Зеленые мили

Дома Грин и Вал о чем-то оживленно беседуют за столом. Звучат какие-то позывные, странные термины. Захожу, повисает какое-то напряженное молчание.

– Что?

– Я сегодня уезжаю ночью. – Грин смотрит куда-то мимо. – Ты с парнями вернешься по плану.

– Нет!

Слово вырвалось раньше, чем я успела осознать, что без него совершенно не хочу здесь оставаться. Даже с Валом, который мне как самый любимый в мире старший брат. Что произошло за эти пять дней, что не успели вместить в себя предыдущие пять лет, мне пока непонятно. Но я тоже хочу уехать этой ночью. Чтобы у нас были еще одни сутки, и может быть, мы успеем наговориться о чем-то, о чем мы пять лет молчали.

– Ты можешь уехать со мной до Краснодара, там я тебя оставлю и поеду без остановок в Москву. А ты не торопясь спокойно вернешься на следующий день.

– Почему мы не можем уехать на моей машине?

– Потому что мне может понадобиться вернуться срочно. На чем я поеду?

– Я тебя отвезу.

– Нет.

Слезы предательски наворачиваются на глаза. Вал молчит.

– Ну хоть ты ему скажи!

– Езжайте вместе, чего ты в самом деле. Нас то ли отпустят, то ли нет, непонятно, будет потом одна по этим куширям скитаться.

Все как-то уже успели забыть, что одна я сюда и приехала. И я сама тоже.

Грин сопротивляется, но недолго.

– Я подумаю.

– Мы хотели ехать в город, кофе пить…

– Ты хотела – ты и езжай. Я не поеду никуда.

Слезы все-таки прорываются и катятся по щекам.

– Иди ты к черту!

Выскакиваю из дома и по привычке – на берег. Что-то очень важное будто упущено из виду, что-то главное все время ускользает. Я не могу поймать это, и мне кажется, что будь у нас еще чуть-чуть дней, часов, минут, все стало бы так понятно. Мы за все время знакомства не провели на круг столько времени вместе, сколько в этом декабре 22-го на этом берегу, где навсегда остается какая-то огромная часть моего сердца. Словно крепкие стальные тросы приковывают меня к маленькому курортному поселку на берегу Арбатской стрелки. Пять дней вместили целую жизнь. Но, как и в жизни, не хватило всего чуть-чуть.

Раздается шелест гравия под тяжелой поступью. Надежда вспыхивает и гаснет: не он. Его размашистую, чуть прихрамывающую походку ни с чем не спутаешь. Кто-то другой, засланный казачок, пришел с белым флагом. Оглядываюсь – так и есть, Кавказ.

– Поехали кофе пить.

– Грин прислал?

– Ну… да.

Желание кофе сильнее обиды. Садимся в машину и едем в город. По дороге звонит Аид, сбежавший из госпиталя. Рана небольшая. Осколок прошил плечо и добавил еще один шрам к богатой россыпи на его теле. Есть и хорошие новости. Говорим какое-то время. Он редко о чем-то меня спрашивает. Высылает контент для канала.

Кладу трубку. Кавказ молчит.

– Ты явно что-то хочешь спросить?

– Ну не то чтобы… Но у вас какие-то движения до этой поездки были с Грином?

– Будем считать, что ты не спрашивал.

В городе паркуемся у танка. Берем кофе с собой, чуть прогуливаемся и назад. По дороге заезжаем к памятнику героям Великой Отечественной войны. На горе танк, под горой – церковь. Символично тут все.

Дома Грин явно принял какое-то решение. Вал сидит и тихо улыбается себе под нос.

– Собирайся. В 20.00 выезжаем, чтобы до комендантского часа пройти ноль. Ты будешь спать до Краснодара. Лучше бы и сейчас тоже…

– Ты все-таки решил ехать со мной?

– Не заставляй меня об этом тут же пожалеть.

В душе поют соловьи, в животе танцуют бабочки. Свои сидора собираю за 10 минут. Настроение у всех приподнятое. Через 5 дней Новый год, что-то очень сильно поменялось, и мы – часть этих великих перемен.

– Приедешь летом уже к нам в Одессу, – шутят парни, – а так еще зимой увидимся, вернемся, в отпуск съездим, и приедете в конце января снова. Полка у тебя есть, диван есть. Ключи мы вам дали, приезжайте, как соберетесь.

Выходим к машине. Грин почти незаметным жестом делает Кавказу какой-то знак. Тот наклоняется и с фонарем изучает дно машины.

