GLASHA. История скайп-школы

Как ни странно, физическая особенность моего нового друга сослужила ему хорошую службу. Старший брат его, Марат, с незапамятных времен работал заместителем директора инструментального завода по закупкам. В свое время это была хорошая должность. Но в девяностые все рушилось на глазах, экономика падала, денег на зарплаты не было. Не предвиделось и никаких заказов от государства. Инструментальный, тракторный, алюминиевый заводы растаскивали по частям. Все кому не лень вывозили оборудование на металлолом прямо среди бела дня.

В этих условиях директора заводов либо превращались в «эффективных менеджеров», либо пропадали с радаров. Их словно бы стирали ластиком. Марат вытащил подросшего младшего брата из родного Беслана, намереваясь как-то пристроить на завод.

Так совпало, что в самый момент аудиенции братьев с директором на предмет трудоустройства на предприятии появились хмурые люди с битами и кастетами. На взгляд Аслана, они обратились к директору, уважаемому человеку, как-то невежливо, да и не в свою очередь. Пришлось ему немного подискутировать с ними о правилах хорошего тона. По итогам дискуссии Аслан остался на инструментальном кем-то вроде личной службы безопасности директора. Ловил особо наглых, а тех, кто имел какие-то права, заставлял делиться. Участвовал в переговорах, а правильнее говоря, стрелках. Он стал своего рода гарантом исполнения обещаний переговорщиков в эпоху всеобщего кидалова.

Накачанные мышцы и неподвижный зловещий взгляд правого глаза создали ему репутацию серьезного человека. Со временем собирающиеся на важные встречи люди стали приглашать страшного осетина в качестве поручителя. Договоры, бумаги не имели тогда такой силы, как присутствие третьей стороны в качестве арбитра, или так называемого решалы.

Скорая немедицинская помощь

Сын Соловейчика подстерег меня после работы.

– Я эт… слышал, у тя друг крутой есть, может он мне помочь? Я тут хотел траву загнать, а то отец денег не дает.

Витька пользовался плохой славой, вылетел из института, слонялся с темными компаниями, омрачая жизнь Владимира Львовича и его жены.

– Так вот, ну, накосил там, на дачах, травы этой, а теперь мне предъявы кидают, типа незабористая. Замочат меня скоро, чую, – плаксиво ныл он.

Тут надо сказать, что «трава эта», в простонародье конопля, с советских времен колосилась на дачах волгоградцев совершенно свободно – кстати, вместе с маком, – но до сего времени никто и не думал использовать ее в качестве наркотика.

Пошли к Аслану.

– Вот куда ты лезешь, дебил! – рассерженно отреагировал тот. – Один раз только помогу. Из уважения к папе твоему, придурок.

Поехали на стрелку. Как уладили дело – не знаю, подробности от меня скрыли. Знаю лишь то, что Аслан вернулся с этой встречи без часов, подаренных братом на двадцатилетие.

А Витьку я потом видела на ТВ-канале «Домашний»: он с умным видом давал кулинарные советы в передаче «Спросите у повара». Рассказывал про травки-приправки и разные специи…

***

Еще один призыв о помощи прозвучал из публичного дома.

Публичными домами в Волгограде ведал Гриша, бывший дальнобойщик из Краснодара. Началось все с того, что Гриша решил стать бизнесменом. Занял у друзей денег и поехал за кожаными куртками. А по пути подсадил к себе в машину дамочку-автостопщицу, чтобы было веселее.

Очнулся в поле: ни денег, ни машины. Пешком дошел до Волгограда. А домой так и не вернулся, потому что расплачиваться по долгам было нечем.

Подобрал его Серега, наш добросердечный приятель-дворник. Пару дней Гриша прожил у него, а потом там же, в дворницкой, повстречался с Ленкой-Рыбой, местной жрицей любви.

Закрутился роман, который перерос в «совместное предприятие»: сойдясь на почве общих интересов, молодожены открыли первый в Волгограде публичный дом. Бизнес процветал: Ленка вербовала новых девчонок, а Гриша занимался пиаром. Но возникали и накладки. Вот, например, как сейчас: борзый клиент не расплатился с девочкой. Нарушил, так сказать, свои обязательства.

Вновь на разборки поехал Аслан.

Вернулся поздно, рукав рубашки в крови: «Подонок… Жаль, не убил его. Как земля таких тварей носит!?!»

