Марсельская сказка

Внезапно бешеный поток моих чувств разбился прямо о крупную каплю, упавшую на мой затылок. Это не отрезвило меня, но заставило всего на миг остановиться и вскинуть голову, встретив недоуменным взглядом затянутое свинцовым пологом небо. В этот же момент слева от меня притормозило авто, и Реми выглянул из окна, окликнув меня.

– Эйла. Возвращайся в машину!

– Я никуда с тобой не поеду! – выкрикнула я, даже не поворачиваясь в его сторону и возобновляя путь. – Ты просто мерзавец!

Еще несколько капель ударились о мой лоб. Я содрогнулась, обхватила себя руками и ускорила шаг. Реми настойчиво ехал рядом, не обгоняя и не сбавляя скорость, а оттого желание найти по дороге какой-нибудь булыжник и швырнуть в эту чёртову машину возрастало во мне с каждым пройденным ярдом. Я и сама не знала, на кого злилась больше, но эта ярость застилала мой разум и подчиняла душу. И когда холодные капли вдруг обрушились на меня обезумевшим тяжёлым ливнем, я вскрикнула, как сумасшедшая, и сорвалась на бег. Я что, чёрт возьми, в романе Джейн Остин?! Мне не нужен этот гребаный дождь! Он ничем не поможет! И никьто не признается мне в любви, поступившись со своей гордостью!

Стена из ливня казалась непроглядной, но я всё равно бежала вперёд, ничего не опасаясь и никого не боясь. Капли бились о мои плечи, о мой затылок так сильно, что становилось больно, волосы отяжелели, а я продолжала бежать в эту неизвестность, будто стоит мне только преодолеть это препятствие, как вместе с солнцем на горизонте появится и моя жизнь, настоящая жизнь – та, из которой меня так варварски выкрали.

– Эйла! – глухо прогремело где-то за моей спиной. – Эйла, да остановись же ты!

У меня не было другого выбора – чья-то рука сомкнулась на моем запястье и, рывком развернув меня к себе, прижала к своему мокрому, но горячему телу. Я вскинула голову, моргая, чтобы отогнать потоки воды с ресниц, и встретилась с его огнём полыхающим взглядом. Дрожь пробрала меня насквозь. Близость захватила меня в удушающий капкан, я оцепенела в его руках, стала безвольной и будто бы бестелесной, просто растворилась в нём вместе с потоками дождя. Рука Реми переместилась с моего запястья на талию, ещё крепче прижав меня к себе, и я тихо ахнула, сгорая, безвозвратно сгорая от вихря самых противоречивых чувств. Я смотрела на его губы. Он же смотрел прямиком мне в душу. Наверняка уже прочел мою немую радость, ведь там, на самой её глубине и в самых тёмных уголках таилось неистовое желание быть пойманной в кольцо его сильных рук.

– Я сожалею, – сказал вдруг Реми, встретив мой изумленный взгляд. Из-за шума ливня говорить ему пришлось громче, но я уже давно нашла правду в его глазах. – Моим словам нет оправдания, Эйла, я идиот. Но я не хочу… – его ладони обхватили мои щеки, взгляд приковался к моим полуоткрытым губам, пока я медленно таяла в его руках. – Я не хочу, чтобы ты убегала от меня. Не хочу допускать даже мысль о том, что ты можешь сбежать от меня раньше условного срока. Я к этому просто не готов.

Его слова действовали на меня почти воскрешающе. Я почти ему поверила, почти канула в бездну из этих дурманящих чувств. Улыбнувшись ему, я встала на носочки и накрыла его большие ладони, всё ещё держащими моё лицо, своими. Ливень безжалостно поглотил нас, но нам словно не было никакого дела до этого. Мы стали почти неуязвимыми.

– Не готов? – прошептала я, приблизившись настолько близко к его лицу, что наши губы едва соприкасались. – Тогда докажи мне это. Покажи мне Марсель, Реми. И тогда я тебе поверю.