– Да ладно?

– Накладно. Лучше перебдеть, чем мало ли.

Обнимаю парней и уезжаем в ночь.

Я еду и понимаю, что за неделю в моей голове не было ни одной мысли. Ни одного плана на будущее. Война отлично справляется с тем, с чем не справятся ашрамы и медитации, – возвращает тебя в здесь и сейчас, показывая, что «там» и «потом» ничего нет. А значит, нет необходимости строить планы и жить в будущем, которое еще не наступило. Есть только миг – называется жизнь. Заземление 100lvl. Рекомендуется всем страдающим, сомневающимся, реактивным, депрессующим, либеральным, турбопатриотичным. Здесь слов-то таких не знают. Парни воюют, живут, смеются. Делают свое дело, и делают его лучше всех. Ждут приказа, исполняют, возвращаются, и так до следующего раза. Никаких эмоциональных перегибов. Делай дело. И делай его хорошо.

У моего бывшего мужа была отличная любимая фраза: «Весна покажет, кто где срал». Кто где – показывает война, я немного переиначила базу. Она обнажает и вытаскивает на свет все, что человек был бы рад спрятать сам от себя. У кого-то это страх и ненависть, а кто-то находит внутри мир и любовь. Война избавляет от любых иллюзий, оставляя тебя один на один с фактами. Война учит уважать выбор другого человека. Я, истерившая весь октябрь, вдруг приняла и начала уважать выбор другого пойти в самое пекло. Даже когда пришла новость о ранении Аида, было в разы не так страшно, как если бы я была на протесте. Война укрепляет веру. Во что бы и кого бы ты ни верил. Заодно проверяешь, в кого и во что, собственно, веришь.

«Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего. У вас же и волосы все на голове сочтены» (Евангелие от Матфея).

В пути Грин заметно повеселел.

– Ну что притихла? Ставь музыку. Вот ты, например, знаешь, как сделать человеку хорошо?

– Сделай ему плохо, а потом верни, как было.

– Да… лучше молчи.

Заведи козу, выгони козу. И тысяча и один иной способ понять, что твои лучшие условия игры – здесь и сейчас. Здесь и сейчас у тебя на руках флеш-рояль. Даже если кажется, что эта игра уже идет на пороге преисподней. Пока я все это додумываю вслед за вопросом, Грин задает следующий.

– Что, например, обладает самой большой разрушительной силой в отношениях людей?

– Ложь.

– Лена, ты ку-ку? Все врут. И все мужики – козлы.

– И много ты знаешь крепких долгосрочных отношений? Вот любых? И не внушай мне про козлов. Какая шла – такой и подошел. А я, например, не коза.

Какое-то время мы молчим.

– А почему ложь?

– С нее все начинается. Человек врет сначала себе. Потом другому. И оба знают об этой лжи. И оба ее покрывают.

– И откуда знает тот, кому лгут?

– Интуиция. Или – душа, душа всегда чувствует фальшь.

– Хрень какая-то. Вечно тебя несет куда-то.

– Ни фига. Дьявол всегда в мелочах.

Что-то исчезает – слова, жесты. Тепло из голоса. Смайлик из переписки. Касание руки. Тебя «забывают» позвать на кофе, поздравить с днем рождения. И всегда находятся абсолютно правдоподобные, железобетонно надежные аргументы, почему это – чистая случайность.

– И что, допустим, с этим делать? Ну вот мне врут – и?

– Что хочешь.

– …?

– Только ты знаешь, зачем тебе ложь и где твои пределы.

Мы снова молчим.

Два взрослых ребенка, играющие каждый в свои придуманные игрушки. И мы оба играем в войну, потому что если серьезно – можно сойти с ума. Только я играю в нее как в трансформер: о, это страх. Он будет каналом. Это отчаяние. Оно станет творчеством. Текстом, стихом. Постом. Усталость? Просто подбиваю списки нужного, конкурс придумала и читаю чат. Я алхимик. С помощью любви превращаю в золото все.

Грин играет в войну тяжеловесно, с полной отдачей. Запретив себе все, кроме партии, которая длится уже больше двадцати лет. И на красное было поставлено имение, а выпало – зеро. Он тоже алхимик. Темная сила, превращающая в битву и сопротивление все, к чему прикасается.

Когда-то он решил за всех, как им лучше. Без него. И теперь если и жалеет об этом, то не признается.

– Ну ок, допустим. А на фига врать-то?

– Ну ты же врешь. Себе, другим.

– Я?