Ромка

– Что ты делаешь в воскресенье? – спросил Аслан в конце недели.

На этот раз я не была столь откровенна:

– Мне надо в одно место…

Утром он ждал меня у подъезда. Я несла с собой складную детскую коляску.

В молчании мы доехали до центра города. Я привычно шагнула на огороженную территорию двухэтажного здания – типичного детского садика. Но это был не детский садик.

«Городской дом ребенка», – гласила надпись на входе.

Мы поднялись на второй этаж: там пахло кашей, слышался гул детских голосов. В проходе появился светловолосый мальчик. Он ловко, по-обезьяньи, полз на коленях.

– Мама, мамочка, наконец-то ты пришла!

На Аслана было страшно смотреть. Я прижала ребенка к себе и вытащила из кармана «Сникерс».

Засунув в рот шоколадку, малыш наконец обратил внимание на моего спутника:

– А ты кто?

– Я Аслан. – Он протянул мальчику широченную ладонь. – Ну а ты кто?

– Я Ромка, – степенно ответствовал малыш.

Я раскрыла коляску.

– Нет, сегодня поедем вот так, – решительно сказал Аслан и посадил мальчугана себе на шею.

– Ура! – заверещал тот.

И мы поехали в парк.

Весь день Ромка катался на карусели, трескал мороженое, развлекался по полной программе. Но пришло время расставания. На пороге детского дома он обнял Аслана и громко прошептал ему на ухо: «Пока, папочка, я буду тебя ждать!»

– Рано папочкой обзавелся, – проворчала полная воспитательница, закрывая за нами дверь.

– Когда можно забрать его? – деловито спросил у меня Аслан. – Какие бумаги нужны? – Он был собран и немногословен. – Что с ногами? Можно это как-то исправить?

– Ждем операцию в Италии, – тихо ответила я. – Итальянцы усыновили его, скоро приедет папа.

– Какие, черт возьми, итальянцы?!? – вдруг заорал он. – Ты что, с ума сошла? Отдаешь своего ребенка итальянцам?

– Аслан, Ромка не мой сын, я просто опекаю его.

– Да он же называет тебя мамой!

– Он всех так называет, тебя вот папой назвал, не удивлен?

– Мы возьмем его, я тебе обещаю! – глаза новоявленного папаши горели огнем.

Я вспомнила, как три месяца назад умоляла Геннадия Григорьевича, заведующего домом ребенка, не отдавать Ромку на усыновление.

– Его же там на органы продадут, – плакала я.

– Что за дикость, как вам всем в голову такое приходит?! – раздосадованно отвечал главный врач…

***

Здесь я, наверное, должна сделать очередное отступление и рассказать, как познакомилась с Ромкой.

Двумя годами ранее, когда я еще училась в школе, у нас было «УПК», то есть практика на учебно-производственном комбинате. В современных школах такого предмета нет, а жаль. На этих занятиях можно было пройти, например, курсы вождения и сдать на права, научиться печатать на пишущей машинке или закончить курсы первой медицинской помощи. Естественно, я выбрала медицинскую практику, так как справка о ее прохождении давала приоритет при поступлении в училище. Да и некоторые полезные навыки можно было приобрести.

А вот мой сосед по парте, Антон Мачула, выбрал стажировку на заводе. Запомнилась она тем, что во время обеденного перерыва он хотел съесть конфету, но лакомство выпало у него из рук и завалилось за какой-то рычаг. Он полез доставать его и случайно запустил механизм. В результате незадачливому практиканту оторвало фалангу на большом пальце. Антон невозмутимо поднял ее и понес мастеру. Спокойно спросил: «Мне палец оторвало, что делать?»

Мастер грохнулся в обморок. Поднялся переполох, и время было потеряно, фалангу так и не пришили. До сих пор Антон ходит с железным крючком вместо пальца, пугая незнакомых людей.

Я же попала на практику в дом ребенка, и мне прожгло сердце.

Собираясь в сиротский дом, я по наивности представляла себе, что вокруг забора стоят нерадивые мамаши и, украдкой всхлипывая, смотрят на своих детей. Реальность оказалась куда более прозаичной. За все время, пока я была на практике, пришел только папа одного мальчика. Он работал дальнобойщиком и мог приезжать к сыну примерно раз в неделю. Сотрудникам было дано негласное указание впускать его в любое время, хоть днем, хоть ночью. Мамы у ребенка не было, не знаю уж, по какой причине.

