Инспектор Силверстон и знаковое дело

– Сейчас нет, но вполне могут быть, если в данной смерти будет признана возможность постороннего воздействия и делу будет дан ход.

– Молодой человек, не забывайте, что вы собираетесь тратить свое служебное время и деньги налогоплательщиков на то, что написано вилами на воде. В криминальных делах нет никаких «если» и «возможно», есть только факты, а в данном случае – их отсутствие.

У Сары Харрисон и вправду было много друзей. Судейский зал сегодня едва вместил всех желающих присутствовать на разбирательстве. Среди этой толпы взгляд Саймона выхватил побледневшее лицо миссис Эвертон. С нескрываемым ужасом в широко распахнутых глазах неотрывно смотрела она на старого Мергетройда. Она-то впервые слышала заключение эксперта, и в практичном сознании хорошей домохозяйки просто не укладывалось, как можно игнорировать подобные подозрительные вещи.

– Хочу напомнить суду, что покойная миссис Харрисон и сама была добросовестным налогоплательщиком! – с неожиданной даже для самого себя злостью выпалил Саймон, – И имеет право на тщательное разбирательство причин ее смерти!

Одобрительный гул снова прошел по залу, и вновь старик в парике застучал молотком.

– А я хочу напомнить вам, инспектор Силверстон, что вы находитесь в суде и на месте свидетеля! Вам надлежит только сообщать информацию, прямо относящуюся к делу, а не кидаться популистскими лозунгами! Выношу вам предупреждение! – громыхнуло с судейского места.

Дальнейшие попытки были бесполезны – более одного предупреждения старик Мергетройд не выносил никому, нарушившего порядок повторно просто выводили из зала… Теперь уже никто и ничто не могло помешать работе Мергетройдовой логики. И вот, удар молотком и металлическое брюзжание: «Коронерский вердикт – самоубийство в состоянии временного помешательства» .

– Вы отказали в справедливости и мертвым, и живым! – Эмили Эверетон, облаченная в элегантное светло-зеленое пальто и шоколадного цвета шляпку, вскочив со своего места, гневно ткнула пальцем по направлению к судье, – Но помните, что и на вас есть судья! Да воздаст вам Бог!

Дальнейший шум и беспорядок не мог утихомирить ни отчаянный стук Мергетройдова молотка, ни двое приставов, находившихся в зале. И лишь когда на помощь им подоспели еще трое, толпу удалось разделить и выпроводить в боковые двери… Проследовав за всеми на улицу, Саймон увидел, как миссис Эвертон рыдает, закрыв лицо белым носовым платком. Ее поддерживали под руки мужчина и женщина, а рядом с ней стоял еще один мужчина, говоривший ей что-то утешительным тоном. Наметанный глаз Саймона сразу задержался на этом мужчине. Довольно высокий, широкоплечий и стройный, с шикарной, но почти полностью седой шевелюрой, этот человек держался с какой-то особой выправкой. «Кажется, Эмили говорила о каком-то бывшем полицейском в их компании… Очевидно, это он», – мелькнуло у него в голове.

Словно почувствовав, что за ним кто-то наблюдает, высокий мужчина обернулся прямо по направлению к Саймону. В его цепком взгляде мелькнуло что-то похожее на приветствие, каким только один бывалый коллега может поздороваться с другим.

Саймон хотел было подойти, высказать сочувствие миссис Эвертон, а заодно и познакомиться с этим типом, но Эмили так горько плакала, что Саймон посчитал неуместным делать это сейчас и прошел прямо к своему Бьюику.

Плюхнувшись в холодное кресло, Саймон подумал, что ему и самому сейчас не помешала бы хоть капля утешения и поддержки. А кто мог понять его боль? Кто, как не тот, кто и придумал термин «Мергетройдова логика» – старый добрый Уолли? Ну конечно! Надо позвонить Уолли, излить душу, а заодно и осведомиться о его здоровье. Старик Уолли взял трубку почти мгновенно:

– И что стряслось, что обо мне вспомнил Грэм? – голос звучал вполне бодро, но с некоторым упреком.

– Прости, Уолли! Я всегда помнил, что тебе надо позвонить, но кто ж мне даст! Тут то погоня, то Мергетройд, даже не знаешь, что хуже…

Уолли очень заинтересовался погоней и детально расспросил обо всех обстоятельствах. Получив полную картину и высказав свои замечания, он перешел и ко второй проблеме:

– Ну, а Мергетройд-то что?

