увидел какую-то прямоугольную бумажку, по всей видимости, проворно ускользнувшую от его швабры, когда он драил пол. Все еще оставаясь на четвереньках, он протянул руку и достал этот предмет, который, действительно, оказался миниатюрным прямоугольником из тонкого картона с нанесенной на него психоделичной картинкой. Иисус вспомнил рассказы друзей о том, что такое вещество, как ЛСД-25, поставляется именно в виде подобных «марок». Бумага пропитывается этим веществом, а чтобы позже доставить его в свой организм, марку нужно несколько минут подержать под языком. Собственно, из-за необходимости облизывания и отдаленного внешнего сходства, эти прямоугольнички носят такое название.

«Я должен это съесть, чтобы хоть как-то поправиться. А иначе мне не продержаться до конца дня», – подумал он и закинул в рот цветную картонку.

Яд №4. ЛСД

Прошел примерно час. Иисус, все такой же хмурый, бродил по залу и бесцельно возил тряпкой по полу, даже не пытаясь смыть грязь от многочисленных ног посетителей. За этим занятием он не заметил, когда успел появиться шум в ушах. Немного погодя по всему телу Иисуса побежали мурашки, и его затряс озноб. В то же время, словно в противовес этому ознобу, по спине стал растекаться жар, все сильнее и сильнее пропитывая кожу.

Иисус сделал вид, что ему нужно поменять воду в ведре, и удалился в туалет. Там он встал, как вкопанный, не в силах оторвать взгляд от кафельной стены: по ней кружились спирали неимоверной красоты, напоминающие сотни мини-галактик. Раковины же оказались не гладкими, как раньше, а искусно украшенными резными узорами тончайшей работы, из-за которых создавалась иллюзия, будто умывальники эти сделаны из белоснежного зефира.

Зачарованно стоя у раковин с ведром в руках, он пытался собрать мысли в кучу.

– Зачем я сюда пришел? Помыть руки. Нет, вылить ведро. Мне надо мыть. Но что именно? Отмыть стены от галактик. Иначе растает зефир. А он липкий, его отмывать сложнее. Ага! Я пришел вылить ведро. И идти мыть.

Иисус начал немного понимать ход своих мыслей, и даже почти уловил их алгоритм, чтобы при помощи него свои мысли распутать, но вдруг дверь резко открылась.

Зашел менеджер Витя, заносчивый прыщавый болван, имеющий за плечами два года работы в этом месте и поэтому наделенный эксклюзивным правом здесь командовать.

– Ты чего тут торчишь, м? Опять нычешься от работы? Мне насрать, я тебя, гада, в следующий раз поймаю, будешь у меня целый месяц только и делать, что толчки драить.

Иисус заставил себя посмотреть на Витю, и его от этого прошиб липкий пот. Глаза менеджера ползли по лицу, один вверх, другой вниз. Рот тоже, вслед за первым глазом, перемещался по щеке вверх. Прыщи же неистово мерцали, то обнажая свою белую сердцевинку и готовясь лопнуть, то, наоборот, прячась глубоко в кожу. Иисус быстро отвел глаза и уставился в пол, смотреть на который было не так страшно.

– Стыдно, да? Ты хоть все вымыл? – спросил Витя, не сильно ожидая услышать ответ. – Ведро убирай и бегом в зал, в детский закуток. Там сейчас день рождения, детей куча, а наш Рональд заболел, фокусы показывать некому. Иди хоть ты их развлеки как-нибудь. Ты же у нас, вроде бы, фокусник.

С этими словами Витя надел на Иисуса картонный праздничный колпачок в форме конуса и ткнул его рукой под лопатку.

Иисус, пока еще не осознавая ужаса сложившейся ситуации, двинулся в зал. На ходу он отметил, что ног совсем не чувствует, и вообще не осознает того, что идет. Скорее, он скользил в пространстве, как в растаявшем сливочном масле.

В помещении, отделенном от общего зала и увешенном шариками, которые, как казалось Иисусу, шевелились, пытаясь освободиться от стянувших их веревочек, было человек восемь или десять детей. Они пищали, галдели, скакали на стульях, радостные, что родители оставили их на какое-то время без присмотра, а сами скрылись в недрах торгового центра.

Иисус неуверенно взглянул из-за шариков на эту свору, и (о, отец, помоги же мне!) увидел то, чего боялся больше всего. Лица детей были искажены медленно вращающимися на каждом из них спиралями, их глаза, носы и рты словно затеяли круговую ходьбу друг за другом. Особенно ужасными были рты, которые напоминали черные провалы, пытающиеся засосать внутрь редкие молочные зубы, что торчали по краям этих бездн.

У Иисуса запульсировали виски, он осознал, что безумно устал от галлюцинаций, делавших все подряд кошмаром. Он вдруг почувствовал, как впиваются в голову края картонного колпака, словно колпак был сделан из тонких острых лезвий. С каждой секундой это становилось все невыносимее, и Иисус, полностью погруженный в себя, переваривал свои тяжелые мысли:

– Это же терновый венец! Это он и есть! Я читал, что так и было. Нет, что так будет со мной. И вот оно! Но я ведь не умру от этого, я пока не должен, это случится все-таки позже. А пока что я под колпаком, отец на небе, петля на рельсах, вино в вагоне. Все хорошо, и я не умру… Но! Это же венец, как я могу не умереть, если он меня режет? Хотя нет, умру я не сегодня. Колпак меня не порежет, и я не умру. Пока что. Пока отец на небе, а вино в вагоне, а марка во мне. Ох, зря же я эту марку… теперь умру от нее… Стоп! Почему мои мысли по кругу? По кругу… кругу… круги ада… круги яда… как петля на рельсах. А по ним ходит поезд с вином…