Русские бабы

«От дома и до дома побираться …»

От дома и до дома побираться —Сколь милостынь у нищего в мешке!Мне б с лёгкостьюлюбить и расставаться.Быть ветреной и мчаться налегке.Так чередою засиневших просек,Где брезжит то колючка, то люпин,Бежать без промедления, без пользы,Без памяти, без встреч и без смотрин.

«Меня из дома выгонят…»

Меня из дома выгонят.Пойду я побираться —на дудочке наигрыватьда над собой смеяться.Сошью-ка юбку до полуиз шали старой девы,чтоб шли по свету, по белусо мною быль да небыль.Нанищенствую грошик я,покроют ноги цыпки,забуду всё из прошлогои стану неказистой.Усну, дождём настигнута,в дому, где на сушилахполна солома с игламимышами да крапивой.

Первые цыплята. 2 апреля

У обрыва, там, где снега ватуСолнце съело, прямо на краю,Жёлтой мать-и-мачехи цыплятаВывелись так рано и живут.Поутру зима ещё, морозно —Снег и лёд, да мёрзлая земля.А они решительно и звёздноГлазками наивными глядят.Вот оно – само упрямство жизни.Встали за себя, за жизнь, в штыки.От наветов злых и укоризныИ в мороз решительно – цвести!На земле как первая заплатка —Плоть живая начинает путь.Так и мне – сквозь дебри лезу – надоИх глазами в детство заглянуть.

Ёжики любят лето!

Написано на заборе,а значит, и не секретно,одно изреченье простое:«Ёжики любят лето!»И ёжик такой счастливый,что нарисован кем-то.И думает так красиво:«Ёжики любят лето!»Весь город картинку видит.А может, и вся планета.Лишь ёжиков не спросили:– Ёжики, любите лето?Это выходит что же? —Где-то, в листву зарытый,живёт и не знает ёжик,что он такой знаменитый!Но – всё же – вижу, и – радость —«Ёжики любят лето!»Так это, выходит, правда!Ведь радостно мне при этом!Художник, что рядом ходит,ёжикина портрета —мы верим, мы все запомним:– Ёжики любят лето!!!В стране, на родных просторах,есть лозунг тепла и света!Пишите всегда на заборах:«Ёжики любят лето!»

«Как незатейливо чиста…»

Как незатейливо чистана фоне нашей круговертита траектория листас берёзовой прохладной ветви.Мгновение ещё храня,свой сон, пространственно не тесный,просвеченный рентгеном дня,потерянный и неизвестный,один из простеньких миров,отживши век миниатюрныйна фоне шлаковых домовс обшарпанною штукатуркой,не защищён и не храним,забывши имя, отлетает…Я усложняю этот мир,а траектория простая.

«– Хочешь совет?.. Ты попроще живи, как лист…»

– Хочешь совет?.. Ты попроще живи, как лист.– Этот, на кустике? – я говорю ему.Слышу смешок и, из дырочки лёгких, свист.– Листик тетрадный в клеточку, – он во тьму.– Что ж это в клеточку? – спрашиваю его, —Может, в полосочку, как у живой травы?Он мне: – Травы живой?! Ты уж скажи – зерно!Там, где ты будешь, дефицит зерновых.– Странный, – плечами пожала я, уходяПрямо по камням, набросанным в глину лет.– Ты умерла для нас! Призрак ты! Нет тебя!Вот привязался. Занудливый силуэт.Нет его. Дымка. А я до сих пор живу.Глупости всякие в призрачной голове.Если я в городе каменном не ко двору,Значит, за городом – буду ближе к траве.Вот накидали дорогу камнями мне.Что под дорогой?.. А мне он шипит: – Шкелет!Ты там лежишь убитая, в толще камней.Не понимаю. Иду, созерцая свет.

«Осень совершает переход…»

Осень совершает переходсентября мятущегося в небо,где горизонтальной строчкой белойтонко проявляется испод.Человек – берёзовый листокили грач – вот глаз его прожилки,прижимает скудные пожитки:чтобы это тоже взять в полёт.Чаще он пугливый однолюб.У него всё в жизни на исходе.Но по парку горделиво ходит,собирая пищу в твёрдый клюв.– Ласточка, любовница моя,кружит осень сердце человека.Суп грибной сварите для меня,чтобы вспоминать нам время это.И обратно – взгляды на окно.Мир осенний там перевернулся.Озера оранжевое блюдце,пролито янтарное вино.Так, тихонько ноги оторвав,и взмахнув, как дирижёр, руками,человек от ветки отлетает,не имея на полёты прав.