– Как что? То же, что и последние 150 лет, – раздраженно ответил Саймон и изложил Уолли дело миссис Харрисон. Когда он закончил, Уолли еще помолчал, размышляя, а потом в трубке раздался его слегка уставший голос:

– Ты должен понять, Грэм. В данном случае, даже если бы Мергетройд дал ход делу, оно зашло бы в тупик.

Такого вывода Саймон никак не ожидал.

– Но Уолли! Мы могли хотя бы попытаться! – воскликнул он.

– Попытаться сделать что? На улице есть видеонаблюдение?

– Да, но в самом конце улицы, где дом Харрисон, там камеры не берут.

– Уже минус 80% успеха. Ну а дальше? Где ты будешь искать?

– Можно проанализировать звонки. Отыскать второй телефон.

– А если – и скорее всего – это телефон предоплаченый? Если его дал – и потом забрал – у этой Харрисон сам убийца? Ну, если конечно, вообще был какой-либо убийца.

– А поискать следы ДНК по ее комнате? Или отпечатки пальцев по всему дому? – не унимался Саймон.

– Ну допустим, мы проведем сейчас экспертизу и найдем в спальне покойной чье-то еще ДНК, кроме ее дочери. Что с того, Грэм? Не забудь, у нее ведь часто бывали гости. Она могла просто попросить кого-то из них принести из спальни недостающий стул, а тот чихнул на комод по дороге. Или подвыпивший гость мог перепутать выход из гостиной с дверью в спальню и уронить там свой волос. Или еще тысяча причин. Нет, в данном деле ДНК ни к чему, и Управление намылит мне шею, если я буду разбазаривать дорогую экспертизу так бездарно.

– Пусть с ДНК ты прав, – неохотно признал Саймон, – Но можно хотя бы собрать отпечатки по дому. Кто знает, может чьи-нибудь попадутся нам в криминальной базе.

– А потом этот тип заявит, что миссис Харрисон проявила к нему христианское сострадание, неделю назад пригласив попить чайку после воскресной службы. Саймон, послушай меня, пожалуйста, – Уолли называл Саймона его первым именем лишь в тех случаях, когда хотел донести какую-то важную идею до его сознания, – Мы в любом случае не могли бы продолжать это дело. Я согласен с тобой, там есть явные следы нечистой игры, но с точки зрения доказательной базы они лишь незначительны. Никто не позволит нам с тобой время на такое бесперспективноедело. Я понимаю, нелегко смириться с тем, что кто-то, возможно, ускользнул с кровью на руках. Но глухие случаи – это тоже часть нашей работы, и важно правильно к ним относиться.

Саймон подавленно молчал.

– Слышишь меня, Грэм? Помещай это дело в архив. И точка.

– Могу я хотя бы поместить его туда под грифом «Подозрительная смерть»?

– Это сколько угодно. Через три дня я буду на работе, и чувствую, у нас там куча дел погорячее, чем просто подозрения. Так что давай, заканчивай с этим прямо сегодня.

– Слушаюсь, сэр.

Так, дело миссис Сары Джессики Харрисон легло на полку архива, маркированную надписью «Смерти при подозрительных обстоятельствах». Но в отличие от большинства других дел на той же полке, ему было суждено через короткое время вновь оказаться в человеческих руках.

Глава 3. Вред и польза от Феликса Ратаковски

В начале следующей недели произошло сразу два знаменательных события: на работу вернулся старший инспектор Берксон и автосервис наконец-то выдал Саймону его «Субару». Обоим событиям Саймон был несказанно рад, хотя, с удивлением для себя самого, стоя на площадке автосервиса, почти со слезами на глазах смотрел, как за синим Бьюиком закрывается дверь бокса… За эти несколько дней Бьюик стал чем-то вроде изюминки в образе самого Саймона, и, пожалуй, если бы не некоторая неуклюжесть в маневрах и низкий скоростной предел, Саймон признал бы, что эта машина вполне ему по вкусу. Все же новая машина есть новая, и теперь Саймон мог успевать гораздо больше, а кроме того, пора уже было съездить в Манчестер, навестить тетушку Джилл.

