Красный кардинал

На улице было тепло и свежо. Быстрый крупный дождь умыл берега Невы пару часов назад. Сладковатый запах влажной земли витал в воздухе. Листья уже обагрились первыми осенними красками. Ленивый ветерок перебирал золочёную листву, с тихим шелестом срывая ослабшие листочки. Романтическое пушкинское уныние назревало в Петербурге знакомым «очарованием очей». Но Варе не хотелось ни любования природой, ни досуга в кругу одноклассниц. Одни подруги со смехом играли в «барыня прислала», иные прогуливались неспешным шагом, обсуждая бал реальный, а кто-то осмеливался передавать друг другу шёпотом слухи о краже. Но всё, о чём Варвара могла размышлять, это брошь.

Проклятое украшение, попавшее к ней в руки столь нелепым образом, сводило с ума. Выбросить или оставить?

Чтобы не быть вовлечённой в игры или пустые разговоры, Варя отошла в сторону. Сделала вид, что любуется поздними цветами на клумбах. Неторопливо она двинулась по тропинке, направляясь в сторону той части сада, которая примыкала к монастырю. Возле обители всегда было тихо, а дышалось вольно. Здесь девушкам дозволялось гулять только в компании классных дам и других смолянок, поскольку порой сюда забредали и чужие люди, которым также хотелось тишины и покоя в двух шагах от кипучего города.

Правильнее всего было бы передать брошь полиции и сознаться в недоразумении, но подобное действие повлечёт за собой расследование и неизбежную огласку. С неё спросят, почему она не рассказала про юнкера сразу на балу. Наверняка кто-то не поверит. Пойдут слухи, а следом за ними случится скандал. Последнего необходимо избежать.

Ещё страшнее, если глупую рубиновую пташку обнаружат в её вещах.

Так что выход один – выбросить в Неву и позабыть как можно скорее.

Но что, если тот юнкер на неё укажет? Тогда она может сказать, что попросту испугалась и не знала, как поступить. Что, по совести, правда и есть.

Ещё хуже будет, если по её душу явится зачинщик сего преступления. Тогда беда из скандала перерастёт в настоящую угрозу для жизни.

Нет. Выбрасывать брошь нельзя.

Варя мученически вздохнула и едва слышным, досадливым шёпотом процитировала Екатерину Великую, глядя себе под ноги:

– Лекарство от глупости ещё не найдено.

Разумеется, она глупее любой необразованной девицы из самого глухого медвежьего угла! Умная бы не взяла тот платок. И уж точно не оставила у себя. Не от жадности же ведь поступила, а от растерянности. Сдалась ей эта птичка. Как там сказала София? «Красный кардинал», кажется. Придумали тоже!

Варя когда-то видела таких птиц в зоологическом саду. Премилые, ярко-малиновые и с хохолками. А ещё с чёрным контуром вокруг клюва, из-за которого кажутся невозможно сердитыми. В детстве Варя сказала маме: «Вот бы и мне такого птенчика!» Маменька тогда посмеялась только, пообещав ей канарейку. А глупая Варвара беду накликала, не иначе.

От расстройства захотелось то ли расплакаться, то ли нервно рассмеяться.

Выглянувшее солнце совсем разогнало облака. От травы нехорошо парило. Так, что девушка пожалела об оставленном в комнате веере.

Пожалела, да и запнулась на месте, неловко шаркнув ногой.

Внезапная догадка случилась сродни солнечному удару.

Оторопевшая было Варя заозиралась по сторонам, тщетно ища глазами нужного человека, который вдруг пришёл ей на ум. Она развернулась и пошла обратно. Туда, где беззаботно играли одноклассницы.

– Анечка, душа моя, вы не видели Эмилию? – Варя премило улыбнулась. – Думала спросить у неё перевод с немецкого одной фразы из научного журнала, пока снова не позабыла.

Анна и Надежда, стоявшие в общем полукруге с самого краю, едва удостоили её вниманием. Отвлекаться от игры им не хотелось. Тем более что скоро подходила их очередь.

– Где-то здесь была, – старшая Шагарова лишь отмахнулась. – Отошла, вероятно.

– Да вон же она, – Наденька кивнула в сторону деревьев. – Под яблоней на лавочке сидит. Передайте ей, чтобы встала. Застудится ведь. Лавка сырая совсем.

– Oui. Merci[8], – коротко поблагодарила Варя, направляясь к Драйер нарочито неспешным шагом.

Эмилия Карловна действительно нашлась в тени старой яблони. Девушка сидела на краешке облупившейся серой лавочки с таким видом, будто вот-вот готова вспорхнуть и убежать. Она растерянно вскинула голову, едва заметила приближение Воронцовой. Глаза Эмилии были красны, но она не плакала.

– С вами всё в порядке, моя дорогая? – Варя постаралась улыбнуться ей как можно приветливее, хоть и у самой на сердце скребли кошки.

– Да, – девушка часто закивала. Её голосок звучал тонко и надломлено. – Что-то голова разболелась.

Миниатюрная, кудрявая и рыжеволосая, она во многом походила на отца, эмигрировавшего в Россию немца, который женился здесь на русской, да так и осел на чужбине благодаря капризам жены. Эмилия отлично знала родной язык отца, дома общалась с родителем только на немецком, но по-русски изъяснялась чисто, лишь букву «р» немного выделяла на германский манер, произнося её не с кончика языка, а с корня. Особенно это становилось заметно, когда девушка нервничала. Вот как теперь, например.

Драйер подвинулась, уступая на лавке место для подруги, но та и не думала садиться.

Варя остановилась перед девушкой и спросила так тихо, чтобы никто не мог их услышать:

– Вы ничем не желаете поделиться со мной? Возможно, я бы помогла вам.

Серые глаза Эмилии распахнулись шире. Она побледнела, отчего веснушки, которыми были усыпаны маленький курносый нос и щёки, выделились на светлой коже ярче прежнего.

– О чём вы, Варенька? – Драйер натянуто улыбнулась, стараясь придать себе непринуждённый вид.

Тут взгляд Вари упал на руки девушки, сложенные на коленях. Кожа вокруг аккуратно постриженных ногтей была красной. Кое-где выступила кровь из-за надорванных заусенцев.

Драйер заметила, куда смотрит подруга, и тотчас сжала ладони, пряча истерзанные пальчики в кулаки.

– Полагаю, ни о чём определённом. – Варя решила сменить стратегию и протянула руку. – Давайте немного пройдёмся? Здесь сыро. Вы простудитесь. Признаюсь честно, у меня тоже болит голова, а наши mesdames расшумелись не на шутку. Боюсь, им достанется от классных дам или инспектрисы.

Словно в ответ на её замечание, игравшие на лужайке смолянки разразились неподобающе громким хохотом. Эмилия глянула на них, потом на Варю и всё же встала. Под ручку они двинулись в глубь монастырского сада, выбрав самую тенистую и тихую аллею.

Воронцова решила завести небольшой разговор в подражании тем светским беседам, к которым их приучали в институте. Младшие смолянки давали друг другу забавные прозвища и общались по-дружески на «ты». Например, Воронцову одно время величали Вороной, Бельскую – Белкой, а Заревич – Зорькой. Среди институток подобное было в порядке вещей, особенно внутри дортуара. Однако, чем старше они становились, тем лучших манер от девушек ждали. Безукоризненным должно было оставаться общение даже промеж близкими подругами. На людях теперь они обращались друг к другу по имени и отчеству, а при личном общении слегка насмешливо репетировали светскую манеру говорить, к которой постепенно привыкли. Но никто не мог отменить тёплых дружеских привязанностей и непринуждённых разговоров наедине. Все помнили про Ворону, Додо или Зорьку. Это очень сближало воспитанниц.

– Как вам минувший бал, Эмилия Карловна? – осторожно начала Варя.

Она глядела прямо перед собой, чтобы не смущать девушку, но заметила, как у той напряглась рука.

– Всё вышло прелестно, – Драйер произнесла это так, что у неё от волнения непроизвольно вышло «п`гелесно».

– Согласна с вами, – Воронцова похлопала подругу по локтю. – Наряжены и причёсаны мы были совершенно одинаково, будто сестрёнки. Уверена, даже волосы мои в электрическом свете любой бы принял за столь же рыжие, как и у вас. Разными у нас были разве что… веера?

Драйер вздрогнула, но ничего не сказала.

Варя погладила её по руке, успокаивая. Странное дело, чем больше она говорила, тем увереннее и спокойнее чувствовала себя сама.

– Все такие очаровательные, милые и нежные, все цветочные и пудровые. Голубые веера принесли только мы с вами. На вашем вышиты перья, а на моём – листья пальмы. Но разве же человек несведущий в подобных тонкостях, да ещё и издали в общем мельтешении, станет разбираться, что там у кого вышито? Голубой, и ладно.

Эмилия дёрнулась было, чтобы высвободить руку, но Варя крепко удержала её, увлекая дальше в глубь аллеи, где в этот час не бродило ни души.

– Не нервничайте, mon amie[9]. Прошу вас. Мы с вами обе в чудовищном положении, насколько я могу судить…

Варя умолкла, не закончив мысль, потому что Эмилия вдруг заплакала. Тихо и горько, как ребёнок, долго копивший обиду.

Девушки сошли с тропинки и встали под первым попавшимся деревом так, чтобы спрятаться от посторонних глаз хотя бы на время.

Варя подала подруге носовой платок. Собственный, разумеется, а не тот, что дал ей юнкер.

– Mon Dieu! Не плачьте. Возьмите себя в руки, иначе ваше расстройство будет сложно объяснить остальным, – Воронцова говорила твёрдо, стараясь как можно скорее унять разгорающуюся истерику. – Нас перепутали на балу. Вместо вас кое-что передали мне.

Едва она сказала это, как Эмилия громко всхлипнула и воззрилась на неё, точно на сошедшего с небес Спасителя.

– Оно у вас? – прошептала она с нескрываемой надеждой в голосе. – Умоляю! Скажите, где оно!

С этими словами Драйер вцепилась в руку Вари так, что та едва не вскрикнула от боли. Глаза девушки, всё ещё красные и полные слёз, теперь искрились отчаянной надеждой человека, чья жизнь зависит от одного лишь верного слова.

– Нет.

Воронцова и сама не знала, почему так ответила. Но что-то в реакции Эмилии задело за живое. Это отчаяние утопающего в её взгляде резало хуже ножа.

– Ох, – Драйер судорожно всхлипнула. – Я погибла.

Прежде чем она снова залилась слезами, Варя взяла её ладони в свои и настойчиво промолвила:

– Я в таком же положении. Расскажите мне всё, умоляю. Я обязательно придумаю, как нас обеих спасти. Обещаю.

Неудивительно было бы услышать девичью исповедь о глупостях юной любви, томлениях молодых сердец, невозможности быть вместе в силу непреодолимых обстоятельств и прочей романтической чуши, которая и стала причиной недоразумения. Варя подобное понимала, а порой и разделяла душевное к тому стремление. Однако же рассказ Эмилии поразил и озадачил Воронцову.

– Всё это прискорбно. Постыдно даже, поэтому умоляю, никому ни слова, Варенька, – лепетала Драйер, а сама то и дело оглядывалась, чтобы убедиться, что никто не мог их слышать. – Папенька мой после того, как ушёл в отставку, сделался любителем жить не по средствам, – она прижала ладошку к губам, силясь унять вновь подкатившие, жгучие слёзы. – Оттого у нас проблемы в семье, о которых говорить стыдно. Папенька, чтобы довершить моё образование, взял ссуду, а после проиграл деньги, поставив на скачки. Взял ссуду новую. Маменька узнала о том. Сказала, развод потребует, если он не поправит дела тотчас. А как тотчас поправить? Папенька от расстройства в петлю полез. Хорошо, он у нас тучный. Дело на даче было. Балка треснула, его вес не выдержала. Они с маменькой помирились. Плакали оба. Да только вопрос с долгами не решённый остался.

Эмилия промокнула глаза платком. Всхлипнула влажно и нервно.

– Положение деликатное, – согласилась Варя.

Она не сводила с подруги глаз, но та выглядела разбитой и предельно искренней. Будто давно хотела с кем-то поделиться, но боялась.

– Оттого и не желаю, чтобы в институте узнали. Дайте слово…

– Разумеется. Недостойно обсуждать подобные трагедии чужих семей, – согласилась Воронцова. – Но как это, простите, связано с Куракиными?

– Летом ко мне в церкви подошла женщина и передала записку. – Эмилия сделала паузу, чтобы убедиться, что вокруг по-прежнему никого. – В ней предлагалось вынести некую вещь с бала, который первого сентября состоится у князя и куда нас обязательно пригласят. Не украсть, – пылко заверила девушка, краснея. – Там о краже ни слова не было. Просто передать.

Воронцова медленно кивнула.

– А взамен предлагали поправить дела вашего папеньки? – предположила она.

– Именно.

– Вы знали, что за вещь нужно будет вынести?

– Нет, – Эмилия снова скисла. – Но ко мне на балу никто так и не подошёл. Только разные кавалеры танцевать приглашали. Я уж решила, с передачей передумали. А как услышала про кражу драгоценности, сразу поняла, что случилось дурное.

– Не плачьте. Дайте подумать.

Варя нахмурилась. Она подняла глаза к холодной сентябрьской синеве, что островками проглядывала сквозь буреющую листву яблонь.

– Про цвет веера значилось указание в письме?

– Да.

– А кто передаст вам вещь, сказано?

– Нет.

– Вы письмо сохранили?

– Тоже нет. – Эмилия поджала дрожащие губы. – Варенька, что теперь будет, если узнают…

– Не узнают, – перебила Варя, вновь повернувшись к подруге. – Что вы должны были сделать с этой, господи помилуй, бандеролью? Передать кому-то?

– Да. – Девушка оживилась. – Сегодня. Когда вечером после ужина все выйдут на прогулку, я должна была отдать вещь какой-то женщине.

– Отлично.

Эмилия Карловна растерянно заморгала. На Варю она глядела, как на блаженную.

– Что же в том отличного, позвольте спросить?

– Так мы узнаем, кому понадобилась фамильная брошка Куракиных, – терпеливо объяснила Воронцова. – Пора возвращаться. Иначе нас хватятся. Приведите себя в порядок. Если кто спросит, вы плакали из-за непомерно большого задания по химии.

Она подхватила Эмилию под руку и повлекла по тропинке обратно.

– Варенька, вы правда мне поможете? – с надеждой спросила Драйер.

– Обещаю предпринять всё, что в моих силах.

– Но зачем вам в это впутываться?

– Сделав ближнему пользу, сам себе сделаешь пользу[10], – уклончиво ответила Варя. – Я тоже оказалась втянута по воле случая. Нужно разрешить проблему как можно скорее.

На самом же деле она пришла к поразительному выводу: ей не просто захотелось уберечь собственную семью от скандала. Её снедало жгучее любопытство выяснить, кому и зачем понадобилась подобная громкая афера.

Глава 3

Вечером после ужина часть старших институток занялись рукоделием, часть предпочли послушать пение младших «кофейных» смолянок в кабинете музыки и лишь немногие отважились выйти на короткую прогулку. Виной тому были особенно злые комары, поздние и назойливые. А ещё ранние сумерки. Времени до темноты оставалось немного, поэтому мало кто пожелал выходить на улицу.

Варя сослалась на тягу к свежему воздуху и упорхнула в сад быстрее, чем остальные её подруги дали себя уговорить на променад перед сном. Осталась в институте и Эмилия Карловна, как девушки условились. Варя отправилась на встречу одна.

Золотистое солнце сползало к линии горизонта. Его тяжёлый оранжевый свет залил монастырский сад с неестественной яркостью, будто прожекторную лампу включили. Лучи просвечивали сквозь редеющие кроны, очерчивая янтарные контуры жухлой листвы. Таилось в этом свете нечто неуютное, нечто обманчиво безопасное. Или, быть может, просто воображение разыгралось? В конце концов, не каждый день ищешь встречи с посыльным неизвестного лица, сумевшего обокрасть всеми уважаемого аристократа.

Варя облачилась в глухое светло-серое платье с высоким воротом, который застёгивался под подбородком. Она надела тонкие перчатки, обула осенние ботиночки на шнуровке с таким маленьким каблучком, который позволил бы ей бежать в случае необходимости. Затем надела шляпку и, подумав, захватила зонтик-трость кремового цвета. Дождя не предвиделось, но острое навершие из слоновой кости могло сойти за подобие оружия, случись что недоброе.

От волнения до тошноты свело живот. Будто бы она совершала преступление, а не пыталась вывести на чистую воду настоящего преступника. Но Варя твёрдо решила для себя, что не отступится. Крылось в этой краже что-то необъяснимо подлое, и Воронцова не могла отделаться от дурного предчувствия, что это вовсе не обычное воровство с целью перепродажи. Нет. Столь редкую и ценную вещь просто так не продать. Она могла разве что осесть в коллекции другого богача или безумца. Но почему ему понадобилась именно эта брошь? Чем больше Варя размышляла, тем нестерпимее становилась её тяга получить ответы.

Милые, юные и весёлые, несмотря на утомительный учебный день, смолянки вышли на прогулку организованной группой. Варя поначалу плелась в последних рядах, а затем отстала. Присела на лавку и неспешно перешнуровала правый ботинок. Сделала вид, что хочет нагнать подруг, но по пути свернула на другую аллею. Убедившись, что из окон института её не видно, девушка заторопилась в сторону монастыря, к месту встречи с таинственной женщиной в зелёном платке, о которой ей рассказала Эмилия.

Чем ближе к монастырю, тем гуще здесь росли плодовые деревья. Аллея тянулась далеко вперёд сквозь сад. От неё тут и там разбегались тропинки. Они петляли и вели обратно в Смольный или к обители, которая располагалась левее. Иные уводили к реке. Каждая тропка здесь была знакома. Ухоженные кусты заметно облетели и были острижены. Отцвели яркие цветы. На смену буйству красок и птичьему пению пришло тягучее, сонливое умиротворение. Природа готовилась оцепенеть перед трескучими зимними морозами. Погрузиться в сладкое забвение, чтобы по весне пробудиться с новым буйством красок.

Но тревога давала знать о себе столь остро, что никакое окружающее блаженство не спасало. Поджилки тряслись у гордой дворянки так, что она чувствовала себя глупым зайчишкой, решившим прогуляться возле лисьей норы. Но стремление узнать правду оказалось в ней сильнее любых страхов.

Варя замешкалась, лишь когда в конце аллеи заметила мужчину. Высокий силуэт в тёмной, простой одежде. Но он ушёл быстрее, чем девушка разглядела его как следует. Незнакомец выбрал тропинку, которая вела в сторону города.

Вот и славно. Ни к чему ей свидетели.

Воронцова прибавила шагу, чтобы встретиться с неизвестной женщиной до того, как её хватятся. Она прошла ещё немного вперёд и свернула на тропинку в сторону реки, туда, где под ивой лежало потемневшее от сырости бревно. Летом оно служило скамьёй для гуляющих.

Первая желтизна тронула раскидистое старое дерево. Оно роняло листья в тёмную, хладную Неву, и течение уносило их прочь по подёрнутой рябью реке. Запах стылой воды и жирного ила здесь перебивал пряные ароматы осени.

Даму в изумрудно-зелёном платке, покрывавшем голову, Варя заметила издалека.

Впрочем, особу лет тридцати вряд ли можно было назвать дамой. Она более напоминала кухарку в богатом доме. Росту эта женщина была невысокого. Чуть сгорбленная, сутулостью своей обязанная тяжёлой физической работе. Оттого же весьма утомлённая на лицо, с такими печальными серо-голубыми глазами неопределённого оттенка, что становилось её жаль. Помимо яркого платка, вероятно, ей вовсе не принадлежавшего, а служившего лишь опознавательным знаком, равно как и голубой веер Эмилии, вся одежда на женщине была простой и пережившей множество стирок. Такой, чтобы оставлять хозяйку неприметной в городской толпе, и уж тем более подле монастыря. Словно шла она вовсе не на прогулку, а на вечернюю службу в храм или же возвращалась с неё.

Варя пошла прямиком к ней, едва их взгляды встретились.

Женщина выглядела не менее взволнованной, чем Эмилия Карловна во время их дневной беседы. Даром что не плакала.

– Добрый вечер, барышня, – негромко поздоровалась она, присев в реверансе.

Несмотря на осанку, ей удалось исполнить это ловко, что говорило: сия особа кланяется чаще, чем отдыхает.

– Добрый вечер, любезная сударыня. – Варя остановилась в двух шагах напротив. Она перевесила зонтик с одного локтя на другой. – Недурная погода для петербургской осени, вы не находите?

Женщина коротко кивнула. Она не сводила с Воронцовой взгляда, изучая её пугливо и вместе с тем пристально. Силилась понять, та ли явилась девица, с какой условлено встретиться. Сомневалась, и сомнение отражалось на сероватом осунувшемся лице с тонкими губами и крупным орлиным носом.

Повисла пауза.

Посыльная в зелёном платке не решалась спросить о передаче вещи. Варя же, напротив, умышленно медлила. Но женщина лишь глядела то на неё, то на ведущую к Смольному тропинку.

– Вы ожидаете кого-то? – наконец нарушила тишину Воронцова, задав вопрос нарочито деликатным тоном, преисполненным светского дружелюбия. И прежде, чем незнакомка ответила, Варя изрекла: – Я вот, признаюсь, должна здесь кое с кем встретиться. Но боюсь ошибиться и помешать вам. Потому будьте любезны, развейте мои сомнения, назовитесь, уважаемая сударыня, не сочтите за оскорбление.

Женщина побледнела ещё сильнее, будто общалась не с институткой, а с судебным приставом на допросе. Она сплела пальцы на уровне живота так крепко, что побелели костяшки, в тщетных стараниях унять нервную дрожь. Но всё же ответила:

– Я Мильчина. Анастасия Павловна, – а затем торопливо пояснила на случай, если девушка не знает имени, а только род занятий, – горничная в доме Обухова.

Варя нахмурилась.

– Обухова? Бориса Ивановича, который генерал-лейтенант? – переспросила она. Другого Обухова Воронцова не знала.

– Именно, – Мильчина заговорила быстрее и увереннее. – Мне, барышня, велено у вас забрать…

Она осеклась, так и не договорив. Вероятно, её осенило, что ошиблась. Перепутала одну рыжую смолянку с другой. Быть может, разглядела, что у Вари веснушек нет или что волосы не такие медные и кучерявые, как у Эмилии. Оставалось лишь гадать, какими описаниями Мильчина руководствовалась.

– Вы меня простите, я, вероятно, обозналась, – пробормотала она, пятясь. – Я лучше пойду. Не стану вам мешать.

Анастасия Павловна отвернулась, чтобы поспешно уйти, но Варя поймала её за запястье. Стиснула руку женщины мёртвой хваткой, а когда Мильчина попробовала вырваться, заверила с твёрдостью в голосе:

– Попытаетесь скрыться, я закричу так, что сюда сбежится весь Смольный. Сторожа вызовут полицию. Лучше вам на все мои вопросы ответить и с миром уйти, нежели объясняться с ними.

Мильчина ойкнула и перекрестилась свободной рукой. Её глаза так и забегали в поисках путей к спасению.

– Вы знаете, что вам должны передать? – строго вопрошала Варвара.

Так она разговаривала с младшими братьями, когда тем взбредало в голову несносно шалить. Срабатывало безотказно. Главное, не давать слабину.

– Нет, помилуйте, барышня, – взмолилась Анастасия Павловна, на глазах которой уже вскипали слёзы. – У меня трое деток. Пощадите. Я только ради них и согласилась.

Варя вскинула брови.

– Вам угрожали?

– Нет. Просто обещали щедро заплатить, если я полученную от смоляночки вещицу положу к хозяйским ценностям. – Мильчина выглядела так, словно с ней вот-вот случится обморок. – Умоляю! Я о дурном не помышляла. Мне денежки нужны детям на учёбу.

– А где живёт ваш господин?

– Умоляю! – Женщина захныкала. – Не надо. Меня выгонят. Я думала, это игра какая. Или проделки поклонницы. Мало ли что у господ на уме, я никогда не вмешиваюсь. Не моё это дело.

– Mon Dieu. Успокойтесь. Я про вас не расскажу. – Варя вздохнула. – Но мне нужно побеседовать с вашим Борисом Ивановичем. Кажется, он в беде. И ситуация носит крайне деликатный характер.

Воронцовой подумалось, что они теперь все в беде: она сама, Эмилия Карловна, Мильчина и Обухов в особенности. Потому что кто-то, очевидно, замыслил подбросить ворованную наградную брошь одного дворянина другому. Обухов вряд ли заказал кражу сам. Уж слишком много звеньев в цепочке. И как минимум двое из них – особы женского пола в трудном положении. Виновный мог надавить на каждого из них, случись что. Но случайно в сие уравнение лишней переменной попала Варя, и теперь ей чудилось, что все рискующие стороны, так или иначе, зависят от неё.

– Не тревожьтесь, Анастасия Павловна. Просто назовите адрес. А с Борисом Ивановичем я пообщаюсь так, что никто не узнает о вашей причастности.

Мильчина молчала, глядя на девушку с неподдельным ужасом, будто та обернулась вдруг палачом и уже готовила гильотину.

– Сколько вам обещали за… кхм… работу?

Исподволь женщина прошептала сумму.

Непроизвольный шумный вздох сорвался с Вариных губ.

– Столь крупными средствами вас не обрадую, но дам половину, если удастся всё утрясти. И вы не будете замешаны в истории, которая может довести до каторги, любезная Анастасия Павловна. И кто тогда оплатит учёбу детям? Так что же, вы согласны мне помочь?

Разумеется, ничего иного ей не оставалось. Мильчина и без того была напугана, а малейшее упоминание каторги привело в ужас. Севшим голосом она пробормотала адрес. Варя повторила его вслух пять раз, чтобы лучше запомнить. Мысленно она прикинула, насколько далеко от Смольного находился дом Обухова.