Я однажды приду… Часть III

А вот этого он говорить не должен был, сразу смутился и как-то испуганно посмотрел на Глеба, видимо нарушил грозное указание командора. Но мой взгляд оказался страшнее.

– Олаф, а вот с этого момента подробнее. Пожалуйста. Глеб, я хочу знать.

Глеб хотел мне что-то сказать, но промолчал, правда, громко так промолчал. Олаф даже немного съёжился. Самуил откашлялся и решил его спасти:

– Катенька, понимаешь, ты в своей борьбе очень о руки …сильно поранилась, ломала всю себя, они же тебя удержать не могли, все мышцы порвала, косточки поломала, а спина, вот, совсем… у тебя спина как, уже не болит?

– Не болит. У меня уже ничего не болит.

Виктор решительно встал и признался:

– Катя, ноги я тебе переломал.

Вздохнул тяжело и опустил глаза.

– И руки тоже.

Олаф обрёл дар речи после взгляда командора и тоже хотел что-то сказать, но Олег его прервал:

– А я тебе ничего не ломал, не успел, за Арно ездил.

Но когда поднялся Андрей, я решила остановить этот процесс самобичевания, тем более что уже знала – кто мне ребра поломал.

– Андрюша, прости, я не хочу ничего знать, это я сама себе всё ломала, вы тут не причём. Но Олаф прав, я теперь молодая и красивая. И здоровая.

И так тяжело вздохнула, что Олаф улыбнулся. Ещё один вопрос меня интересовал:

– А что сказал Арно, ну, вообще, он что-нибудь сказал?

– Он завтра приедет, очень хочет с тобой поговорить. Если Глеб позволит.

Я так посмотрела на Глеба, что он сразу позволил, кивнул. Слишком много информации, моя умная голова уже ничего не понимала, и я лишь хотела одного – лечь в постель, и чтобы Глеб меня обнимал. Он понял меня и сразу перенёс в спальню.

Мы долго лежали молча, я прижималась к Глебу, но сказать ничего не могла. Он обнимал меня, гладил по голове и касался губами лба, опять температуру меряет, вдруг снова вернется нервная горячка.

В моей голове возникла мысль, и я стала её думать. Мысль неправильная, но пока единственная и я решила всё-таки уточнить у Глеба:

– Скажи, а если бы моё сердце не помолодело, осталось старым, несчастным, одиноким сердцем, и кожа бы осталась такой красной, некрасивой, может, от ожогов в лабиринте вся сморщилась, и ноги не зажили…

– Я люблю тебя.

– Ты скажи правду. Вот сейчас я молодая и красивая, так говорят, но если…

– Если не бывает. Ты самая красивая и молодая женщина для меня. Единственная. Олаф прав, ты ни о чём не думала, ничего для себя не просила, отдавала себя, отдавала мне свою жизнь. Тогда никто ничего не знал, а ты сама предложила свою кровь мне, тому, который тебя хотел убить. Самуил мне рассказал, как ты отдавала свою кровь для меня, когда на вас напали, боялась, что погибнешь и не успеешь мне помочь. Твоё сердце не одиноко, там есть я.

Неожиданно он так чувственно провел руками по моей груди, что я задохнулась.

– Помни, я с тобой, везде и всегда. И твоё тело моё, молодое и красивое, любимое.

И так поцеловал, все мысли, правильные и неправильные мгновенно улетучились из моей головы. А потом, когда я уже немного пришла в себя, взял моё лицо ладонями и взгляд во взгляд, голосом командора заявил:

– Ты моя жена и я тебя люблю. Даже думать не смей в сторону.

– В какую сторону?

– Ни в какую.

И опять поцеловал. Наверное, он прав, только так можно изгнать страхи из моей головы. Он бы меня любил, даже если я осталась со старым своим сердцем, а если ноги не зажили, то носил бы на руках, и даже если осталась красного или синего цвета. Глеб положил свою руку на то место, где бьётся мое сердце и слушал, хотя он его слышит и так. Я улыбнулась:

– Ты что, сравниваешь, молодое лучше бьётся?

– Оно бьётся счастливо. И ничего не боится. Твоё сердце никогда ничего не боялось.

Глеб сам меня раздел, помыл в ванне как любящий муж, нежно, чтобы нигде в моём теле не возникла боль, лечил поцелуями, и я уснула на его груди совершенно счастливая.