Саймону было 8 лет, когда погиб его отец, оставив свою вдову с тремя детьми на руках. Все трое были мальчишки, и мать Саймона выбилась из сил, пытаясь с ними справиться. В то нелегкое для всех них время тетушка Джилл Силверстон, не имевшая своих детей, предложила, чтобы кто-то из осиротевших племянников пожил у нее. «Крису тогда было 13, он уже был страшно упрям и не желал никуда переезжать… А Лестеру только 3, и он, ясное дело, от матери отойти не мог… Вот выбор и пал на меня», – рассуждал Саймон, – «А кроме того, думаю, тетушка Джилл всегда чувствовала, что мы с ней отлично поймем друг друга. Пожалуй, и сама мать не могла бы сладить со мной лучше чем она». Что правда, то правда: у Джилл Силверстон были свои, весьма действенные, методы воспитания…

Если мать Саймона всегда прятала от детей коробки с шоколадными хлопьями и печеньем, так как в противном случае все запасы этих продуктов могли быть уничтожены за полчаса, то тетушка Джилл поступала иначе. В первый же день пребывания у нее Саймона она, заметив, как за 15 минут исчезло примерно полкило печенья, лукаво улыбнулась и сказала:

– Милый, так не пойдет. Понимаешь, мне ничего для тебя не жалко, но только живот-то у тебя не резиновый. Набьешь его слишком туго, тогда он так заболит, что придется мне вызывать скорую.

Саймон лишь посмотрел на нее бессмысленным взглядом. Он привык, что взрослые вечно чем-то пугают, а в реальности ничего такого не происходит.

На следующий день тетя Джилл, разбирая привезенные из магазина покупки, вытащила из недр огромного пакета пачку печенья такого размера, какого Саймон еще не видывал. Пять килограмм, не менее того! Его мать в жизни столько не брала за один раз, хотя в их доме было трое детей! А тут – море печенья, и только он один, чтобы нырять в него с головой! Но ведь нет же, наверняка тетка надежно спрячет этот источник блаженства… И мальчик округлившимися глазами наблюдал, как тетушка, с легкой улыбкой, но торжественно, подносит невиданное богатство к буфету и ставит на нижнюю полку. Просто поставила – и все! Ни ящиков на ключах, ни хитрых тайников… Разве так бывает?! Теперь только бы дождаться, когда они пообедают и тетушка пойдет ухаживать за цветами в палисаднике или еще куда-нибудь по своим делам. После обеда тетя Джилл объявила:

– Я пойду прилягу, Сэмми. А ты можешь взять немного печенья, если хочешь. Только будь молодцом, не объедайся!

Лицо Саймона просияло несказанным счастьем:

– Конечно, тетя! – и не успела еще та покинуть столовую, как мальчик кинулся к буфету…

Через два часа, сидя в туалете, Саймон, весь в слезах как от приступов режущей боли в животе, так и от осознания собственной глупости, клялся стоящей за дверью тете Джилл:

– Я больше никогда так не буду! Честное слово, тетушка… Я теперь ни к какому печенью за милю не подойду, обещаю! Но что же теперь будет со мной?! Я не умру? Ты же вызовешь скорую?

– Пока не вижу необходимости, милый. Я приготовила чай с лимоном, выпей, когда выйдешь.

Вряд ли мать Саймона одобрила бы такой воспитательный прием. Более того, если бы она узнала о методах тетушки Джилл, то стремглав помчалась бы в Манчестер, изымать у этой людоедки, прикинувшейся родственницей, свое дорогое дитя. Однако же, у тетушки Джилл никогда более не возникало проблем с ограничениями ребенка в сладком, да и вообще с ограничениями, тогда как миссис Силверстон так и не сумела привить своим детям чувство меры…

Саймон прожил с тетушкой, что называется, душа в душу, вплоть до своего отъезда в колледж. В студенческие годы он созванивался с ней каждое воскресенье, но когда поступил на службу, времени стало так мало, а головоломных проблем так много, что он порой забывал и свое-то имя и звание… Тетушка не обижалась, хотя, приезжая к ней раз в квартал (Саймон строго следил, чтобы хоть это получалось), он мог заметить, что дорогая тетя Джилл стала несколько грустнее, чем в те годы, когда они общались чаще… Саймон чувствовал себя виноватым и всячески старался загладить вину, привозя ей подарки: то винтажную подставку под ноты (тетушка играла на пианино), то статуэтку или светильник в стиле ар-деко, то картину.

Тетушка Джилл была стилистом, и отличаясь безупречным вкусом, имела среди своих заказчиков немало состоятельных деловых людей. Она научила Саймона разбираться в живописи и декоре помещений, а также, будучи твердо убежденной, что любой мальчик должен иметь хотя бы одну рабочую профессию, записала его на занятия резьбой по дереву.

