Терапия для тех, кого недолюбили

– Деньги на дополнительный кружок по английскому почему не перевел? Репетитор ждет, а я выгляжу дурой! Я припарковался у обочины, закрыл глаза. В голове пронеслось: сколько стоит этот кружок? Пять? Десять тысяч? Сущие пустяки. Я мог бы перевести их, даже не заметив. Но что-то внутри, какая-то старая, изношенная пружина, вдруг лопнула.

– Я не буду их переводить, – прозвучал мой голос, и он показался мне чужим, спокойным и твёрдым. В трубке повисло изумлённое молчание. Она явно ожидала чего угодно: оправданий, просьбы об отсрочке, даже скандала. Но не этого. – То есть как это? – её голос зазвенел. – Это же для твоего сына! Ты обязан! – Обязан, – согласился я. – Обеспечивать сына – обязан. Одевать, кормить, учить, покупать ему всё необходимое – я всё это делаю и буду делать. Но я больше не обязан обеспечивать тебя.

Слово «обеспечивать» повисло в воздухе тяжёлым, уродливым шаром. Именно это я и делал все эти годы. Я исправно платил алименты, щедро сверх всяких норм, оплачивал её отдых, новую бытовую технику, ремонт в её квартире. Это были не просто деньги. Это была плата. Откуп. Ежемесячный денежный транш в счёт погашения своей вины за то, что я был эмоциональным инвалидом. За то, что не мог дать ей того, чего она просила. За то, что разбил её представление о счастливом браке.

Я покупал себе индульгенцию. Каждый перевод был попыткой заткнуть дыру в её обиде и, главное, в собственном чувстве несостоятельности. Но дыра была бездонной. Чем больше я платил, тем больше требовалось. Это был порочный круг: ценность равна сумме на твоём счету.

– Ты жадина! – выкрикнула она, и в её голосе послышались слёзы. – Ты просто мстишь мне! – Нет, – ответил я устало. – Я перестаю платить по твоим счетам за моё прошлое. Сын получит от меня всё, что ему полагается. Но твои личные запросы – это твои проблемы. Найди работу. Или выйди замуж снова. Но я больше не твой банк.

Я положил трубку. Руки слегка дрожали. Это был не акт жадности. Это был первый в моей жизни настоящий, осознанный бунт. Бунт против роли «кошелька», которую на меня навесила ещё мать, молчаливо покупая моё послушание и идеальным поведением. Бунт против всех женщин, которые видели в меня сначала ресурс, а уже потом человека.

Но вместе с чувством горького торжества пришла и тяжёлая, давящая тревога. А что же сын?

Мой мальчик. Его глаза, так похожие на её, смотрели на меня с немым вопросом каждый раз, когда я приезжал с очередной дорогой игрушкой. Я пытался завалить его подарками, как когда-то мои родители меня. Я покупал ему самое лучшее: конструкторы, игровые приставки, брендовые кроссовки, которые носили все популярные блогеры. Я откупался, как и всегда.

И так же, как и я в детстве, он принимал подарки с вежливой, но отстранённой благодарностью. Он не прыгал от восторга. Он кивал и ставил коробку в угол своей комнаты, где пылилась гора других, таких же идеальных и ненужных игрушек. Мы разучились говорить. Наши встречи сводились к ритуальным вопросам: «Как дела в школе?», «Чем занят?», на которые он отвечал односложно: «Нормально», «Ничем».

Я боялся до жути. Боялся, что повторяю с ним модель своей матери. Что строю с ним такие же деловые, отстранённые отношения, основанные на финансовых транзакциях. Что он вырастет таким же пустым и неспособным к близости, как я. Что я обрекаю его на ту же самую терапию для надолбленных.

В тот вечер я приехал к нему без подарка. Просто так, в середине недели. – Пошли гулять, – сказал я, стоя на пороге его комнаты. Он удивлённо поднял на меня глаза от экрана компьютера. – А что, день рождения у кого-то? – Нет, – я сглотнул ком в горле. – Просто пошли.

Мы молча шли по парку. Я не знал, о чём говорить. Спросить про школу? Спросить про друзей? В голове вертелись только деловые, отчётные вопросы. – Пап, – вдруг сказал он, пиная ногой камень. – А почему вы с мамой всегда ругались из-за денег?

Я остановился. Вопрос повис в холодном воздухе. И я понял, что это мой шанс. Возможно, последний. – Мы ругались не из-за денег, – медленно проговорил я, подбирая слова. – Мы ругались из-за их отсутствия. Он посмотрел на меня с недоумением. – Денег-то у тебя всегда было много. – Не денег, – тихо сказал я. – Другой валюты. Той, что важнее. Внимания. Разговоров. Простого времени. Вот этого вот – просто гулять.

Он молчал, переваривая сказанное. Потом кивнул. – Понятно. Мама тоже вечно ноет, что ты был как робот. От его прямолинейности стало больно, но это была правда. – Да, – признал я. – Я был плохим мужем. И, наверное, не лучшим отцом. Но я хочу это исправить. Не деньгами. По-настоящему.

Мы дошли до озера и сели на скамейку. Молчали. Но это молчание было другим. Не пустым, а полным невысказанных слов и надежды. Я положил руку ему на плечо. Он не отстранился.

Я прекращал платить по старым счетам. Но самый главный счёт – перед своим сыном – только открывался. И я был готов платить по нему самой дорогой валютой, которой у меня так катастрофически не хватало. Временем. И попыткой понять.

Глава 7. Комната с эхом

Однажды утром я проснулся и понял, что не могу пошевелиться— тело не слушалось. Внутри что-то сломалось, выключилось. Обычный механизм – встать, принять душ, проверить почту, сделать звонки – рассыпался в прах. Я лежал и смотрел в потолок. Час. Два. Мысли не шли. Была только одна – густая, как смола, и всепоглощающая.

Бессмысленность.

Всё было бессмысленно. Бизнес, который я вытаскивал с самого дна. Деньги, которые копились на счетах. Даже Вероника, её тёплое присутствие в другой комнате – всё это казалось декорациями к чужой пьесе, в которой я забыл свою роль. Я был голым королём в идеально скроенном костюме от Brioni, и мне было холодно.

Я встал, прошёл по безупречно квартире. Моё отражение в огромном зеркале в прихожей было чужим. Успешный мужчина. Солидный. С пустыми глазами. Я подошёл ближе, вглядываясь в себя. И вдруг это отражение стало меняться. Маленький мальчик в своей белой, стерильной комнате. Подросток, молча глотающий обиду. Мужчина, протягивающий кошелёк вместо сердца. Все они смотрели на меня из глубины зеркала одним и тем же потерянным взглядом. Все они были мной. И все они были несчастны.

Комната, которую я так тщательно выстраивал всю жизнь – комната из денег, статуса, дорогих вещей – оказалась абсолютно пустой. В ней было только эхо. Эхо материнского молчания. Эхо слёз.ю жены. Эхо удара дверью, которую закрыла за собой Алина. Эхо собственных шагов, которые никуда не вели.

Я подошёл к окну. Внизу кипела жизнь. Люди куда-то спешили, что-то делали, к чему-то стремились. Они знали, зачем живут. У них были цели, чувства, любовь. А у меня был только белый шум в голове, заглушающий всё.

Рука сама потянулась к телефону. Я не искал психолога. Я искал спасения. Как тонущий, который хватается за соломинку. Я нашёл номер по отзыву, записался, не глядя на цену. Цена уже не имела значения.

Кабинет оказался не таким, как я представлял. Никаких кушеток, статуэток Фрейда и томных взглядов. Уютное кресло, книжные полки, мягкий свет и женщина лет пятидесяти с спокойным, внимательным лицом. Она не улыбалась натянуто. Она просто была здесь. И ждала.

Первый сеанс был провалом. Я пытался говорить на своём языке – языке сделок и отчётности. – Итак, я полагаю, нам нужно определить KPI терапии, – начал я, нервно поправляя манжет. – Поставленные цели, измеримые результаты, сроки… Она молчала, давая мне договорить. – Каков ваш запрос? – просто спросила она. – Я… не знаю, – выдохнул я. И это было первое искреннее, что я сказал за долгие годы. – Мне плохо. Всё бессмысленно. Я не знаю, как это исправить.

Я говорил с ней, как с бухгалтером на исповеди. Перечислял активы и пассивы своей жизни. Дорогие подарки жене, которые не сделали её счастливой. Деньги, потраченные на спасение Кати. Сделку с Алиной. Кольцо для Вероники. Я ждал, что она даст мне новую, усовершенствованную формулу. Скажет: «Делай раз, делай два – и получишь любовь».

Но она не давала формул. Она задавала вопросы. Странные, непрактичные, бессмысленные вопросы. – А что вы чувствовали, когда ваша мама не подошла к вам, когда вы плакали? – Что вы ощущали в теле, когда жена говорила, что ей одиноко? – Какая была погода в тот день, когда вы сидели с сыном на скамейке?

Я терялся. Чувствовал? Ощущал? Какая разница? Важен был результат! Действие! Я не мог вспомнить погоду. Я помнил, что купил ему после этого мороженое.

Постепенно, камешек за камешком, она разбирала мою крепость. Без молотка, без напора. Только вопросами. Она заставляла меня заглядывать в те щели, которые я годами замазывал деньгами.

Однажды я рассказывал про очередной конфликт с Вероникой. Я подробно расписал, что я ей подарил на следующий день, чтобы загладить вину. Психолог слушала, а потом спросила: – А что вы хотели ей сказать этим подарком? Какое чувство вы пытались передать? Я замер. – Я… я хотел сказать, что я виноват. Что мне жаль. – Почему вы не сказали этого словами? – Потому что… – я запнулся. – Потому что это ничего не стоит. Слова – это просто слова. А подарок… он имеет цену. – Вы боитесь, что ваши слова не имеют цены? – мягко уточнила она.

И в этот миг что-то щёлкнуло. Громко, как хлопок двери в пустой комнате. Да. Именно так. Я боялся, что я сам не имею цены без своих денег. Что без моего кошелька я – никто. Пустое место. Мальчик, которого не за что любить.

Это было страшное, унизительное, горькое прозрение. Вся моя жизнь, все мои «подвиги» и «спасения» были одной большой, отчаянной попыткой купить себе право на существование. На любовь. Я торговался с миром, предлагая ему золото в обмен на крупицу тепла.

Я сидел в кресле и чувствовал, как по щеке ползёт предательская слеза. Я не смахнул её. Я позволил ей быть. Впервые. Это была не боль. Это было прощание. Прощание с иллюзией, что можно купить любовь. Что можно заработать счастье. Что можно починить душу, как чинят кран.

Терапия – это не поиск ответов. Это мучительное, медленное обучение задавать себе правильные вопросы. Самый главный из которых прозвучал у меня в голове в конце той сессии, когда я уже выходил из кабинета:

«Кто ты, когда у тебя нет денег?»

Я остановился на улице, оглушённый этим вопросом. Кто я без своих костюмов, без счетов, без возможности решить любую проблему чеком? Кто я, когда не могу ничего дать, кроме себя самого?

Ответа у меня не было. Было только щемящее, неизвестное чувство. Не страх. Не паника. Что-то новое. Похожее на… интерес. Словно я стоял на пороге незнакомой комнаты, той самой, из детства. Только теперь я знал, что в ней нет монстров. В ней был только я. Тот, кого я никогда не знал.

Я зашёл в кофейню, заказал не эспрессо, как всегда, а какой-то странный капучино с корицей. Сел у окна. Достал телефон. Набрал номер Вероники. – Привет, – сказал я. Голос дрогнул. – Можно, я приеду просто так? Без подарков. Просто побудем вместе.

В трубке повисла пауза. Потом я услышал её тёплый, живой голос: – Конечно. Приезжай.

Я отключил телефон. Выпил свой капучино. Он был сладким и совсем не таким, как я привык. Первый шаг был сделан. Он вёл не к ответу, а вглубь себя. В ту самую комнату с эхом. Теперь предстояло самое сложное – не сбежать из неё, а остаться. И услышать, наконец, не эхо, а свой собственный, тихий, настоящий голос.