Утром я почему-то вспомнила: а где ожерелье Глеба, которое было на мне в тот день? Оказалось, что Олаф его порвал и сейчас оно уже восстановленное лежит в гардеробной. Мне захотелось его надеть, и я выбрала лёгкое светлое платье, ожерелье очень гармонировало с ним. Лея подвела меня к зеркалу, и я впервые посмотрела на себя не с точки зрения заживающих синяков, а как на любимую женщину Глеба. Я изменилась, очень изменилась, может действительно молодое сердце так действует, а может любовь, но я стала другой женщиной. Глаза зеленели ярким светом, в них так явственно проступали поцелуи, что я даже смутилась. Мягкость как-то изменилась, она стала легче, изящнее, хотя это слово очень с трудом можно применить к моей мягкости. А кожу оценить пока сложно, разводы всех оттенков мешали точно определить, какова она. Очень странно было рассматривать своё лицо такого неопределенного цвета. Когда просто синяк на лице, это не так странно, а вот это общее состояние желтизны с разводами неопределенного цвета уже смешно. И я похихикала с Леей над своей внешностью хамелеона, она сначала стеснялась, но потом весело рассмеялась над моими словами. Как хорошо, что есть такая удивительная девушка, такая спокойная, доброжелательная и просто приятная. Она всегда появлялась в нужный момент, старательно помогала мне во всём, особенно я была рада её присутствию в дни своего ломаного лежания. Видимо Самуил многому её научил в вопросах ухаживания за больными, да и опыт с Норой многое дал, но она ухаживала за мной как настоящая медицинская сестра. Я не спрашивала её о поездке к Элеоноре и вообще о работе с Олафом, это её работа, очень важная, да и Андрей рядом с ней. При появлении Глеба она просто исчезала из комнаты, он всё-таки оставался для неё грозным командором. Вот и сейчас она прислушалась и сказала:

– Идет Глеб.

И исчезла. Я гордо стояла у зеркала, чуть покачиваясь на нетвёрдых ногах, и когда Глеб вошёл, сразу заявила, что я уже ходячий больной. Он сразу оценил степень моей устойчивости, подхватил на руки и объявил меня сидячей больной.

– Катя, ты готова говорить с Арно?

– Да.

При этом тяжело вздохнула, и Глеб сразу остановился.

– Если ты не хочешь с ним говорить, встречи не будет.

– Всё правильно, вчера я услышала мнение Олафа, а сегодня пусть будет мнение специалиста по человеческому существованию.

Но Глеб не двигался, сомневался в моём решении.

– Катя, можно поговорить в другой день.

– Я хочу всё… узнать.

Неожиданно для него я кокетливо улыбнулась.

– Я должна удостовериться, что на самом деле молодая.

– Катя, ты не просто молодая. Ты …девчонка.

Мы вместе долго смеялись над его познаниями языка. Я даже решила, что он фильмы вместе с Виктором смотрит, словарный запас пополняет. Он стал говорить иначе, может, конечно, сказывается то, что он совершенно избавился от своей агрессии, которую вынужден был постоянно сдерживать, а может, любовь так изменила его речь. Никогда не думала, что грозный командор, да просто мужчина, может с таким удовольствием говорить о своей любви. В моей прошлой жизни мужчины в лучшем случае говорили о любви один раз, а потом напрочь забывали это слово. Глеб вообще вёл себя иначе – он открыто говорил о своей любви, он её демонстрировал, никогда не стеснялся моего присутствия, он гордился тем, что я рядом с ним. А при посторонних так себя вёл, что ни у кого даже мысли не появлялось сомневаться в его отношении ко мне. Может быть, так вели себя мужчины триста лет назад в Италии? Или общение с поэтами и пиратами так на него повлияло, или титул графа, принадлежность к высшему свету? Или само положение командора и абсолютная уверенность в себе. Почему-то мне кажется, что даже если бы рядом с ним я появилась в этом розовом безобразии, он вёл бы себя так, как будто я в королевском наряде.

