Мать: Нет всему, что не устраивает. Книга о Женщине и для Женщины с большой буквы

– Мам, а что там вокруг нее плавает? – спрашиваю я, вглядываясь в волнишки на поверхности воды.

– Где плавает?

– Вокруг нее, посмотри. По-моему, это детская неожиданность!

– Точно! И в самом деле она. Говорю же, расслабилась деточка!

– Ма-акс, – троллю мужа. – Смотри, твоя теща дает мастер-класс по купанию первенца!

– Ладно, – ржет мама. – Сливайте воду! Будем отмывать.

– А я думаю, чем воняет? – вынимая затычку, задумчиво тянет Максим.

– Родное не пахнет! Богатая будет, – парирует бабуля. – Иди ко мне, деточка! Боевое крещение пройдено.

Мама быстро втянулась в роль бабушки. Мы оставляли у нее детей на выходные – учились, тусили, работали. Детям с ней было весело и спокойно. Они вместе готовили, учили стихи, устраивали спектакли. Злату водили на бальные танцы. Она была Золотишечка, Золотце, Золотко, самый одаренный ребенок на свете. Как-то я сама забирала ее с занятия, и тренер шепнул мне по секрету: вы меня извините, но Злата вовсе не слышит музыку. Плохо гнется: похоже, звездой сцены ей не стать. А мама тем временем повторяла: скоро на первенство мира поедем! Завоюем все кубки! Злате положено золото!

Так было и в тот ноябрьский день. Четырехлетняя Злата неделю торчала у мамы. Я защитила очередной курсовик и собиралась отметить с подругами в «нашем» кафе на Таганке. Но внутри все горело: «Мне надо домой!» Первым делом за городской телефон, звонить маме – как доча. Но ответила Яна, племянница:

– Катя, у нас беда! Бабушка убежала к соседке.

– А что с ней?

– Злате плохо. Она наглоталась таблеток и умирает!

– Каких таблеток?

– Да в «Киндере». Кажется, кафелин.

«Господи! – пронеслось в голове. – Какой “Киндер”? Какой кафелин? Кофеин?…. Твою ж мать… Клофелин! Растворяется моментально».

Дрожащей рукой звоню в «скорую»:

– Ребенок съел клофелин… помогите…

– Уже выезжаем.

Бегу в гараж (почему?) искать Макса, а он (почему?) уже там. Едем в сторону мамы. Тут полчаса. Последний поворот… навстречу нам «скорая». Ни минуты сомнения – внутри наши. За ними! Паркуемся. Забегаю в приемное отделение. Злату уже увезли в интенсивную терапию. Мама в пальто поверх домашнего платья бесцветным голосом выдает показания доктору:

– Стало давление прыгать. Попросила подругу отсыпать мне клофелина на всякий пожарный. В яичке пластмассовом из-под «Киндера» принесла… Да, в сервант. Да немного таблеток… штук пять или семь. Не успела подальше убрать, отвлекли.

Лечу на нее, ору:

– Мама! Ты ох…ела? Таблетки в коробочку из-под «Киндера»! У тебя мозги есть вообще? Как они оказались у Златы?

Доктор взглянул осуждающе:

– Можно закончу? – И к бабушке: – Во сколько она к вам пришла за водичкой?

– За соком. Мне кажется, часа в два. Я за соседкой, она медсестра… Желудок промыть собиралась… она же поправится?

Я как будто со стороны слышу собственный ор:

– Почему ты сразу не вызвала «скорую»? Какая тетя Таня тут, вашу мать? Если она не очнется, я никогда тебя не прощу! Доктор, скажите ей, что она…

– Не мешайте работать. Мы принимаем все меры. Вес маленький, доза большая. Времени много прошло. Не знаем, как поведет себя организм. Клофелин – скоропомощный препарат, он усвоился моментально. Пытаемся его вымыть и компенсировать. Но антидота к нему нет. Молитесь! Пошел лечить вашу дочь.