Глава 24. Колокольчики

Он встретил нас хмуро, неприветливо, может быть, даже с толикой враждебности, что читалась и в глазах Реми, крепко сжимающего кожаный руль. Это был наш первый крупный город. Прежде я здесь не бывала, и сейчас, проезжая по узким каменным улицам всё ещё окрестностей, я не могла перестать им любоваться. Была ли это любовь с первого взгляда?

Да что я вообще знала о любви…

Всю дорогу меня сковывало напряжение. Я то и дело переводила взгляд на Реми, боясь, что в любое мгновение он передумает и сдаст назад. «Мы едем прямиком в пасть бестирийцев, и если что-то пойдёт не так, ты будешь в ответе за это», – последнее, что он сказал перед тем, как надолго замолкнуть, стиснув зубы и уставившись на дорогу. Что удивительно, каждое изредка проезжающее авто, будь это легковая машина или грузовик, почти не вызывало во мне эмоций. После всего пережитого я чувствовала себя почти неуязвимой перед бандитами. Если мы, расслабленные и безоружные, смогли улизнуть у них из-под носа, то теперь, в огромном оживленном городе и с машиной на ходу нам точно ничего не грозит. Конечно, это не умаляло безрассудности моего ультиматума, и всё же я свято верила в то, что нам просто необходимо вернуться в Марсель.

Но почему же Реми, не разделяющий моей веры, все же пошёл на поводу моих капризов?

– Я не был здесь больше десяти лет, – впервые за этот час подал голос мой спутник, чем выдернул меня из густого тумана догадок. – Могу и не вспомнить адрес. В таком случае не будем тратить время и поедем в Лион.

Закатив глаза, я лишь усмехнулась.

– Не будь ребёнком, Реми. Всё ты помнишь.

– В любом случае, идти нам придётся пешком. Оставим машину где-нибудь… – он завернул на очередную узкую улицу, ведущую к фабрике, огражденной высоким металлическим забором. – Здесь.

Высокая постройка из красного кирпича устрашала: из длинных толстых труб валил густой чёрный дым, поблизости не было ни людей, ни других зданий, а в небе парили и кричали вороны. Я многое читала и многое слышала о Марселе, но сердце подсказывало, что Реми покажет мне самую правдивую его изнанку.

– Постарайся не привлекать внимания и не выставлять свой нрав напоказ, – заговорил Реми, когда заглушил мотор и открыл дверь. – Бестирийцы не патрулируют улицы, но это не значит, что они не могут быть повсюду. И ещё нам следует перекусить. И заправить бак тоже. Так что не смей придираться.

– Разве я когда-нибудь придиралась? – возмутилась я, выбираясь вслед за Реми из авто. – Не нужно мне указывать. Когда ты нервничаешь, ты становишься особенно противным.

Сверкнув в меня рассерженным взглядом, Реми обошёл машину и открыл багажник. Я оглядела пустынные окрестности и, поёжившись, подошла к нему. Он рылся в своей сумке, без конца хмурясь и что-то бормоча. В миг, когда среди вороха вещей показалось моё платье, я смущённо улыбнулась и отвела взгляд. Быть может, мне стоит переодеться? Я взглянула на свое платье, пострадавшее от ночных событий, и уже собралась выразить своё желание переодеться, когда Реми вдруг вытащил из сумки мой жакет и с серьёзным видом протянул его мне.

– Надень. Твоё платье слишком нарядное.

– Нарядное? – усмехнулась я, опустив взгляд на порванный подол и следы от грязи, но всё же приняла из его рук жакет. – Что ж… хорошо.