И ещё одну мысль я думала, пока Глеб медленно нёс меня по коридорам дома. Он так жёстко остановил меня в очередном страхе, сомнении в его любви, что я даже не знала в первый момент как к этому его поведению относиться. Он всколыхнул моё тело и при этом заявил моей голове, что шаг в сторону – расстрел. Не важно, в какую сторону, главное не отходить от генеральной линии, в смысле начертанной командором. Теперь, когда он познал моё тело, поверил в мою любовь, осознал свою, пожалуй, не только шаг, просто взгляд в сторону будет караться самым жестоким образом. Сказал же: раз он решил, что я не буду встречаться с Аароном, значит, не буду. О физическом сопротивлении даже упоминать не стоит, остается кокетство и капризы, убеждение – сомнительно, логика – возможно, но вряд ли, если он посчитает, что эта логика отходит от генеральной линии. Есть только один момент в наших отношениях, когда Глеб сразу отступает и выполняет всё – это мое физическое состояние. Моё хрупкое, как хрустальный сосуд – по сравнению с их телами, могучими и непробиваемыми ничем – тело, зависимое от чего угодно, часто для них непонятно от чего. А в остальном Виктор прав – абсолютная власть мужа. Ну, что ж, посмотрим.

Арно ждал нас в столовой и сразу ослепительно улыбнулся.

– Здравствуй, Катя.

4

Глеб посадил меня за стол, а сам сел рядом, возвышаясь надо мной, давая этим понять Арно, что разговор официальный. Больше никого не было, странно, мне кажется, что Глеб продолжает ему не доверять. Хотя именно Арно сказал о возможностях Сельмы. Или он теперь не доверяет никому, кроме очень близкого круга?

– Глеб, я прошу у тебя разрешения посмотреть некоторые записи передачи энергии, кроме тех, которые я получил от Лизы.

– Зачем?

– То, что произошло с Катей настолько невозможно с точки зрения физических возможностей людей, что мне нужна дополнительная информация. Если ты, конечно, хочешь понять, что случилось.

– Я хочу понять. Арно, ты сказал Олафу, что я не выгляжу на свой физический возраст. Это ты определил по каким параметрам, по улыбке?

Арно рассмеялся, открыто, жёлтые глаза прямо светились.

– Катя, улыбка у тебя действительно очень красивая, необычная.

– В чем её необычность, улыбка, как улыбка.

– Она естественная, даже когда ты пытаешься что-то скрыть за этой улыбкой, она выглядит естественной.

Глеб скосил на меня глаза и странно посмотрел, интересные новости о его жене. Я решила сразу поменять тему, с улыбкой мы потом сами разберемся.

– И всё-таки, Арно, как это может быть, мне столько лет, сколько есть, ни днём меньше.

– Ты выглядишь значительно моложе своих лет. О твоём молодом сердце я знаю, но дело даже не в нём. Судя по имеющимся у меня записям, ты и раньше выглядела моложе своих лет, а сейчас, несмотря на все перенесённые тобой физические, и не только физические, страдания, ты с каждым разом выглядишь всё моложе. Я вижу людей иначе, чем все остальные, не только сердце и кровь, я вижу то, что вы, люди, называете аурой, мы её зовем… но это не важно. Если правильнее, то это, конечно, аура, но чуть подробнее, и чуть в другом ракурсе.

Арно опять ослепительно улыбнулся. Медленно прошёлся по столовой, сцепил руки, потом растёр их, но остановился, догадался, что Глеб его ко мне не подпустит. Я была готова к очередному осмотру, но сразу поняла, что этот осмотр не входит в планы Глеба. Он сидел рядом и становился всё больше, настоящей скалой, за которой меня вообще скоро вместе с аурой не будет видно. Арно заметил, как Глеб напрягся, но продолжил:

– Я всех вижу иначе, такая у меня способность. То, как изменился Глеб, не имеет аналогов. Так не менялся никто при самых разных передачах энергии, тех, которые я смог обследовать. О физических изменениях я даже говорить не буду, это совершенно уникальные изменения, невероятные способности. Но дело даже не в этом, он получил настоящий дар, дар, который не получал никто – эмоциональный дар любви. У нас есть чувства, это по человеческим меркам можно сравнить с лёгкой влюбленностью, некоторой привязанностью, но в ней больше физической чувственности. Наша сущность хищника полностью отрицает самопожертвование, отсутствие собственных детей этому способствует. Но то, что произошло с Глебом, совершенно нарушает привычную картину нашей сущности. Я наблюдал за вами, прости Глеб, но и тогда, в ситуации с Вероникой, твоя реакция была не только реакцией командора, готового к нападению, но и реакция мужчины, защищающего свою женщину, ты был готов погибнуть за Катю. А как вы танцевали… я никогда не видел такого единения тел, стремящихся друг к другу, между прочим, хищника и жертвы.