Покрываюсь холодным потом… «Молитесь».

Не знаю, как мама ушла из приемного. Не помня себя и без пауз я мысленно говорила со Златой:

– Заинька, маленький птенчик, ты очень нужна мне! Пожалуйста, возвращайся. Мы с папой так тебя любим…. Живи, Золотишечка. Я спою тебе песенку… Сказочку расскажу… Милая, только будь!

Мы уехали. По телефону в приемном покое про состояние Златы нам отвечали: «Тяжелое». Я продолжала с ней мысленно разговаривать.

Спустя годы Злата рассказывает, что не слышала этих наших диалогов. Очнулась в темной палате. Трубки какие-то, провода… Что-то пикает.

А я тоже очнулась, когда Макс сказал, что Злата сама задышала и ее сняли с аппарата ИВЛ. Сколько времени это длилось? Не помню. Но чудо случилось.

После выписки я перестала сердиться на маму. Поняла, что сама же ребенка оставила и пошла заниматься делами. Как она дальше жила с этой болью? Не знаю. Но с тех пор я стала больше требовать с себя, чем с других.

Нас всех не станет:Точка невозврата неизбежна.И надо свою жизнь прожить дотла,Не утешаясь завтрашней надеждой,Не потерявшись в мире бытия.Мы тут на миг, совсем недолго…Все скоротечно – и быстрее с каждым днем.Мы отдаемся лени безмятежной —И будто бы совсем и не живем.А надо жить, любить, хранить и верить,А надо дать своим – и взять от жизни все,И мир наполнить радостью безбрежнойИ памятью о том, что мы живем.Е. ЮШКО

3 глава

Важные осознания

Все родители периодически недовольны тем, что бабушки и дедушки чрезмерно балуют их детей. Хочешь конфетку? Держи килограмм! Захотелось пирожков? Сейчас налепим! Раньше и я была такой мамой. Однако со временем пришло понимание: пусть так и будет! Никогда же не знаешь, когда этот опыт для внуков закончится. А на кладбище, знаете, для общения не тот вайб.

Вернувшись со Златой домой из больницы, мы провели тотальную ревизию наших квартир. Лекарства убрали на антресоль, куда можно забраться только по лестнице, и то не всем. Лестницу спрятали, предварительно сняв ступеньки. Чтобы никаких шансов нашкодить, ведь один ребенок еще ничего, а два – банда. Но меня долго мучила совесть, что я так орала на маму в приемном покое. Мысленно репетируя извинительный разговор, я не находила повода его провести. Возможно, гордыня мешала, а может, и стыд.

А дети все прибывали и подрастали, и мама на триста процентов включилась в роль бабушки. В ней открылись фанатичная преданность и безграничная любовь к внукам.

Сначала она говорила, что никого невозможно любить больше Златы. Хотя подкалывать тоже не уставала:

– А почему у нас Злата рыжая? Где сломался код ДНК?

– Мам, на отца папы посмотри, понятно же все. Это не рыжина, а красивый соломенный цвет.

– Кать, глянь, ребенку месяц, а она у тебя худеет: щек нету. Ножки дохленькие, как у лягушонка. И страшненькая такая… А родилась-то красивая! Тебе не кажется, что она сейчас у тебя от голода помрет?

И правда, в попытках кормить первенца грудью я не понимала: что-то не так у меня с молоком. Мама заметила первая, а врачи подтвердили.

В месяц у Златы диагностировали дисплазию тазобедренного сустава и обязали меня постоянно держать ее в специальном ортезе-распорке. Смотреть на дитя было больно, зато очень удобно носить. Мама называла это устройство «адовая херня» и снимала каждый раз, когда я уходила из дома: пусть отдохнет Золотишечка. Возвращаюсь я как-то пораньше, а Злата такая вся нарядная лежит. И мама виновато щебечет:

– Все уже, одеваем, одеваем космонавта твоего. Хотели красивого ребенка показать родственникам, а не это вот, блин. Дед, ты сфотографировать успел?