Реми продолжил копаться в сумке, и когда он выудил, казалось, с самого дна небольшой бумажный свёрток, взгляд мой загорелся. Ну, разумеется, там были деньги. Он быстро сунул свёрток в карман и повернулся ко мне, предоставив свою руку. Я взяла Реми за локоть и подняла на него взгляд – оказалось, все это время он смотрел на меня. Робкая улыбка тронула мои губы, в душе потеплело, и на миг мне показалось, словно температура между нами поднялась, и несколько, наверное, самых непрочных льдов треснуло. Я вздохнула и, отведя взгляд, спросила:

– Ты готов?

– Ты и сама прекрасно знаешь, что нет.

– Замечательно. Тогда идём.

И мы двинулись вниз по безжизненной улице, как можно дальше от этой леденящей кровь фабрики и жутких ворон. Когда мы свернули за угол, оказавшись в жилом, но всё ещё промышленном районе, Реми заметно напрягся. Он явно хорошо знал эти места – узнавание читалось в его взгляде, слегка напуганном, может быть, даже затравленном. Ещё не было полудня. На улице, где не мелькнуло ни одного зелёного уголка, а четырехэтажные кирпичные дома казались приклеенными друг к другу, вовсю носились дети. Пожилые марсельцы играли в шахматы, усевшись на каменных ступенях, а по дороге изредка проезжали автомобили.

– Ты живёшь где-то здесь? – пробормотала я и нахмурилась, когда Реми вздрогнул, услышав мой голос.

Я сглотнула, задержав дыхание в ожидании его ответа. Неужели я зря на него надавила? Может, это и правда было плохой идеей? Что, если он лгал, когда говорил, что всё бы отдал, чтобы вернуться сюда? И никакая индульгенция в стенах родного дома его не ждёт? Что, если ему не станет легче?

В глубине души я понимала: если бы Реми действительно не хотел воспользоваться шансом вернуться в Марсель, он бы не вернулся. Затащил бы меня в авто и дал по газам – к вечеру мы уже бы были в Лионе. Но я видела эту борьбу в его глазах в момент, когда озвучила свой ультиматум. Я знала, потому что на его месте поступила бы также.

– Нет, – наконец, ответил он. – Тремя кварталами дальше.

Я обратила внимание на женщину, что шла нам навстречу. Она увлечённо читала газету, тяжёлая сумка висела на сгибе её плеча, потрескавшиеся губы сжались в тонкую полоску. Незнакомка проплыла мимо нас, и в этот миг Реми тихо усмехнулся.

– Почему ты смеёшься?

– Надень это, – он протянул мне платок.

Широко распахнув глаза, я резко остановилась.

– Ты украл его у той женщины? – прошипела я, оборачиваясь на незнакомку – та ни на секунду не замедлила свой шаг. – Боже, Реми, откуда такая ловкость?

Я восхищённо улыбалась, повязывая платок на голову и искренне веря, что это хоть как-то спасёт нас от бестирийцев. В его поступке мне не виделось ничего криминального, а вот Реми моего веселья не разделял. Он так и не ответил на мой вопрос, а когда с платком было покончено, едва ли одарил меня взглядом. Мы двинулись вниз по улице, настигли дорожный знак и зачем-то остановились. Казалось, Реми перестал узнавать родные улицы. Может быть, за годы его отсутствия всё здесь изменилось, и теперь он и правда не мог вспомнить дорогу? Но уже спустя мгновение он потянул меня вправо – на более широкую улицу, где на первых этажах жилых домов расположились торговые точки. Никто из марсельцев, встречающихся нам на пути, не выглядел столь же жутко и угрожающе, как бестирийцы, и вскоре я отпустила мысли о них, поддавшись лёгкой грусти – самую красивую часть Марселя, его южные районы, восхитительный порт и исторический центр мы не увидим. Я с тоской оглядела безликие здания. Неужели Реми провел здесь своё детство? Неясная картинка того, как грузовик, забитый добровольцами, несётся по этим улицам, а за ним бежит мать Реми, сжал мою душу в тисках. Зачем же я подписала его на это? Зачем заставила вернуться?

Он, должно быть, ненавидит меня сейчас.