Удивление почти искреннее. Я почти верю.

– Ты.

– Дурко твоя фамилия.

– Каков поп – таков и приход.

Снова молчим. Я начинаю засыпать

Грин перехватывает руль одной рукой, второй поправляя куртку, которой я накрыта.

– Спи, спи, Пупусечка. Ты, когда спишь, молчишь и такая прям хорошая сразу.

Я буду спать. Он будет молчать и ехать в ночь. Сначала позади останутся Сиваш и Азов. Потом пролетим погранпереход. На контроле он откроет дверь, чтобы разбудить меня, и, наклонившись близко-близко, вдруг скажет: «Люблю тебя!» А потом добавит: «Как сестру». И что-то из этого будет спасительной неправдой.

На мосту через пролив он разбудил меня, и начнется досмотр. Впереди было еще часов 20 пути. Мы вспоминали всех, все и много смеялись. Осторожно обходили в воспоминаниях то лето и весну, когда были сказаны слова, цепляясь за которые я системно рушила свою жизнь. Пытаясь доказать, что могу без. И что да, нет ни романа, ни героя.

А потом Грин, не спавший всю ночь, отдал мне руль и моментально вырубился на пассажирском сиденьи. По наивности, не ожидая абсолютно никакого подвоха. И я – впервые в жизни! – уснула за рулем где-то в Ростовской области. Я, проехавшая насквозь всю Европу – от Москвы до Рима, Прованса и Швейцарии в одни руки и иногда – по 1500 км в день! Но на М4 мозг просто скомандовал – Грин рядом, расслабься, Пупусик. Он, если что, все решит. Проснулись мы оба, когда машина уже влетела в отбойник. Ощущения незабываемые. Как я вырулила, уже не помню. Помню только, что справа шла фура и я успела подумать: «Слава Богу! Меня всегда тянуло куда-то левее». Но напугалась так, что руки тряслись еще несколько часов.

– Заправка. Заезжай. – Я никогда его таким не видела.

– Блин. Как так? – хожу, рассматриваю царапину на боку – от фары через всю дверь. И думаю: какое счастье, что не под фуру, не вправо.

Заходим. Грин стоит посреди магазина и ничего не делает. Просто стоит как каменное изваяние.

– Кофе хочу.

Не реагирует никак.

– Тебе взять?

– Нет.

Беру американо. Пью, пытаясь унять дрожь в руках. Грин смотрит куда угодно, только не на меня.

– Я нас опять чуть не убила.

– Бывает.

На глаза снова наворачиваются слезы. Не зря он не хотел со мной ехать. Кому хочется помереть от капризов дурной девчонки, прикатившей на войну? Пишу Валу: «Я уснула за рулем и опять нас чуть не убила». Приходит ответ: «Вот ты ему адреналину-то в жизнь добавляешь! Не убила же, вот и замечательно! Я тебе еще и гранат дам. Настоящих!»

Молча едем до какой-то пончиковой. Там Грин относительно приходит в себя.

– Пошли обедать. Выбирай, что ты будешь. И пончиков обязательно.

– Я Валу написала, что опять нас чуть не убила.

– И что он?

– Смайлик прислал.

Ни до, ни после я никогда не видела его в такой ярости. В такой тихой и всепоглощающей, какая бывает только у того, кто вплотную заглянул в глаза своему самому страшному страху и понял, насколько он бессилен перед ним.

– Смешно ему?

– Ну, на фоне всех моих факапов…

– А ты его спроси. Если бы ты там сейчас лежала и тебя бы в черный пакет паковали… ему, бл…, тоже было бы весело?!

– Ну не лежу же!

– СЛАВА БОГУ!!!

До меня, как сквозь вату, доходит чудовищное мое заблуждение. Все это время я была уверена, он злится из-за того, что я подвергла риску его жизнь. А он все это время ехал и рисовал в голове картины совершенно другого исхода. И я снова начинаю что-то понимать. Какие-то странные детали пазла оказывается все это время были не на своем месте, и от того картинка была вроде бы и цельной, но какой-то искаженной. Пока не становится яснее. Но становится чуть ярче.

– Ложь, говоришь?

– Угу.

– Дурко твоя фамилия.

Сделай человеку плохо… и верни ему его самого.

