Умница. Корги ведёт расследование

Колесников попросил Элеонору Фёдоровну принести ключи и открыть стенд.

– А он экспонаты не испортит? – засомневалась смотрительница.

– Не должен, – вздохнул курсант Сергей Воевода. Он подвёл Джека к стенду и скомандовал «искать».

Джек понюхал гуттус, потом фрагменты краснофигурной вазы. Обошёл кругом Элеонору Фёдоровну и сел возле своего хозяина, уткнувшись носом в его карман.

– Это что ещё такое?! – рявкнул Колесников. – Ты, что ли, экспонат спёр?

– Да нет. Бунтует он, мячик требует.

– Ну и день! Ключи в письменном столе, вневедомственная охрана на свадьбе, а служебная овчарка не собирается ничего искать, потому что хочет в мячик поиграть!

– Не волнуйтесь, Константин Смбатович, я его сейчас кликером[3] успокою. – Курсант достал какой-то брелочек с кнопочкой. – Джек, сидеть.

Джек сел, а курсант быстро нажал на кнопочку. Брелок щелкнул.

– Джек, лежать.

Джек лёг. Опять щелчок.

– Ну вот видите, – обрадовался курсант. – Сейчас всё будет. Дело пошло на лад.

– Пока не вижу ничего, – развёл руками Колесников.

– Джек, ищи.

Джек вскочил, потянул поводок и потащил курсанта за собой.

У входа в музей сидела кошка Олимпиада. Она не увидела, а, скорее, почувствовала надвигающегося Джека и рванула на другую сторону улицы. Джек – за ней. За Джеком – курсант Сергей Воевода. За курсантом – Колесников. А Элеонора Фёдоровна только и успела, что выйти во двор.

Олимпиада взлетела на огромную магнолию и оттуда наблюдала за визжащим Джеком, покрасневшим курсантом и старшим следователем Колесниковым, возмущённо скрестившим руки на груди. Олимпиаду Элеонора Фёдоровна с самого утра накормила, поэтому на магнолии кошка могла просидеть ещё очень долго.

– Джек, нельзя! Нельзя! – орал Воевода. – Что-то совсем сегодня работать не хочет.

– Так щёлкни ему своей щёлкалкой, – посоветовал Колесников.

– Нельзя сейчас щёлкать. Щёлкают тогда, когда собака команду правильно выполнила. А если я ему сейчас щёлкну, он всегда будет так себя вести.

– По-моему, он у тебя всегда так себя и ведёт, и эта щёлкалка ни при чём. Ему что щёлкай, что не щёлкай. Кому-то из вас двоих ремня не хватает. Скажи, а поумнее вас с Джеком на станции кто-нибудь есть?

– Навряд ли. Диплом по аджилити только мы с Джеком получили. Нас Бабаев сам специально направил. Больше ни у кого такого диплома нет.

– По горячему следу раскрыть не получится, – заключил Колесников. Надо свидетелей опрашивать. Вон, кстати, Элеонора Фёдоровна. Элеонора Фёдоровна, так кто вчера последний уходил?

– Вчера был понедельник, Константин Смбатович. В музее выходной. Вчера вообще никого не было. Роза только приходила, она уборку делает по понедельникам. А в воскресенье мы все были. И экспонат был на месте.

– Мне нужно поговорить с Розой. Она сейчас здесь, в музее?

– Зачем же ей здесь быть, если она только вчера сделала уборку? Она дома. Но мы можем её вызвать, если это так необходимо. Если же вас хоть чуточку интересует моё личное мнение, это совершенно ни к чему.

– Почему же?

– Розу Джамовну невозможно в чём-то подозревать, она столько лет работает у нас, очень ответственная. И это несмотря на то, что жизнь у неё тяжёлая. Муж давно умер. А сын настоящий оболтус, можете себе представить? Такое несчастье.