Других малышей родные не навещали. Волонтерам с удовольствием раздавали детей на прогулку.

Ромка был неходячий – от рождения плосковальгусные стопы обеих ног не давали ему нормально двигаться. Он с завистью смотрел на своих условно здоровых собратьев. И в следующее же свое посещение я, одолжив у Марины общежитскую складную коляску, вытащила его в кои-то веки на прогулку. Радости малыша не было предела.

– Мама, а ты завтра придешь? – спросил он дрожащим голосом.

Вот, положа руку на сердце, что бы вы ответили, глядя в широко распахнутые детские глаза?

– Конечно же, приду, – пообещала я.

Так прошло два года. Я закончила школу, а за ней и училище, и серьезно планировала забрать «сынишку». Но тут началась программа международного усыновления. В Россию хлынула волна иностранцев, жаждущих забрать сирот. Родителей обрели сначала самые больные детишки, ментальные инвалиды, гидроцефалы.

Одной из первых забрали Галочку – очаровательную малышку, мать которой переболела краснухой во время беременности. Вместо ручек у Галочки были жалкие обрубки, а на одном плече, словно бы в насмешку, вырос пальчик. Американские родители решительно удалили этот нелепый пальчик и сделали ей протезы обеих рук, за пять тысяч долларов каждый.

«Но ведь она маленькая, протезы придется менять по мере взросления», – с недоумением говорили наши врачи.

«Конечно, – соглашались приемные родители, счастливо смеясь. – И мы будем делать это каждый год, а если надо, то и чаще».

Волгоградские врачи, которым стоимость одного протеза казалась совершенно нереальной, только качали головами.

Геннадий Григорьевич начал ездить в Штаты. Из первой же поездки он привез видео с повзрослевшей воспитанницей. Галочка с руками выглядела очень непривычно. Она была диковинно одета и ехала на лошадке, как настоящая принцесса. Персонал дома ребенка облегченно выдохнул. На органы не разобрали, даже наоборот.

***

Знаете, сколько российских детей было усыновлено иностранными гражданами с 1991 по 2012 годы – до принятия «закона Димы Яковлева»? Пятьдесят восемь тысяч.

Более шестисот детей из этого числа – из Волгоградского дома ребенка.

В 2002 году на Геннадия Григорьевича завели уголовное дело. Якобы он отдавал детей иностранным усыновителям за деньги. Я не поленилась и поехала на процесс.

Я не верила, что Геннадий Григорьевич мог причинить какой-то вред детям, многим из которых он давал свою фамилию. Ему явно требовалась помощь и защита такого свидетеля, как я.

К сожалению, фотографии Ромки с приемными родителями остались у следователя. На суде крутили видео с ним, снятое в 2002-м: шикарно одетый подросток, уже забывший русский, дает интервью журналистам. Играет в футбол, пишет математические формулы на доске.

Один из этих шестисот.

***

К счастью, на процессе было много сторонников Геннадия Григорьевича, и нам удалось убедить судью в его невиновности. В конце концов детского доктора оправдали.

А я во время этой тяжбы все вспоминала наш давний разговор в его кабинете.

– Ребята, – мягко сказал он мне и Аслану, – я все понимаю, но поймите и вы меня. Кате восемнадцать лет. Сколько лет вам, Аслан?

– Двадцать, – неразборчиво пробурчал мой друг.

Доктор выложил перед нами разноцветные фотографии.

– Вот Алессандро, – показал он на здоровенного немолодого мужика с красным лицом, рядом с которым стояла седая женщина в джинсах. – А вот Изабелла. Дети их выросли, уже подрастают внуки, и они не только хотят, но и могут вырастить Ромку. Смотрите, вот их дом, вот Ромкина будущая комната. Малышу требуется серьезная операция, после которой он сможет ходить. Он будет счастлив там.

Я уже видела эти фотографии. Они и в первый раз произвели на меня сильное впечатление. Ответить мне было нечего. Мы не дали бы малышу и сотой доли итальянского благополучия. Теперь на эти фотки так же молча смотрел Аслан…

***

Вскоре приехал Алессандро. Ромка сразу же залез к нему на колени и стал называть папой.

– Падре, – с улыбкой поправлял Алессандро и трепал его за щечку.