Люблю смотреть эти фотки в семейном альбоме. Мама с шаловливым лицом и довольная Злата в красивом костюмчике. Конечно, мама продолжала меня учить обращаться с младенцами:

– Так, Кать, давай помогу. Газоотводная трубка это называется, говоришь? Сейчас установим… Да е-е-еперный театр!

(Трубка со всем содержимым летит мне в лицо.)

– Господи Иисусе, как этот памперс ваш надевается? Где тут перед, где зад?

– Мама, а ты меня правда сама рожала? Может, вы меня подросшую удочерили, годика в три? Что-то не идет у тебя забота о маленьких детях.

Наверное, мама сама так себя развлекала – сама шучу, сама смеюсь. Диалог ведется, и Злате весело. Довольный ребенок – довольные мама и бабушка.

Они с дедом жили в двадцати минутах езды от нас и любили приезжать к нам гулять.

– Все, мы пошли Злате женихов искать, – говорил дед, выносил коляску и шел по дворам, общаясь с начинающими бабушками. Думаю, он так отдыхал и от мамы.

Она же непрерывно разъясняла «политику партии» и давала «ценнейшие указания».

– Ты посмотри на него, – ворчала мама, глядя в окно. – Он с ребенком гуляет или баб клеит? А кому он такой шикарный не нужен? Все, буду сама с ним ходить теперь.

Вот Злате исполнилось полтора года (а мне двадцать четыре с половиной), и мы с Максом поехали отдохнуть в Коктебель. Это было первое море в моей жизни. Но я звонила по пять-шесть раз в день из пункта междугородних переговоров.

– Кать, мне что, телефон из розетки выдернуть? Ты задолбала уже! Иди плавай! Дай нам хоть отдохнуть от тебя.

Я думаю, она даже трубку брала не всегда: «Уехала, блин, на море и названивает проверяет».

Потом оказалось, что у Златы тогда и понос адский был, и диатез во все щеки. Но мама молчком.

Когда Злата стала постарше, мама говорила: «Вы на неделе туда-сюда с ней, а на выходные мне привозите и отдыхайте».

Мы с удовольствием этим пользовались. Злата для бабушки была мегаталантом и лучшей в мире Золотишечкой. Когда я по настоянию преподавателя таки забрала ее с танцев, мама сказала: «Придурок! Надо искать другого».

Все, что хотела Злата, исполнялось. «Мы лепили сырники» – это действительно Злата лепила, роняла на пол, все подбирали, лепили снова, а не как у меня «Отойди, сама быстрей сделаю». Они ходили вместе везде: гулять, подметать, танцевать, наряжаться, смотреть телепузиков. Там даже мой папа – Костя – сидел, приговаривал: «Ох, как мне дороги эти все телепузики!» Злата еще залипала на «Простоквашино». Одни и те же серии по кругу, та-та-та, а Злата занимается своими делами. Но только попробуйте выключить! И никакой дед права голоса там не имел.

Потом подросла Аня, и бабушка стала говорить, что Злата чудо, а Анюта еще круче и можно любить одинаково сильно и ту и другую. «Аня непременно станет президентом». Они понимали друг друга с полувзгляда и часами болтали о жизни, как пенсионерки на лавочке, этот трехлетний ребенок и моя мама:

– Ешь капусту, Анют, чтобы сиськи большие выросли, как у меня… Вот мама твоя не ела капусту, а я ей говорила! Посмотри на нее, что вышло.

– Баб, а вот Люба, твоя подруга. Чего она кашляет все время? Болеет? Почему же не лечится?

– Она курит, поэтому кашляет.

– А ты, баба, тоже хочешь кашлять? Не надо тебе курить.

Разумеется, такая несправедливость не могла пройти незаметно для Златы. Та кипела от ревности! Однажды она не смогла сдержать в своей детской душе порыв:

– Бабушка Аню любит больше! Она ее не ругает! – кричала Злата.

