Похождения своевольного персонажа. Роман-фантасмагория

Соседка долгие годы занимала разнообразные посты в профсоюзной организации и с тех пор во всем усматривала общественную значимость.

Глава 13. Тазик с овсянкой

Николай Евграфович сидел над чашкой кофе в «кантинке». Предстоящий эфир его очень тревожил. «Может, лучше вообще отказаться? Что могу рассказать об творческом процессе? А, главное, что я покажу?»

За столик подсел Алексей Константинович с йогуртом и пирожком.

– Просочились слухи о твоем сокрушительном успехе в рукоделии. Поздравляю!

«Этого еще не хватало», – Николай Евграфович пришет в смятении. Он никак не рассчитывал, что о его покрывале станет известно на работе. Уважаемый профессор… и вдруг балуется лоскутками. Вот это пассаж!

– Это замечательно, – одобрил Алексей Константинович. – Тоже с удовольствием бы так прославился. Хочу тебе предложить кое-что, может пригодится, – перешел он к делу. – Жена сменила шторы. Гобеленами увлекалась, теперь что-то прозрачное понавесила. Ну, ей виднее. Могу эти гобелены тебе отдать, используешь в своем творчестве. И у нас шкаф немного освобидится.

– Гобелен? Но там ведь сложный рисунок.

– Да ничего особенного. Цветы. A la Средневековье. Можно и сюжетиц подходящий подыскать. Завтра принесу портьеру.

Искромсав гобелен и оставшиеся джинсы, Николай Евграфович разложил квадратики на полу. Где гобелены, там и мильфлеры[9], и он добавил оставшиеся лоскуты фланелевой рубашки в мелкий цветочек. По углам расположил куски гобелена, вырезанные по форме букетов. Получилось неплохое обрамление, но в центр явно просился сюжетиц, как говорил Алексей Константинович. Николай Евграфович сразу отмел рыцарей и замки – слишком по-диснеевски.

Он подошел к делу, т. е. поиску сюжета, вполне по-профессорски: начал изучение предмета со знаменитого гобелена принцессы Матильды[10], она же жена Вильгельма Завоевателя, и постепенно добрался до шпалер по рисункам Рафаэля. Он так погрузился в изучение предмета, что не сразу обратил внимание на необычные звуки, доносившиеся из сада. Цоканье копыт.

Никак кто-то из соседей приобрел лошадь и отправился на верховую прогулку. Интересно, кто? И Николай Евграфович вышел из дома, чтобы взглянуть на столь необычного домашнего любимца. К его изумлению по дорожке между кустами сирени и жасмина ему навстречу шла женщина, ведя под уздцы белого коня. Женщина была одета в длинное пышное платье золотистый перевитый обруч держал наброшенный на голову легкий розовый шарф. Конь послушно вышагивал рядом. Вот только конь был не совсем обычным: на его лбу красовался серебристый крученый рог. Николай Евграфович поморгал, рог не исчез. Неужели все-таки единороги существуют? Те самые благородные и печальные герои мифов и волшебных сказок? И, выходит, Ансельм Кентерберийский[11] был прав? Нет, по поводу единорогов он вроде бы ничего не говорил. Но ведь это он утверждал, что, если мы что-то отрицаем, значит это откуда-то попало в нашу голову, а значит, оно может существовать и в реальности. Выходит, старик-то не ошибался.

«Что-то я увлекся Средневековьем, – одернул себя Николай Евграфович. – Наверное, фильм какой-нибудь снимают».

Дама учтиво поклонилась.

– Сударь, не будете столь любезны показать дорогу в Кентербери?

– Добрый вечер. Сударыня, – чуть замявшись, добавил Николай Евграфович. – Кентербери далековато отсюда. Прямой дороги, к сожалению, нет.

– Жаль, – дама заметно опечалилась.

Николай Евграфович почуствовал, что тоже немного расстроился.

– Могу я что-то для вас сделать?

– О да! Не могли бы дать воды моему Орландо?

Сообразив, что Орландо – это конь, он же единорог, Николай Евграфович налил из садового шланга воды в пластиковое ведерко и поднес скакуну.

– Может и вы кофейка выпьете?

– Кофейка? – непонимающе переспросила дама.

«Здорово играет. Может, поскольку я не Станиславский, то… верю!» – усмехнулся про себя Николай Евграфович.

– Ну выпьете что-нибудь горячее. До Кентербери путь не близкий. Заходите в дом, – радушно пригласил Николай Евграфович, соображая, куда бы привязать лошадь, чтоб ветки не обгрызла.

Но конь вошел в дом вместе с хозяйкой. Она села в кресло, он аккуратно лег рядом.

– Может и сосисочку разогреть? – засуетился Николай Евграфович.

Через минуту из кухни распространился аромат жареных сосисок и горячего хлеба. К ним был тонко нарезан огурчик. Все сервировано на подносе, не забыты и салфетки.

Николай Евграфович торжественно водрузил угощениье на столике перед дамой. Поколебавшись немного, вернулся на кухню, щедро высыпал в тазик пачку овсяных хлопьев и поставил перед Орландо.

Гостья озадаченно смотрела на поднос, повертела в руках вилку, потом осторожно взяла сосиску рукой и откусила. Видимо, изделия «Вкусвилла» пришлись по вкусу. Ела она с аппетитом, и Николай Евграфович подложил ей добавки, а заодно и себе взял порцию.

Покончив с трапезой, дама оглядела комнату.

– У вас очень необычно и так красиво. А где ваши слуги?

– Эээ, дал им сегодня выходной.

– Выходной? Это что?

– Ну отпустил на день, чтоб на своих огородах поработали.

– Вы очень добрый хозяин.

– Ну не так, чтобы очень. Но иногда хочется побыть одному, знаете. А они тут мельтешат, пылесосят, порядок наводят.

– Пылесосят?

– Ну да, пол моют. Вы как кофе любите? С молоком? – перевел Николай Евграфович разговор в другое русло.

Он очень старался, варил кофе по всем правилам и вышел из кухни, чинно держа в руках поднос с двумя чашками дымящегося кофе, сахарницей и сливочником.

Дама сначала с опаской распробовала напиток, потом добавила сливки и сахар и в конце концов пришла в неописуемый восторг. Щеки ее порозовели, взгляд оживился. Она явно приободрилась и, может быть, даже забыла о своем Кентербери, если ей вообще туда надо было.

Николай Евграфович уже собирался распросить о съемках фильма, но дама поднялась и учтиво поклонилась.

– Я благодарю вас, сударь, за гостеприимство. Вы были очень добры ко мне и Орландо. Мы продолжим наш путь.

Она вышла на крыльцо, единорог чуть припал на передние ноги, давая ей возможность сесть боком на его спину.

– Счастливого пути. Будете в этих краях, заезжайте.

Дама грациозно наклонила голову, улыбнулась, и ветки сирени и жасмина сомкнулись за единорогом и его всадницей.

«Надо будет соседку пораспросить, что за фильм снимали. Она все знает», – подумал Николай Евграфович и отправился на кухню помыть посуду. Но на кухне все было, как и до прихода гостьи. Стояла только одна чашка с остатками кофе, и даже сосиски все оказались на месте за исключением одной, которую съел сам Николай Евграфович.

«Так что? Никого не было? Или все-таки был?» – размышлял он, гляда на тазик с остатками овсяных хлопьев.

Но он не стал тратить время на эти раздумья, ибо вдруг понял, что должно быть в центре композиции нового покрывала.

Из гобелена он выкроил даму в пышном платье, а из белой льняной скатерти, испорченной коричневым пятном от утюга, – красавца единорога. Гугл подсказал, как пришиваются аппликации.

Дама с белоснежным единорогом на синем джинсовом фоне с вкраплениями мелких цветочков смотрелась умопомрачительно. Но все-таки чего-то не хватало, какого-то заключительного штришка. Николай Евграфович придирчиво смотрел на свое творение. Он еще порылся в утробе шкафа и нашел то, что искал. В углу валялась, видимо, упавшая с вешалки лет сто назад и с тех пор забытая, кружевная розовая блузка. Николай Евграфвич взялся за ножницы и недрогнувшей рукой откромсал рукав.

Голову дамы украсил шарф из тончайших кружев. Покрывало было закончено.

– Ну как, пригодилась штора? – весело спросил Алекей Константинович, одновременно роясь в портфеле в поисках телефона.

– Даже очень. Ты знаешь, такая странная вещь со мной произошла, смеяться будешь, – и Николай Евграфович поведал о визите, назвав все, правда, сном и упустив подробности с овсянкой.

Алексей Константинович слушал внимательно.

– Думаю, дорогой профессор, вы попали в, так сказать, творческий поток. Даже сказал бы – половодье. Это – за гранью реальности. Там другие законы действуют. И неважно, что творить: лоскутное покрывало или высекать Давида. Ну что ж, – заключил он, – завидую вам, профессор. Не у каждого получается туда попасть. Ну, вот он! – облегченно выдохнул Алексей Константинович, выуживая из глубин портфеля мобильник. – Извини, жене нужно позвонить. Напрочь забыл, что она просила купить на обратном пути.

И, близоруко щурясь, он принялся тыкать в телефон.

Глава 14. Золотые нити

Опять отказ в приеме на работу, опять неудача. Инга могла бы уже привычно расстроиться, но… не стала: она получила час безделья!

Инга провела его в своем любимом кафе. Уютный городской особнячок начала прошлого века с ротондой и каменными ангелами у лестницы за последние 70–80 лет несколько раз менял свое предназначение, и даже побывал роддомом. И вот теперь в новой ипостаси – кафе – вернулся к своим истокам: внутри был восстановлен интерьер столетней давности. Около одного диванчика даже лежал изрядно потрепанный аккордеон, на котором, похоже, играли в окопах между сражениями на Салоникском фронте[12].

Инга сидела с каппучино и пялилась на фото на стене седоусых суровых вояк в каскетках времён Первой мировой. За столиком под фото чирикали три девочки лет 16–18. Аккуратненькие, расслабленные, симпатичные.

Все это подействовало на Ингу умиротворяюще.

За окном опять пошел дождь, зажглись оранжевые уличные фонари. Пора было идти домой, где ее ждала Латте. Инга втянула через трубочку сладкую пенку со дна чашки (что, разумеется, совершенно неприлично) и набросила некстати надетое сегодня светлосерое пальто (настолько oversize, что напоминало хламиду). Раскрыв зонтик, она шагнула на мокрые и очень стильные камни внутреннего дворика.

Шагая по тротуару и уворачиваясь от мощных брызг из-под колес авто, она размышляла о попавшемся в интернете видео на тему, как живется женщинам после 60. Из видео следовало, все повально прибавляют в весе 5–7 кг как минимум и очень по этому поводу переживают. Дальше смотреть она не стала, но прочитала комменты. Оказалось что женщины гораздо умнее, чем видео. Многие с 55 и до 95 сваливаются в полный пофигизм и радуются жизни: начинают рисовать, путешествовать, писать книги, осваивают интернет и т. п. Так и заявляют: после 60 жизнь только начинается. А что же было в первую часть жизни? Репетиция? Черновик? Почему эти женщины не жили той жизнью, какой хотели? Кто их заставлял жить не в радость?

Эти размышления были прерваны приветственным тявканьем, Инга открыла дверь и счастливая Латте завертелась волчком около ее ног, потом завалилась на спину, подставив животик для поглаживаний, одновременно умудряясь энергично вилять хвостом. Инга выпустила ее из дома. Дождь Латте был нипочем. Она радостно носилась кругами, прыгая через лужи и время от времени суетливо обнюхивая мокрую землю. Она заметно выросла и постепенно превращалась в изящную лаечку с острой мордочкой и лихо закрученным хвостиком.

«Латте, пойдем в дом, а то совсем промокнешь. Да и я уже замерзла».

Латте замерла, внимательно смотря на Ингу, очевилно, пытаясь сообразить, что та ей говорит, потом подпрыгнула и восторженно бросилась к своей хозяйке, разбрызгивая лужи.

Инга растопила чугунный камин, зажгла пару персиковых свечей. Подложила еще полешко (да, это тебе не московская квартира с центральным отоплением). Постепенно комната наполнилась теплом и покоем. Инге представлялось, что это их с Латте галактика, ни для кого не досягаемая и одиноко летящая сквозь космическую черноту. Насколько это соответсвовало астрономическим понятиям, Инга не знала, ибо школьный учебник по астрономии так и остался нераскрытым. Но это было не важно. Главное – так Инга ощущала себя в мире сейчас.

Это сейчас началось пару месяцев назад.

Леля вернулась с вечерний прогулки со своими малинуа.

«Завтра рано в путь-дорогу. Так что – легкий ужин и спать», – с питомцами она разговаривала так же, как с людьми. Она не сомневалась, что они все понимают, и, судя по их поведению, так оно и было.

«Ты собираешься? Что решила?» – это она уже обращалась к Инге.

Поездка была запланирована на две недели. Они подошли к концу. Все эти дни Леля проводила с четвероногими и их владельцами. Двухдневный семинар сменился совместными тренировками в местном кинологическом клубе, поездками по питомникам и занятиями с наиболее пытливыми собаководами. Возвращаясь вечерами с дрессплощадки и наскоро перекусив, Леля принималась выкладывать фотографии в интернет. Утром снова, проглотив кофе, садилась за руль, собаки запрыгвали в машину, и они уезжали.

Несколько раз Инга ездила с ними и выполняла роль фото-корреспондента, бегала по площадке с телефоном или ползала на четвереньках, выискивая наиболее эффектный ракурс для съемки прыгающих или атакующих собак. Это отвлекало Ингу от тревожащих ее мыслей.

Она поехала с Лелей, потому что хотела выбраться из поглощающего ее потока событий, который нес ее к апофеозу – свадьбе, после чего должна была потечь спокойная река ее счастливой семейной жизни. Но Инга все больше сомневалась, а хочет ли она такого семейного счастья, как это понимали мама, папа, Влад, бабушка, дедушка и т. д. А если нет (о чем Инга сначала даже не решалась подумать), то как она представляет это сама?

Все эти дни звонки из Москвы сыпались на нее градом. Вначале они были тревожными, потом возмущенными и, в конце концов, требовательными.

Инга пыталась объяснить: уехала, потому что хотела сменить обстановку, подумать, собраться с мыслями. Но у родителей были свои непоколебимые убеждения о том, что лучше для дочери, как должна сложиться ее жизнь, о свадьбе, и, разумеется, о поведении невесты накануне оной. И их видение было безжалостно взломано. И кем? Любимой дочерью. Она оказалась эгоистичной, безответственной, легкомысленной, черствой, ветренной, жестокой и далее по списку. Один раз позвонил Влад. Он был немногословен. Сказал: «Ну, может, это и к лучшему». На этом разговор закончился.

– Так собираешься или нет? – опять спросила Леля.

– Знаешь, я, наверное, останусь. Еще здесь поживу…

– Ну, может, оно и к лучшему, – Леля почти повторила слова Влада – Хозяйка будет только рада, что в доме кто-то живет, сама готова за это приплачивать. Она из своей Швеции раз в пять лет приезжает, если не реже. За электричество плати во время, и больше от тебя ничего не требуется. Учти, электричество здесь не дешево. Дрова в подвале.

Леля уехала. С ней ушла энергия постоянного движения, волнительного предвкушения, радостной суматохи и блаженного расслабления после очереднной запарки.

Первое время Инга наслаждалась тишинной и покоем. Думать ни о чем не хотелось, она уходила с Латте на природу, гуляла, фотографировала, сидела в кафе. Потом пришлось заняться формальностями, чтобы продлить свое пребывание здесь. Это стоило немалых денег, сбережения таяли, нужно было подумать об источнике доходов. А для этого требовалось знать язык, хотя бы на разговорном уровне. Пока, куда Инга ни обращалась, получала отказ – иностранка.

Выход из ситуации не просматривался, и Инга стала засыпать и просыпаться с тревожной мыслью: как найти работу и на что жить?

Вот и сейчас, сидя в обнимку с Латте и глядя на пламя в камине, она думала о работе, вернее, о ее поиске. Телефон подмигнул, раздался мелодичный перезвон бубенцов: тетя Наташа.

– Ну как у тебя дела? Все хорошо? – это был единственный человек, который Ингу не упрекал и не пытался пробудить в ней чувство вины.

– Да, нормально.

– Ты работаешь? Как с деньгами? – тетя Наташа была человеком практичным и всегда смотрела в корень.

– Ищу пока.

– Подкину тебе на карточку.

– Ни в коем случае! – Инга ужаснулась такому самопожертвованию: тетя Наташа жила на пенсию и хоть и радовалась жизни, но лишними средствами не располагала.

– Не волнуйся, не умру с голода. Сейчас сдаю полдома. Мне ведь одной много не нужно: комната, да кухня и душ. А тебе нужно.

Инга никак не ожидала такой безоговорочной поддержки.

– А как там мама? Очень расстраивается? Она, по-моему, уже разговаривать со мной не хочет.

Мамина реакция – смесь непонимания, возмущения и обиды – угнетала Ингу. Она постоянно ощущала себя виноватой в том, что так вдруг разрушила мамино предвкушение вот уже близкой безоблачной перспективы. Вот они большой дружной семьей собираются за праздничным столом или на даче, женщины делятся секретами разведения хризантем или успешной борьбы с тлей, мужчины колдуют над шашлыком. Вот она гордо идет по парковой аллее с колясочкой и рассказвает сверстницам, как внук или внучка держит головку. Всему этому не суждено сбыться, по крайней мере в ближайшие годы. Бедная мама!

– Инга, ты здесь? – вернула ее из призрачного маминого будущего тетя Наташа. – За родителей не переживай. Со временем поймут. Ты не можешь жить для того, чтобы оправдывать их надежды. У тебя своя жизнь.

– Жалко их.

– Жалко, Но они считают, что ты, глупая девчонка, не понимаешь, что делаешь, рушишь свое счастье. Но это счастье они сами себе нарисовали. Тебе такое нужно? Чего добились твоя мама, бабушка? Твоя бабушка мечтала быть актрисой, занималась в театральной студии и уже начинала выступать на профессиональной сцене. Выйшла замуж, родился ребенок, надо было и семьёй заниматься, и подрабатывать. Не до театра. Мама прекрасно играла на фортепьяно, вышла замуж, концерты прекратились, а постепенно и игра на пианино сошла на нет.

Инга об этом даже не знала. Ни бабушка, ни мама об этом не рассказывали.

– Представь, что у тебя не хватило смелости уехать и ты послушно пошла под венец? И что? Ты была бы счастлива? Поживи сама, свою дорогу найди, определись, чем заниматься. С родителями все уладится.

Было совсем поздно, когда Инга решила выйти с Латте еще раз на воздух. Дождь кончился. Латте радостно носилась по двору и вдруг скользнула в дыру под сеткой и помчалась по дороге.

«Латте, Латте, вернись! Ко мне!» – в панике закричала Инга, отлично понимая, что Латте ещё слишком мала и не знает команд.

И откуда только эта дырка под сеткой?! Инга бросилась с крыльца, чтобы догнать щенка. Бог знает, куда она убежит, и машина сбить может. Но что-то словно не пускало Ингу, ноги еле двигались, Она, как паутиной, была опутана золотыми нитями, которые сковывали ее движения. Выпутаться из них было невозможно. И тут Инга увидела на крыльце садовые ножницы. Она схватила их и начала поспешно кромсать нити, но их становилось все больше. Инга в отчаянии рванулась, чтобы выпутаться из их плена, и… открыла глаза. В комнате было тихо. Латте сидела рядом и внимательно смотрела в глаза своей хозяйке.

Глава 15. Пиццайоло

Николай Евграфович с размаха плюхнулся в кресло и закинул ноги на столик. Раньше он себе такого не позволял. Его обуревали столь разнообразные эмоции, что он сам этому удивлялся. «Прямо попурри какое-то», – усмехнулся он. Он ощущал себя триумфатором, и в то же время относился к этому с иронией и считал ребячеством. Но все-таки первое преобладало. И было от чего: Николай Евграфович только что вернулся после эфира журнала «Второй старт».

Пока его готовили к выходу и наносили грим, он очень жалел, что согласился участвовать, и в какой-то момент уже готов был встать и уйти. Но вспомнились слова соседки «мы всей улицей за тебя». Ответственность перед соседями ударжала его в кресле и помогла вытерпеть процедуру с макияжем. Потом, когда все закончится, первыми его словами будут: «Верните мне мое лицо».

Ему трудно было сосредоточиться на ведущем и делать вид, что они непринужденно беседуют в уютной обстановке: глаза слепили лампы, а в полумраке за ними угадывалась суета помощников и ассистентов. Но через пару минут он перестал обращать внимание на это и отдался своему рассказу о лоскутках, бабушкином пророчестве, таинственном сфинксе и образе дамы с единорогом, навеянном старинными гобеленами. Покрывало висело рядом, и Николаю Евграфовичу даже показалось, что белоснежный скакун ему по-прительски подмигнул. «Наверное, овсяные хлопья вспомнил», – мимолетом проскочила мысль в голове Николая Евграфовича. На его выступлении она, впрочем, не отразилась, ибо его опыт лектора был велик.

Вопреки его намерению уйти домой сразу, с последними словами благодарности ведущего, это не получилось. В коридоре его обступили женщины, от старших менеджеров до уборщиц, которые восхищались его творением, одновременно внимательно разглядывая строчку и швы. Тут Николай Евграфович был спокоен: бабушка в том, что касалось шитья, спуску ему не давала.

Кто-то предложил ему послушать второго выступающего, и Николай Евграфович оказался в комфортном полумраке позади нестерпимо сияющих ламп, сжимая в руке заботливо сунутый ему кем-то стаканчик с кофе и наблюдая за происходящим.

А напротив ведущего сидел пожилой бородатый мужчина, Он был немного полноват, но спортивная фигура еще угадывалась. Оказалось, это бывший водолаз, а ныне пиццайоло, как он сам себя назвал, заменив итальянским оригиналом привычное «пиццамейкер».

Он с таким вдохновением рассказывал о том, как должно созревать тесто – а тесто в пицце, как известнно, это главное, – чтобы лепешка получилась тонкой, ароматной и с хрустящей корочкой, о разнообразных приправах и феерии начинок, что у всех, кто находился в студии, и, наверное, и за ее пределами, усилилось слюноотделение. Апофеоз наступил, когда бывший водолаз размял своими мускулистыми ручищами принесенный им шарик теста и стал, виртуозно вращая этими самыми ручищами, превращать его в тончайший круг. Разогнав лепешку до сумасшедшей скорости, он прокрутил ее на пальце и точным попаданием шлепнул на деревянную доску. Помощники и ассистенты, а также незаконно находящийся в студии Николай Евграфович еле ударжались, чтобы не разразиться апплодисментами и полагающимися к ним криками «браво».

На улицу Николай Евграфович и пиццайоло по имени Петр Евсеич вышли вместе. Поговрить было о чем, и бар, попавшийся по дороге, оказался как нельзя кстати.

– Водолазом-спасателем много лет проработал. Такого насмотрелся, не приведи Господь, – Евсеич отхлебнул пива, казалось, чтобы перебить оживающие воспоминания. – Нервы уже не выдерживали, да и здоровье сдавать стало. Вышел на пенсию. А чем заниматься? Чуть пить не начал. Но вспомнил про свою мечту. А я, когда еще мальчишкой матросом ходил, видел в Неаполе, как эти самые пиццайоло работают. Просто завораживало. Ух, думаю, мне бы так. Вот на старости лет и попробовал. Хочу вот теперь настоящую помпейскую печь соорудить. Электричество – это, конечно, хорошо, но камни и живой огонь лучше.

– Да, лучшая приправа – это огонь.

– Во-во, все верно говоришь.

«Вообще-то это Продик сказал еще до нашей эры, ну да сейчас неважно», – подумал Николай Евграфович и без зазрения совести присоседился к емкой формулировке древнегреческого философа.

– А где твоя пиццерия?

– Да вот пока нет. Под заказ делаю. Но хочу открыть. Оформить как в Неаполе. Печь поставить. Еще у меня мечта есть, – Евсеич помолчал. – Поехать в Неаполь, поучиться в ихней Ассоциации настоящей неаполитанской пиццы и сертификат получить.

Николай Евграфович, слушая Евсеича, уже знал, где найдет свою непутевую и неистовую Ингу.

На приклеенном на дверях пиццерии листочке было начертано два слова «Требуется работник». Инга толкнула дверь и вошла внутрь. Ей показалось, что она попала в Италию. Стены из кирпича и досок, небрежно покрашенных темно-бирюзовой краской, нарочито обшарпанные столики, за грубовато сколоченной стойкой – каменная печь, в которую крепкий бородатый мужчина ловко сунул противень с еще бледной пиццей. Посетителей пока не было, и Инга даже сама испугалась, как громко она сказала:

– Добрый день. Вам работник требуется?

Мужчина весело посмотрел на нее и, вытерев руки, протянул могучую пятерню.

– Горан.

– Инга.

– Иностранка? Пиццайоло хочешь стать или так, подработать?

– Для начала подработать, – Инга не стала сочинять трогательную историю о том, что с детства мечтала артистично крутить на руке тонкий круг теста для пиццы.

– Пошли, учиться будешь. Завтра на работу. Смена с восьми до четырех одна неделя, другая – с четырех до полуночи. Пять минут опоздание – задерживаешься после работы на полчаса, до пятнадцати минут – на час. Дольше – до свидания. Устраивает?

Через пару дней Инга лихо нарезала тончайшие ломтики помидоров, по запаху определяла, в каком контейнере какой сорт сыра, и разделяла готовую пиццу на ровные треугольнички, орудуя круглым зубчатым ножом.

– Начинку ты освоила, – начал третий рабочий день Горан. – Теперь учись общаться с клиентами. Учти: принять заказ и принести пиццу – это только полдела. Тот, кто зашел один раз, должен захотеть заглянуть сюда еще, – продолжал он свое назидание. – Пиццерий в городе полно, мы должны быть особенными. Потому что у нас вкуснейшая пицца и потому что у нас любят посетителей, – поднял он вверх указательный палец.