– Очень интересно. Не звоните ей. Я, пожалуй, Розу Джамовну прямо в отделение вызову и сам с ней обо всём поговорю. А что, вы говорите, с её сыном? И давно ли в музее начался ремонт?

– Что говорю? Оболтус. Самый настоящий. Работы нет, семьи нет, перебивается случайными заработками. А насчёт ремонта… У нас нет никакого ремонта. Ах, вы про крышу? Это же невозможная ситуация! Мы столько писем писали – во все инстанции. У нас музей! А крыша течёт. Вы, как местный житель, знаете, какие у нас бывают дожди. Нам приходится держать в кладовой бочки и тазы для сбора дождевой воды прямо в стенах музея. А если дождь ночью? Вы только представьте – я встаю среди ночи и бегу в музей, чтобы расставить тазы. Это же неслыханно! Но надо признаться, это помогает мне быть в форме в моём слегка немолодом возрасте. Но у нас на втором этаже наиболее ценные экспонаты. Поэтому наши письма возымели действие, и музею выделили средства из бюджета на ремонт крыши. Пару недель назад приехала бригада, разобрала старую кровлю. Видимо, моим ночным пробежкам под дождём в скором времени придёт конец. – Элеонора Фёдоровна взяла на руки воображаемый таз и изобразила бег на месте.

– Элеонора Фёдоровна, а у вас есть список бригады? Желательно с контактными телефонами.

– У меня есть номер прораба. Хороший парень, не местный. Примерный семьянин. В бригаде работают разные ребята. Тоже можно понять: кто-то заболеет, уедет на родину или мало ли что ещё. У нас претензий нет, нам главное – крыша. Ну вы понимаете.

– Не очень. У неустановленных лиц имеется доступ в музей.

– Вы думаете, это кто-то из них? Я вас умоляю! Зачем им это?

– Элеонора Фёдоровна, не нам с вами судить. Во-первых, мотивом могут быть деньги. Во-вторых, какой-нибудь коллекционер мог заплатить, чтобы специально для него выкрали определённую вещицу.

– Как интересно. Почему же вашему коллекционеру не выкрасть золото, найденное в гробнице в Лоо, или другие более ценные экспонаты фонда?

– А от золота ключи тоже в ящике стола?

– Ну конечно же нет. Те ключи в сейфе. Сейф в кабинете директора. А директор уехал на научную конференцию. Вернётся, а у нас здесь такое.

– Будем надеяться, что найдётся ваш экспонат. Вы уже связывались с директором?

– Пока нет. Я даже не знаю, как ему сообщить. Он человек в возрасте, мало ли что.

– И всё-таки свяжитесь. Пусть возвращается со своей конференции.

– Константин Смбатович, мне так неудобно, но могу ли я попросить вас об одном одолжении?

– О чём же?

– Дело в том, что на сегодня назначены экскурсии. А у нас здесь полиция, собака. Нельзя ли нам продолжить работу?

Колесников выглянул в окно. У входа собиралась группа туристов. Дети носились по улице, один мальчик лет семи залез на крышу дольмена, который когда-то привезли из Лазаревки и установили во дворе музея.

Дольмены – одни из самых загадочных сооружений в Кавказских горах. Строить их начали более пяти тысяч лет назад. Большинство дольменов представляют собой некие домики, сложенные из больших каменных плит с отверстиями (лазами) на фасаде, закрывавшимися каменной пробкой. Каждый дольмен имеет свои особенности. Для чего они? Наверное, дольмены можно сравнить с египетскими пирамидами – это место сакрального ритуального погребения. В одном дольмене обнаруживали до семидесяти захоронений!

– Лёлька, посмотри в дырку, там Бабка Ёжка сидит и рогами шевелит.

– Ма-ама, меня Ва-а-адик пугает!

Женщина лет сорока, мама Вадика и Лёльки, в одной руке держала бутылку с водой, в другой – телефон для съёмки Вадика, Лёльки и музейных древностей. На её плече висела объёмная сумка, скорее всего с пляжными принадлежностями, чтобы из музея – сразу на море. Наверное, пойдут на Ривьеру. Отец сидел на скамейке и со скучающим видом тыкал пальцем в телефон.