– Моя бабуленька! Не твоя… Ой! Карамельки рассыпались.

– Анютик, ну ты же не специально, правда? – оправдывает Анино шкодство бабушка. – Сейчас соберем… Злата! Да епрст, смотри, куда чашку ставишь! Помоги мне конфеты собрать… Анютик, пожалуйста, аккуратненько подвинь кружечку, чтобы она не упала.

– Мама! Ну что ты, не видишь, что Аня нарочно? – встреваю я. – Дразнит она, балуется.

– Ничего не вижу! – парирует мама. – Посмотри, какая она малипусечка девочка! Какие щечки красивенькие.

Или:

– Дети, бабушка из магазина конфет принесла… Делим поровну: пять Злате, пять Ане. О! Анютик, смотри, мне тут лишнюю положили… возьми себе.

Я слушала и удивлялась. В моем детстве таких церемоний не было. Мама со мной особо не сюсюкалась. Взять вот хотя бы случай с пострадавшей шевелюрой.

В один не очень прекрасный день ко мне подошла мама и заявила:

– Так, Катя, давай сюда голову, вшей гонять будем! – Плюхает с размаху керосином.

– Ма-а-ам! Больно! Ты мне полголовы сожгла!

– Не боись! До свадьбы заживет!

– Мам, а что это слоями отваливается?

– Ой! Это кожа слезает… Прости.

Было, мягко говоря, неприятно!

Другой инцидент, который вернул меня из розовых детских мечтаний на реальную почву, произошел в возрасте пяти-шести лет. Мама вдруг предложила прогуляться, и я, воодушевленная этой идеей, тут же побежала собираться. В голове крутилась одна мысль: «Ура! Со мной родители наконец гулять будут».

Я схватила своих игрушечных зверят – лисенка с бельчонком – и, подумав, что на улице им будет холодно, сообщила маме, что их нужно одеть. Она за десять минут из того, что было под рукой, мастерски соорудила зверятам шапочки и пальтишки.

«О! Классно! Наконец со мной кто-то будет играть», – радостно думала я.

Мы отправились в лес. Я разложила игрушки, изобрела для них целую игру, зову их играть… и вдруг замечаю, что взрослые вовсю накрывают пикничок: там уже и вино разливают, и закуски раскладывают. На мои попытки втянуть их в свою игру мама только сказала:

– Катенька, ну ты поиграй, поиграй там сама, ну пожалуйста.

В общем, сюсюканья от родителей в моем детстве было не дождаться. Но время идет очень быстро. И если в моем детстве мама была занята своей жизнью и работой, то нянчиться с внуками ей уже не позволяло здоровье. Третьего и четвертого она физически не могла брать к себе даже в гости.

Мы старались особо не нагружать ее, но случилось так, что в какой-то момент все же явились к маме перекантоваться на пару месяцев, пока в нашей квартире был ремонт. Косте и Максиму было года три-четыре.

Мы не заметили, как «пара месяцев» перевалила за год. Мальчишки-погодки разносили квартиру, бесились, а сверху в их кучу-малу еще прыгали Злата и Аня. «Баб, мона шкаф?» – А там блузки шелковые, платья. – «Нет, нельзя». – «Значит, мона!» И дверь, поломку которой мы дружно скрывали, р-раз, падает на пол. Бабушка в предвкушении нашей депортации.

Когда мы в конце концов съехали, мама устроила «вечеринку века». На кухне. Одна. И пропустила наш праздник трехлетия Кости. А мы не обиделись.

Спустя несколько месяцев после нашего переезда у мамы случился инсульт. Теперь уже ей требовалась наша помощь. Мы знали, куда обращаться, так как до этого подобное произошло с дедушкой (к этому моменту его уже не было с нами). В больнице мама провела больше месяца и благодаря мастерству врачей восстановилась практически полностью. Она не переставала острить по всем возможным поводам, но я видела, что настроение у нее так себе. И обижалась мама чаще обычного. Она понимала: это начало того, что назад откатить невозможно. Страшно было и мне.