На прощанье Алессандро подарил мне помаду и колготки, а Ромка весело помахал рукой. Аслан сразу отобрал и выбросил все подарки. Ромка отправился в далекую и тогда недоступную Италию, Славика госпитализировали в психиатрическую лечебницу, а мы с Асланом стали жить вместе.

Расставание

Известность Аслана в узких кругах росла день ото дня. Вскоре его начали приглашать на всякие великосветские тусовки. Часть его славы перепадала и мне. Когда мы где-то появлялись вместе, то передо мной с льстивой улыбкой открывали двери какие-то мутные типы.

Однажды нас пригласил на вечеринку «олигарх» местного разлива, совсем еще молодой парень. Сын какого-то толстосума. Боже мой! Это было приглашение в настоящий ресторан, практически первый бал Наташи Ростовой. Я начала готовиться к празднику.

– Ты должна блистать, – сказала Светка, потирая руки в предвкушении радостного события. – Надо их всех поразить!

Тетя Таня быстренько перешила мне платье со Светкиного выпускного, которое изначально было скроено из парчовой скатерти ее бабушки, прямо как для Скарлетт о'Хара. Сестра одолжила свои свадебные туфли. Наташка – одноклассница, закончившая парикмахерское училище, – сделала прическу и маникюр. На последние деньги я купила помаду и колготки. И при полном параде заявилась в квартиру Аслана.

До назначенного времени оставался примерно час.

Аслан открыл дверь в плохом настроении и посмотрел на меня с недовольством.

– Слушай, давай не пойдем, я устал, и голова что-то болит, – мрачно произнес он.

– Ну как же, я так ждала, готовилась, – разочарованно протянула я.

– Ну хочешь, иди одна, – с этими словами он ушел вглубь комнаты и демонстративно лег на диван, закинув руки за голову.

– А знаешь что… И пойду! Хоть повеселюсь нормально раз в жизни!

Я с грохотом захлопнула дверь и побежала вниз по лестнице.

***

Андрей, виновник торжества, казалось, совсем не удивился тому, что Аслан не пришел. Весь вечер он ухаживал за мной, шутил, подливал вина. От него приятно пахло дорогим одеколоном, и он прекрасно танцевал (в отличие от некоторых). Праздник превзошел все мои мыслимые и немыслимые ожидания. Солидные мужчины приглашали меня танцевать, говорили комплименты, а директор кладбища даже поцеловал руку. В конце концов я все-таки вспомнила про Аслана и заторопилась домой.

– Я отвезу тебя, – любезно предложил Андрей.

– Но ты же пьяный, – засмеялась я.

– Ничего. Во-первых, – начал он загибать пальцы, – здесь недалеко, во-вторых, все менты в этом городе – мои друзья, и в-третьих, есть такая таблеточка… Смотри, новая разработка, – он достал из кармана невиданный доселе «Алкозельцер». – Раз – и как будто не пил вовсе.

Аргументы прозвучали убедительно.

На капоте его шикарной машины был нарисован какой-то прыгающий зверь из семейства кошачьих. Едва мы оказались в салоне, именинник полез ко мне целоваться. Я отпихивала его как могла, но он только смеялся.

Чудом мы доехали до знакомого подъезда. Я вырывалась изо всех сил. Наконец мне удалось открыть дверь и выскочить из автомобиля. Я бросилась бежать. В подъезде с отвращением отерла с лица следы слюнявого рта. Чувствовала я себя ужасно. Робко и виновато позвонила в дверь. Она сразу же открылась. Аслан молча смотрел на меня и потом вдруг тихо сказал: «Нам надо расстаться. Я понял, что для тебя гулянки важнее меня».

«Он что, бросает меня?! – пронеслось в голове. – Такую классную? Практически королеву! Быть такого не может! Весь бомонд города час назад пел мне дифирамбы, а тут какой-то, – я на миг запнулась в своем описании и вдруг поняла, что на каблуках я выше его, – малограмотный недомерок дает МНЕ от ворот поворот? Да как он смеет! Козел! Я сто таких найду прямо завтра!»

– Ну что ж, прощай! – взмахнула я головой и гордо удалилась.

Наверное, надо было извиниться, может быть, даже встать на колени, просить прощения. Часто я задавалась вопросом: а могла бы я что-нибудь изменить тогда, в тот вечер, или все повороты судьбы уже были начертаны в моей книге жизни?

На следующее утро я написала Аслану письмо, в котором было всё: и мольбы о прощении, и признания в любви, и посыпание головы пеплом. Даже каменная статуя с острова Пасхи не осталась бы равнодушной к моему посланию.

Но Аслана не было дома, дверь открыл Марат.

Увидев меня, он поморщился и сквозь зубы процедил:

– Пожалуйста, избавь меня от выяснения ваших отношений, мне бы в своих разобраться.

Я попросила только передать письмо брату. Он недовольно скомкал его и сунул в карман.

Я ждала ответа. Но ничего не происходило. Прошел мой день рождения, наступил Новый год. Потом я купила билет на поезд и уехала в Москву.

И вот спустя три года я опять стою перед дверью в знакомую квартиру. Сердце колотится, но я решительно нажимаю на звонок. Марат совсем не изменился: тот же колючий взгляд, по-прежнему недовольное лицо…

– Привет, хорошо выглядишь. А Аслан женился, уехал домой, уже и дочка родилась. Он очень счастлив. Кстати, – он порылся в тумбочке, – вот и письмо твое. Я не передал, извини…

***

Последний раз я видела Аслана в сентябре 2004 года – по телевизору, в эфире о захвате бесланской школы. В толпе окаменевших от ужаса родителей заложников вдруг мелькнуло его искаженное горем лицо.

«Уже и дочка родилась, – зазвучал у меня в ушах голос Марата. – Он очень счастлив».

Три дня я безотрывно следила за новостями. К счастью, в списке жертв знакомой фамилии не оказалось.

Жизнь в Москве,

v

.2.0

К счастью, связи Марины помогли мне довольно быстро восстановить паспорт, и я вернулась в Москву.

Водителем троллейбуса, который вез меня на вокзал, оказался Лешка, мой одноклассник.

– Катька, счастливого пути и передавай привет индийским раджам! – громогласно возвестил он, высаживая пассажиров на конечной. Видимо, накануне пообщался со Светкой.

Поезд тронулся, и привычные очертания Родины-Матери пронеслись перед окнами. Впереди были сутки пути…

***

По приезде в Москву я оставила вещи в квартире гостеприимной тети Оли на Ордынке и пошла в кадровое агентство, название которого встретилось мне по дороге с вокзала. Документы у меня были в порядке, имелась и медицинская книжка.

Вскоре меня вызвали на собеседование. На диванчике сидел приятный мужчина в очках с тонкой оправой. Он искал няню для своего сына.

Я вежливо поздоровалась и держалась уверенно.

– Ма нишма? («Как дела?») – вдруг спросил он с улыбкой на иврите.

В моей памяти вдруг сами собой всплыли строчки из еврейского журнала «Лехаим», который раздавал мой приятель с Тверской. Тот самый, который призывал уехать в Израиль, приближая приход Мессии на святой земле.

И я совершенно неожиданно для себя ответила:

– Беседер! («Все в порядке!»).

Уголки губ моего визави удивленно поднялись.

«Ну что ж, эту девушку мы берем, – весело сказал он. – Больше нам никого искать не надо».

Так я стала няней двухмесячного Семочки.

Лева и Лена Зильберштейн, его родители, были удивительной семьей.

Начать хотя бы с того, что именно Лева познакомил россиян с йогуртами. В девяностые он купил линию для их производства. Я помню ту эйфорию, которую я испытала, впервые попробовав этот чудесный продукт. Казалось, что вкуснее содержимого этих разноцветных коробочек ничего быть не может…

Кроме йогуртов, у бизнесмена было хобби для души. В маленькой музыкальной студии он записывал диски начинающих исполнителей, в частности своего земляка Олега Митяева.

Я видела барда только один раз, но Лева общался с ним плотно.

Однажды он принес мне новый диск Митяева:

– Послушай. Это тебе.

Завороженно я внимала звукам и строчкам, лившимся из динамика:

«Уж, наверное, ягоды спелые,

Нам не видно в окно палисад,

А в палате стерильные, белые

Стены розовым красит закат.

Но леченье идет без усердия,

А зачем? Мне осталось дня три.

Погоди-ка, сестра милосердия,

Посмотри на меня, посмотри.

Посмотри на меня, некрасивого

(Я и раньше-то был некрасив),

Посмотри, я прошу тебя, милая.

Что ж ты плачешь, губу прикусив?

На Ордынке, у церкви в безветрие

Нам болтать бы с тобой до зари.