– Здесь всегда продавали лучший писсаладьер, который только можно представить, – возбуждённый голос Реми ворвался в моё подсознание, и только сейчас я поняла, что мы стоим напротив двери, ведущей в, судя по вывеске, булочную. – Не могу поверить, что они всё ещё здесь. Старик Жерар наверняка уже отошёл в мир иной.

– Что за писсаладьер? – поинтересовалась я, вслед за Реми заходя в булочную.

Невероятный аромат выпечки тотчас объял нас, и мой желудок жалобно заурчал. «Скажи спасибо, что в этих диких условиях мы вообще находим себе пропитание!» – мысленно потребовала я, испепеляя влюблённым взглядом прилавок.

Боже мой… круассаны, багеты, профитроли… всё изящество французской выпечки сейчас смотрело на меня, умоляя, требуя попробовать себя на вкус. Я схватилась за живот и даже не заметила, как Реми направился к кассе – туман голода и вместе с тем очарования надолго меня захватил. Я слышала чьи-то голоса, но не могла реагировать на внешний мир. Даже в тусклом свете пасмурного дня всё здесь выглядело румяным и аппетитным, сияло своими поджаристыми корочками и манило к себе. Я подошла ближе, коснувшись пальцами стекла, но меня слишком быстро вернули на землю. Реми мягко взял меня за локоть и повёл на выход. Лишь когда дверной колокольчик звякнул, а мы снова оказались на улице, я медленно пришла в себя. Реми возвышался надо мной, держа в свободной руке завернутые в салфетку куски пирога.

– Всё, на что хватило денег, – поспешил оправдаться он, когда я подняла на него взгляд. – Это луковый пирог.

Я поморщила нос.

– Но я не люблю лук.

– О-о-о, Боже! Помилуй меня!

Отпустив мою руку, Реми стремительно зашагал дальше по улице. Я, недолго думая, поспешила его догнать.

– Что, если там живут люди? И они не захотят нас впустить? – бросил он через плечо, когда я почти поравнялась с ним.

– Ты сомневаешься в моём даре убеждения? – поправив платок, поинтересовалась я.

– Разве он у тебя есть?

– А разве мы бы сейчас шли по этой улице, не будь его у меня?

Он не ответил, потому как резко остановился, едва не выронив наш пирог. Я посмотрела на него с недоумением, а затем перевела взгляд, заметив выглянувшую из-за поворота улицу – она мало чем отличалась от той, на которой мы оказались, выйдя из переулка фабрики. Одинаковые дома, которые по крайней мере стояли на расстоянии друг от друга, и узкая полоса дороги – всё серое, безликое, бездушное. Или так казалось только мне, ведь взгляд Реми тотчас остекленел, и он сжал свободную руку в кулак, отчего костяшки на пальцах его побелели. Но едва я успела подобрать слова, когда он возобновил шаг, теперь не такой быстрый, может быть, даже нерешительный. Чувство вины больно кольнуло в груди. Я такая дура! Зачем заставила его проходить через это?

– Кажется, это он, – на выдохе произнёс Реми, когда мы, миновав большую часть улицы, остановились напротив дома, ничем не отличающегося от соседних домов.

Четыре этажа, каменные ступеньки, ведущие к деревянной двери, балконы на каждом этаже, а на балконах – цветы в длинных горшках. Дверь соседнего дома хлопнула, и на улицу вышел пожилой мужчина с маленьким мальчиком – вероятно, внуком. Реми громко сглотнул, не сводя с него глаз.

– Ты его знаешь?

– Да, – глухо ответил он. – Это месье Видаль. Он так изменился…

Мужчина смерил нас удивлённым взглядом и, крепче сжав руку мальчика, хромым шагом направился в противоположную сторону улицы – туда, где вовсю звенел детский смех и гудели машины. Реми снова посмотрел на меня, а затем перевёл взгляд на дом.