Как-то на даче мы вместе готовили борщ, я подумала, как же здорово, что у нас все еще есть такая возможность, и хлынули слезы:

– Мамочка, дорогая, прости меня…

– А за что? Что натворила ты, дочь моя дорогая?

– Мам, да за все… Что я так тогда на тебя кричала в больнице, когда Злата… Ты же не виновата совсем. Ты ей и нам всю себя отдавала. А я… ну я просто… Сама испугалась, наверное. Мне было трудно признать, что я бросила своих детей на тебя. Мамочка, ты самая дорогая на свете! Я так люблю тебя! Спасибо тебе за все, что ты для меня делаешь. Ты моя самая лучшая!

Я стала целовать ей руки и плакала, вспоминая все новые моменты, где я могла ее задеть, извинялась и плакала. Но легче мне почему-то не становилось.

Мама проникновенно смотрела на меня. В ее глазах было столько боли… и еще больше невероятной любви, которая свойственна только маме. Она смотрела и как будто заново проживала все эти моменты. А потом обняла и поцеловала меня:

– Кать, это твои маленькие дети. Они вырастут. И тебе столько предстоит с ними всего пройти, пережить, что ты меня когда-нибудь поймешь. Но то, как я тебя люблю, – я больше не люблю так никого.

Этот взгляд невозможно забыть. Теперь он всегда со мной.

Мне слегка полегчало. Но чувство вины не ушло. Как будто я что-то недодала, не доделала.

Лети, моя девочка

Иногда мне казалось, что больше меня она все же кого-то любила. И это мой муж. Зять – это только Максим. Хотя технически есть еще муж сестры Ленки. О Максиме только хорошо, больше никак. Бывало, злюсь на него, делюсь с мамой. А она мне:

– Ты что несешь? Он святой человек. Молчи в тряпочку.

– Мам, как ты можешь? Это же я, твой ребенок. А он просто зять.

– Тихо! Молчи.

Она его боготворила. А он ей яичницу жарил, с салом и помидорами. По запросу, в любое время.

* * *

Несмотря на хороший уход, радость возвращения мамы в строй была недолгой. За первым инсультом последовал второй, затем третий. Врачи старались как могли. Но маме, которая занимала руководящую должность и не испытывала денежно-материальных проблем, было трудно принять свою нарастающую беспомощность.

Она все больше грустнела, ворчала по пустякам и жаловалась на помощниц по дому, которые то не так убрали, то не так приготовили. Мы перевезли ее к сестре, продолжая по выходным навещать. Работа, дети, проблемы… хотелось быть ближе и чаще встречаться, поэтому мы искали квартиру рядом с нашим домом. В какой-то момент соседи по лестничной площадке переезжали в другой район, и мы купили маме квартиру напротив нашей. Все обустроили, перевезли. Мальчишки ходили к ней рассказать о спортивных достижениях. Старшие девочки – посекретничать. Маша любила стихи рассказывать (советская традиция сохранилась!).

Мама с жаром приговаривала:

– Вот Анька, Анька-то молодец! Научилась стрелки рисовать, совсем как я. Красотка, и сисечки выросли что надо! Не зря капустой кормила девчонку.

– Мам, она целыми днями гуляет с этими своими… пацанами. Не могу заставить сесть за уроки.

– А ты сама что в шестнадцать лет делала? Дай человеку нормально прожить свою молодость! Пусть гуляет.

Иногда мама говорила:

– Вот бы зятек мне яишенку пожарил сейчас…

И Макс приходил и готовил все, как ей нравится.

На свое семидесятилетие она попросила купить ей что-нибудь нарядное, чтобы прилично было выйти на улицу. Мы устроили большое семейное застолье. И хотя наряд мы, конечно, купили, мама больше не выходила. Фактически она теперь все время сидела перед телевизором или у окна и не особо хотела делать упражнения для реабилитации. А через полгода почти перестала вставать.