К Москве подъезжаем уже вечером. Сутки в пути. Высаживаю его и еду домой. Мне не верится, что я уехала отсюда всего лишь неделю назад. Кажется, это был какой-то переход между двумя мирами, двумя жизнями. Два пространства вариантов встретились, и между ними протянулся мост. Можно было остаться на этом берегу, но я выбрала сделать шаг вперед. Перейдя на другую сторону, оглянулась и убедилась, что мост не исчез. Он просто стал чуть тоньше и прозрачнее. Еще можно вернуться. С каждым днем на новом пути мост в прошлую мирную респектабельную предсказуемую жизнь будет становиться все тоньше и призрачнее, пока однажды не превратится в мираж и фантом. Пройдет год, я вернусь на то место, где он стоял, чтобы в пароксизме усталости и трусости дунуть на знакомый берег, и обнаружу, что дороги назад нет. Есть только путь. И он был предопределен в тот момент, когда я вышла из дома в 5 утра и села в машину. Привычно пропев: «Заправлены в планшеты космические карты».

Все уже случилось, мама. Тем, кого позвала война, шансов на отказ не оставили.

2023

Москва – Геническ

Новый год праздновали у друзей. Двое моих названых «крестников» и немного гостей. Чисто семейные традиции. Дружим мы уже так давно, что стали семьей больше, чем друзьями. Звонок раздался в 23.30. Звонил Аид.

– Как ты? Звоню тебе, так как мы сейчас на БЗ выходим в ночь. Чтобы поздравить успеть. У нас все как обычно – тяжело, холодно. Ребята попросили отпраздновать по-тихому, но я сказал, чтобы без алкашки.

– Береги себя, пожалуйста. И – с Новым годом. Пусть он будет для нас счастливым.

Он будет для нас разным. Но узнаем мы это, только его проживая. Пока же часы бьют 12, и я загадываю одно-единственное желание: пусть все, кого я люблю, вернутся живыми. На долгое время это станет самым главным.

В 00.00 отправляю СМС Грину. «С Новым годом! Пусть сбудется все самое невероятное и отчаянно желанное. Пусть все встанет на свои места». Ответ приходит почти через сутки. «С Новым годом, Ленусик! Всего самого наилучшего!»

Отчаянно желанное и самое наилучшее сплетается все эти годы в какой-то тугой комок неразберихи, но я уверена: война план покажет. Рано уезжаю домой. Я за рулем. Новый год трезвый. Алкоголь имеет свойство усиливать состояния, а мои в этом не нуждаются: тревога этой зимой стала моим постоянным спутником.

Январь 2023-го в Москве выдался каким-то невнятным. Или это потому, что в тот год времена, даты, дни недели перестали существовать. У творческих так. И у счастливых. И у тех, кому страшно. И кому больно. У всех, замкнутых на себе внутри, снаружи ничего нет. Вот и января почти не было. Просто – машину нужно греть и с мокрой головой не выйдешь.

Тогда мы оказались близки к тому, чтобы поставить крест на многолетней, такой непонятной и такой ценной для нас двоих дружбе. Сейчас я думаю, что тогда мы просто не понимали, как важны и нужны мы все друг другу. И Кавказ, который хоть и появился в моей жизни совсем недавно, но уже стал любимым младшим братом. В любой компании есть люди-кирпичи и люди-цемент. Цементом был Грин. Остальные – кирпичами. А потом оказалось, что был еще и растворитель. Чтобы цемент не засох и конструкция держалась. Просто я никогда не думала, кому досталась эта роль.

3 января я лежала в постели и перебирала фотографии из поездки. Дошла до видео с гранатой. Скинула Грину: «Стажерам покажешь».

Ответ пришел немедленно: «Открою тебе секрет. Нам ничего не угрожало. Ведь с тобой был лучший сабуним[1] в этой местности…»

Слово за слово. Приезжает ночью. Впервые ко мне домой. Все у меня были не по разу, кроме него.

– Это просто твой незакрытый гештальт.

– Что ты об этом знаешь? Что вообще ты знаешь обо мне?!

От бессилия и гнева хотелось орать и что-нибудь разбить. Цемент твердел и трескался на глазах. Я проигрывала эту партию с разгромным счетом.

– Лена, это все неправильно. Для тебя. Уезжай, позвони своей принцессе в Дубай и уезжай.

– Она в Швейцарии.

– Еще лучше. У тебя и шенген есть.

– Когда тебя назначили Богом и выдали право решать за других?

– Уезжай. Это не твой мир.

Белые до синевы костяшки пальцев, сжимающих стакан, контрастируют с невозмутимым и почти веселым лицом.

– Твой мир там.

– Иди к черту.

Мы проговорим всю ночь, но эту партию я снова проиграю.