– Когда я вернулся с войны и понял, что нашу квартиру заняли другие люди, – вдруг тихо начал он, – я не знал, куда мне деваться. Почти все, кого я знал, уехали. Мои соседи, и месье Бенуа был среди них, передали мне письмо, где моя тётя рассказала о гибели мамы и Дайон. Я не хотел в это верить. Поэтому поселился в подвале этого дома. В том же письме тётя сообщила, что я всегда могу вернуться в Швейцарию, что дом, их дом, она завещает мне, но я не мог этого сделать. Я чувствовал себя недостойным дома. И остался здесь, – Реми горько усмехнулся, кивнув на дверь. – Идиот, который ждал, что они вернутся, и прислушивался к каждому хлопку двери. Когда я встретил Бартема на рынке, то солгал ему о месте своего… кхм, жительства.

– Так вот, почему он спросил тебя о квартире?

– Да. Я не нуждался в его жалости. И в помощи тоже. Достаточно было того, что он платил мне за рыбу.

– А как ты оказался у Зоэ?

– Это долгая история. После того, как Верн уехал, я прибился к кучке рыбаков, что шли на восток. Долго бродил один. Уже на подступах к Шеризу увидел, как шайка каких-то отморозков пытаются с вытрясти с пожилой женщины деньги.

– Это… это были бестирицы?

– Они самые. До полусмерти меня избили. Зоэ кое-как меня отходила. Я толком и не жил у неё, иногда приходил ночевать, Фабриса отваживал, когда тот выпьет. Я жил на пристани, в рыбацком доме, но и тот был общим.

Сердце моё болезненно сжалось. Если бы он только услышал все мои жалобы на роскошную жизнь в Роузфилде, его, должно быть, хватил бы удар. Насколько нелепыми были все мои недовольства в сторону скрипучей лестницы и надоедливых слуг? Насколько изнеженной и избалованной была моя жизнь? Я словно посмотрела на себя чужими глазами, глазами семнадцатилетнего юноши, прошедшего войну и засыпающего среди сырости и крыс, с надеждой увидеть утром лица своих погибших матери и сестры. Стыд и осознание собственной никчёмности охватили меня, но вдруг случилось что-то совершенно невероятное – я ощутила почти невесомое прикосновение его ладони к своей. Подняв взгляд на Реми, я едва не потеряла равновесие – он смотрел на меня с теплотой, какую я прежде ещё не видела в его глазах. Настоящее волшебство. Взгляд, полный равнодушия или источающий гнев, сейчас таил в себе небывалую нежность. Я не могла не позволить себе в ней утонуть. Это было выше моих сил.

– Давай просто сделаем это. Просто зайдём туда, – с придыханием сказал он.

Я молча кивнула. С каждым шагом тревога в груди разрасталась. Что, если нас и правда не захотят пустить в квартиру? Или, что ещё хуже, она просто будет заперта? Реми открыл тяжёлую деревянную дверь, и мы оказались в маленьком тёмном холле. На первом этаже была всего одна квартира, а справа от двери мы разглядели узкую деревянную лестницу. Мы двинулись к ней, осторожно ступая по скрипучим ступенькам. Вдруг Реми остановился и прикрыл глаза, втянув носом запах пыли. Он отпустил мою руку, чтобы коснуться ладонью тёмно-жёлтой стены.

– Здесь даже пахнет так же, как двадцать лет назад, – прошептал он, глядя на высокий потолок. – Пойдём.

Мы поднялись на последний, четвёртый этаж. Нас встретил тёмный коридор – не такой длинный, как в отелях, в которых мы останавливались, и совершенно неосвещённый. Реми снова взял меня за руку и повёл в самую его глубь.

– Одиннадцатая, двенадцатая, тринадцатая… – бормотал он себе под нос, пока мы шли мимо высоких деревянный дверей. – Четырнадцатая.

Он остановился. Я потупила взгляд, заметив клочок бумаги, вложенный в щель между дверью и стеной.