Соседки у подъезда все время спрашивали:

– Кать, как мама? Мы так с ней смеялисьвсегда, передай, что скучаем, пускай выходит.

Было больно видеть маму сидящей или лежащей почти без движения. Это ее-то, человека-осьминога: сто дел в минуту, одной рукой красит глаз, другой простынку гладит, ногой помешивая борщ, и второй ногой еще что-то изображает.

Я не вылезала из командировок и забегала к ней пару раз в неделю. Так приятно было трогать ее за щеки и держать эти мягкие теплые руки. Я прятала в них лицо и говорила о том о сем. Какая погода на улице. Как интересно рассуждает Лева. Из-за чего подрались Костя с Максом и как легко помирились. Мама плакала, что не может помочь мне с детишками.

Перед очередным перелетом я зашла к ней «благословиться».

– Мамочка, ну что ты конфетки опять у Лены выпрашиваешь?.. Тебе же нельзя.

Она виновато опустила глаза и так пронзительно на меня посмотрела, будто прощалась… практически навсегда. И расплакалась. Я оторопела и постаралась перевести все в шутку:

– Мам, я уже послезавтра приеду, ты меня, пожалуйста, дождись. Ты только мужика не приводи!

– Я подумаю, – улыбнулась с прищуром мама. – Но это не точно. Если будет красавчик, то возьму.

Она подняла руку, которая у нее плоховато работала. Сжимая ладонью смешную сову, которую ей принесла Лена для разработки мышц, помахала мне.

В поездке было тревожно. Вечером позвонила сиделка:

– Мама отказалась от еды.

Машина, самолет, машина, лечу по лестнице, забегаю в квартиру. Она лежит вся такая красивая, розовая, теплая, невесомая. И я чувствую, что мама вот сейчас, прямо сейчас от меня уходит.

Я заплакала и обняла ее:

– Лети, моя птичка, лети! Наверное, там тебе будет лучше.

Сзади стояла Злата:

– Мам, давай попробуем реанимировать…

– Лети, моя хорошая, лети, моя девочка. – Я поцеловала ее и еще долго держала за руку. – Нет, Злат. Я думаю, так будет лучше. Сейчас мальчишки с занятий придут. Сделай, пожалуйста, так, чтобы они сюда не попали.

Но дверь-то была не закрыта, и Злата не успела ничего сделать. Зашел Лева и взял маму за руку:

– Бабуля, ты спишь? Я попозже приду тогда. Все, пока!

Поплакав еще минут десять, я встала и позвонила, куда следует. Через двадцать минут приехала «скорая». С ними вместе зашел полицейский. Мама ушла в четверг, 23 мая, в семь вечера. Через час ее увезли.

Я включилась в организацию похорон, понимая, что это должна делать я. Не сестра, не кто-то другой из родных. Один наш родственник раньше работал в ритуальном агентстве. Мы сидели вдвоем на кухне в маминой квартире.

– Кать, сейчас нам надо немного пошопиться. Гроб выбрать.

И дает мне каталог, а там разделы – эконом, премиум, ВИП.

– Давай сразу по ВИПам. Пусть красиво уходит, конфеточка моя. Так, а где в каталоге платья? Ее же одеть еще нужно. Туфли, чулки там. Куда нужно ехать?

– С этим как раз нет проблем. Я утром заеду в магазин, там продают уже готовые комплекты.

– Так, сегодня четверг. В воскресенье вечером у меня поезд в Ростов. Мы должны ее в субботу похоронить.

– Нереально! Там куча работы: вскрытие, экспертиза. Свидетельство о смерти получить. С ним надо ехать на кладбище и договариваться, где будут копать. Последнее самое сложное.

– Ну ты ж в этой сфере работал? Ищи в телефоне. Наверняка есть какой-нибудь судмедэксперт.

– Да нет у меня такого, Кать.

– Ищи, говорю. Сам не сделает – порекомендует коллегу.

Нашел. Этот человек еще и в нужный день дежурил.

А вот с кладбищем засада была полная. Но мы справились.

Аня рассказала, что ей с четверга на пятницу снился Костя, который говорил: «Представляешь, Анют, мы день рождения бабушки в субботу будем отмечать. Она ко мне пришла».

Сон оказался в руку: похороны и поминки были очень теплые и прошли 25 мая. А день рождения мамы через несколько дней – 28 мая. Мы много смеялись, вспоминая ее словечки, приколы и шуточки.

Недели через две после похорон позвонила сиделка:

– Катюш, я тут все убираю, скажи, пожалуйста, что выкинуть, что оставить.

Я задумалась.

– Лиль, вот из всего этого не нужно ничего. Выкинь все.

Через час я передумала:

– Слушай, Лиля, у мамы была сова такая, антистресс-сквиш, ей моя сестра дарила. Вот ее оставь. Пусть моя будет.

– Кать, не знаю, прости, но я ее, кажется, уже выбросила.

Я, конечно, расстроилась. Это единственное, что я бы хотела себе оставить.

Проходит месяц. Заглядываю к Злате в комнату, садимся, болтаем. Я смотрю на одну из полочек у нее в кровати, а там сидит эта сова.

– Злат, это бабушкина сова?

– Да. Мне ее вчера Лева откуда-то притащил и поставил. Сказал, пусть она у тебя живет, это бабушкина.

Оказалось, что когда Лева к ней подошел и за руку потрогал, сову стырил и унес домой. И вот таким образом у меня эта сова осталась. Блин! Как же хорошо, что сыновья все-таки тогда в ее квартиру зашли.

Сову я конфисковала. Она пахнет мамой, и я, когда в шкафчике своем с утра украшения выбираю, жамкаю ее: «Привет, мам!»

Куда она приземлилась?

Я не умею проживать горе, поэтому дальше просто на автомате включилась в работу. В Ростов однодневная командировка, быстро все отработали и поехали дальше: Нижний Новгород, Новосибирск, Бийск, Уфа… Каталась и отвлекалась.

В нужные дни заходила в храмы, ставила свечи и заказывала сорокоуст. А мама словно была со мной. В Ростове я ее видела рядом с собой в машине. В Новосибирске она мелькнула перед лобовым стеклом. И как будто сказала мне про одного человека, эта информация была для меня очень важна.

В какой-то момент на работе я почувствовала, что совсем накрывает, и убежала домой. Села в кресло и плакала, плакала. А потом говорю:

– Мам, все, я тебя отпускаю. Иди. Там тебе будет лучше.

И эти видения прекратились, примерно на сороковой день после ее смерти.

Аня ни на похоронах, ни после не показала ни одной слезинки. Но английский сдала через несколько дней на порядок хуже, чем знала. Преподаватель звонит, спрашивает:

– Что такое, не пойму. Вроде так хорошо занимались.

– Наверное, это она переживает смерть бабушки.

– У тебя недавно умерла мама?

– На прошлой неделе.

– Она мне ничего не говорила…

Через месяц после похорон Аня прислала мне сообщение: «Как добраться до кладбища? Пойду с бабушкой пообщаюсь».

А ко мне в этот день подходили соседки, которые маму помнили с тех времен, когда она с моими девчонками еще гуляла.

– Жаль, что она так болела. Светлый человек… А ты окна закрыла в ее квартире? Ты с тех пор там была вообще?

– Похоже, что нет.

Все они понимают, соседки…

Мы ничего не трогали в маминой квартире после похорон. Теперь меня туда на автомате временами заносит. Мне кажется, что я иду, как обычно, к ней. Там пахнет мамой. Но мамы нет. И тогда мне становится грустно. И как-то больно физически.