Ах, Катюша, сестра милосердия,

Посмотри на меня, посмотри…»

Помимо «моего» Семочки, у четы Зильберштейнов была семнадцатилетняя Олюшка. Меня они приняли как вторую дочку. Подробно расспросив о моей жизни, решили, что мне обязательно надо учиться: пока Семочка еще маленький, я буду готовиться к поступлению вместе с Олюшкой.

Порой я думала, что попала в какой-то сериал. Абсолютно незнакомые люди говорили со мной о поступлении в институт и репетиторах. Потом они составили два графика – моего «пригляда» за Семой (несколько часов в день, пока Лена занимается хозяйством) и моих занятий.

Так началась новая глава в жизни – в роли Семиной няни. Очень ответственный и напряженный этап. Я всей душой привязалась к детям и полюбила моих названных родителей. Старалась оправдать их ожидания и затраты. Чувство невероятной благодарности переполняло сердце.

Огромная семейная библиотека находилась в моем полном распоряжении. В детстве я была завсегдатаем районной библиотеки, буквально проглатывала собрания сочинений и отдельные произведения. Мела все подряд: классику и производственные романы, журналы по домоводству и сборники стихов. Не было для меня большего блаженства, чем новая книга.

Здесь же литература была подобрана со вкусом, случайных книг практически не было. Я погрузилась в новый для меня мир Довлатова и Алешковского, Хемингуэя и Бродского. Перечитала Стругацких в хорошем издании (до этого я встречала их только в самиздате у Соловейчика).

Юрий Иванович, профессор МГУ и преподаватель химии, был довольно строгим, но все равно сумел побороть мой страх перед этим предметом. Химические формулы снились мне даже ночью. Вскоре к обучению подключилась Любовь Ивановна, учитель немецкого. Она была приятно поражена моим знанием языка.

***

Немецкий я знала благодаря своей бабушке Эльзе Готлибовне. Она была этнической немкой – настоящей белокурой бестией с голубыми глазами.

До семнадцати лет бабушка не говорила по-русски. Но в тридцатые годы немцев Поволжья выселили в Казахстан. Пришлось им освоить русский как язык международного общения.

Впоследствии бабушка проработала всю жизнь в школе. Ее выпускники без проблем поступали в институты военных переводчиков и международных отношений. А мне доставались от них диковинные шоколадные конфеты с видами Третьяковской галереи. И даже то, что в старости бабушка оказалась прикована к постели, не помешало ей дать мне второй язык в приличном объеме.

В семье Левы и Лены я не только читала и грызла гранит науки. В дополнение к этому я узнала все о хороших манерах, сервировке стола и общем этикете. Обучение велось спонтанно. У Зильберштейнов часто бывали гости, и я, глядя на Лену, старалась повторять ее действия. Не хотелось попасть впросак.

Невероятное

Я считала, что ничего более невероятного, чем чудесное попадание в семью Зильбершейнов, со мной уже не случится. Но я ошибалась. В 1998 году произошло событие, которое перевернуло всю мою жизнь.

Я по-прежнему заботилась о Семочке, изо всех сил помогала Лене по хозяйству, усиленно готовилась к поступлению в мединститут, читала и в выходные иногда выбиралась навестить тетю Олю.

Но однажды тетя Оля сама мне позвонила и попросила срочно приехать. Голос ее был непривычно взволнованным, и она никак не могла толком объяснить, что случилось. В смятении я отпросилась у Лены на пару часов и понеслась к тетушке, надеясь добраться до ее дома как можно быстрее.

Каково же было мое удивление, когда в знакомой квартире я увидела маминого коллегу по работе – главного конструктора одного из волгоградских заводов, Самуила Самойловича. Оказалось, что он был братом тети Оли. Я очень обрадовалась этой неожиданной встрече, удивляясь тому, как тесен мир. Я, конечно же, знала, что у Ольги Самойловны есть старший брат, который живет в Волгограде, но мне никогда и в голову не приходило, что мы можем быть с ним знакомы. Тем более что общались они редко. Фамилии у них были разные. Фотографии его я не видела никогда.

В Волгограде я пересекалась с Самойловичем всего-то пару раз в год – на первомайской демонстрации и на шествии 7 Ноября. Мама брала меня с собой на эти празднования. Коллектив у них был большой, но я с детства запомнила человека-гору, который всегда совал мне сладости при встрече.