– Тоже мне туристы, хорошо хоть круг надувной в музей не принесли, а ещё лучше – матрас. Сейчас такие бывают в виде крокодила или дельфина.

– А при чём здесь дельфины?

Сергей Воевода кидал Джеку мячик, пёс отбегал на поводке, хватал и приносил хозяину.

– Да это я так. Проводите свои экскурсии. Если собака сразу след не взяла, она и через три часа не возьмёт. Зачем музею деньги терять? Сезон короткий.

Колесников вышел на улицу: солнце уже пекло изо всех сил, Воевода поил Джека, наливая воду из бутылки в ладонь.

– На сегодня отбой, – бросил в их сторону Колесников, направляясь к машине, – Чёрт знает, что такое!

Глава 3

#умные_мысли_Умы

Хозяина у меня нет, а друзей хватает. Живу я на кинологической станции.

Вернее, хозяин был, но куда-то делся. Теперь вроде как Топчеев – мой хозяин. Но это не точно.

Овчарки здесь вообще народ дружный, но шумный. Самая главная у нас – мама Крона: старая овчарка, но очень заслуженная. У неё свой отдельный вольер. Её все знают. Если мама Крона на улице не лежит, а ушла в будку – значит, комиссия какая-то приедет или товарищ генерал с проверкой. Не любит мама Крона суету. А остальные пользуются: как увидят, что мама Крона в конуру спряталась, сразу начинают готовиться. Бабаев курит постоянно, Топчеев затянет песню «Летят утки и два гуся», а курсанты от волнения начинают вольеры по второму разу чистить.

Больше всего я общаюсь с Ричардом, хотя подружились мы с ним не сразу. Кроме меня и Топчеева, с ним вообще никто не дружит – боятся. «Страшная морда», – говорят. А он не страшный, ну просто обычный ротвейлер. В «Городе фей» испанские мастифы и то больше были.

Ещё говорят, что Ричард злобный очень. Да нет, просто он сюсюканья не переносит. Ещё он селёдку любит и рыбью требуху. А я не люблю. Я сыр люблю, но Топчеев не разрешает мне его есть – жирный, говорит. А кто не жирный? Да я вообще стройная. Я могу даже наперегонки с Ричардом бегать.

Селёдку и рыбью требуху Топчеев только нам с Ричардом приносит, больше никому. Я не ем, всё Ричарду достаётся, а он и рад. Мне кажется, Топчеев нас больше всех на станции любит, хотя сам не признаётся, говорит, что просто работаем вместе.

Ричард поначалу смеялся надо мной.

– Лапы, – говорит, – у тебя короткие.

А я ему:

– Лапы, может, и короткие, зато извилины длинные. И вообще с лапами – это специально такая задумка была. Мои предки в девятнадцатом веке ночевали под лавкой, и им там было легче помещаться с короткими лапами.

Он не верил, пока я диплом по защитно-караульной службе первая не получила. Ему потом тоже дали, но мне-то раньше.

Про меня говорят: тоже овчарка. Что значит «тоже»? Я же лучше. Ну, во-первых, добрее. Я ни на кого не лаю просто так – воспитание не позволяет. Всё-таки Галя меня воспитывала, потом Топчеев переучивал. Да и что этот лай даст, кроме тугоухости? Надо сначала разведать: кто, что, зачем. Принять меры. А то знаю таких: сами гав-гав, а как до дела доходит – прячутся с поджатым хвостом. А мне что поджимать? У меня хвостик как у кролика. Поэтому мне – только вперёд. А полаять иногда тоже хочется, что уж тут греха таить, особенно в охране. Зазевается кто-нибудь вечером у дельфинария – так и хочется ему «рыкнуть». Но воспитание, воспитание… Нечего себя выдавать.