Как и тогда, в 2019-м:

«– Я герой не твоего романа. Уезжай с ней в Швейцарию.

– Кто это сказал? Кто дал тебе право решать за меня?

– Я так сказал…»

Неделю спустя, в январе 23-го, я сижу на полу и рыдаю навзрыд. Пальцы набирают в телефоне СМС: «Кто дал тебе право решать за всех… как ты мог за три часа все разрушить – мой мир, нашу дружбу с Валом, нашу с тобой… ты, самый дорогой для меня человек в этой Вселенной».

Ответа не будет долго.

Грин позвонил в конце месяца.

– Едем?

– Да.

Со ссор мы всегда умели соскакивать одинаково: просто делая вид, что их не было.

– Так, когда ты приедешь или где тебя забирать?

– Я позвоню за час.

– Лучше за три.

– Лена, мы еще не выехали, а мне уже очень хочется тебя ссадить.

Выезжаем вдвоем из Москвы на Херсонщину в ночь. Первые пару часов Грин пытается меня разговорить. Шутит, подкалывает. Я молчу и полностью сосредотачиваясь на дороге: мне пока нечего сказать и почему-то очень хочется плакать. Часа в четыре утра он пересаживает меня на пассажирское сиденье, и я моментально засыпаю. Просыпаюсь оттого, что мы где-то стоим и в машине никого нет. Оказывается, очередная заправка.

Следующие километров 300 едем и болтаем ни о чем. Смеемся. Это традиция.

В Славянске-на-Кубани яркое солнце и +15. Грин щурится от слепящих лучей и вдруг подхватывает меня на руки и, дурачась, подбрасывает вверх. Я визжу и смеюсь. Кризис миновал, мы снова близкие люди.

– Шарахаемся тут по всяким куширям.

– С сидорами.

– С сидорами по куширям. Опять дурочка на войну поперлась.

На мосту пробка. Я сплю. Два человека существуют в этой Вселенной, которые если за рулем – я гарантированно буду спать. Оба члены нашей банды. Успеваем на «ноль» за 5 минут до комендантского часа. Пацаны уже ждут по ту сторону блокпоста. Едем на базу.

– Ребята, как я рада вас видеть!

Обнимаемся до хруста костей. Дома холодно, зима пришла на азовский берег.

– Вы уехали, Блаженный подходит как-то: «А вот девушка была с вами, она где?» – Вал ухмыляется и бросает на меня взгляд, по которому никогда ничего не поймешь.

– А ты что?

– А я ему говорю: «Тебе зачем та девушка?». Ну он больше не спрашивает. Грустный ходит. Ничего, увидитесь.

Кутаюсь в тридцать три одеяла и под мерный звук трех мужских голосов проваливаюсь в сон. Увидеться с Блаженным все еще не получилось. А с кем-то уже не получится никогда.

Утром берег Азова тих и пуст. Пуст, впрочем, он теперь всегда. Прибило льдины, зима стала абсолютно осязаема. Я иду по самой кромке, волны, хрустя льдинками, почти накатывают на мои снежно-белые кроссовки. Подходящая для войны одежда и обувь у меня появятся еще не скоро. Небо в тяжелых свинцовых облаках, значит, и сегодня звезд не будет. Привычно пролетают патрульные «аллигаторы». Машу рукой военлетам. Видят или нет – неважно. Это традиция, на удачу. В установленное время пошел стратег – мне нравится думать, что это именно стратег и пошел он куда-то в сторону пускового рубежа. Ближе к обеду пролетят «сушки». На базе все стабильно.

Мы снова уедем в ночь. А через полгода Грин напишет: «Лена… Твой курорт разбомбили».

И я буду ехать по ночной подмосковной трассе, горько рыдая и даже не пытаясь утирать слезы. Думая, что все закончилось.

Не зная, что ничего еще даже не начиналось.

У пацанов разговоры в шуточной форме – о деле одним им понятными намеками и незаконченными фразами. Информация сродни ядерному оружию. Нет никаких в доску «своих», кроме тех, с кем делишь свою комнату. Поэтому четко – ни с кем ни о чем. Война план покажет. Номера с машины мне снимают сразу после прохода МАПП. Дно проверяют каждый раз перед тем, как в нее сесть. Это надолго становится рефлексом. Я до сих пор проверяю.