Он продолжал похаживать по столовой, потирая руки, но пересечь установленную Глебом границу не осмеливался. Наконец, резко остановился и опять обратился ко мне:

– Катя, один момент меня поразил. Я видел тебя до, скажем так, покушения Сельмы, и вижу сейчас. Так вот, несмотря на то, что ты едва выжила, твоя аура стала значительно лучше, можно сказать крепче, объёмнее, плотнее. С каждым испытанием ты становишься сильнее. Из того, что я посмотрел, однозначно можно сказать, что с того момента, как ты попала к Глебу, ты стала намного, намного сильнее и эмоционально, и физически. Как будто ты что-то скинула с себя, смыла, что-то разрушила в себе такое, что сковывало тебя, и теперь ты стала настоящей. Физические изменения – это лишь последствия внутренних эмоциональных изменений. И процесс продолжается.

Глеб сразу напрягся, и вопрос прозвучал жёстче, чем он, видимо, хотел:

– Ты хочешь сказать, что испытания не закончились? Что-то может случиться ещё?

– Совсем не обязательно. Я подозреваю, что самое главное в процессе изменений тела Кати – это её эмоциональное состояние. Всё, что происходило с её телом, это всегда было жертвой, она постоянно спасала тебя, только тебя. О себе мысли не было, но при этом она сбрасывала с себя сдерживающие её оковы, освобождалась в этой абсолютной жертвенности. И в этом освобождении меняется её тело, весь её организм.

Арно облегчённо вздохнул, посмотрел на Глеба странным взглядом, в нём было и понимание, и сострадание, и даже некое подобие зависти.

– Глеб, теперь только от тебя зависит, как эти изменения будут происходить. Как Катя будет себя ощущать рядом с тобой. Оковы сняты, я думаю, даже если и остались какие-то мелкие куски напряжённости, они спадут с неё без всяких кардинальных физических страданий. Насколько она поверит тебе, тебе – самому сильному на данный момент хищнику и любимому мужчине.

Вот тебе и счастье, вот тебе и ответственность, Глеб превратился в каменную статую. Если бы это была не я, всё было проще, но ему не повезло. Я прислонилась к его мраморному плечу и погладила по руке.

– Глеб, вот видишь, всё хорошо, я уже вся здоровая, ну, почти, я тебе верю во всём.

Он пришёл в себя и посмотрел на Арно.

– Ты уверен, что не будет никаких…

– У меня нет абсолютной уверенности, аналогов нет, вы первые идёте по этому пути. Поэтому я прошу у тебя все записи передачи энергии.

– Арно, у меня ещё один вопрос, Сельма сказала, что наши жизни зависят друг от друга. Неужели срок жизни Глеба зависит от моей короткой жизни? Неужели передача энергии не удалась?

Арно улыбнулся удивительно доброй улыбкой и глаза стали лучистыми-лучистыми.

– Катя, судя по физическим параметрам Глеба, всё удалось. Даже тогда, когда энергию забирают …по всем законам, ну ты понимаешь, о чём я, и то таких физических свойств ещё никто не получал. И срок своей жизни Глеб увеличил в соответствии с полученными свойствами, то есть даже больше, чем обычно, видимо, много больше. А Сельма, что ж, она говорила вам так, чтобы вы нервничали и действовали по её указаниям.

– Глеб, всё получилось, слышишь, получилось, всё правильно, так и должно быть. Арно, я счастлива, я так боялась, так боялась, ведь, что я – всего лишь человек, сколько той моей жизни, нельзя Глебу от неё зависеть! Теперь мне ничего не страшно, пусть всё что угодно происходит, я ничего не боюсь!

Я стучала Глебу по груди, трясла его за руки, обнимала, а он смотрел на Арно, и его лицо каменело с каждой минутой. Арно выдержал этот взгляд, даже усмехнулся жёстко, я, наконец, заметила эти взгляды и сникла – неужели Глеб ему не поверил, и мне придётся опять ему доказывать, что я его люблю и счастлива за него. Арно встал напротив Глеба и сказал тоном, мало отличающимся от тона командора:

– Глеб, только от тебя и Кати зависит, сколько будет той жизни.

Он помолчал, продолжая смотреть в глаза Глеба, потом неожиданно улыбнулся ослепительно и уже спокойным голосом продолжил:

– Только ты ей не позволяй так говорить, срок её жизни теперь не определён, нельзя так говорить: фраза типа «сколько той жизни» должна исчезнуть. Много, Катенька, много, как решите оба – столько и будет.