Небольшие собаки тоже бывают очень смелыми. Топчеев однажды фокстерьера обучил на задержание. Да что там фокстерьера – он одного йоркшира приспособил сумку хозяйке охранять. Хозяйка – какая-то известная дама, у которой постоянно пытались выкрасть сумку с мобильным телефоном – чтобы фотки скачать или информацию личную разместить потом в Интернете. Дамочка фотки никакие в телефоне не хранила, но устала от постоянных посягательств на свою сумку и личные вещи. А когда в её сумке поселился этот комок нервов по кличке Прометей, то кражи резко прекратились: мало приятного, когда в руку вцепляется разъярённый терьер.

Вот и в меня Топчеев сразу поверил. Или почти сразу.

– Что с тобой делать, не пойму. Не в охрану же брать? – И взял в охрану.

Все тогда над Топчеевым смеялись. Подумаешь, пусть смеются. Я люблю, когда людям весело. Наверное, Топчеев тоже.

Между прочим, в Нижнем Новгороде тоже был корги на службе у МВД. Недавно на пенсию вышел. Он наркотики искал. А я в охране. Могу держать периметр, как у нас говорят.

В охране хорошо: сидишь себе – ухо востро. На каждый звук, на каждый шорох к воздуху принюхиваешься. А Топчеев иногда болтает с нами, а иногда вообще спит. Дома никто его не ждёт, так он сам нам говорит. Когда в охрану ходит – это у него подработка такая.

Во-вторых, я не внушаю опасений. Никто не просит надеть на меня намордник, взять на поводок или ещё что-то в таком духе. Поэтому я могу разведать всё что угодно. А что можно разведать? Несёт ли кухарка тётя Глаша в сумке сосиски или нет? Если несёт – мы бежим с Ричардом и улыбаемся. Тётя Глаша останавливается, кидает нам по сосиске и говорит:

– Ух, хитрецы, всё разведали.

В-третьих, я дружу с Рябой. Дельфином. Меня с Рябой Топчеев познакомил. Она звезда. Её даже на плакатах печатают. Мы подружились и обо всём болтать можем: про селёдку, про работу, про Топчеева тоже.

Ряба говорит, что морские львы наглые стали, трюки не хотят делать, повышения зарплаты требуют. А я говорю:

– Нам малинуа привезли из Бельгии, скоро наших всех овчарок на малинуа заменят, потому что они умнее.

Как это – умнее? У нас мама Крона самая умная, умнее её никого нет. А тут малинуа какие-то из Бельгии.

Иногда так разговоримся, что Топчеев нам:

– Хорош шуметь, люди спят.

Однажды я Рябу в нос лизнула, а она мне кеглю зелёную подарила сценическую.

На станции щенки хотели у меня кеглю отобрать. Ричард им не разрешил.

А я говорю:

– Пусть играют, у них зубы режутся.

Они кеглю погрызли, но она от этого только ещё лучше стала.

Я иногда думаю, что мы с Топчеевым чем-то похожи. Он тоже корги, только среди людей. Роста невысокого, добродушный, всем собакам он друг. Прямо как я.

Иногда, правда, бывает, что как гаркнет – так все слушаются. Даже товарищ генерал. Я ж говорю – корги. Я, правда, так не умею гаркать.

Весной товарищ генерал приезжал с проверкой. Вывели молодых курсантов с собаками. А молодые курсанты сейчас по новой методике занимаются. Топчеев на эту методику неодобрительно посматривает. Но поделать ничего не может. Он уже на пенсии.

Так вывели молодых курсантов. Товарищ генерал достал из кармана теннисный мячик и бросил в кусты. Что тут началось! Овчарки рванули в кусты, а за ними и молодые курсанты. Лай, рык, слова ругательные – все мячик товарища генерала в кустах ищут.

Генерал орёт, собаки носятся, комиссия стоит как вкопанная. А курсанты сделать ничего не могут. Потому что такая новая методика. По этой методике собаке в качестве вознаграждения с мячиком дают поиграть. Вот они мячик увидели – и понеслись.