Мы вернемся в Москву в начале февраля, и Грин пропадет со связи больше чем на месяц. Этот месяц круто поменяет абсолютно все, задав вектор движения на ближайшие два года. Я буду долго гонять тяжелые мысли, как толстых неповоротливых хомяков, пока не поймаю одну спасительную: мне совершенно неважно как, кем и в каком качестве, но он нужен мне в моей жизни. Другом, братом, случайным прохожим. Что-то очень большое в моей душе этот Грин, чтобы его можно было просто так потерять.

И я уеду в Луганск.

Война, мама, заставляет двигаться даже тогда, когда нет сил пошевелить и пальцем.

Москва – Луганск

Начало

…телефон молчал первый день

Утро последней ноябрьской пятницы 2022 года началось в 6.06 с дикого крика. Мне снился сон. До невозможности натуральный. В таких снах ты чувствуешь вкусы, запахи, тепло чужой руки и, так как это сон, даже эмоции имеют грани осязания. Во сне я сидела в предбаннике мужского отделения Селезневских бань, в которых ни разу не была и которые почему-то были моргом. И знала, что одно дорогое сердце уже никогда не забьется. Я ждала, когда меня пустят проститься с тем, с кем мы так и не успели найти друг друга по-настоящему. С кем не должны были бы быть, но, будучи, многому научились. Ожидание затягивалось. Лавочка была жесткой, в воздухе пахло вениками и сыростью. Глаза остановились на коричневой деревянной двери. Я знала: когда она откроется, пути назад уже не будет. Я пройду в помещение как будто из кино, с огромным, до потолка шкафом, у которого множество выдвижных ящиков. Один из них откроют. Коснусь ледяной руки. Поцелую каменные губы. И никогда, никогда-никогдашеньки уже не смогу сказать ему, как… и как глупо, бессмысленно, безнадежно… я поднимаю глаза выше, дверь начинает открываться, я кричу, и этот крик рождается не в горле, а в самом центре Вселенной, миллионами осколков впивается в сердце, во сне я задыхаюсь от рыданий, крик становится материален, и я наконец-то просыпаюсь. Подушка мокрая, хоть выжимай. Соседи наверняка очень удивлены и недовольны. Минут пять дышу ртом. Первая, самая первая мысль: Аид все-таки уехал, не простившись. Мы никогда не любили прощаний.

Галочка в Телеграм по-прежнему одна. Сообщение не доставлено.

За год до

– Привет. Папа умер. Ты можешь помочь?

– Я безумно тебе соболезную. Конечно, да.

– Спасибо.

Он так и не приехал тогда, как и за две недели до. Когда стало понятно, что надежды больше нет. Я просила. Умоляла. Мне было нужно что-то живое в моей собственной жизни, в которую врывалась смерть. И я хотела сказать о том, что уже три месяца. Мне было в этом отказано. Но в Инстаграме его сестры появились сторис из «Кофемании». В тот день им было очень весело. А я теряла все, что составляло смыслы и базы. В буквальном смысле этого слова. Умер не только папа. Еще одна жизнь остановилась в тот страшный день. Год, который так хорошо начинался, оказался учителем из фильма Kill Bill: за малейший шаг в сторону – палкой по заднице. За провинность посерьезнее выдирали глаз. Что нас не убило, просто не хотело. Хотело бы – убило.

Я возвращалась в Москву с похорон моего отца – единственного мужчины, который показал мне, что такое любовь и свобода. В бизнес-классе «Аэрофлота» из 12 кресел были заняты только 3. Разговорились с соседом. Оказались однофамильцами. Он боится летать. Я боюсь только не встать однажды после падения.

– Ты очень красивая.

– Спасибо. Я знаю.

– Мы можем встретиться в Москве? Поужинаем, в театр сходим?

– Не думаю.

– Почему?

– Я завязала.

Скоро Новый год. И месяц до того, как мне сообщат новости. Что все там очень плохо. Но мне будет уже абсолютно все равно. Папы нет. Той жизни тоже нет. Ничего нет… И Грин не в Москве. Пустота. «Майбах» друга Сашки плавно тормозит у подъезда. Водитель Андрюша молча заносит в дом небольшой чемодан.

– Доброй ночи, Елена. С возвращением!

– Доброй, Андрюш.

Дверь закрывается. Опираюсь на нее спиной, оседаю по зеркальной поверхности. Касаюсь пола ладонями… потом щекой. Кот трется носом о мой собственный нос. Обнимаю его. Сворачиваюсь клубочком на гладком мраморе и, не снимая шубы, засыпаю. Хочется забыть все. Одну лоботомию, пожалуйста. Побыстрее и не взбалтывать.