И Глеб сделал то, о чём, пожалуй, уже давно мечтал – закрыл мне рот рукой, плотно так, старательно. Ещё догадается шарфиком или скотчем заматывать. Я замычала от возмущения, а Арно добавил:

– А мысли ты будешь контролировать сама.

Тут уж Глеб ничем мне помочь не сможет, я подняла на него глаза и закивала головой: согласная, на всё согласная, буду правильно думать. Глеб мне не поверил, но руку убрал, всё равно мыслить я могу и с закрытым ртом.

– Хорошо, ты получишь все материалы, будешь смотреть здесь.

– Глеб, я всё понимаю и прошу лишь об одном – обсудить всё с Олафом, наши мнения могут привести к настоящему выводу. Мы с ним видим ситуацию с разных сторон, но вывод должен нас объединить. И ещё, нам очень поможет Самуил.

– Олег.

Олег появился сразу, как будто ждал приглашения.

– Покажи Арно и Олафу все имеющиеся у нас материалы. При необходимости вы с Самуилом можете прокомментировать вопросы.

Решение командора, да конечно – смотри и обсуждай, но под бдительным надзором Олега, который может отправлять картинки заседания штаба командору непосредственно. Арно улыбнулся понимающе, но у него была ещё одна просьба:

– Мне нужно почувствовать ауру Кати.

С очень большой неохотой Глеб приподнял мою руку и протянул её Арно. Но тот отрицательно покачал головой:

– Отдельно от тебя, только её. Ты слишком сильно покрываешь её своей энергией.

Я решительно освободилась от рук Глеба – он позволил, но был недоволен – встала и, слегка покачиваясь, подошла к Арно. Интересный взгляд, внимательный, но, казалось, он не меня видит, что-то вокруг меня, интересное, очень интересное. Осторожно взял за руку, едва касаясь, как будто он обжигается о мою кожу. Вскинул на меня глаза, совершенно жёлтые, практически без зрачка и почти шёпотом спросил:

– Откуда это в тебе?

– Что?

– На тебе защита, очень сильная защита.

Оглянувшись на Глеба, я только пожала плечами, может быть это его энергия осталась на мне, но Арно покачал головой, нет, это не его энергия. Арно уже сильнее потрогал мои пальцы, даже посмотрел мои зрачки, оттянув веко, как глазной врач. Потом хмыкнул и прошептал про себя:

– Это может быть только еда, хотя непонятно, а что ты ешь?

– Всё, меня кормят здесь.

Арно произнёс какое-то название на латыни, и я сделала большие глаза, вот уж латынь я точно не знаю. Другие языки тоже. Глеб оказался рядом со мной, обнял и грозно посмотрел на Арно. Ему пришлось объясниться:

– Такое ощущение, что вокруг Кати как дополнительный кокон защиты, Глеб, не волнуйся, он ей не мешает, он не позволяет ей терять энергию. Только волноваться сильно нельзя, тогда она сама его разрушит.

И мы с Глебом одновременно посмотрели друг на друга – Вердо. Глеб сразу затребовал хлеб и Арно долго его нюхал, как Олаф катал шарики, потом утвердительно качнул головой:

– Да, это она.

И снова повторил латинское слово. Поводил рукой над хлебом, опять качал головой, хмыкал, удивлялся, наконец, спросил:

– А кто его приготовил?

– Садовник Вердо.

– Хороший садовник, эта трава очень редкая, растет только в Италии, в одном из горных районов. Мало кто знает о её способности восстанавливать нервную систему и создавать защитный кокон. Мне бы хотелось с ним познакомиться. Катя, тебе очень полезно есть этот хлеб.

Командор сделал такое лицо, что мне пришлось подергать его за руку, чтобы Арно не сдуло от его недовольства.

– Глеб, все говорят, что мне полезно есть этот хлеб, пусть Арно посмотрит, что ещё Вердо добавляет кроме этой латинской травки. Я там ещё ветчину ела, может, она тоже полезная.

Кивнув Олегу, Глеб дал разрешение – пусть встречаются. Но прежде Арно придётся рассказать, что он узнал обо мне по руке и ауре, кроме защитного кокона Вердо. Арно был готов:

– Катя, тебе сейчас, судя по состоянию ауры, лет тридцать, только в больном состоянии тела. Я не буду вдаваться в подробные объяснения, но и так понятно – после всего, что с тобой случилось, твоему организму необходимо восстановиться, костной системе, мышечной и эмоциональной.