«Паденье снега в век из века…»

Паденье снега в век из века.И нового тут вроде нет.Есть наблюденье человека —как падает сегодня снег.Вчера скольженье и круженье.Иного человека слог.А снег – влекомый и блаженный —легонько стелется у ног.С высот спускается к деревьям,беспамятствуя за окном,не знающий, насколько древний,насколько бел и невесом.И каковы его приметы,и отношенье к облакам.Снежинки – странные предметы,и не приучены к рукам.В них коды, формулы Вселенной,рискованные письмена.Рожденье, смерть – одновременно,их неживые семена.А ты доверчиво и просто,дитём галактик и систем,вдруг озаряешься вопросом:Как это создано и Кем?

«Разбирают ёлку в феврале…»

Разбирают ёлку в февралена площадке у кинотеатра.Сыплет снег с дождинками от марта,хоть зима ещё в календаре.Вот и кошка пёстрая спешитк парку, на котовы именины.Быстротечны, сутолочны зимы.Сдвинут неба непорочный щит.Вижу всюду сущие моря.Ветрено. Расшатана планета.Ремонтёры бытности и света —ангелы хлопочут по краям.Это, говорят, их ремесло.И Господь склоняется над нами.Просто Новогодие прошлос голубыми хрупкими шарами.Зимы – мемуарная пора,хоть ни дна погоде, не покрышки…И выкрикивает громко ангел с вышкипадающих веток номера.

Тринадцатый трамвай

Когда бы знала я… Когда бы знали все —тринадцатый трамвай везёт меня к мечте.Гремит гнилая дверь, и дребезжит звонок.Тринадцатый трамвай, ты очень много смог.И, несмотря на дождь и град своих потерь,ты завершал петлю и открывал мне дверь.Старался и пыхтел не вдруг, не для кого —простую песню пел – для счастья моего.В тебе гудел народ с авоськами проблем —детишки и отцы, и дедушки совсем,и бабушки в очках – все пялились в окно —на уличное, вдаль бегущее кино.И каждый протирал здесь задницу до дыр.И улыбалась я – твой главный пассажир!Ведь много человек ты до вокзала вёз,и лишь меня одну до неба и до звёзд!И номер твой ничуть ни в чём мне не мешал.Тринадцатый трамвай моим героем стал.Нас не жалеет жизнь и пробирает дрожь,но, верно, никогда ты с рельсов не сойдёшь,чтобы домчать сквозь град, не выставляя счёт,в прекрасную страну кого-нибудь ещё.За каждый светлый миг – живи, не умирай —по миру бодро мчи, тринадцатый трамвай!

«Я сама – пикОвая дама…»

Я сама – пикОвая дама.Ну а ты – пикОвый валет.С дрона полная панорама —угол голый, как пистолет.Это угол нашего рынка,свалка мусорная в кустах.Мы, как разные половинки,потому что любовь пуста.Мы ругаться с тобой не стали.Было не о чем. Ни о чём.Эта дверь, позади, из стали,как крыло за твоим плечом.Будешь счастлив, сыт и доволен.И забудешь дуру – меня.Не заплачь от фантомной боли,вдруг поняв, кого потерял.Ты учёный. Я не учёная.У меня река за спиной.Может быть, это речка чёрная,чёрный ворон над головой.Мы две птицы: чайка да ворон.Ворон мудрый. А чайка – нет.А любовь – это горстка вздора,угол чёрный, как пистолет.

«Неправильный дождь в феврале…»

Неправильный дождь в феврале.Трава появилась, мадам.Наверное, дело во мне.Какая я, люди, балда.Конечно же – дырки в башке.И сыплет, и сыплет дождём.Вот зимы и стали не тетеперь в измеренье моём.Машина, застряв в колее,Буксует. Свирепый шофёр.Претензии, люди, ко мне.Во мне ваш косой коленкор.Синоптики, судьи, сюда!Полиция, цапай меня!Наверное, это судьба.А если точнее – фигня.Закроюсь, зароюсь, уйду.Упрячу в ладони глаза.Повесьте меня на звезду.Повыше, ровней, господа!

«Каменная рыба тишины…»

Каменная рыба тишиныЗарастает слабыми вьюнками.Молчаливый, онемевший каменьВ детстве трав не узнает вины.По хвосту и твёрдым чешуям,по хребту, сквозь каменные жабры,Жизнь влечётся ощущеньем жажды,от желанья поселиться там.Запахи, видения, слова,Васильки у самого обрыва,Их не видит каменная глыба.Окунулась в землю голова.Для кого? Когда она жила?Полная романтики, жемчужин,Северных примет, восторгов южных,Лёгкая на добрые слова…Замерла теперь беззубым ртом.Грунт её вбирает, будто мантру.Погрузилась в полную нирвануВ космосе своем, забывшись сном.Золотым сечением она,Видима, наверно, отовсюду.Каменная рыба. Рыба – БуддаВ центре мира, первого зерна.

«За плечи брошу суму…»

За плечи брошу суму.Прости, мол, прощай, мой домик.Шапку в сенях сниму —может, кто-нибудь вспомнит?Мол, не таила зла.Любила… собак да кошек.Вот она, жизнь, и прошламимо моих окошек.В небо с сумой взойду —Сколько там воли, света.Отдайте ж мою звездуНа память бомжам и поэтам.

Три Ангела о чем ведут беседу?..

Три ангела на иконе Андрея Рублёва «Троица» и древнеязыческая Макошь с двумя её спутницами Долей и Недолей – есть, по-моему, две Русских идеи о заступе и роде. Дума воинов о защите семьи, о жертве, ради процветания. И женская дума о продлении жизни, о тепле и уюте в доме.

Женская идея – начало, исток, мочка, моток. Потому Макошь – великая пряха, и две сестры-дочери-помощницы с ней – это Троица. Чаша перед ними. В ней жизнь и жертва, боль и счастье. Судьба – сурья, пить её нам. О чём бы я ни написала, куда бы мысль моя ни заходила, но возвращается к более близкой мне женской идее: о доме, семье – о рождении, о дочери, сыне; о доле личной и доле близких. Из неё прорастает дума о доле-судьбе родины – России. Здесь вплетается женское и мужское – наша общая Доля Русская.

Появляются эти образы неоднократно, как неотъемлемая часть жизни, её основа. Триединое содружество, образ трёх ангелов сопровождающих всюду русского человека.

«Что не так на сторонке нашей?..»

Что не так на сторонке нашей?Всё печаль да печаль окрест.Над какою такою чашейплачут ангелы этих мест?Всё над ней – человечьей долей —многотерпно они молчат.И всегда их, по-русски, трое.И такая на всё печать…Перед чашею онемели.Будто бездной предъявлен счёт.И молчанка над колыбелью,будто вьюга в ночи, поёт.Над невидимым нам кострищемподнимается в небесадым над нищенским пепелищем,над сечёным лугом отав.Там обобранный погорелецищет светлую колыбель…А в той чаше – лежит младенец.Море слёз материнских в ней.

«Моя бабушка уголь грузила…»

Моя бабушка уголь грузилана вокзале, у края судьбы.От него она черпала силына труды от звезды до звезды.Под косынкою прятала косы,утирала ладонью слезу —как гудели в ночи паровозы,словно шёл эшелон на войну.И, с лопатой щербатой своею,шла с работы домой, как солдат.Всех чертей преисподней чернее.Только зубы белы да глаза.До сих пор этой чёрною быльюполон вдовий очаг до краёв.Пахнет потом да угольной пыльюот щербатой лопаты её.

Цикорий

Смерти-то нет. И плохое не в счёт.Всё потому, что цикорий цветёт.Будто колышется синее море —самый простой придорожный цикорий.Словно спустилось небесное в дол,пятнами сини на мамин подол —мама с серпом замерла у ворот.А вдоль дороги цикорий цветёт.Мама цикорий тот сжать пожалела.Так вот стояла и молча глядела —словно вдоль дома небесный прибой.А у прибоя – соседка с козой:«Жнёшь, Валентина?.. Бог в помощь тебе».И уступает дорогу козе.Ну, а козе – благодать, как в раю —тянет к цикорию морду свою.Мама ни слова не может сказать.Небом плывёт, мимо них, благодать.Смотрит – как цветень рогатая рвёт,как натянулась верёвка её…Будто душа прикоснулась огня.«Съела цветы. И пошли от меня.Я ж пожалела – не трону цветки…Было – не стало – одни стебельки».Светел небес запредельный цикорий.Жизнь истончилась с подобных историй.Мамы три года почти – уже нет.А вдоль дороги – лазоревый цвет.Будто на небо лазейка иль дверца.Напоминанье для детского сердца.Мама цветы за красу пожалела.Уж не тогда ль её синь приглядела?..

«Стоит пшеница, нету ей предела…»

Стоит пшеница, нету ей предела.Холмы и долы… А предела нет.И облака, все в оперенье белом,плывут над нею, испуская свет.А ей дано расти и колоситься,тянуться к небу, радуясь дождям.И ветер гладит добрую пшеницупо молодым, зелёным волосам.Ей зрима жизнь возвышенней, полнее…Гляжу на поле вдаль из-под рукии вижу – от тепла благоговея,оно склонило долу колоски.Сейчас июнь, пора цветов и жажды.И жнец к нему с серпом не подошёл.Здесь зреет хлеб для августовской жатвыи каравая на Его Престол.

Яблочный Спас

Яблочным Спасом, Яблочным Спасомвеет сияние Божьих садов.Это спасение Райского сада.Выше – спасенье запретных плодов!Пахнет корзинами, скрипом лозовым,детским, с матрёшкою русскою, сном,миром старинным, скатёркою новой,душной корицей – большим пирогом.На рушниках, шитых крестиком алым,у хорошавки*, румянится Спас.И полагается старым и малымяблочком хрустнуть, упавшим, тотчас.Дома у печки, с потёртым ухватом,бабушка нежится в белом платке —с Яблочным Спасом, с Яблочным Спасом!И пироги в противнях на шестке.

*Хорошавка – яблоня

«Впадает в небо узкая протока…»

Впадает в небо узкая протока.У августа глаза Ильи-пророка.И плащ седой, спадающий с небес,плывёт сквозь сад, кустам наперерез.Через межу, предвидя неба твердь,боясь крылом о край её задеть,всё ниже пролетающие птицы.А в грядах след от горней колесницы.Скрещенье стрел и сполохи огней,что вознеслись над гривами коней.Всё видно здесь, от космоса до дна.А выше – длань Господняя видна.

«Ну, вот и осень. Жалость или шалость?..»

Ну, вот и осень. Жалость или шалость?..Легко иду по линии судьбы.Ладошка клёна под ногами сжаласьсреди листвы и давленых рябин.Светлеют стяги и сереют блики.Без астр весёлых гол мой огород.Лишь брызги флоксов, флоксы не пониклив толпе листвы, охочей до свобод.А на востоке розовеет пламя.Седые перья, трепет высоты…Ладошка клёна сжалась под ногами,как будто враг шагнул из пустоты.Я не хочу! Я всё в себе забуду,как обмерла однажды на юру…Ладошку клёна, как живое чудо,я из-под ног досужих подберу.Кто предан был и бит за обаянье,забытый всеми, брошен был под лёд,горя внутри невидимым сияньем,простой порыв отчаянья поймёт!..Как у судьбы есть доля и недоля,а жизнь полна сюрпризов и щедрот.И озорна, уж тем, что на заборесреди листвы рыжеет рыжий кот…Я не Господь, не чудо, не икона.Я слабый человек в большом лесу.Но хоть листок простой – ладошку клёна,от холодов нахлынувших спасу.

Забытый странник

Его там нет, кого вы ждёте.Там поселился дух иной.А книгу в ветхом переплётетишайший Бог унёс с собой.Прозрачный странник с грустным ликом,Он всё забыл, Он сирота.И древняя, о Чуде, книгасейчас в Его руках чиста.Кто Он?.. Он бродит по вокзалам,плутает в улочках чужих.Во всякий день в халате староми в тапках драповых худых.С небес, с ума давно сошедший,Он на скамейке спит, как бомж.А мимо крёстным ходом шествийплывёт вся мировая дрожь.В ночи очнувшись от испуга,от сна, в котором Он – не Он…Оглянется вдруг на округу —окраина, чужой район.С какого-то такого чёртахандра потянет в ближний храм.А там тоскливей отчего-то.Как будто Бога нету там.Метнётся слепо к горизонту —меж общежитий, гаражей,где улица за поворотом,когда-то Он бежал по ней,в заросший сад, не узнавая,тогда ещё открыт всему…И удивится, что живаятрава так ластится к нему.Мелькнёт лицо в облезлой раме,согбенный материнский лик.И книга слабыми губами,воскресшими, зашевелит.

От Покрова и до Казанской

Есть дни в обычном мире бренном,Когда возвышен человек.Грачи летят осенним небомИ от лесов исходит свет,Преображая счастьем лица.Стожаром клёнов выси жжёт.Тогда, по палой охре листьев,В мир Богородица идёт.От Покрова и до Казанской,В патриархальном октябре,Господь смиренно наказал ЕйХодить меж нами по земле.Как бы меж Раем и меж Адом,Где суета и лет просчёт,Над Гефсиманским скорбным садомЭдем возвышенный встаёт.Обнажены его оливы,И видно светлые следы.В людских садах роняют сливыСвои последние плоды.Весь мир открыт, полуразрушен.Над кровлей тленные леса.Но наполняет осень душиНаивной верой в чудеса.И ты, мой друг спешащий, входишьВ аллеи ясный коридор,Где осень, будто на исходе,Но кружевной плывёт подзор.Так, что, блаженствуя, болея,Душа не просит ни гроша —Глядит, как тюль метёт аллеи,Немарким золотом шурша.И разговор о том в народе,При доле скудной и простой,Как эта Женщина проходитСквозь мир предзимний и большой.Что каждый здесь уже не прежний,Приняв причастие Её —Святую радость и надежду,Что осветили бытиё.Что очень скоро несказанноЗастелют льнами неба дно.От Покрова и до КазанскойВсё светлой радостью полно.

«В каком столетье, на каком году…»

В каком столетье, на каком годумне сделаться смирней и осторожней?..Однажды я нечаянно уйду,как в магазин за хлебом,в Царство Божье.Так завершится волокита дней…Но – не спешите – не уйти от чуда —я улыбнусь вам молча ниоткудатаинственней Джоконды и мудрей.

«Три ангела о чём ведут беседу?..»

Три ангела о чём ведут беседу?И копьями зачем вооружились?Деяние ль жестокое узрели?Пред чудом ли наивно умилились?В глазах их не веселье – доля наша.Их главы о постели позабыли.В молчанье смотрят – прямо перед нимиСтоит Неупиваемая Чаша.А к ним ведут далёкие дороги —Не видно им конца из поднебесья.И быстро скачет всадник синеокийк пределам их с великой тайной вестью.А дом их в небесах скале подобен.И древо, что зимой не увядает.Гора – проклятым ворогам надгробье.Боится гнева их воронья стая.А в мире столько горя и насилья.Кто ж бедных сирот от беды заслонит?Не эти ли приподнятые крылья?Не эти ли заточенные копья?

«Уже всё есть, а я искала…»

Уже всё есть, а я искала…Живёт безмолвная зима,не потому ли мне осталосьстоять и ждать на грани сна.Не улетать и не клубиться,не соглашаться ни на что.Там просто небо, просто птицы.Летят снежинки на пальто.

В музее Пушкина. Нижний Новгород

С мороза мы входили в залсчастливые, среди немногих.Здесь, за стеною, Пушкин спал,устав от тягостной дороги.Хоть век за веком миновал,где сани рассекали дали,а он зачем-то спал и спал,пока мы все стихи читали.Казалось безрассудным нам —лишь миг – и распахнутся двери —кудрявый Пушкин выйдет сам,чтоб нам свои стихи доверить.И, предвкушая этот миг,весь мир любили мы за это.А Пушкин спал, как Книга Книг,сном гениального Поэта.

Шарик

дочке Насте

Мы можем пройти хоть весь город с тобой.Порхает на ниточке шар голубой.Его мы купили, надули, и вот —смеясь, наблюдаем свободный полёт.На фоне сугробов и грязных машинлегчайший, чистейший, он в мире один.Смешно и прекрасно – на пике зимы —железные санки, и шарик, и мы.Из шапки мохнатой одни лишь глаза.Мы в память вписали тот день навсегдамгновеньем из детства, кусочком мечты —как шарик земной удержала в нём ты.Привязанный крепко, навек, к рукаву,чтоб он не умчался от нас в синеву.Мне завтра знакомые все сообщат —вас видели с шариком. Бодро летя,катались мы с горки, зашли в магазини даже, по правде сказать, не в один.Протопали мы через улицы все.И шарик сквозь вьюгу над нами летел —воздушный, не скучный, как шар наш земной.Его донесли мы, с прогулки, домой.

Рождественский ход

Они шли в метели.И снег им в глаза.Плыла надо всеми,Над ними Звезда.Углами пылалаВ миру снеговом.И всем возвещала —Пришло Рождество!На платах с кистямиПионы цвели.А юбки мысамиДорогу мели.Так шли гимназисткиВ забытом году,Во граде Российском,Поднявши ЗвездуВысокого НебаНад Волгой-рекой.А город был нежныйИ снежный такой,Весь в празднестве шествий.И слушал народРождественских песенДевический ход.Спешили кадеты,И шли господа —Живые портреты,В своё никуда.Где радугой песенСнег падал с высот.И был так чудесенРождественский ход.

Путь волхвов

Восходит солнце. Снежные домаОсвещены потоком восходящим.Над деревами – вечный караван.А вдоль дороги – прохожденье наше.Мальчишка звучно дует в медный рог.Идут волхвы – на солнце блещут ризы.Их путь Вселенной млечен и высок.А вдоль зимы – поток людской нанизан.Как выпал снег, стал путь налажен всем.Тут всякий человек оповестимый,Что ход открыт в Небесный Вифлеем.И в тополях, над клёнами, оливы.Идут волхвы. Здесь каждый, кто воскрес —Вдоль облаков повозок вереница.Толпы людской в лазури светлый лес.Волынки дышат – пар от них клубится.Так по снегам, от сердца ноября,До Рождества – его Солнцестоянья —Идут волхвы, вращается Земля,И снег летит сквозь купол мирозданья.И тот, кому нет жизни в суете,И тот, кому терять не жалко скорби —С волхвами стали звёздным ходом все.Их в Вифлеем несут по небу ноги.– Идите с нами, в сей Небесный Град!Вот Светлояр – явление большое!И в облаках видения стоят,В краях высоких облачного слоя.От ноября – ковчега, где жил НойС его спасённым от стихий семейством,Тот День восходит, движимый зимой,Над городами белыми Бореи.Передувает млечные пути,Где мы спешим внутри земного мира.А над домами вечный ход летит —Плывут Волхвы к Звезде неумолимо.И к нам, в тенёта, сходит лёгкий свет,От высших сфер и от преддверий Рая.Волхвы несут торжественно ковчегИ звёздный плащ над миром расстилают.

Мать-и-мачеха

Ходим по воду к колонке в феврале.Мама льды полощет в ванне на дворе.На верёвках мёрзнет стылое бельё.Ветер детство по снегам стрижёт моё.Никого его сильней на свете нет.Всё же – ветер всюду лишний человек.Я – детёныш – рождена между людьми.По сусекам наскрести бы как любви?..Вот сдадут они меня – чуму – в детдом…Встала бабушка – не сметь! – с двойным перстом.Но молчи – там, под подушкою, ремень.Эта бабушка прожженная – кремень.По-расчётному считает маме дни.Бережётся мама, тихо время длит.По корыту среднерусской колеиОдногодочки косматые мои —Все мы вместе по весне – деньки из дней —По поповникам оврагов и полей.Вот склоняюсь бестолковой головойНад ладошкой мать-и-мачехи двойной.И срываю самой жизни злую суть.Мать-и-мачеху я матери несу:– Погляди, её потрогай – холодна.Это внешняя, на солнце, сторонаЗелена. А та, к земле, белым-бела.Хоть к сырой, холодной, а мягка, тепла.Я ребёнок. Я спрямка. Мне ль понимать?Говорю: – Вот это мачеха, вот – мать.Как же радостны весной её цветы.Хоть они, как суть, предательски желты.Мама губы сжала. Промолчала мама мне.Мама льдов наполоскалась во дворе.На ночь бабушка берёт большой топор.С топором идёт-бредёт она на двор.Там не вор, не тать, а звёзды. Может быть,Будет бабушка всю ночь дрова рубить,На Луну глядеть, а после – на зарю.Говорит она: – Дрова колоть люблю.С сорок третьего люблю…Всё может быть.Вся Россия шла тогда дрова рубить.«Только раз, – поют, – цветут у нас сады…»Эшелоны шли тогда во тьму беды.Чёрный ворон – над посёлком – почтальон.– Ты летай, – кричат ему, – хоть через дом!– Не сойти бы только, бабоньки, с ума.Тяжела она – почтовая сума.Не от писем-птиц, со Сталиным газет.Птицы лечат. Похороночек брикет —С тех камней очугунела голова —Документ судьбы о четырёх углах.Вот он – вдовий пятистенный тесный дом.Пятый угол – локотку широкий стол.Смотрит бабушка застывшая в окно —Много снега почтальонам намело.И сугробом лезет-лезет до окон,С сорок третьего, усталый почтальон.Будет, будет колыхаться мамин лёд,Мать-и-мачеха оврагом поползёт…По весне с лопатой выйдем на усад.На ладонь перва как плюнем, так копать.Только «Карр!» вороний эхом вдалеке —Глядь – вороны на домовом на коньке.Вы живите, лады-ладушки мои,Как тут бабушка хватала ком земли,Как пригоршню жизни – дёрна схрон,И кидала его, с розмаха, в ворон.Как колосс упёртый, встамши на земле:– Ты не каркай, смерть поганая, по мне!И, пока летел тот ком в седых ворон,Утирала грубо руку о запон.А какой там, за забором, ходит тать,Мне ещё, по малолетству, не понять.

На фоне фильма «Титаник»

Над мартом – садами, снегами,По небу, в лазури проточной,Идёт нашей жизни «Титаник»И стяги над градом полощет.В весеннем миру, над домами,Где грачьи голодные стаи,Он, движим большими винтами,Над аркой берёз возникает.Так это заранее знать бы…Пропорет он днище ножами —О лёд голубой и хрустальный,О вышку, что над гаражами.Уж сносит его на торосыНад телом горящего наста.И поздно вопить тем матросамСквозь небо девятого марта,Сквозь фильм, что на телеэкранеВулканом бурлит из пробоин,Эфиром, зияющей раной,как в памяти жутко и больно.Кренится и рушится мачта,На снег упадает шипучий.А в небе лазурь, точно Рай там,Как будто там жить много лучше.

Расселённое общежитие

Осиротевший, бывший семейный тыл.Вдоль коридора провисшие провода.Шмотки рассыпал, пасмурен, разнокрылшкаф, растопыривший всю пустоту стыда.Верных скелетов голые миражи,как часовые, не бросившие посты.Сон отторженья. По-мертвецки свежиостекленевшие на кровати часы.Мир остановлен в капсулах пыльных сот.Тихо и жутко. Бесчеловечно распятдревний диван. Халат и плюшевый слонвсё ещё верят – хозяева их простят.Люди отбыли, вытолкнувши взашейстарых комодов распахнутые гробы.Я же, случайно попавшая в сон вещей,вижу трагедию дома и крах судьбы.Люди умчались в новое Рождество.В светлых квартирах сейчас пекут пироги.Здесь же клубится прошлого грубый сордраных обоев, посуды, пустот нагих…Стужа. Разбитые стёкла и снега мел.Пыльных чувяк замерший шаг, как в кино.Взгляд табуретки в кресле окостенел —это старуха слепая смотрит в окно.

Ботинки войны

Это тень наползает на комнатуС непогожей чужой стороны.Ты весь день, как в миру перевёрнутом,Чистишь берцы – ботинки войны.Слыша ритм с края страшного, дальнего,Где кипение зла через край.И чеканно уже повторяетсяПо-армейски: «Ать-два» и «Айн-цвай».Ты не просто их щеткою шаркаешь,Ты их слышишь и видишь сквозь дым,Как идут они твёрдо, печатаяВ марш-броске, повторяя тот ритм.И в стране какой – нет уже разницы,Не унять – слышен топот, как рок,В каждом доме одно повторяется —Марш призывный армейских сапог.Не забыться с того сладким Раем нам —Ритм вгрызается, тянет на дно.Я хватаю тогда и бросаю их,Эти страшные берцы, в окно.Бог войны к нам полуночно вломитсяС окровавленной лапой из тьмы.Закричу женским голосом тоненьким:– Дверь закрой! Да с другой стороны!Въявь тебя у Богов отнимаю яВ Рай палящих родных простыней,Ведь такое в душе моей плавится —Круче войн, горячее огней.Мы же вместе задумали родину,Где для счастья и детства нам жить!Только берцы с шнуровкой, походные —Значит, снова тебе уходить?И «ать-два», и «айн-цвай» – чистишь в ритме тыБерцы ваксой в пространстве земном.А я, зло отнимая, швыряю ихПрямо в грозного бога, в окно.– Подавись, чёрный демон из пропасти!Ты не должен входить в эту дверь!…Тает полк в дымке, чёрной от копоти,В неизбывном пространстве потерь…В новом мире живу, как нечаянно,Где вокруг все чужие свои…И однажды сама покупаю я,В память, берцы – ботинки любви.