Товарищ генерал на всех, скорее всего, обиделся: хотел курсантов с кинологической станции выгнать и новых набрать. Топчеев подоспел и ка-а-ак гаркнул: «А ну, служивые, сидеть!» И все сели. И собаки с курсантами. И комиссия. И товарищ генерал присел на пенёк от старой ивы. Только мама Крона по-прежнему в своей конуре спала, потому что самая умная.

Ива разрослась на плацу – сказали спилить. Спилили. Сначала от неё один пенёк остался. А потом потихоньку от пенька веточки пошли, ивовая рощица.

– Потому что наша эта ива, служивая, она никогда не сдаётся, – это Топчеев так говорит. Это он товарищу генералу посоветовал курсантов на мячик проверить.

Товарищ генерал поблагодарил Топчеева за наведение порядков, а кинолог Бабаев только хмыкнул и всё равно курсантов продолжил по новой методике обучать. Потому что кинолога Бабаева сам директор кинологической станции на работу брал. Что тут поделаешь? Топчеев на пенсии.

– А если война, а мячика в кармане нет? – спрашивает меня постоянно Топчеев. – Собака работать перестанет?

А потом этот мячик мне принёс.

Так что у меня и кегля есть, и мячик теннисный. Играй – не хочу.

– Только вот плохо, что хозяина у тебя нет, – говорит мне Топчеев. – Без хозяина собака страдает.

А я и не страдаю: сяду на задние лапы, язык высуну – зайку из себя строю.

А Топчеев:

– Ну ты хоть и Умница, а самая настоящая сосиска. Скажи, Ричард?

Глава 4

26 июня

Никита

Помимо вожатой, с нами в купе сидел мальчик лет десяти. Ну как сидел – пытался то одной, то другой рукой схватиться за верхнюю полку. То и дело стучался в соседнее купе. Оттуда ему отвечали таким же стуком. Но ещё добавляли: «Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь».

– Любовь Борисовна, ну можно пойти?

Парень жалобно посматривал на вожатую. Я, наверное, примерно так же выглядел, когда просил у мамы собаку на ДР. Только Любовь Борисовна не стала отговариваться олимпиадой:

– Тучин, ты у меня должен быть всё время перед глазами, чтобы мы доехали нормально, без эксцессов.

– Ну, Любочка Борисовна, это же каникулы…

– Во-первых, Тучин, я тебе никакая не Любочка, а во-вторых – иди, но смотри у меня. А то отправлю в Москву обратно.

Вот Тучин молоток. Встроенный дар убеждения у человека. Остаётся только позавидовать.

Я залез на верхнюю полку, на которой недавно висел Тучин. Стал играть в «слово-за-слово» в телефоне.

В поезде было душно. Бабушка постоянно предлагала жареную курицу. До вечера я осилил три бутера. К обеду, на моё счастье, в купе вернулся Тучин. Бабушка сначала предложила ему бутеры. Тучин съел. Потом курицу. Тучин съел. Потом фрукты. Тучин съел. Бабушка на радостях хотела ему и мои жевательные конфеты отдать. Но я вовремя вмешался. Не Тучин, а бездонная бочка.

Ночью ехать было жарко. Тучин спал как убитый. Я не мог уснуть. Когда-то, в прошлой жизни, я ездил с родителями в Турцию, у нас был крошечный отель. До моря далеко. Можно было ездить на автобусе, но мы ходили пешком. По дороге играли в «слова» или в «страны». Я больше всего любил играть в «страны». Правда, тогда я знал мало стран. Точнее, всего три: Россия, Китай и неизвестная никому, кроме меня и моих родителей, страна под названием «Чехляндия». Когда до меня доходила очередь, я называл свои три по кругу. А папа с мамой всегда называли разные. Папа вообще знает очень много стран и их столицы. Я тоже пытался запомнить. Но у меня плохо получалось. В конце концов папа говорил: «А вот и приехали. Остановка “Чехляндия”». Это означало, что мы дошли до моря. Игра закончилась, и можно идти купаться.

– А вот и приехали. Никита, ты меня слышишь? Никита, просыпайся.

На меня смотрела бабушка. Я не сразу понял, что она делает с нами на пляже в Чехляндии. А когда понял, нужно было хватать чемодан и выходить из поезда.

– Дети, смотрите, вон девушка с кувшином – символ города Сочи. Она первая встречает отдыхающих и провожает отдохнувших, – это Любовь Борисовна пыталась заинтересовать ребят, которые ещё толком не проснулись.

Тучин тёр глаза.

– А в кувшине у неё вода есть? – интересовался он. – Я пить хочу.

– Это уже вторая по счету скульптура девушки с кувшином, – продолжала Любовь Борисовна, пропуская сказанное Тучиным мимо ушей. – Первая была золотистого цвета, а придумала её скульптор Вера Зенякина.

Я и сам помнил. Мне тётя Роза рассказывала. Скульптуру приходилось ремонтировать по 4 раза в год из-за вандалов. В итоге работа Веры Зенякиной переехала во двор Музея истории Сочи. А на её месте установили другую девушку с кувшином. Белую, из армированного бетона. Работу скульптора Вячеслава Звонова. И зачем я это запомнил? Лучше бы в школе на математике так сохранялось всё в голове. А как не запомнить? В городе целых две девушки с кувшином. Два маяка. И два вокзала – старый и новый. Бабушка обычно берёт билеты до старого вокзала. Потому что так ближе к дому тёти Розы.

Перед глазами замаячили пальмы. Облака из олеандров. С ног сбивал сладкий аромат катальпы. Голову припекало южное горячее солнце. Сновали таксисты. Слонялись отдыхающие. Ничего не изменилось с моего последнего приезда. Почти.

Нас встречал Розин сын Рафик:

– Сейчас домчим, отдохнёте – и можно вечером на пляж.

– Ну и жарища, – бабушка сложила свой веер и полезла целоваться с Рафиком. – Какой ты красавец вырос, ну просто Аполлон Бельведерский.

Мы проехали по улице Горького. Потом через центр. За поющим фонтаном у «Мелодии» забрались на мост, переехали реку Сочи и свернули на Виноградную. Домик тёти Розы стоял во дворах. Если от её дома пойти по ступенькам вниз, можно спуститься до Донской улицы.

Как-то давно, когда я был маленький, я приезжал к тёте Розе. Тогда я мечтал стать боксёром. Тётя Роза с готовностью воплотить мою детскую мечту отвела меня в Федерацию бокса на Донской. Я так радовался, так радовался – пока не побывал на первом занятии. Для ребят из группы я был скорее похож на «дансёра», чем на боксёра.

Тренер потрепал меня по голове и со словами «пусть завтра приходит» вернул тёте Розе. В её глазах я уже был чемпионом, каких мало. Бабушка, когда узнала, куда мы ходили, готова была убить тётю Розу. Называла «погубительницей маленьких детей». Ещё хотела пойти разобраться с тренером и с каждым боксёром из Федерации бокса по отдельности.

После полуторачасовой тренировки без кондиционеров в группе, где занимались минимум человек сорок, я хотел просто упасть. Желательно в тарелку с борщом и где-то в прохладном помещении.

Оставалось подняться вверх на Виноградную. Чтобы попасть домой. Каких-то минут пятнадцать подъёма под палящим солнцем. Тётя Роза предложила дойти пешком до остановки «Молодёжная», сесть на автобус. Но я почему-то выбрал подъём по ступенькам…

На следующий день я по-честному сказал, что на тренировку больше не пойду, чем очень удивил тётю Розу – она уже освободила целую полку от баночек с ткемали для моих будущих кубков и наград, – зато доставил истинное удовольствие бабушке.

Тётя Роза потом думала, что я отказался из-за Кати. Девчонка побила. Кому охота позориться? Тот ещё прикол. Мы разминку сделали. Вокруг зала побегали, отжимания, все дела. Потом ребята стали делиться по двое для спарринга. А ко мне мальчик маленький подходит и говорит, типа, как тебя зовут и всё такое. Ну, я сказал – Никита. А он мне – этот мальчик – отвечает: «А я Катя. Давай со мной в спарринг».

Что?! Ну не может быть, что это Катя! Ну точно парень. И ростом мне еле до пупка. Ну, думаю, сейчас одной левой. Спарринг так спарринг. И тренер-то не предупредил даже. В общем, даже не знаю, как рассказать, потому что и рассказывать нечего. Я только подошёл к этой Кате – а в следующий момент уже лежал на полу. На лбу у меня пакет гипотермический «Снежок» для оказания первой помощи. Он в аптеке продаётся. Стукнул по пакету – он становится холодным. Вот так. Это называется – нельзя недооценивать противника.

Это вообще не простая Катя. Как потом оказалось, это Каталина Далаян. Она среди девчонок суперчемпионка. Уже тогда на неё надежды возлагали.

Но я в Федерацию бокса не из-за неё не пошёл больше. Я боксом с детства хотел заниматься. Однажды даже у мамы боксёрские перчатки выпросил. Красные такие. А папе тогда пришлось грушу боксёрскую в дверном проходе вешать. В общем, это у меня почти мечта была. Я сразу после тренировки отцу позвонил рассказать. А он только рассмеялся. Сказал, типа, Никита, ты вообще себя в зеркало видел? Ты больше на балерину похож, чем на боксёра. Поэтому девчонка тебя и побила. Это ты ещё легко отделался. Я тогда на отца обиделся.

Сейчас всё это вспоминать смешно. Мои с боксом пути как-то разошлись. С тех пор много чего поменялось. В Сочи прошла Олимпиада. Только тёти-Розино жилище осталось прежним. Потом как-то узнал, что Каталина в группе всех побеждала, я один тогда был непобеждённый. Недолго.

Часть дома сдавалась отдыхающим. В дальней комнатушке среди банок с ткемали, вареньем из фейхоа и многочисленных бутылей с настойкой на пяти травах жила сама тётя Роза. Рафик обычно спал в чулане на раскладушке. У стены в прихожей стоял муляж дельфина выше меня ростом.

– А это зачем?

– Это? Сделали из пенопласта для рекламной конструкции в торговом центре, потом стал не нужен, хотели выбросить, я себе забрал. Дельфин в полный рост. Как его выбросить? Хочешь, тебе подарю?

Я с трудом представлял своё триумфальное возвращение в Москву после отдыха с бабушкой ещё и с огромным пенопластовым дельфином под мышкой.

Для нас с бабушкой тётя Роза оставила две просторные комнаты, которые обозвала «люксом».

– Мама на работе задерживается, вы располагайтесь, – предупредил Рафик. – Она просила, чтобы вы ели. Хачапури оставила и туршу. Сказала, с работы придёт – хинкали сварит. А самое главное – чурчхела просто обалденная. Я не шучу. – А потом повернулся ко мне и улыбнулся: – Эй, брат, чего загрустил? Скучно будет – звони, свожу в дельфинарий. Бесплатно.

Куда?! Мне что, пять лет?! Ну что за детский сад!

– Ладно, – хлопнул меня по плечу «брат». – Я на работу поехал. Мне твоя помощь скоро понадобится.

Я сразу представил эту помощь: развлекать не только свою бабушку, а теперь ещё и тётю Розу. Конечно, Рафику хорошо. У него теперь спокойная жизнь начнётся. Появился новый субъект для тёти-Розиного внимания. Прошу любить и жаловать.

Даже думать об этом не хочется.

И не буду. Съем пока хачапури. Хоть что-то позитивное.