– А что с моими эмоциями, я чувствую себя отлично, ну, когда ничего не болит в организме. С эмоциями у меня всё в порядке.

– Тебе не хватает внешних впечатлений, которые дополнительно влияют на всю нервную систему.

Не дав мне времени осознать слова Арно, Глеб решительно заявил:

– Всё понятно. Арно, Олег тебе всё покажет и отведёт к Вердо. Поговорим вечером.

Только успев кивнуть головой, я оказалась на руках Глеба и через мгновение лежала на своей кровати. Командор уже что-то успел решить, осталось узнать – что, всё-таки решение касается меня.

Глеб стоял у окна и смотрел в сад, стоял уже долго. Я чувствовала, что он о чём-то очень серьёзно думает, настолько серьёзно, что даже не подходит обнять меня. И решила не мешать ему, пусть думает, теперь вся ответственность на нём, всё зависит от него, как я себя буду чувствовать и сколько жить. Так странно, вот и наступил в моей жизни момент, когда всё в ней зависит не от меня. Но ещё более странно то, что я не сопротивляюсь этому, не пытаюсь что-то решать, советовать, хоть как-то участвовать в принятии решения, лежу и жду этого самого решения. И приму его, на самом деле приму, как бы Глеб не решил, даже если он запечатает меня в сейфе. Буду там сидеть, и ждать его.

Наконец, Глеб обернулся ко мне и спросил:

– Катя, ты веришь в меня?

– Верю и всегда верила.

Он мгновенно оказался рядом со мной и, взяв ладонями моё лицо, посмотрел чёрными глазами, тихо спросил:

– Любишь меня?

– Люблю. Любила всегда, мне кажется, что я родилась с этой любовью. Увидела тебя и просто узнала, поняла, что это ты.

Я смотрела в его страшные глаза и понимала, это его страх за мою жизнь сейчас ломает, опять эти мысли – достоин ли он моей любви, сможет ли он меня спасти непонятно от чего, глупый грозный командор. Провела пальцем по его потрескавшейся коже лица.

– Ты от мыслей своих глупых такой страшный стал, ужас. А мне запрещаешь думать глупости, это потому, что я такая же страшная становлюсь?

Глеб опустил голову и прижался к моему плечу, а обняла его и поцеловала потускневшие волосы.

– Немедленно приведи себя в порядок, я хочу гулять в саду, смотри, какое солнце.

И опять я поразилась их способностям: поднял голову уже совершенно нормальный Глеб, глаза синеют, кожа совершенно нормальная, волосами встряхнул, и уже красота.

– Глеб, я вот стану красивой-прекрасивой…

– Ты сейчас уже красоты невероятной, оставайся такой, а то я ослепну.

Он поцеловал меня так бережно, что я была совершенно разочарована, но решила пока ничего не говорить, ему ещё надо понять, что моя любовь ничего не боится, ничего-ничего, особенно когда борется за его жизнь и любовь.

Глеб нёс меня по саду и нас сопровождали боевики, солнце уже было совершенно весеннее, яркое, тёплое, ласковое. Так интересно, он шёл медленно, обнимал меня, а я махала в разные стороны руками, хваталась за ветки, нюхала, выбрасывала, а боевики подбирали. Я даже хотела спросить Глеба, зачем они это делают, но потом одумалась, а вдруг это их собственная инициатива: прицепят к лацкану пиджака, и будут гордиться – веточка, которой касалась жена командора. И развеселилась, картина удивительная. Идёт громадный Глеб, несёт на руках меня в шубке, а вокруг десять – я долго их считала – боевиков кругом идут в своих костюмах мафиози. Глеб продолжал думать, иногда прижимая к себе и нечленораздельно отвечая на мои махания в сторону деревьев и облаков. Ну что ж, тогда будем веселить публику в лице боевиков.

– Глеб, я давно ничего не пела, такое солнце, хочется что-то помурлыкать, да и песенку про себя вспомнила.

Он так обрадовался, что я вся встрепенулась, наконец-то отвлёкся от мыслей командорских. Сразу нашёл какую-то скамейку и сел на неё, удобно устроил меня на коленях. Боевики сделали вид, что спрятались за деревьями.

– Только я давно уже не пела, да и…

– Катя, ты всегда хорошо поёшь.

Безответственно кивнув, а как же ещё, я негромко запела песню своего детства. Её часто исполняли по радио, я её так и запомнила. Тем более, что она обо мне.

Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой.