Письмо из бункера

«Разве человеку, потерявшему руки, достаточно одного цветка, чтобы забыть о своей потере?» – подумала Хельга, и ей сделалось жутко. От неловкости она уронила астру к ногам мужчины и, не решаясь поднять ее, попятилась.

Послышался громкий плач Хедды. Хельга обернулась, ища защиты у родителей, но те выглядели недовольными. Мать одёргивала младшую сестру и подталкивала ее к больному на кровати, у которого была перебинтована половина лица. Хедда уперлась пятками в пол и ревела в голос. Хольда тоже шмыгала носом, а Хельмут развернулся и убежал прочь из палаты. Никто не стал его удерживать.

– Я думаю, ничего не получится, – недовольно сказал отец, обращаясь к съемочной группе.

В тот день всех детей лишили сладкого и уложили спать на два часа раньше. Тогда война подобралась к ним слишком близко, но все еще можно было отступить, убежать. Сейчас же она стояла вплотную и застила собой весь мир.

За утренним чаем фрау Юнге рассказывала кухарке, как выходила подышать в сад во время короткого затишья. Фройляйн Браун тоже была с ней.

– Сегодня я буду плакать, дайте и мне сигарету, – пересказала слова Евы фрау Юнге, и медленно отхлебнула из чашки.

– Что, разве уже пора?.. – воскликнула фройляйн Манциали. Она даже побледнела.

– Я тоже так подумала, – покачала головой фрау Юнге, глядя в пустоту, – но она о другом. Они поженятся сегодня вечером. Уже пригласили регистратора. Будет официальная церемония. – Она сделала еще один глоток. – Гитлер женится на Еве Браун.

– Значит, точно конец, – заключила фройляйн Манциали, безвольно складывая на коленях пухлые красивые руки.

Обе женщины сидели молча, как в забытьи. А Хельга думала, что жениться в таком возрасте, как герр Гитлер, противоестественно. К тому же фройляйн Браун такая легкомысленная и думает лишь о нарядах, танцах и граммофонных пластинках. Она даже в партии не состоит. Что между ними общего? Может быть, это необязательно, если люди любят друг друга. Хельга вышла бы за Генриха, пусть ей будет хоть сто лет! Лишь бы они увиделись еще когда-нибудь.

Ближе к вечеру отец привел в бункер человека в форме нацисткой партии с повязкой фольксштурма на рукаве – своего заместителя служившего в администрации Берлина, герра Вагнера. Он расположился в комнате в конференцзале фюрера, приготовил все необходимые бланки. Потом пришли герр Гитлер и фройляйн Браун. Они медленно прошествовали по коридору нижнего бункера на глазах у офицеров, секретарей и обслуги. Хельга тоже стояла в кругу собравшихся. Фюрер подволакивал ногу и жевал губами, фройляйн Браун сверкала большими влажными глазами, в которых скорее читался испуг, чем радость. Она поддерживала будущего мужа под руку. На ней было длинное черное платье, из украшений лишь заколка с бриллиантами в волосах. Гитлер выглядел как обычно, ничем в одежде не подчеркнув особенности момента. Они скрылись за дверьми конференцзала.

Собравшиеся не расходились. Все молча ждали окончания регистрации брака. Наверху над бункером рвались снаряды, громыхали, сотрясая стены, фугасные бомбы, визжали зенитки. Хельга ущипнула себя за внутреннюю сторону запястья, происходящее – не иначе как кошмарный сон. Что за нелепость: жених – больной безумный старик и невеста в черном.

Не прошло и десяти минут, как Гитлер и Ева Браун, уже в новом статусе мужа и жены, вновь показались в общем коридоре бункера. Молодожены прошли вдоль шеренги поздравляющих, пожимая каждому руку и принимая скупые поздравления. Проходя мимо Хельги, Гитлер молча поцеловал ее в макушку и отечески похлопал по плечу.

Ева Браун принимала поздравления от кухарки, фройляйн Манциали.

– Поздравляю вас, фройляйн… – замешкалась и смутилась та.

– Теперь вы можете звать меня фрау Гитлер, – заявила во всеуслышанье Ева Браун. Она нервно расхохоталась. – Представляете, я чуть не подписалась «Браун». Пришлось зачеркнуть.

Хельге стало жаль ее. Ева Браун мечтала выйти замуж за фюрера, столько лет она ждала этого момента. Уж конечно, она представляла свою свадьбу иначе, не среди серых стен и унылых лиц. Ева так любила герра Гитлера, что дважды чуть не свела счеты с жизнью. Об этом знали все. Но мать, открыто презиравшая Еву, как-то упрекнула ее, сказав, что та мастерски манипулирует фюрером, и что ее самоубийства – инсценировка, дешёвое балаганное представление. Мать была уверена, что Ева вовсе не так простосердечна, как многим казалось. «Хитрая бестия крутила роман с Фегеляйном, а потом женила его на своей сестре, чтобы отвести от себя подозрения фюрера», – бросила как-то мать в разговоре с отцом. Тот возразил: «Это грязные сплетни, ничем не подкреплены». Мать обиделась, целый день не разговаривала с ним и на всех сердилась. Хельга не знала, кому верить. Уже в бункере она услышала, что группенфюрер Фегеляйн – дезертир и изменник. Когда фюрер приказал расправиться с ним также, как и с генералом Герингом, Ева Браун плакала и просила за него. Она слепо поддерживала Гитлера во всем, но за Фегеляйна вступилась. «Моя сестра ждет от него ребенка, не будьте так жестоки», – умоляла она фюрера, сидя на полу возле дивана и склонив голову к нему на колени. Но тот остался непреклонен. Может быть, она и вправду любила молодого и красивого Фегеляйна, а может быть, просто жалела сестру.

Приняв поздравления, молодожены отправились в гостиную Гитлера пить шампанское. Но вскоре фюрер оставил свою новоиспеченную жену. Он вернулся в коридор и обратился к фрау Юнге:

– Дитя мое, вы хоть немного отдыхали?

– Да, мой фюрер, – почтительно отозвалась та.

– Тогда пройдемте в секретариат. Возьмите блокнот для стенографии, я хочу вам кое-что продиктовать.

– Разрешите мне отлучиться ненадолго, – попросила фрау Юнге. – Я схожу за блокнотом.

– Конечно, – потряс головой Гитлер.

Он оставался в секретариате, пока фрау Юнге не вернулась с блокнотом. Она закрыла за собой дверь, и Хельга так и не узнала, что же такого важного герр Гитлер решил надиктовать в разгар празднования собственной свадьбы.

Хельга ушла в нижний бункер к сестрам и брату. Они сидели в детской по кроватям и молчали. Маленькая Хайди спала, положив головку на колени Хельмута и поджав ноги к животу.

– Почему вы так сидите? – растерялась Хельга. Ей вдруг показалось, что дети больны, такими серыми, бескровными и унылыми были их лица.

– Нам нечем заняться, – со слезами в голосе пожаловалась Хедда.

Хельга вспомнила, что никто не выводил их на свежий воздух с того самого вечера, как они приехали в бункер. Она сама выходила всего лишь раз, с дядей Робертом. С тех пор прошло несколько дней, но казалось, будто они под землей уже месяцы. Как же должны были чувствовать себя дети?

– Хотите, я почитаю вам? – предложила Хельга.

– Только не эту книгу! – Хильда зажала руками уши и крепко зажмурилась.

– Она нам так надоела! – отозвались остальные.

– Нет-нет! Я почитаю вам совсем про другое, – Хельга достала из чемодана свои записи. – Только не смейтесь, хорошо? – она запнулась. – Хотя… конечно, вы можете смеяться. – Она набрала побольше воздуха в легкие и начала: – В синем море жил дельфин, и звали его Людвигом. Он был самым добрым и смелым дельфином на всем свете. Однажды Людвиг плавал далеко в открытом море и увидел тонущий корабль. Люди с криками метались по палубе в поисках спасательных шлюпок, но их на всех не хватало. Многие были обречены погибнуть в морской пучине…

Хедда вскочила со своей кровати и села поближе к Хельге, а Хильда открыла глаза и отняла ладони от ушей. Хельга читала сочиненную ею историю про Людвига, и не было слушателей благодарнее, чем ее родные сестры и брат. Глаза их ожили и опять лучились интересом. Неугомонная Хедда иногда переспрашивала или уточняла, а строгий Хельмут шикал на нее, приставив к губам указательный палец. Закончив читать, Хельга вдруг почувствовала себя счастливой. Это счастье признания ее писательских способностей немного смущало Хельгу, будто вовсе не она придумала историю про Людвига, будто нет ее заслуги в том, что получилось так хорошо. И все-таки ей было приятно, когда, дослушав до конца, дети тотчас попросили перечитать еще.

Но хорошего настроения надолго не хватило. За ужином дети опять сникли, вяло ковырялись в тарелках и почти ничего не съели.

– И зачем я готовила? – рассердилась кухарка. – Мне что, забот мало?

Из заднего входа в верхний бункер, ведущего из катакомб под рейхсканцелярией, вышла фрау Кристиан. Она попросила кофе для фрау Юнге.

– Ей нездоровиться, – сказала фрау Кристиан о своей напарнице, с которой делила комнату в одном из малых бункеров в катакомбах. – Несколько часов писала под диктовку фюрера, потом правила и перепечатывала документы.

Кухарка пошла на кухню. Пока ее не было, фрау Кристиан разглядывала детей, переводя сосредоточенный взгляд с одного на другого, будто пересчитывала их про себя. Скоро вернулась фройляйн Манциали с двумя чашками черного кофе на подносе.

– Нам нужно подумать о себе, – сказала фрау Кристиан, забирая поднос. – Сегодня затопили тоннели метро. Когда все случится, уйти через подземку уже не получится.

Хельга вспомнила последние слова дяди Роберта: «…никто из нас уже не может отвечать за свои слова, как прежде».

– А что мне думать, – кухарка устало опустилась на стул. – Здесь все мои мысли. – Она забрала у Хайди ложку и зачерпнула суп из ее тарелки: – Давай-ка я тебе помогу, иначе проснёшься посреди ночи голодной.

Фрау Кристиан постояла еще немного, мрачно глядя на детей, и ушла с подносом в руках. Поужинав без аппетита, Хельга отвела детей спать.

***

Хельга перестала доверять чувствам. Вещи, казавшиеся ей очевидными, для других таковыми вовсе не являлись. Почему ее семья все еще здесь, в бункере, чего они дожидаются? Вокруг только и разговоров, что скоро нагрянут русские и тогда всему конец. Пощады никому не будет. Как же теперь покинуть это страшное место, когда кольцо противника сжимается с каждым часом все сильнее, пути отступления отрезаны, и даже метро затоплено?

Накануне вечером Хельга столкнулась в коридоре с отцом. Он был очень расстроен, почти плакал, Хельга никогда не видела его таким. Она не решилась спросить его, что случилось, но он сам вдруг начала говорить что-то несвязное:

– Впервые в жизни я отказываюсь выполнять приказ фюрера! Зная о нашей преданности, как он может требовать от нас покинуть его в самую тяжелую минуту?! – Голос отца звучал истерично, он дергал себя за галстук, пытаясь ослабить его, но только сильнее затягивал. – Как бы я чувствовал себя потом? Бесчестным изменником и подлым негодяем, потерявшим вместе с уважением к себе уважение своего народа…

Хельга попыталась рассказать ему о сестрах и брате, о том, что им очень тяжело и страшно, что они устали, но отец не стал ее слушать. Стоило ей заговорить о детях, как он отшатнулся, заелозил руками, будто ограждаясь от Хельги. Подволакивая ногу, он опрометью бросился по коридору и скрылся в секретариате.

А сегодня разыгралась новая сцена, которую Хельга отказывалась понимать. В нижнем бункере собралось командование штаба, адьютанты, прислуга и секретарши – все, кто еще остались. Даже мать поднялась с кровати и вышла вместе со всеми. Гитлер и Ева прощались. Новоиспеченная фрау Гитлер обнимала фрау Юнге: «Постарайтесь вернуться в Мюнхен, – говорила она секретарше. – Передайте от меня привет Баварии». Ева выглядела элегантно в темно-синем платье в белый горошек, которого Хельга еще не видела на ней, дорогих наручных часах, украшенных бриллиантами, и итальянских коричневых туфлях. Герр Гитлер тоже немного преобразился – надел штатскую сорочку светло-зеленого цвета под черный костюм. Хельга наблюдала за собранием, пытаясь понять, что она чувствует, но не чувствовала абсолютно ничего. Так бывает, когда читаешь книгу и вдруг наталкиваешься на нелепицу – несущественную деталь, после которой, однако, перестаешь верить буквально всему и закрываешь книгу. Только когда мать вдруг упала на колени перед фюрером, схватила его за руку и, обливаясь слезами, заговорила: «Не покидайте нас, умоляю! Не покидайте! Разрешите увезти вас отсюда», – в душе у Хельги шевельнулось что-то нехорошее, о чем она запрещала себе думать уже слишком долго. Фюрер поднял Магду с колен.

– Если я останусь, Дёниц не сможет заключить перемирие, способное спасти и мое дело, и Германию. Надо принять свою судьбу, как подобает мужчине, – сказал он, прерывая ее слезные мольбы. Он снял со своей груди золотой значок нацисткой партии, приколол на грудь Магды и продолжил пожимать руки другим собравшимся.

Хельга ушла, не в силах больше выносить происходящего. Она знала, что Ева Браун и Гитлер собираются покончить жизнь самоубийством. Об этом говорилось с тех пор, как Геббельсы приехали в бункер, но Хельга отказывалась верить в осуществимость подобных планов. Разве уходят из жизни вот так, устраивая сомнительное представление и заставляя страдать окружающих, которые снова и снова уговаривают остаться и не делать этого? Хельга чувствовала постановочность всего этого действия, ненастоящность. Будто этот спектакль нужен только для того, чтобы посмотреть, кто сильнее расстроится, и кто настойчивее будет умолять. Будто через час или два Гитлер опять соберет всех в нижнем бункере и объявит, что они с Евой хорошенько подумали, все взвесили и решили не умирать, раз всем так жаль с ними расставаться.

«А вот попробуй-ка, умри по-настоящему! – думала Хельга, больше не доверяя крестному. – Но, если это и в самом деле произойдет, что будет дальше? Он ждет, чтобы и остальные последовали его примеру? Нет, до этого не дойдет!» – уговаривала она себя, но и себе уже не верила.

Хельга вернулась в детскую.

– Они уезжают? – спросил Хельмут, вскакивая с кровати.

Он тоже спускался в нижний бункер, но мать прогнала его раньше, чем ушла Хельга.

– Можно сказать и так, – ответила она, садясь возле Хольды.

Хельга достала гребень и принялась расчесывать сестре волосы. Больше никто не заботился о том, чтобы перед сном завить девочкам локоны. Вот уже несколько дней дети не мылись как следует, и чистое белье закончилось. Обычно этим занималась няня, фройляйн Кети. Видя состояние матери, Хельга не осмеливалась беспокоить ее. Но спросить все-таки придется, иначе у девочек в волосах, чего доброго, заведутся вши.

– А мы останемся здесь? – неожиданно спросила Хильда.