– Что это? – спросила я, доставая записку и разворачивая её. – Дорогой Симон, я не оставляю надежды на твоё возвращение. И не воспринимаю всерьёз наше расставание. Когда ты придёшь сюда и найдёшь эту записку, знай – мы с Лизетт ненадолго уехали в Страсбург, смотреть новый дом. Я знаю, что ты придёшь. Ты можешь жить у нас столько, сколько потребуется, хотя мы и подготовили все вещи к переезду. Я люблю тебя и всегда буду любить. Ключи ты найдёшь в том же месте. Пожалуйста, не держи на меня зла. Ничего себе.

– Она так и написала? Ничего себе? – Реми усмехнулся.

– Как думаешь, «в том же месте» – это где? – я проигнорировала его вопрос, обратив к нему возбуждённый взгляд.

Реми вздернул бровь, приоткрыв рот.

– Предлагаешь вломиться туда? Позволь напомнить, мы – не Симон.

– Мы большее, чем Симон. Этой девушке, которая позволяет себе пускать сопли о мужчинах, досталась квартира, которая принадлежала твоей семье. Ты никогда не интересовался, как это произошло?

– Шла война, Эйла. Тогда понятия собственности не существовало. Я не видел смысла бороться. И не мог доказать, что квартира принадлежит мне.

– Думаю, ключи под ковриком, – пробормотала я, присаживаясь на корточки и вдруг с ужасом понимая, что коврика у двери нет.

Смерив меня усмехающимся взглядом, Реми направился к небольшому окну в конце коридора и просунул руку в маленькую щель под подоконником. Я поднялась на ноги и с изумлением уставилась на сверкнувший в темноте ключ.

– Мама говорила, что это самое надёжное место, – он подошёл к двери, останавливаясь напротив меня. – Что, если нас заметят соседи? Что мы ответим?

– Покажем записку и скажем, что ты – Симон.

– Кто же тогда в этой безумной истории ты?

– Твоя молодая и ветреная любовница, – фыркнула я, выхватила из его рук ключ и вставила его в замочную скважину. Дверь сразу же поддалась. Толкнув её, я обернулась к Реми – он застыл, вглядываясь в сумрачную пустоту квартиры. – Ты готов?

Он кивнул. Слабо и неуверенно. Впервые я видела Реми таким. Я не знала, зачем делаю это, не знала, что управляет мной в этом глупом и бессмысленном желании ему помочь – как правило такая помощь всегда оказывалась ничем иным, как медвежьей услугой. И всё же отступать было некуда. Перешагнув через порог чужой квартиры, я отошла в сторону и дождалась, когда войдёт Реми. Он шёл медленно, продолжая бороться с собой, и когда дверь за ним захлопнулась, едва заметно вздрогнул и пару раз моргнул. Мне оставалось лишь гадать, как тяжело было ему сейчас.

Деревянный пол скрипел под каждым его шагом. В самом конце длинного тёмного коридора виднелась полоска света – вероятно, там находилась кухня или гостиная. Остановившись рядом со мной, Реми посмотрел на меня, а затем перевёл взгляд куда-то за мою спину. Он потянулся ко мне, и вдруг я услышала щелчок, за которым больше ничего не последовало.

– Света нет, – прошептал Реми скорее с усмешкой, чем с досадой. – Но я знаю самую освещенную часть квартиры.

Я сама не знаю, почему задрожала, когда он взял меня за руку и повёл по коридору к той самой полоске света. Его ладонь, тёплая и сильная, крепко сжимала мою, и это дарило мне надежду на то, что моё присутствие успокаивает его, может быть, так же сильно, как и злит. Но сейчас Реми совсем не злился. Он толкнул двойные деревянные двери, и я почувствовала где-то на интуитивном уровне, как он взволнован.

Яркий дневной свет ударил нам в глаза, когда мы вошли в просторную комнату – гостиную. Небольшой диван стоял рядом с правой стеной, возле него – башенка из коробок с подписями. У огромных окон без штор разместился круглый деревянный стол, а у противоположной стены я увидела пустой шкаф для книг. Блёклые жёлто-оранжевые обои дарили обманчивое впечатление проникающего сюда солнечного света, стёкла запылились, а краска на полах потрескалась. Это место казалось застывшим во времени, безжизненным, и будто вечно чего-то ждущим. Или кого-то? Реми прикрыл глаза, рвано вздохнул и, отпустив мою руку, направился к окну. Он положил на стол наш пирог и сцепил руки за головой. Его напряжённая фигура застыла напротив решётчатого окна, но, как оказалось, ненадолго – Реми выдохнул и направился к проходу, который соединял гостиную с другой комнатой. Кухня, спальня его родителей, их с сестрой комната – я молчаливой тенью шла за ним, видя лишь его спину, боясь каждого его вздоха. Дольше всего он задержался в своей комнате – она оказалась совершенно пуста. Никакой мебели, только голые стены и маленькое окно, выходящее на окна соседнего дома. Как они с сестрой уживались в таком крохотном пространстве? Невольно я вспомнила свою спальню в Роузфилде. И спальню Шарлотт. Наши комнаты находились на разных этажах, а спальня родителей и вовсе в противоположном крыле поместья. Как же люди живут так непосредственно близко друг к другу? А личное пространство? Свой маленький уголок, где можно побыть наедине с собой? Пока я размышляла об этом, Реми уже вышел из комнаты. Я последовала за ним и остановилась, увидев его посреди пустой гостиной. Его глаза блестели, плечи были опущены, но – так странно – почему-то он улыбался.

– Здесь всё совсем по-другому, – Реми вздохнул, глядя мне в глаза. – В то же время я чувствую себя так, словно ничего не изменилось.

– Это твой дом, – тихо отозвалась я, подходя к нему ближе. – Что бы ни произошло, ты всегда будешь чувствовать себя так.

Между нами оставалось всего несколько дюймов. Тишина окутала нас, и я слышала его сбивчивое дыхание, слышала грохот своего сердца, чувствовала странное волнение, щекочущее ребра. Мы смотрели друг на друга, даже не осознавая, насколько глубоко увязли в капкане наших взглядов. Но я не могла повторить свою ошибку. Не могла позволить себе взглянуть на его губы, снова вспомнить их вкус, их пламенную страсть и одурманивающую нежность. Это было бы… неправильно.

– Эйла, – голос Реми продолжал отзываться шёпотом. Он шагнул ещё ближе, сокращая между нами последние крохи дистанции, и осторожно взял меня за подбородок. Моё сердце затрепетало в груди, мурашки атаковали всё тело. – Я не могу описать все, что чувствую сейчас. Мне тяжело находиться здесь, я всюду вижу силуэты матери и сестры…

Я опустила взгляд, ужаленная чувством вины.

– Прости меня, – прохрипела я, – я думала, так будет…

– Знаешь, когда я вернулся сюда после войны, у меня было множество возможностей пробраться квартиру, но я не делал этого, потому что боялся. Я боялся снова почувствовать то, что чувствовал в свой последний день здесь. Боялся снова пережить всё заново. Утонуть, захлебнуться в чувстве вины. Будто… будто посмотреть со стороны на себя тринадцатилетнего и понять, что я ничего не могу изменить. Я каждый день прокручивал это в голове. Каждый день это висело камнем на моей шее. Я считал себя трусом, но не мог вернуться сюда и всё это пережить. А теперь… я здесь. И, знаешь, кажется, всё не так плохо.

– У тебя нет ощущения, словно ты вернулся в тот день?

– Нет, – он улыбнулся.

Я задержала дыхание. Голос мой дрожал:

– Тогда что ты чувствуешь, находясь здесь?

Реми ответил немедленно:

– Благодарность. Волнение. Грусть… не знаю. Большая часть чувств не имеет ничего общего с этим местом.