Вообще, когда бы Саймон ни вспоминал свою родственницу, заменившую ему мать, где-то в глубине его подсознания зарождалось ощущение, что он никогда не сможет воздать ей и за десятую часть всего того доброго, что она для него сделала. Что ж, он будет стараться сделать хоть что-то…

Обычно он ездил к тетушке по выходным, но в этот раз отпросился с работы в пятницу, чтобы провести с ней три дня вместо двух. А еще он привезет ей авторское мозаичное панно одного начинающего художника. Оно обошлось Саймону совсем по дешевке, так как солидного гонорара художник без имени никогда не получит, будь он хоть юный Ван Гог. На панно был выложен подсолнух с неестественными квадратными и ромбическими лепестками, а также почти круглой формы ворона, пикирующая сверху на лакомую сердцевину цветка. Тетушка оценит оригинальность идеи и исполнения, а за чаем они поболтают об общих знакомых, о родне, о тетушкиных заказчиках и их причудах…

Только сначала ему придется свернуть с главного шоссе на Манчестер. Ведь совсем отделаться от работы у него вряд ли когда-то получится. Феликс Ратаковски как в воду канул, а дела его были таковы, что их-то на полку архива не отправишь. Семья Ратаковски из пригорода Манчестера, так раз уж Саймон тут неподалеку, почему бы не заглянуть к старой миссис. Хоть шансы и крайне малы, но вдруг она возьмет и согласится поговорить по душам, а в разговоре, кто знает, не проскользнет ли какой-нибудь да след…

Завернув руль налево, Саймон повел «Субару» по узкоколейке, ведущей прямо к небольшому поселку, где, согласно официальному досье, проживала Э. И. Ратаковски, вдова 73-х лет. Немного покружив среди заплетающихся узких улиц и заросших ивами переулков, Саймон затормозил наконец у нужного крыльца. Но при первом же взгляде на дом сердце его упало. Очень вряд ли этот дом был обитаем как минимум последний год… На окнах не было штор, за стеклами на подоконниках лежал слой пыли толщиной с палец, в одиноком цветочном горшке высилась сухая мумия какого-то растения, а мебель, видневшаяся в гостиной, была накрыта чехлами.

На всякий случай Саймон все-таки вышел из машины и, поднявшись по ступенькам крыльца, нажал на звонок. Но звука не последовало. Тогда он постучал в дверь, сначала слегка, потом сильнее, потом начал колотить по ней что было сил, хотя и не отдавая себе отчета, зачем он это делает…

«Стучите, и вам отворят». Хотя может быть и не ту дверь, в какую вы стучали. Дверь соседнего дома слегка приоткрылась и мужской голос с каким-то легким акцентом окликнул Саймона:

– Что происходит здесь? Вы не имеете права ломать! Я сейчас вызову полицейских!

– О, простите! – Саймон мгновенно пришел в себя и развернулся, чтобы направиться к соседскому дому, но дверь тут же захлопнулась.

Все же Саймон подошел к крыльцу и увидел, что из окна первого этажа за ним наблюдает пожилой мужчина монголоидной расы. Достав из кармана удостоверение и раскрыв, Саймон поднес его к окну. Мужчина исчез, и через несколько секунд осторожно приоткрылась входная дверь.

– Имя свое и должность назовите, так как не могу читать я их из окна, – раздалось из-за двери.

– Саймон Грэм Силверстон, инспектор полиции, «Стайнмор-департмент», Лондон. Здесь по делу Феликса Ратаковски.

Дверь широко открылась. Мужчина, одетый в просторную, светлого тона рубашку и широкие черные брюки, сдержанно, но приветливо улыбнулся, склонив голову в легком поклоне:

– Йошинори Такаяма. Можете называть меня Джош, так ученики мои зовут меня. Входите, мистер Силверстон.

Пока Саймон с увлечением рассматривал небольшой холл и гостиную, оформленные в традиционном японском стиле, хозяин дома с неторопливым достоинством рассказывал о себе:

– Японский язык и литературу преподавал я много лет в центре изучения восточных языков и в колледже для лингвистов. Теперь я на пенсии, но принимаю учеников дома, также делаю экибаны на заказ. Сейчас я в моем костюме, так как только что ушел ученик мой, японскую культуру изучающий… Что же я болтаю, когда негде присесть гостю? Вам не подойдет дзабутон. У нас в кладовой есть стулья, я сейчас принесу, мистер Силверстон.

Саймон заверил хозяина, что в этом нет необходимости и он прекрасно разместится на напольной подушке. Однако, первая попытка разместиться на ней не увенчалась успехом, тогда мистер Такаяма с милой улыбкой показал Саймону, как это делается, после чего исчез из гостиной и где-то в глубине дома быстро затрещала японская речь… Снова появившись на пороге комнаты, пожилой японец слегка поклонился и объявил:

– Жена моя сейчас подаст нам чай. А пока можно поговорить о цели вашего визита сюда, – и Йошинори Такаяма ловким движением оказался на напольной подушке напротив Саймона. Между хозяином и гостем располагался низенький бежевый столик, на котором красовалась небольшая черная статуэтка, изображающая двух танцующих аистов. Вокруг столика располагались еще три бледно-бирюзовые напольные подушки, помимо тех, на которых восседали мистер Такаяма и Саймон. Покрывающий пол ламинат был, как и стол, бежевого цвета. На одной из стен, выкрашенных в темно-серый, висел огромный бирюзовый веер с рисунком в виде ниспадающей грозди бело-красных цветов и надписью, выполненной черными иероглифами. У той же стены стояли две высокие вазы с экибанами из каких-то извилистых ветвей, белоснежных цветов хлопка и красных лилий. На противоположной стене висели два перекрещенных самурайских меча, а также всюду по стенам располагались картины с изящными иероглифическими надписями. «Обстановка в стиле минимализма, но тетушке Джилл было бы о чем поболтать с этим экибанистом», – невольно улыбнулся про себя Саймон.

– Я прибыл сюда в связи с розыском Феликса Ратаковски, который обвиняется в совершении ряда серьезных преступлений. Хотел поговорить с его матерью.

С лица Йошинори Такаямы сбежала сдержанная улыбка, и оно приобрело серьезное и грустное выражение:

– Увы, мистер Силверстон, миссис Ратаковски умерла около года тому назад. Нам было ее очень жаль. И больно мне, что ее сын избрал такой недостойный путь.

– Она нравилась вам, как человек?

– О да, мистер Силверстон. Мы называли ее Эмико, это значит что-то вроде «улыбчивая». Она была человек теплой души.

Хотя Саймон предполагал услышать всякое, но столь положительный отзыв, однако, застал его врасплох. У него не укладывалось в голове, как «человек теплой души» мог вырастить дебошира и грабителя.

– Ну, а сам Феликс? Вы его знали?

– Да, – грустно кивнул мистер Такаяма, – и для меня не сюрприз совсем, что таков его итог.

– Но как же так… вы сказали, его мать…

Серьезный и пристальный взгляд японца словно врезался в лицо Саймона.

– Солнце ярко светит для всех, но кроту это безразлично. Феликс – сын хороших родителей, но что толку, если он не захотел брать от них лучшее?

В коридоре послышалось мелодичное позвякивание посуды, и через несколько секунд на пороге гостиной появилась пожилая японка, несущая бамбуковый поднос с чашками и чайником белого фарфора, от которого тоненькой струйкой поднимался пар. Облаченная в широкую светлую рубашку, украшенную вышивкой темно-зеленого цвета и широкие травянистого цвета брюки, она вошла с такой же сдержанной улыбкой и поклоном, как ее муж, молча поставила поднос на столик и встала рядом.

– Моя жена, Айяно.

Женщина снова слегка поклонилась, а Саймон, почему-то смутившись, пробормотал: «Рад познакомиться».

– Айяно, инспектор Силверстон хочет слышать о покойной Эмико. Ему трудно поверить, что она была хорошей женщиной.

На бесстрастном до этого момента лице японки в миг отразились живые эмоции:

– О нет, инспектор, не думайте плохо о ней, – горячо запротестовала Айяно Такаяма, – Эльза, или Эмико, как мы ее звали, имела чудесный характер! Она помогала всем соседям и деньгами, и добрым словом… А какая у нее улыбка была! Бывало, улыбнется, и уже не помнишь, сколько зла есть в мире. Мы не знаем, почему ее сын рос жестоким, но бедняжка так стыдилась этого! О, как она страдала!

– Он проявлял себя уже в детстве?

– Увы, приходится это признать, – сказал Йошинори, – Дело тут не в том только было, что он часто дрался. Мальчишки обычно дерутся, если повздорили или что-то поделить не смогли. Но Феликс Ратаковски дрался по другой причине… – и мистер Такаяма, направив взгляд в окно и словно заново переживая какие-то воспоминания, осуждающе покачал головой.

– Что это была за причина? – осторожно прервал его мысленный экскурс в прошлое Саймон.

– Причина? – удивленно посмотрел Такаяма прямо в глаза Саймону, – Разве я не сказал? Он дрался за деньги, вот как было это.

– Боюсь, не понимаю, как именно это было. Его нанимали, чтобы кого-то бить? – спросил Саймон.

– Не совсем так, инспектор, – вновь вступила в разговор миссис Такаяма, разливая зеленый чай по широким фарфоровым чашкам, – Сначала он дрался на спор, без особой какой-то причины, просто чтобы победить. Потом он понял, что так деньги зарабатывать можно. Подзадоривал мальчишек, чтоб они сумму поставили, кого он победить сможет. Ай, какое это было ужасное время! Постоянно лицо разбито было у него, но останавливаться не думал он. Эмико плакала, отец его каждый день уговаривал, но сердце черствое не слушало никого… – последнюю фразу Айяно произнесла, сокрушенно цокая языком.

– И вот он стал.. как это говорите вы… матерым, – сказал Йошинори, – Опытным уличным бойцом к 20 годам. Хоть и жил он еще у родителей, но почти не общались они с ним. Когда он решил пойти в армию, очень рады были они, ведь столько неприятностей от полиции уже повидали они к тому времени. Столько вреда причинил он своим достойным родителям! У старого мистера Ратаковски уже были проблемы со здоровьем тогда, а через 2 года после отъезда Феликса отец его скончался от сердечного приступа. На похоронах не было сына. Но так оно и к лучшему. Разве справедливо, когда за гробом идет тот, кто и разбил сердце покойного?

Прихлебывая ароматный чай, Саймон, начавший расслабляться от неторопливой и душевной беседы, задумчиво спросил:

– Скажите, а были у Феликса друзья? Или девушки?

– Не припомню таких, – ответил мистер Такаяма. Вдруг Айяно словно встрепенулась:

– О, у него был учитель! Не то чтобы друг, но один он имел влияние на Феликса. Эмико говорила мне, учителем английского или литературы работал тот человек. Не раз приходил и домой к ним, все пытался понять, отчего Феликс так неудержим. Тот учитель был единственный, кому удавалось приструнить юнца хоть на месяц. И это ведь он и посоветовал Феликсу военную карьеру сделать. Того учителя видели мы на прощальной вечеринке. И сама слышала я, как он сказал Феликсу: «Главное, оставайся в армии до самой пенсии. Жить в гражданском обществе не получится у тебя».

– Вот как? – поднял брови Саймон, подливая себе еще чаю, – А как имя того учителя? Он работал в местной школе?

– В местной, – закивала головой Айяно, – Но имени не знали мы. Наши дети не учились в этой школе, в пансион в Манчестере отправили мы их.

– А сколько тому учителю было лет?

– Молод довольно. Лет 30 тогда было, наверное.

– Что ж… Может он еще и работает в этой школе? Или живет в этом поселке? Неплохо бы уж узнать заодно, – Саймон размышлял вслух, больше для себя, чем для собеседников. Допив чай, Саймон с некоторым сожалением понял, что пора прощаться. Как ни очаровательна была обстановка и милы хозяева, но поводов для общения, пожалуй, уже не осталось.

– Я дам вам свою визитку, – произнес детектив, поднимаясь с подушки, – Если вы услышите что-либо о Феликсе Ратаковски, немедленно звоните мне. Ну, а если вдруг вы его здесь увидите, – Саймон выдержал многозначительную паузу, – звоните прямо в местную полицию. И ни при каких обстоятельствах не вступайте с ним в контакт, Феликс Ратаковски крайне опасен. Впрочем, вам это напоминать не нужно.

Мистер и миссис Такаяма объяснили детективу, как проехать к поселковой школе. Садясь в свою машину, Саймон обернулся, чтобы еще раз взглянуть на дом, который ему понравился. Оба Такаяма стояли на крыльце и с улыбками махали Саймону на прощанье…

Паркуя машину метрах в двадцати от главного входа в школу, детектив отметил необычайную тишину, царившую в здании. Трудно было поверить, что оно битком набитом людьми, причем несовершеннолетними. Но войдя внутрь, Саймон понял, что это весьма обманчивое ощущение. Хотя урок только что начался, в коридорах тут и там праздно слонялись прогульщики, а также опоздавшие, не желающие заходить в класс и выслушивать замечания, и прочие горе-ученики. Вели они себя, правда, сдержанно, и с удивлением разглядывали Саймона, пытаясь вычислить, не прибыл ли это новый учитель математики, вместо мистера Спайкса, уволившегося на прошлой неделе…