– Скоро здесь никого не останется, – сама не зная почему, ответила Хельга.

– Отец сказал, что нужно потерпеть ещё чуть-чуть, – отозвался Хельмут.

– Да, ещё чуть-чуть, – рассеянно повторила Хельга. – Давайте подождем здесь, пока нас не позовут на завтрак.

Они прождали часа два, но за ними так никто и не пришел. Такое уже случалось. Прислуги в бункере осталось немного, и фройляйн Манциали не справлялась одна с работой на кухне.

– Я больше не могу здесь сидеть, – застонала Хольда. – Давайте выйдем в столовую, может быть, стол уже накрыт.

– Хорошо, – согласилась Хельга.

Но в общем коридоре никого не было, и на обеденном столе ничего съестного не оказалось.

– Я пойду в нижний бункер и поищу фройляйн Манциали, – решила Хельга.

Но дети хором запротестовали:

– Не оставляй нас! Ты все время уходишь. Нам скучно! Нам плохо!

– Хорошо, – сдалась Хельга. – Тогда пойдемте на лестницу. Посидим там и подождем, когда кто-нибудь из взрослых вернется. Там мы точно никого не пропустим.

Все согласились. Они расположились на ступенях, и прождали еще с полчаса. Потом Хельга предложила что-нибудь спеть, и дети вяло затянули недавно разученную песню. У Хельги сердце надрывалось слушать их. Тогда она перебила сестер и брата и принялась на ходу придумывать продолжение истории про дельфина Людвига, но мысли ее путались, и получалось нескладно.

Наконец хлопнула дверь – кто-то вышел на лестницу. Все ждали кухарку, но увидели фрау Юнге. Она поднималась, как старуха, упирая руки в колени.

– Вы что здесь делаете? – спросила она устало.

Дети молчали, Хельга потупилась.

– Вас кормили сегодня? – спросила секретарша.

– Нет, мы хотим есть, – ту же отозвалась Хедда.

– Тогда пойдёмте на кухню, я сделаю вам бутерброды. Фройляйн Манциали сервировала обед для фюрера и фрау Евы.

Дети поднялись и пошли назад в верхний бункер.

– Что же они ели на обед? – спросила Хедда, когда все вошли в кухню.

Фрау Юнге задумалась.

– Не помню, – сказала она с выражением недоумения на лице.

– Как же вы не помните? – не унималась Хедда. – Вы и фрау Кристиан всегда обедаете с дядей Адольфом.

Фрау Юнге застыла с куском хлеба и ножом для масла в руках.

– Действительно странно, – сказала она, все еще силясь вспомнить, что ела полчаса назад.

Раздался громкий хлопок. Звук был резким и прозвучал совсем рядом, не так, как взрывы с поверхности.

– В яблочко! – воскликнул Хельмут.

Глаза фрау Юнге расширились, она дико уставилась на Хельмута. Потом медленно положила на стол нож, отдала Хедде намазанный маслом хлеб и вдруг бросилась вон из кухни.

В первые минуты после хлопка Хельге казалось, что в бункер ворвались русские. В штабе командования их ожидали теперь в любое время. Не выказав перед младшими испуга, Хельга вскипятила на плите чайник и заварила чай. Она все время прислушивалась, но ничего странного больше не происходило – ни стрельбы, ни криков. Хельга закончила намазывать бутерброды. В шкафу нашлась большая банка клубничного джема. Дети обрадовались и принялись с удовольствием есть бутерброды, прихлебывая из чашек и обжигаясь чаем. Хельга настороженно ела – в бункере стало необычайно тихо, никто за ними не приходил, никто не разговаривал в коридоре.

Покончив с едой, Хельга отвела младших в детскую. Потом заглянула в комнату к матери —постель чисто застелена, на столе идеальный порядок – ни писем или других бумаг, ни фотографий. Принадлежности для письма и настольная лампа отставлены в сторону. Все личные вещи матери испарились, комната стала безликой и чужой.

«Мама не могла уехать без нас», – успокоила себя Хельга.

Она побежала в нижний бункер, но на лестнице опять столкнулась с фрау Юнге. Та сидела на ступенях и курила, пуская в потолок длинные нервные струи дыма. Их тянуло вверх легким сквозняком, вентиляция все еще работала. Хельга подошла и села рядом. Фрау Юнге никак не отреагировала. Так они просидели молча с четверть часа. Фрау Юнге докурила сигарету и достала новую, чиркнула спичкой о бетонную ступеньку.

– Знаешь… – сказала она вдруг, так что Хельга вздрогнула от ее изменившегося хрипловатого голоса. – Когда он позвал меня, чтобы я напечатала его завещание, я думала… думала вот сейчас я все узнаю и пойму, зачем все это было, почему мы проиграли войну, и что пошло не так. Думала, он будет оправдываться или хотя бы извинится перед своим народом. – Она опять глубоко затянулась. – А он все бубнил и бубнил. Стоял надо мной, опершись на руки, смотрел в никуда и нес свою обычную чушь про то, что во всем виноваты евреи. Все те же слова, те же избитые выражения. Оказывается, мы воевали, чтобы спасти мир, чтобы не дожидаться худшей участи, уготованной нам врагами. – Раздраженная до предела, она обвела сырые убогие лестничные стены. – Он сказал, что германский народ оказался не готов к своей великой миссии. Ты можешь себе это представить? – Фрау Юнге строго посмотрела на Хельгу, будто требовала ответа от нее. – Национал-социализм умер, и он вместе с ним, потому что германский народ не справился. – Сигарета в ее пальцах дрожала. Фрау Юнге затянулась, потом еще и еще.

– Можно и мне, – попросила Хельга.

– Ты слишком мала, милая, – устало отозвалась секретарша, исчерпав все силы на раздражение. – Теперь все равно… – она передала Хельге почти докуренную сигарету.

Хельга взяла ее щепотью, подставила к губам и потянула воздух. Едкий тяжелый дым опалил небо. Хельга выдохнула, но не закашлялась. Легкие привыкли к саже и сигаретному дыму в подземелье.

– Спасибо, – сказала она, отдавая сигарету фрау Юнге.

– Если враги обойдутся с нами так, как он предсказывал, какой смысл в составлении всех этих никому не нужных документов? – Фрау Юнге устало прикрыла ладонью лицо.

На лестнице послышались шаги, и скоро появился адъютант Гюнше.

– Я выполнил свой долг перед фюрером, – сказал он, пошатываясь проходя мимо Хельги и фрау Юнге. От него противно пахло бензином и гарью. – Закончилась моя служба.

Фрау Юнге бросила сигарету, раздавила ее каблуком. Губы ее сжались в злой гримасе.

Она бессильно взмахнула руками.

– И что?! – визгливо выпалила она. – Что нам всем делать теперь?! Как он мог так поступить?! Бросить нас! – Ее глаза пылали гневом. Хельга заметила скопившийся белый налет в уголках ее запекшихся губ в трещинках. Фрау Юнге вскочила и ушла вслед за Гюнше.

«Все-таки он умер», – сказала себе Хельга. Сложно было поверить в то, что фюрера не стало, Германии не стало, а она, Хельга, все еще ходит и дышит, и еще на что-то надеется.

«Нельзя просто сидеть здесь и ждать, когда придут русские и всех убьют», – Хельга прислушалась к звукам с поверхности. Глухо, едва слышно, раздавались выстрелы. Сегодня бомбили мало, видно, уже не было надобности – Берлин пал.

Хельга пошла проверить нет ли родителей в канцелярии. Она заглянула в конференцзал. Там в ворохе бумаг за столом сидя спали двое офицеров. У одного из них голова была неестественно повернута к стене. Хельга прошла мимо, толкнула дверь в кабинет отца, откуда раздавались голоса.

– Фрау Геббельс, – услышала Хельга.

– Замолчите, – строго ответила мать.

– Подумайте, прошу вас, подумайте!

– Это невозможно, – также строго и бесстрастно повторила она.

Хельга вошла. Мать сидела за сотом вполоборота. Вдумчиво и сосредоточенно она раскладывала на столе игральные карты. По комнате вышагивал всклокоченный и давно небритый доктор Кунц. Увидев Хельгу, он будто немного испугался, быстро уселся на стул у стены и, отвернувшись, прикрыл рукой глаза. Потом также резко вскочил и, бросив: «Я должен сходить в лазарет за препаратом», пошел из кабинета.

– Я буду ждать вас здесь. Русские могут в любую минуту прийти сюда и помешать нам, поэтому нужно торопиться с решением вопроса, – сказала Магда, не удостоив доктора взглядом.

Дверь за ним закрылась.

– Мама, – позвала Хельга, – герр Гитлер…

– Поди сюда, – позвала она, не отрываясь от пасьянса.

Хельга подошла и встала рядом.

– Мама, как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – ответила она, постукивая указательным пальцем по одной из карт с черной пикой в уголке. – Я хочу, чтобы ты пошла сейчас к сестрам и брату. Приготовьтесь ко сну.

– Но разве мы не уедем сегодня?

– Сегодня уже слишком поздно. Завтра нас заберут самолетом на юг. Вы должны выспаться. Ложитесь, я скоро приду, – настойчивее проговорила она. – Иди, иди…

Хельга шла по опустевшему коридору бункера между беспорядочно расставленными стульями. Повсюду на полу лежали обрывки бумаг и географических карт с отметками, сделанными красными чернилами. Одна из пишущих машин валялась на боку разбитая. На коммутаторе, как обычно, сидел дежурный связной в наушниках – тот самый, что несколько дней назад пытался дозвониться жене. Больше Хельга никого не встретила.

Ей захотелось вернуться к матери и поговорить с ней еще раз. Им нельзя больше оставаться в бункере. Здесь все умерло, и даже воздух переменился, стал еще более затхлым. Хотелось наружу прямо сейчас, и пусть там опасно, и бомбежки, и орды кровожадных русских – лишь бы вон отсюда!

И все-таки Хельга подчинилась. Мать выглядела спокойной, как никогда в эти последние дни. Кажется, сердце перестало ее беспокоить. Она не вела бы себя так, угрожай им опасность прямо сейчас. Должно быть, остались еще лазейки и тайные проходы. Штабные уходили через подвалы и катакомбы под рейхсканцелярией. Кто знает, как далеко они простираются. Всего лишь нужно добраться до ближайшего аэродрома, и за Геббельсами пришлют самолет. Видимо, сейчас это невозможно. Отец – ближайший соратник фюрера, а теперь, когда Гитлера не стало, он – первый человек в рейхе, его не посмеют бросить на расправу врагу. Обо всем этом Хельга рассказала сестрам и брату. Она помогла им переодеться в ночные рубахи и велела ложиться.

Они тихо ждали, когда придет мать.

– Хельга, – позвал со своей кровати Хельмут.

– Что?

– Думаешь, они нас любят? Папа с мамой нас любят?

– Конечно! Почему ты спрашиваешь?

– Помнишь, когда вы с Генрихом потерялись в нашем саду в Рейхольсгрюне? Вас искали всю ночь, и отец так разозлился. Он кричал, что убьет тебя, когда найдет. Я знал, в какую стороны вы с Генрихом пошли, но не сказал отцу, думал, он и вправду тебя убьет. А утром, когда вы нашлись, он обнял тебя и заплакал, даже не отругал.

Хельга промолчала, не зная, что ответить.

– А помнишь… – начал Хельмут, но не успел закончить.

В детскую вошла мать, а вместе с ней доктор Кунц в белом халате с медицинским эмалированным тазиком в руках.